Долгий путь домой

Она умолчала о том, что купила еще и круассаны в пекарне Сары, чтобы были на следующее утро. Если все сложится.

И теперь она чувствовала себя полной идиоткой. Она воображала, как он вернется, увидит ее, обнимет. В самых смелых своих мелодраматических мечтах она даже представляла, как он рыдает и просит у нее прощения за то, что был таким говнюком.

Она, разумеется, будет холодна и сдержанна. Радушна, но не более.

По правде говоря, в привычных объятиях Питера Клара всегда чувствовала себя как создание Беатрис Поттер. Миссис Туфф в ее забавном маленьком домике^[19]. В объятиях Питера она находила убежище. Там был ее дом.

Но та жизнь оказалась сказкой, иллюзией. И все же в момент слабости, заблуждения или надежды она купила эти круассаны. На тот случай, если за обедом последует завтрак. На тот случай, если ничто не изменилось. Или изменилось все. Или изменился Питер и перестал быть таким merde^[20].

Она представляла себе, как они будут сидеть на этих самых креслах и ставить кружки с кофе на старые следы. Есть круассаны. Тихо разговаривать. Как будто ничего не случилось.

Но за прошедший год случилось многое. С Кларой. С ее друзьями. С деревней.

Правда, сейчас Клару занимал другой вопрос: что произошло с Питером. Этот вопрос захватил ее мысли, потом завладел сердцем, а теперь полностью взял в заложники.

– Почему же ты раньше ничего не говорила? – спросила Мирна.

Клара знала, что это обычный вопрос, а не укор. В нем не было ни упрека, ни осуждения. Просто Мирна хотела понять.

– Поначалу я думала, что перепутала дату. Потом пришла в бешенство и решила: ну и черт с ним! Так продолжалось недели две. А потом…

Она подняла руки, словно сдаваясь.

Мирна ждала, прихлебывая чай. Она знала подругу. Клара могла медлить, колебаться, ошибаться. Но она никогда не сдавалась.

– Потом я испугалась.

– Испугалась чего? – спокойно спросила Мирна.

– Не знаю.

– Знаешь.

После долгой паузы Клара ответила:

– Я боялась, что он умер.

Мирна молчала. И ждала. Поставила кружку на подлокотник.

– И еще я боялась, что он не умер, – продолжила Клара, – а не вернулся домой потому, что не захотел.

– Salut, – сказала Анни, когда ее муж вышел на веранду, и похлопала по сиденью рядом с собой.

– Прямо сейчас не могу, – ответил Жан Ги. – Но ты придержи для меня место. Вернусь через несколько минут.

– К тому времени я уже буду в постели.

Бовуар хотел было сказать что-то, но вовремя вспомнил, где они и кто с ними.

– Ты уходишь? – поднимаясь на ноги, спросила Рейн-Мари у Армана, и он обнял ее за талию:

– Ненадолго.

– Я оставлю свечку в окне, – пообещала она и увидела улыбку на его лице.

Рейн-Мари проводила взглядом мужа и зятя, шагающих по деревенскому лугу. Поначалу она думала, что они идут в бистро выпить перед сном, но они повернули направо. На свет в доме Клары.

Потом Рейн-Мари услышала, как они постучались в дверь. Тихий-тихий настойчивый стук.

– Вы ему сказали?

Клара перевела взгляд с Гамаша на Жана Ги.

Она была багровой. Лицо у нее заливалось краской, словно она упала на одну из своих палитр. Пурпур с пятнами фиолетового диоксазинового расползался вверх от шеи.

– Это личное. То, что я вам рассказала.

– Вы просили моей помощи, Клара.

– Нет, не просила. Напротив, я просила, чтобы вы мне не помогали. Я сама разберусь. Это моя жизнь. Моя проблема, а не ваша. Вы думаете, что любая незамужняя женщина испытывает стресс? Я что, стала проблемой, которую нужно разрешить? Слабая женщина, нуждающаяся в помощи? Да? Великий человек вмешивается, чтобы обо всем позаботиться. Вы пришли сказать, чтобы я не забивала свою хорошенькую маленькую головку глупыми мыслями?

Даже у Мирны расширились глаза при таком описании головы Клары.

– Постойте… – начал Бовуар, тоже побагровев, но Гамаш положил ладонь на его руку.

