А дальше – море

– Хорошего дня, – говорит Беатрис.

– Спасибо за ланч.

Нэнси подталкивает в бок Джеральда.

– Вот поучился бы у Беатрис хорошим манерам, – говорит она. – А теперь проваливайте-ка все.

Ей не терпится спровадить детей, но она знает, что весь день будет ждать их возвращения.

Джеральд

– Мадам, мы пойдем в школу все вместе! – кричит Джеральд, слетая по ступенькам крыльца.

Ему нравится подражать манерам Беатрис. Она всегда так изысканно выражается. Поэтому Джеральд называет маму «мадам», входит в комнату со словами «всех приветствую», а вчера вечером за ужином обвинил отца, что тот «устраивает переполох из-за пустяков». Он знает, что Уильяма это злит, – еще одна причина продолжать, – но зато вызывает тень улыбки на лице Беатрис.

– Не переходите улицу, пока она не зайдет внутрь, – повторяет мать, и Уильям кивает, делая знак Беа.

Он так похож на отца, этот Уильям, все это говорят. Джеральд знает, что на самом деле все наоборот.

Они втроем идут по тропинке, пересекающей поле позади школы. Народная тропа, как называет ее отец. Кратчайший путь отсюда туда. Уильям впереди, возглавляет колонну, а Джеральд прикрывает тыл. Волосы, за лето отросшие у обоих до плеч, теперь коротко острижены, после вчерашнего визита к парикмахеру бледные шеи выделяются на фоне загорелых плеч. Джеральду нравится проводить рукой по щетинистому ежику. Солнце уже припекает. Листья и не начинали увядать, а поле – настоящее буйство диких цветов. Джеральд срывает желтый цветок, а потом еще один, и третий, прячет их за спиной. У дверей начальной школы они останавливаются, собираются в кружок. Джеральд приобнимает Беатрис за талию. Какая же она худая. Даже ребра чувствуются.

– Доброго тебе утра, – с улыбкой говорит он, сует ей в руки букет и исчезает за тяжелой дверью.

– Идиот, – слышит он брошенное вслед Уильямом.

Убедившись, что старшие пошли дальше, Джеральд высовывается из-за двери. Видит, как они останавливаются около школы для девочек, у обоих глаза в землю, а потом Беатрис входит в здание, все еще сжимая в руке его цветы. Джеральд наблюдает, как Уильям направляется через дорогу к школе для мальчиков. Уже на другой стороне, прямо перед тем как ступить на порог, Уильям чуть оборачивается, и Джеральд понимает, что он проверяет, точно ли Беатрис вошла. Джеральд машет ему, но Уильям отворачивается и заходит внутрь.

Каждому ученику в классе Джеральда задано написать учителю письмо, рассказав о самом ярком событии прошедшего лета. Дорогой мистер Тэтчер, пишет Джеральд, к нам приехала Беатрис из Лондона, чтобы спастись от бомб. Откладывая карандаш, он замечает, что на ладони остались желтые пятна от цветочной пыльцы.

Беатрис

Письма приходят не регулярно, а сразу пачками. Бывают дни, когда Беатрис возвращается из школы, а на кухонном столе ее уже дожидаются два-три письма. А бывает, целые недели – и ничего. Она никогда не читает их сразу же, в кухне, но, перекусывая наскоро, только потирает тонкий конверт между большим и указательным пальцами, смакуя ощущение прикосновения к тому, чего не так давно касались ее родители. Как будто каким-то образом они дотянулись оттуда сюда. Но у себя в комнате, за закрытой дверью, Беатрис множество раз перечитывает каждое письмо. Устроены они всегда одинаково: сначала пишет мама, а потом папа, его словам частенько оставлено совсем мало места, иногда они даже идут сверху вниз и снизу вверх по полям, где помещается всего по одному словечку. Папин почерк трудно разобрать, мамин – сплошные завитки. Родители рассказывают про соседей, про дедушек и бабушек, что они ели на обед. Папа вставляет разные шутки. Читая, Беатрис старается расслышать их голоса.

Закончив, она аккуратно отрывает марку для Джеральда, потом кладет письмо в стопку к остальным и прячет в ящике своего стола. Иногда по вечерам она перечитывает их все сразу. И чем больше читает, тем больше думает о том, что там не сказано. Она не знает, каждую ли ночь родители проводят в бомбоубежище. Не представляет, как часто падают бомбы. Интересно, стоит ли еще ее стул около кухонного стола.