– Нет, это вы постойте, – рявкнула Клара, поворачиваясь к Бовуару, и Мирна взяла ее за руку мягко, но уверенно.

– Прошу прощения, если я вас неправильно понял, – сказал Гамаш с озадаченным видом. – Мне показалось, что сегодня утром вы просили меня о помощи. Зачем иначе вы бы стали ко мне обращаться?

Вот оно. Простая истина.

Арман Гамаш был ее другом. Но с Рейн-Мари она сдружилась ближе. Другие жители деревни были друзьями с большим стажем. А Мирна вообще была ее лучшей подругой.

Почему же каждое утро она поднималась на холм и садилась на скамью рядом с Гамашем? И в конечном счете сняла с себя груз? Переложила на его плечи?

– Вы ошиблись, – ответила Клара, пока пурпурный цвет распространялся по коже головы, заползая в волосы. – Если вам скучно в деревне, старший инспектор, то найдите чью-нибудь еще частную жизнь и начинайте ее препарировать.

Даже Бовуар, услышав это, раскрыл рот, настолько потрясенный, что растерял все слова. Наконец он нашел их:

– Скучно? Скучно? Да вы хоть понимаете, что он вам предлагает? От чего он отказывается? Что за эгоистич…

– Жан Ги! Хватит.

Все четверо замолчали, возмущенно глядя друг на друга.

– Извините, – сказал Гамаш и отвесил Кларе легкий поклон. – Я ошибся. Жан Ги…

Бовуар поспешил за Гамашем, который широкими шагами устремился от дома Клары к бистро. Очутившись там, Гамаш заказал себе коньяк, а Бовуар – колу.

Жан Ги присмотрелся к тестю. И постепенно до него дошло, что Гамаш вовсе не злится. Он совершенно не обижен тем, что Клара отвергла его предложение помочь и даже оскорбила его.

Наблюдая, как шеф попивает коньяк, уставившись в пространство, Бовуар понял, что единственное чувство, которое испытывает сейчас Арман Гамаш, – это облегчение.

Глава пятая

Следующее утро было ярким и теплым.

Рейн-Мари вышла из передней двери на крыльцо и чуть не наступила на мотылька. Он лежал на спинке прямо под лампой, с распростертыми, словно в экстазе, крыльями.

Арман, Рейн-Мари и Анри зашагали вверх по холму, мимо маленькой церкви, мимо спа-гостиницы и старого дома Хадли. Они прошли через туннель из деревьев. Они видели свои следы, оставленные на земле вчера. И позавчера.

Наконец следы оборвались. Но эти трое пошли дальше. Дальше на сто ярдов. Всегда немного дальше. Пока не почувствуют, что пора поворачивать.

На обратном пути они присели на скамью отдохнуть.

– Похоже на компас, правда? – сказала Рейн-Мари.

Арман швырнул мячик страждущему и неутомимому Анри, потом обдумал ее слова.

– Ты права, – улыбнулся он. – Я и не замечал этого.

Деревня Три Сосны была построена вокруг деревенского луга. Дома образовывали круг, из которого выходили четыре дороги, словно указатели четырех стран света. Гамашу стало любопытно, действительно ли они идут на север, юг, восток или запад.

А что, если Три Сосны и в самом деле компас? Указатель для тех, кто сбился с курса?

– Расскажешь мне о Кларе? – спросила Рейн-Мари.

– Боюсь, что нет, mon coeur.

Гамаш посмотрел на нее с несчастным видом. Он ничего не утаивал от жены. Приходил со службы домой и рассказывал о вещдоках, о подозреваемых, о собственных подозрениях. Он делал это, потому что доверял Рейн-Мари и хотел, чтобы она участвовала в его жизни. Они обсуждали убийства, которые он расследовал, а также книги и старые документы, над которыми работала Рейн-Мари в Национальном архиве.

Но кое-что, кое-что Гамаш хранил в тайне. Были вещи, о которых он никому не говорил. И он знал, что у Рейн-Мари тоже есть секреты. Доверенные ей другими людьми.

– Однако Жану Ги ты сказал.

Она не обвиняла – просто спрашивала.

– Я совершил ошибку. Когда мы пришли к Кларе побеседовать о ее проблеме, она дала понять, что я не должен был так поступать.

Он чуть поморщился, и Рейн-Мари заподозрила, что Клара выразилась слишком резко.

– Но она ведь хотела, чтобы ты помог ей в чем-то.

Голос Рейн-Мари звучал спокойно, хотя сердце колотилось. Она знала: если Клара просит Армана о помощи, то речь идет не об установке мышеловки, или обрезке живой изгороди, или починке крыши. Все это Клара умела и сама.

Если уж она обратилась к Арману, то за помощью, которую мог оказать только он.

– Я ее неправильно понял. – Он усмехнулся и покачал головой. – Как же быстро можно потерять чутье. Утратить способность принимать сигналы.

– Ты не потерял чутье, а расслабился, – возразила Рейн-Мари.

Она знала: что бы сейчас ни говорил ее муж, от его внимания мало что ускользало. И если он решил, что Клара просит о помощи, то, скорее всего, так оно и было. Какая же помощь требовалась Кларе и почему она передумала?

– А ты собирался ей помочь? – спросила она.

Гамаш открыл рот и тут же закрыл его. Он знал правильный ответ. Равно как и правдивый. И сомневался, что они совпадают.

– Что же, нужно было ей отказать? – Почувствовав, как нелюбезно это прозвучало, он продолжил: – Ну, теперь это чисто академический вопрос. Она ничего от меня не хочет.

– Может, она просто ждала, что ты ее выслушаешь. – Рейн-Мари положила руку ему на колено и встала. – Ей не нужно было твое тело или душа, mon vieux^[21]. А только ухо.

Она наклонилась и поцеловала его.

– Увидимся позже.

Арман проследил за тем, как его жена и Анри спускаются по тропинке в деревню. Потом он вытащил из кармана книгу, надел полукруглые очки и открыл книгу на закладке. Немного помедлил, вернулся к самому началу и стал читать с первой страницы.

– Недалеко же вы продвинулись.

Гамаш закрыл книгу и посмотрел поверх очков. Клара стояла перед ним, держа две кружки кофе с молоком. И пакетик круассанов.

– Мирное подношение, – пояснила она.

– Как на Парижской конференции, – сказал Гамаш, принимая ее дар. – Если речь идет о территориальном разделе, то я беру книжный магазин Мирны и бистро.

– А мне оставляете пекарню и магазин месье Беливо? – Клара немного подумала. – Я предвижу войну.

Гамаш улыбнулся.

– Простите меня за вчерашний вечер. – Она села. – Не стоило мне все это говорить. Спасибо за предложение помощи.

– Нет, с моей стороны это было самонадеянно. Никто лучше меня не знает, что вы сами можете о себе позаботиться. Вы были правы. Вероятно, я настолько привык иметь дело с проблемами, требующими разрешения, что вижу их даже там, где их нет.

– Наверное, это трудно – быть оракулом.

– Вы и представить себе не можете.

Гамаш рассмеялся и почувствовал, что ему стало легче. Может быть, она и в самом деле хотела, чтобы он только выслушал ее. Может быть, ничего большего она от него и не ждет.

Они ели круассаны, роняя крошки на землю.

– Что вы читаете? – спросила Клара.

Она впервые открыто заговорила об этом.

Гамаш положил свою большую ладонь на обложку и захлопнул книгу, словно для того, чтобы история не выскочила наружу.

Потом убрал руку и показал Кларе название, но, когда она хотела посмотреть ближе, он отодвинул книгу от нее. Чуть-чуть, едва заметно. Но все же достаточно.

– «Бальзам в Галааде»^[22], – прочла название Клара и попыталась вспомнить. – Есть книга, которая называется «Галаад». Я ее читала несколько лет назад. Автор – Мэрилин Робинсон. Она получила Пулицеровскую премию.

– Это другая, – заверил ее Гамаш.

Клара и сама это видела. Та книга, что он держал в руке и теперь засовывал в карман, была тоненькая и старая. Потрепанная. Читаная-перечитаная.

– У Мирны купили? – спросила Клара.

– Non. – Он внимательно посмотрел на нее. – Вы хотите поговорить о Питере?

– Нет.