Беатрис пишет родителям каждую неделю, после церкви и воскресного обеда, сидя за письменным столом в своей комнате, выходящей окнами в сад. Она хочет рассказать, какие здесь цвета – про то, как желтые листья покрывают землю под деревьями; про крошечные лиловые цветочки на обоях в ее спальне; про золотистую садовую малину, вытекающую соком из утренних маффинов. Но никогда не может найти слов. Или слова есть, но они кажутся неподходящими. Беатрис представляет, как они двое сидят на диване в темной квартире, отец теребит дырку в подлокотнике, пальцы вытаскивают кусочки белого поролона. Или видит, как они спускаются в убежище под домом, к своему месту в нескольких футах от шаткой деревянной лестницы. Чувствует запах мочи, слышит шебуршание крыс. Все кажется сумрачным, серо-коричневым. И поэтому она рассказывает родителям забавные истории про Джеральда. Про то, как легко ей дается латынь. Как Уильям влип в неприятности из-за того, что списывал на экзамене по истории. Про свою новую подружку, которая пригласила ее на симфонический концерт в Бостон.

Она не рассказывает, что каждое воскресное утро мистер Грегори повязывает старый, в пятнах от ягод, фартук и печет блины. Что по вечерам миссис Грегори помогает ей принимать ванну и укладывает ее в кровать. Что ее любимое время – воскресенье после обеда, когда она вместе со всеми Грегори сидит в библиотеке и слушает по радио концерты Нью-Йоркской филармонии. Что иногда по ночам она думает про родителей, а их лица расплываются. И тогда она включает свет и долго рассматривает их фотографии, стараясь запомнить мельчайшие детали. В такие ночи они приходят к ней во сне.

Уильям

Беатрис не похожа на других девчонок. Во-первых, она умная, а еще серьезная, кроме тех моментов, когда смеется над тупыми шутками Джеральда. Но хотя ей вовсе не следует поощрять Джеральда, Уильям все же ждет таких моментов, потому что тогда с нее как будто сваливается некий груз, точно птица крылья расправляет. Лицо ее разглаживается, успокаивается и даже будто расцветает. Она не красотка, не такая, как Люси Эмери или Мария Смит с их светлыми локонами и сияющими глазами. У Беатрис глаза и волосы темные, а когда она встревожена, глаза и вовсе становятся почти черными. В них никакие мысли не прочтешь. И когда она сильно нервничает, то потирает большим пальцем под носом или теребит прядь волос.

Уильяму кажется, что ему бы понравилось, если бы его отправили далеко за океан, жить в другой семье. Интересно, что сама Беатрис думает о своем «приключении», как это называет его мама. С ними она никогда об этом не заговаривает – любопытно, что же она рассказывает своим новым подружкам. На вопросы папы и мамы она отвечает, но всегда сдержанно, исключительно про то, о чем спрашивают. Он понимает, что ей здесь все в диковинку, и как раз об этом он хотел бы разузнать побольше. Насколько здесь все отличается от ее дома? Каково это – жить в Лондоне, когда каждую ночь бомбят?

Он пытается представить ее жилище в Лондоне. Воображает высокие окна от пола до потолка, свечи на каминной полке. По стенам картины в синих и лиловых тонах. Темные бархатные шторы. Когда Беатрис нет дома, он рассматривает фотографии ее родителей, что стоят у кровати. Отец ему нравится, вот он наверняка понимает шутки, в отличие от его отца, у которого сложно с чувством юмора. Мама у нее посуровее, немножко отстраненная такая. Но выражение лица у нее – не улыбается, но и не хмурится – ровно такое, какое часто бывает у Беатрис, когда она словно не здесь, пока ее не выдернет обратно в реальность. Пока не вспомнит, где она находится.

За неделю до Дня благодарения сразу после школы мама отправляет их поработать, прибраться на заднем дворе и в патио, навести порядок в доме, помочь с выпечкой печенья и пирогов. День благодарения они празднуют поочередно то дома, то у каждой из трех тетушек, и в этом году их очередь. У Уильяма внутри все бурлит от возбуждения, которое он изо всех сил старается скрыть. А Джеральда, того просто распирает.

– Это ужасно весело, – тарахтит он, пока они с Беатрис подметают патио. – Будут целые горы еды.

– Звучит заманчиво, – кивает Беатрис, хотя Уильям знает, что все это она уже слышала.

Она сгребает листву на кусок брезента. Надо было показать ей, как работать граблями. Джеральд с размаху падает на кучу листьев.

– Скорей бы! – кричит он в ослепительно голубое небо. – Обожаю День благодарения.

Беатрис лишь качает головой, а затем поворачивается к Уильяму.

– А ты, – спрашивает она, – ты тоже его любишь? – Задавая вопрос, она чуть склоняет голову набок – и вправду хочет услышать, что он на самом деле думает. Пожалуй, больше никто в жизни не задавал ему вопроса, не держа в голове готового ответа.