«Парижская мирная конференция» зашла в тупик. Гамаш отхлебнул кофе. Утренний туман почти рассеялся, и зеленый лес тянулся вдаль, насколько хватало глаз. Там росли старые деревья, еще не обнаруженные и не спиленные лесопромышленниками.

– Вы никогда не дочитаете ее до конца, – сказала Клара. – Такое трудное чтение?

– Для меня – да.

Она немного помолчала.

– Когда Питер уходил, я была уверена, что он вернется. Ведь это я заставила его уйти. Он не хотел. – Она опустила голову и посмотрела на руки. Сколько она ни старалась, вычистить краску из-под ногтей не удавалось. Краска словно стала ее частью. Впиталась в нее. – А теперь он не желает возвращаться домой.

– А вы хотите, чтобы он вернулся.

– Не знаю. И наверное, не узнаю, пока его не увижу. – Она посмотрела на книгу, торчащую из кармана Гамаша. – Почему вам так трудно ее читать? Она на английском, но мне известно, что английский вы знаете не хуже французского.

– C’est vrai^[23]. Слова я понимаю, но эмоции, выраженные в книге, даются мне с трудом. В тех краях, куда она меня ведет, я должен ступать осторожно.

Клара широко открыла глаза:

– У вас все в порядке?

Он улыбнулся:

– А у вас?

Клара провела своими большими руками по волосам, оставив в них крошки от круассанов.

– Можно мне ее посмотреть?

Гамаш помедлил, но все же вытащил книгу из кармана и протянул Кларе, внимательно глядя на нее. Он внезапно напрягся всем телом, словно передал ей заряженный пистолет.

Тоненькая книжка в твердом переплете. Клара перевернула ее.

– «Есть бальзам, есть в Галааде, – прочла она на задней стороне обложки. – Исцеленье он несет…»

– «Царь Небесный Всемогущий душу грешную спасет», – закончил Арман Гамаш. – Это из старого спиричуэла.

Клара уставилась на обложку:

– Вы верите в это, Арман?

– Да.

Он отобрал у нее книжку и сжал так крепко, что Кларе показалось: сейчас оттуда посыплются слова.

– Тогда что вызывает у вас затруднения?

Он промолчал, но она сама нашла ответ.

Проблема была не в словах, а в ранах. В старых ранах. И возможно, в грешной душе.

– Где Питер? – спросила она. – Что с ним случилось?

– Не знаю.

– Но вы знаете его. Разве он из тех, кто может вот так взять и исчезнуть?

Гамаш знал ответ на ее вопрос, знал со вчерашнего дня, когда Клара пришла к нему со своей проблемой.

– Нет, он не из таких.

– Что же с ним случилось? – умоляющим голосом спросила она, вглядываясь в его лицо. – Есть ли у вас предположения?

Что он мог сказать? Что он должен был говорить? Что Питер Морроу вернулся бы домой, если бы у него была возможность? Что, несмотря на все свои недостатки, Питер – человек слова, и если он по какой-то причине не смог бы явиться лично, то позвонил бы, отправил бы сообщение на электронную почту или написал бы письмо?

Но никаких известий от него не поступало. Ни одного слова.

– Я должна знать, Арман.

Гамаш отвел взгляд и посмотрел вдаль, на бесконечное пространство леса. Он приехал сюда, чтобы исцелиться и, быть может, спрятаться. И уж точно чтобы отдохнуть.

Поработать в саду, погулять, почитать. Провести время с Рейн-Мари и друзьями. Порадоваться приездам Анни и Жана Ги на выходные. Единственная проблема, которую он хотел решать, – это как подсоединить садовый шланг. А единственная задача – заказать ли на обед в бистро лосося, копченного на кедровой доске, или сыр бри и макароны с базиликом.

– Вам нужна моя помощь? – спросил он наконец, не отваживаясь поднять на нее глаза из опасения, что выдаст себя.

Он взглянул на тень Клары на земле. И тень кивнула.

Гамаш поднял глаза на Клару и тоже кивнул:

– Мы его найдем.

Его голос звучал обнадеживающе, уверенно.

Клара знала: этот же голос слышали многие другие люди, когда инспектор, крупный спокойный человек, стоял перед ними. Сообщал о том, чего они боялись больше всего. И заверял, что найдет монстра, который совершил преступление.