– Ну так, нормально, – отвечает он, сгребая опавшую листву с клумбы и швыряя листья прямо на Джеральда.

– А что тебе больше всего нравится в этом празднике? – спрашивает она. – Встреча с кузенами? Еда? Благодарность?

Благодарность. Ему это никогда не приходило в голову. Благодарность как часть праздника. Это был просто день, отличный день, возможность собраться всей семьей. День, когда отец слишком занят, чтобы донимать его. И вообще Уильям не был уверен, что его семья испытывает благодарность. Семейство со стороны мамы живет тут целую вечность, их предки прибыли на «Мэйфлауэр». Кто-то из них вполне мог присутствовать на самом первом Дне благодарения. Может, им следует испытывать несколько больше признательности? Уильям никогда всерьез не задумывался ни о чем таком. Но вот сейчас Беатрис сказала, и он озадачен. Может, и ее лондонскую квартиру он совсем неправильно представлял себе.

– Ну да, – отвечает он. – Все сразу. Вроде как, понимаешь, разрыв со всем британским. Благодарность, что у нас есть своя собственная страна. – Он усмехается, она кокетливо закатывает глаза.

– С нетерпением жду Четвертое июля, – говорит она. – Тогда меня, наверное, вымажут дегтем, вываляют в перьях и бросят в море.

– О, отличный план, – отзывается Уильям, засыпая смущенного Джеральда очередной кучей листьев и мусора.

Мама из задних дверей кричит Джеральду, чтобы тот немедленно встал и перестал валять дурака, и зовет Беатрис помочь накрывать большой стол, и Беатрис протягивает Уильяму свои грабли, но прежде швыряет на Джеральда еще пригоршню листьев. Пробегая мимо Уильяма, она коротко улыбается ему, и он ощущает ее едва уловимый запах. Щеки у нее горят.

Беатрис

Вернувшись из школы, Беатрис находит на кухонном столе два приглашения, их доставили с посыльным. Хрусткие конверты цвета слоновой кости с именем Беатрис на одном и Уильяма – на другом, имена выведены изящным шрифтом. Миссис Джи с улыбкой наблюдает, как Беатрис раскрывает конверт, аккуратно, чтобы не разорвать. Она в жизни не видала такой изысканной вещи, на которой было бы написано ее имя. Джеральд, опустив подбородок на сложенные руки, смотрит за этим священнодействием с другого конца стола. Рождественская вечеринка у Люси Эмери, в субботу накануне Рождества.

– Тебе нужно праздничное платье, дитя мое, – говорит миссис Джи. – На выходных поедем в город.

Беатрис хмурится.

– Но у меня есть красное платье, – возражает она. – Мое любимое.

Миссис Джи, помолчав мгновение, мягко объясняет:

– Нет, дорогая, у Эмери будет торжественный прием. И ты захочешь быть в настоящем бальном платье.

В субботу Беатрис с миссис Джи отправляются в Даунтаун-Кроссинг^[4]. Улицы полны народу, все ринулись за покупками, миссис Джи пробирается сквозь толпу перед универмагом, крепко держа Беатрис за руку.

– Ты должна это увидеть, – говорит она.

В витрине «Джордан Марш»^[5] – семейство, празднующее Рождество. Отец, в клетчатом халате, читает у камина газету. Мать, в синем халатике и торчащей из-под него ночной рубашке, хлопает в ладоши, пока трое детей – два мальчика и девочка – разворачивают подарки. Пол усеян игрушками и оберточной бумагой. В динамиках горланят рождественские песни. Беатрис глаз отвести не может. Прямо как наша семья, думает она, отец читает, мать занята детьми, двумя мальчиками и девочкой. Беатрис чувствует взгляд миссис Джи, та всегда так смотрит, когда хочет обнять, но не решается.

Когда они входят в ярко освещенный и многолюдный магазин, миссис Джи кладет ладонь на спину Беатрис, направляя ее к лифтам. На третьем этаже вдоль стен тянутся ряды ярких платьев.

– О, какая прелесть, – восклицает миссис Джи, голос ее полон ликования, когда она щупает шелк и атлас. – Прошли те времена, когда я могла влезть в платье, которое мне понравилось. Но с твоей фигуркой ты можешь выбрать любое, какое только приглянется.

Беатрис кивает. Она уже присмотрела платье. Голубое атласное с кружевной нижней юбкой чуть более светлого оттенка, и она, смущаясь, указывает на него. В прошлом году у принцессы Маргарет было похожее. Миссис Джи направляется к продавщице, и вот уже примерочная полна платьев; Беатрис примеряет одно за другим, потом выходит в узкий коридор, где миссис Джи помогает застегнуть молнию или крючки и разглядывает наряд. Беатрис прохаживается перед длинным зеркалом, поворачивается, прислушиваясь к легкому шелесту ткани, внимая этому волшебному звуку, и нижняя юбка ласково касается ног. Она кружится, и каждое платье вздымается и мягко опадает.

Беатрис больше всего нравится голубое, хотя миссис Джи предпочитает изумрудно-зеленое.

– Оно подходит к твоим волосам, дорогая, и оно такое рождественское. Но я хочу, чтобы ты порадовалась и чтобы тебе нравилось твое платье, поэтому мы купим голубое, хорошо?

Беатрис молча кивает, опасаясь, что расплачется, если заговорит. Она никогда в жизни не надевала ничего столь прекрасного.

– Еще, – продолжает миссис Джи, обращаясь к продавщице, – нам нужны будут перчатки и туфли. Насчет украшений не переживай, милая, – это уже к Беатрис, – у меня есть отличное жемчужное ожерелье, как раз нужной длины для этого выреза.

Когда, нагруженные коробками, они выходят из магазина, Беатрис замечает в толпе ноги, похожие на мамины, стрелка на чулке бежит вверх по стройной лодыжке, и сперва она думает, что это может быть мама, и вытягивает руку, издав невнятный звук, похожий на стон, нечто нечленораздельное, и рука хочет прикоснуться к маминому рукаву.

– Что такое, дорогая? – озадаченно спрашивает миссис Джи, и женщина оборачивается, и это совсем не мама.

Конечно же, нет. Беатрис встряхивает головой и чувствует, как краска заливает щеки, а люди проталкиваются мимо них, мимо прилавков с косметикой и парфюмерией, мимо сумочек и украшений, к выходу из магазина.

– Простите, – бормочет она. – Мне показалось. Я ошиблась. Простите.

И вдруг осознает, что за все это время в магазине ни разу не вспомнила о маме. Что бы она подумала обо всем этом? Одобрила бы платье? Может, ей лучше самой заплатить за платье, хотя у нее и нет денег? Может, папа сможет прислать. Миссис Джи взволнованно суетится рядом.

– Послушай, Беа, – говорит она, и Беатрис по лицу видит, что миссис Джи встревожена, как и всегда, когда Беатрис погружается в грезы, – здесь самые вкусные черничные маффины. Давай побалуем себя перед отъездом?

Беатрис отрицательно мотает головой, внезапно разозлившись на эту женщину, у которой, кажется, есть все чего душа пожелает. Она, наверное, обидела ее, но не в состоянии объяснить, о чем думает. Лицо миссис Джи обретает привычное невозмутимое выражение, и это своего рода защита, понимает Беатрис. Она уже усвоила, что каждый здесь носит маску.

– Тогда идем к машине, дорогая. День выдался длинный.

По пути домой Беатрис не отрываясь смотрит в боковое окно. Два дня назад шел снег, и сейчас даже чудесный Бостон стал серым, холодным и грязным. Интересно, а дома выпал снег или нет. Как вообще может быть, что там идет война? Ей часто чудится, что она оказалась в волшебной сказке, в стране, где покупаешь голубые бальные платья, и ходишь на торжественные приемы, и ешь черничные маффины. Девочка в сказке совсем не та же девочка, что дома. Это только видимость, убеждает она себя, и скоро она вернется в свой настоящий дом, и все это станет просто сном. Какая глупость думать, что семья в витрине – это ее семья, просто смешно верить, что ее дом может быть здесь. Беатрис смотрит на часы, которые по-прежнему показывают лондонское время. Дома сейчас восемь вечера. Родители сидят в темноте, свечи сгорают до основания и сами собой гаснут.

Реджинальд

На Рождество Реджинальд организует телефонный разговор, с рабочего номера на заводе. Он меряет шагами ледяной сумрачный кабинет начальника в ожидании, пока зазвонит телефон; Милли сидит прямо у аппарата.

– Они забыли, – говорит Милли, когда звонок запаздывает уже на пять минут.

– Чепуха, – отвечает Реджинальд, – просто что-то со связью. Сегодня многие звонят домой.

– Надо было нам самим позвонить, – сетует Милли, а Реджинальд устало прикрывает глаза. Нет смысла спорить.

Но когда наконец раздается звонок, вздрагивают оба, и Реджинальд едва ли не с удивлением смотрит на Милли. Она хватает трубку после первого же звука.