– Вы не можете этого знать. Извините меня, Арман, не хочу показаться неблагодарной, но вы не знаете наверняка.

– C’est vrai, – согласился Гамаш. – Но я постараюсь узнать. Хорошо?

Он не спросил, готова ли она услышать ответ на свой вопрос. Он знал: Клара хочет возвращения Питера, но ей дорог ее покой. Она была готова к переменам настолько, насколько это было в ее силах.

– Вы не против? – спросила Клара.

– Вовсе нет.

Она пригляделась к нему:

– По-моему, вы лжете. – И прикоснулась к его большой руке. – Спасибо вам за все. – Она встала, и Гамаш тоже поднялся. – Храбрый человек в храброй стране.

Он не знал, что на это сказать.

– Это молитва из другого «Галаада», – объяснила Клара. – Умирающий отец молится за своего юного сына. – Она задумалась на секунду, вспоминая. Потом процитировала: – «Я буду молиться о том, чтобы ты вырос храбрым человеком в храброй стране. Я буду молиться о том, чтобы ты нашел способ быть полезным»^[24].

Клара улыбнулась.

– Я надеюсь, что буду полезен, – сказал Гамаш.

– Вы уже принесли немало пользы.

– Кого вы хотите оповестить об этом?

– Ну, теперь можно хоть всем рассказать, – пробормотала она. – С чего мы начнем?

– С чего начнем? Дайте-ка подумать. Возможно, нам удастся много чего выяснить, не выходя из дому. – Гамаш надеялся, что его упования на такой исход не слишком очевидны. Он внимательно посмотрел на Клару. – Вы можете в любой момент остановить поиски.

– Merci, Арман. Но если я хочу разобраться в происходящем, мне нужно знать, почему Питер не вернулся домой. Я не жду, что ответ мне понравится, – сказала она напоследок и стала спускаться по склону холма.

Гамаш сел и задумался о молитве умирающего отца за юного сына. А его собственный отец, думал ли он о нем в момент катастрофы? В тот миг, когда понял, что умирает? Думал ли он о своем юном сыне, который ждал дома, когда же блеснет свет фар? Но свет так и не появился.

Неужели он все еще ждет?

Арман Гамаш не хотел быть храбрым. Хватит. Теперь он желал одного – покоя.

Но, как и Клара, он знал, что одно без другого невозможно.

Глава шестая

– Прежде всего, мы должны знать, почему Питер ушел.

Гамаш и Бовуар сидели по одну сторону соснового стола в кухне у Клары, а Клара и Мирна – по другую. Гамаш сложил большие руки на столе. Жан Ги приготовил блокнот и ручку. Они подсознательно вернулись к своим старым ролям и привычкам, выработанным за более чем десятилетний опыт совместной работы.

Бовуар принес свой ноутбук и подсоединился к Интернету через телефонную линию, на случай если им понадобится найти что-нибудь. Пронзительные музыкальные тона, звучавшие при наборе цифр, заполнили кухню. Затем раздался визг, словно Интернет был живым существом и подключение причиняло ему боль.

Бовуар стрельнул в Гамаша остерегающим взглядом: «Не надо, бога ради, не надо опять».

Гамаш ухмыльнулся. Каждый раз, когда они устанавливали телефонную связь с Интернетом (единственный способ подключения, поскольку никакой другой сигнал не проходил в деревню, укрытую в долине), шеф напоминал Жану Ги, что некогда и такой способ казался чудом. А не геморроем.

– Помнится… – начал шеф, и у Бовуара расширились глаза.

Гамаш поймал взгляд зятя и улыбнулся.

Но когда он повернулся к Кларе, его лицо было серьезно.

Он сделал глубокий вдох и окунулся с головой в работу.

Поиски Питера начались.

– Вы знаете, почему он ушел, – сказала Клара. – Я его выгнала.

– Oui, – согласился Гамаш. – Но почему вы это сделали?

– Отношения между нами уже некоторое время были не самыми лучшими. Как вы знаете, карьера Питера зашла в тупик, а моя…

– …пошла на взлет, – закончила за подругу Мирна.

Клара кивнула:

– Я знала, что Питер борется с этим. Надеялась, что он преодолеет зависть и будет радоваться за меня, как я радовалась его успехам. И он пытался. Делал вид. Но я понимала, что он вовсе не рад. Ситуация не улучшалась, а ухудшалась.

Гамаш слушал. Питер Морроу многие годы был самым известным художником в этом семействе. Да что говорить, он был одним из самых известных художников Квебека. И даже Канады. Доходы он имел скромные, но на жизнь хватало. Он был опорой семьи.

Работал он очень медленно, мучительно выписывая каждую деталь, тогда как Клара могла за день состряпать картину. Было ли ее создание произведением искусства – этот вопрос оставался открытым.

Если картины Питера были великолепно проработаны по композиции, то в продуктах, которые выходили из мастерской его жены, никакой проработки не наблюдалось.

Творения Клары поражали буйством фантазии. Динамичные, живые, нередко забавные, зачастую загадочные. «Воинственные матки», серия резиновых сапог, непристойные телевизоры…

Даже Гамаш, любивший искусство, не понимал бóльшей части ее работ. Но ему была очевидна радость, которой искрились произведения Клары. Чистая радость творчества. Стремления вперед. Поиска. Исследовательского пыла. Движения.

А потом случился прорыв. «Три грации».

В один прекрасный день Клара решила в очередной раз написать что-нибудь новенькое. На сей раз – картину, на которой будут изображены три пожилые соседки. Подруги.

Беатрис, Кей и Эмили. Эмили, которая спасла Анри. Эмили, которая прежде владела нынешним домом Гамашей.

Три грации. Клара пригласила их к себе в мастерскую, и они позировали ей.

– Позвольте? – спросил Гамаш и показал в сторону мастерской.

Клара встала:

– Конечно.

Все четверо прошли по кухне в мастерскую. Там пахло перезрелыми бананами, краской и до странности резко и привлекательно – скипидаром.

Клара включила свет, и комната ожила. С мольбертов и стен смотрели лица. Один из холстов, завешенный простыней, напоминал детские представления о призраках. Клара укрыла свою последнюю работу от посторонних глаз.

Гамаш направился мимо закрытого холста вглубь мастерской, стараясь не отвлекаться на изображения, которые, казалось, наблюдали за ним.

Он остановился у большого полотна, висящего на дальней стене.

– Все изменилось после этого, да? – спросил он.

Клара кивнула, тоже глядя на картину:

– К лучшему и к худшему. Знаете, это ведь была идея Питера. Я не имею в виду тему. Просто Питер постоянно говорил, чтобы я перестала делать инсталляции и попробовала свои силы в картинах. Как он. И я попыталась.

Они вчетвером смотрели на трех пожилых женщин на холсте.

– Я решила их расписать, – сказала Клара.

– Oui, – пробормотал Гамаш.

Это было и так ясно.

– Нет, – с улыбкой возразила Клара. – Поначалу я действительно хотела их покрасить. Нанести краску прямо на кожу. На голое тело. Беатрис стала бы зеленой. Сердечная чакра. Кей была бы голубой. Горловая чакра. Она много говорила.

– Тараторила без умолку, – подтвердила Мирна.

– А Эмили я покрасила бы в фиолетовый, – произнесла Клара. – Коронная чакра. Тождественность с божеством.

У Бовуара вырвался тихий писк, словно он только что подключился к Интернету. Гамаш проигнорировал это, хотя и заметил, как Жан Ги закатил глаза.

Клара посмотрела на Бовуара:

– Я знаю. Это дурость. Однако они готовы были попробовать.

– И вы их разукрасили? – спросил Бовуар.

– Я бы разукрасила, но обнаружилось, что у меня маловато фиолетовой краски, а я не могла оставить Эмили недокрашенной. Я уже собиралась отослать их домой, но тут Эмили предложила написать групповой портрет. У меня ее идея не вызвала большого энтузиазма. Никогда не делала портреты.

– Почему? – спросил Гамаш.

Клара задумалась.

– Наверное, потому, что это казалось старомодным. Неавангардным. Некреативным.

– Значит, вы хотели расписать самих людей, а не холст? – уточнил Бовуар.

– Именно. Креативно, правда?

– Иначе и не скажешь, – согласился он, а потом пробормотал что-то похожее на «merde».

Гамаш снова повернулся к картине. Он знал всех трех женщин, но то, как Клара их изобразила, всегда поражало его. Они были старыми. Усталыми. Изборожденными морщинами. В удобных, практичных одеждах. Если брать отдельные детали, то ничего примечательного в портрете не было.

Но в целом? Что удалось передать Кларе? Это было умопомрачительно.

Эмили, Беатрис и Кей держались друг за друга. Не хватались. Эти женщины не тонули. Они не цеплялись одна за другую.

Все трое смеялись, искренне радуясь обществу друг друга.

В своем первом портрете Клара сумела запечатлеть человеческую близость.

– Значит, это была ошибка? – спросил Бовуар, показывая на полотно.

– Ну, можно и так сказать, – ответила Клара.

– А что сказал Питер, когда увидел вашу картину? – поинтересовался Гамаш.

– Что она очень хороша, но мне нужно поработать над перспективой.

Гамаш почувствовал вспышку ярости. Он столкнулся с разновидностью убийства. Питер Морроу пытался убить не свою жену, а ее творение. Он явно распознал работу гения и пытался ее уничтожить.

– Думаете, он знал, к чему это приведет? – спросил Бовуар.

– Сомневаюсь, что кто-либо способен предвидеть будущее, – сказала Клара. – Уж я-то точно нет.

– А по-моему, он подозревал, – возразила Мирна. – Я думаю, он посмотрел на «Три грации» и увидел вестготов на седьмом холме^[25]. Он понял, что его мир теперь неизбежно изменится.

– Но почему он не порадовался за Клару? – поинтересовался Гамаш у Мирны.

– Вы когда-нибудь испытывали зависть?

Гамаш задумался. Иногда его обходили по службе. В молодости он влюблялся и бывал отвергнут, а потом обнаруживал, что с предметом его воздыхания встречается приятель, и это больно ранило юное сердце Гамаша. Но чаще всего он чувствовал всепоглощающую губительную зависть, когда видел других мальчишек с родителями.

Он ненавидел их за это. И да простит его Господь, он ненавидел своих родителей. За то, что их нет с ним. За то, что они оставили его.

– Это все равно что выпить кислоту, – сказала Мирна, – и надеяться, что другой человек умрет.

Гамаш кивнул.

Не это ли чувствовал Питер, глядя на полотно Клары? Не тогда ли его впервые захлестнула зависть? Не завернулись ли его внутренности узлом, когда он увидел «Три грации»?

Гамаш неплохо знал Питера Морроу и даже сейчас не сомневался, что тот всей душой любил Клару. И от этого, вероятно, все было только хуже. Любить женщину, но ненавидеть ее творения и бояться их. Питер не желал смерти Клары, но он почти наверняка жаждал погубить ее картины. И делал все возможное, чтобы их уничтожить. Тихим словом, намеком, предположением.

– Вы позволите? – Гамаш показал на закрытую дверь по другую сторону коридора.

– Да, – сказала Клара и повела его за собой.

В мастерской Питера все было на своем месте, аккуратно, чинно. В сравнении с хаосом в мастерской Клары здесь ощущалась безмятежность. Пахло краской и немножко лимоном. Освежитель воздуха, подумал Гамаш. Или лимонный пирог с меренгами.

На стенах висели этюды к тщательно проработанным, блестяще выписанным творениям Питера. В начале своей карьеры Питер обнаружил, что если взять простой предмет и увеличить его, то он приобретает абстрактный вид.

Именно такие вещи он и писал. Ему нравился сам факт того, что нечто привычное, даже натуральное, вроде веточки или листика, может при пристальном рассмотрении выглядеть абстрактным и неестественным.

Поначалу все шло прекрасно. Его работы, свежие и новые, ворвались в мир искусства, словно смерч. Но минуло десять, двадцать лет, а творения Морроу, по существу, повторялись снова и снова…

Гамаш осмотрел полотна Питера. Они производили сильное впечатление. При первом взгляде. А потом оно блекло. И наконец становилось понятно, что это образцы выдающегося ремесленничества. Питера Морроу нельзя было перепутать с другим художником, вы распознавали его стиль за милю. Восхищались минуту, а потом шли дальше. Его картины обладали притягательностью, может, даже несли послание, но не имели души.

Хотя на стенах мастерской Питера висели работы, помещение казалось холодным и пустым.

Разглядывая эти холсты, Гамаш понял, что перед его глазами все еще стоит картина Клары. Сам образ картины немного потускнел, но впечатление оставалось сильным.

И ведь «Три грации» даже не были лучшим творением Клары. Ее последующие работы лишь обретали бóльшую силу и глубину. Во всем, что они пробуждали.

А работы Питера? Они не вызывали у Гамаша никаких чувств.

Карьера художника Морроу так или иначе сходила на нет, независимо от того, что случилось с Кларой. Но на фоне ее неожиданного и стремительного восхождения его закат стал тем очевиднее.

Зато с каждым днем росла и расцветала его зависть.

Выйдя следом за Кларой из мастерской, Гамаш обнаружил, что его злость по отношению к Питеру сменилась чувством, похожим на жалость. У бедняги не было ни единого шанса.

– Когда вы поняли, что все кончено? – спросил он.

– Вы говорите о нашем браке? – Клара задумалась. – Вероятно, мне стало все ясно за некоторое время до того, как я приняла решение. Такие вещи вызревают где-то внутри. Но у меня не было уверенности. Казалось невероятным, чтобы Питер чувствовал подавленность из-за моего успеха. Да и время настало какое-то суматошное, столько всего происходило. А Питер всегда протягивал руку помощи.

– Когда тебя преследовали неудачи, – тихо добавила Мирна.

Они вернулись в кухню. Здесь на стенах не висели картины, зато окна выполняли роль произведения искусства: пейзаж Трех Сосен с одной стороны и сад – с другой.

Судя по виду Клары, она собиралась возразить Мирне, но потом передумала:

– Забавно, я так привыкла защищать Питера, что даже сейчас готова это делать. Но ты права. Он никогда не понимал моего искусства. Он мирился с ним. А вот с моим успехом не сумел смириться.

– Наверное, это было больно, – заметил Бовуар.

– Это меня убивало.

– Нет, я имею в виду – для Питера, – уточнил Бовуар.

Клара внимательно взглянула на него:

– Пожалуй.

Она знала, что ему знакомо такое чувство. Пойти против людей, которых ты любишь. Видеть в союзниках угрозу, а в друзьях – врагов. Чувствовать, как ненависть съедает тебя. Пожирает изнутри.

– Вы говорили с ним об этом? – спросил Гамаш.

– Я пыталась, но он всегда все отрицал. Утверждал, что я закомплексована, слишком чувствительна. И я ему верила. – Она покачала головой. – Но потом его чувства стали настолько очевидны, что даже я не смогла больше закрывать глаза на такое отношение.

– И когда это случилось? – поинтересовался Гамаш.

– Я думаю, вы знаете. Вы при этом присутствовали. В прошлом году, когда у меня была персональная выставка в Музее современного искусства в Монреале.

Вершина ее карьеры. То, о чем мечтает любой художник. И внешне Питер радовался за жену, сопровождал ее на вернисаже. С улыбкой на красивом лице. И камнем в сердце.

Гамаш знал: именно это зачастую и становится концом. Не улыбка и даже не камень, а трещина между людьми.

– Давайте-ка подышим свежим воздухом, – сказала Мирна, открывая дверь в сад.

Несколько минут спустя она присоединилась к остальным, прихватив из кухни блюдо с сэндвичами и кувшин холодного чая.

Они уселись в тени кленов на четыре адирондакских кресла, которые неожиданно напомнили Гамашу метки на компасе, указывающие на части света.

Гамаш выбрал сэндвич и откинулся на спинку кресла.

– Вы попросили Питера уйти вскоре после вашей персональной выставки, – вернулся он к разговору.

– После ссоры, которая длилась весь день и всю ночь, – вздохнула Клара. – Я была совершенно вымотана и наконец уснула. Часа в три ночи. Когда я проснулась, Питера рядом не было.

Бовуар мгновенно проглотил сэндвич с паштетом и чатни и подал голос:

– Он ушел?

Стенки стакана с охлажденным чаем, поставленного на широкий подлокотник, запотели.

– Нет. Он сидел на полу в спальне, прислонившись к стене и подтянув колени к подбородку. И смотрел перед собой. Я подумала, что у него нервный срыв.

– Так оно и было? – спросила Мирна.