– Родная моя, – говорит она. – Родная. – Редж видит в полумраке, как лицо ее каменеет. – Да, привет, Нэнси, – говорит она. – И тебя тоже.

Голос у Милли совсем как у ее матери – такой же холодный и официальный. Пару минут они вежливо болтают, Реджинальд не прислушивается, сгорая от нетерпеливого желания услышать голос дочери. И тут тон Милли теплеет.

– Родная, – произносит она. – Солнышко.

А потом начинает рыдать так горько, что не может говорить, и Редж забирает трубку у нее из рук и держит так, чтобы им обоим было слышно.

– Беатрис, – просит он, – поговори с нами.

И она говорит. Ее родной голос возникает из тьмы, из колючих пауз тишины между словами.

По пути домой знакомые улицы кажутся в темноте совсем незнакомыми, Милли отстраненно молчит, руки ее спрятаны в карманах, уста замкнуты.

Редж вспоминает, что Беатрис звучала как-то непривычно, но трудно определить, что же не так. Акцент, конечно же. О божечки, вырвалось у нее один раз. Она щебетала про вечеринку, на которую ходила с Уильямом или с Джеральдом, он никак не может запомнить, кто из них кто, а потом, когда он разговаривал с Итаном, тот назвал ее Беа. Его непринужденность должна была бы успокоить Реджинальда, дать понять, что дочь в полном порядке и в безопасности, но в глубине души, наоборот, поселилась тревога.

– С Рождеством, – говорит Милли, поднимая бокал в темноте комнаты, освещаемой лишь огоньками свечей.

Реджинальд тоже поднимает свой бокал, но не находит слов в ответ.

Джеральд

Снег пошел накануне вечером, и когда Джеральд просыпается, он с восторгом видит, что оконные стекла в морозных узорах, похожих на еловые ветви. И двух одинаковых веточек не найти. Джеральд предвкушает новые возможности. Снег все еще идет, ложится на землю, весь мир затих. Все еще спят. Когда Джеральд выпускает через заднюю дверь Кинга, пес исчезает за пеленой снега, а затем выпрыгивает обратно, вскидывая лапы, и скачет по заснеженному газону.

Джеральд дышит на стекло двери и выводит указательным пальцем свои инициалы: ДГ, 9 лет. Наружу ему не хочется. Удовольствие от такого дня не в том, чтобы прогулять школу. Школу он, в общем, любит, хотя научился не признаваться в этом вслух. Но в такой день, как сегодня, можно остаться дома и повалять дурака. Можно разобрать коллекцию марок, или помочь маме на кухне, или поиграть с Беа в настольные игры. Уилли захочет гулять, кататься на санках с ребятами, цепляться за бамперы машин.

Заслышав шаги на лестнице, он поворачивается. Беа спускается тихо, как всегда, и, как всегда, полностью одета. Он ни разу не видел ее в ночнушке или в халате. Она вообще носит ночнушку, как мама? Может, она спит в пижаме, как он?

– Доброе утро, Джи, – говорит она, и глаза ее удивленно раскрыты. – Я никогда не видела так много снега. – Беа подходит и встает рядом с ним у двери, и они стоят так, молча, касаясь друг друга плечами, и смотрят через стекло, как скачет и носится Кинг. – Погляди, – показывает она, – чьи это следы, как думаешь?

– Наверное, кролика. А может, кошки.

Беа кивает.

– В городе зима совсем другая, – говорит она наконец. – Наша квартира на четвертом этаже, и я никогда не просыпалась вот так, в белоснежном мире.

Джеральд молчит. Он уже знает, что лучший способ вызвать ее на откровенность – это не задавать слишком много вопросов, хотя его вечно разбирает, вопросы в голове так и клубятся.

Ему нравится, что она здесь. Сначала это было как приключение, но сейчас Беа словно заняла полагающееся ей место, о котором до ее появления он и не подозревал. Джеральд обожает Уилли, но знает, что сам он Уилли не интересен, брат в лучшем случае терпит его, и Джеральд чувствует, как они отдаляются все больше и больше. И вот тут как раз ему нужна Беа. Больше всего ему сейчас хочется взять ее за руку, или обнять за плечи, или поцеловать в щеку, но он понимает, что не должен так делать, поэтому просто впитывает ощущение ее близости. Беатрис дышит на стекло и на помутневшем кусочке пишет, сразу над его инициалами: БТ, 11 лет. Они стоят так, вместе, пока не возвращается Кинг, с мордой, залепленной влажным снегом, и не просит впустить его в дом.

Милли

Одним весенним днем Милли решает разобрать шкаф Беатрис. Все эти вещи уже, наверное, малы ей, думает она, и непохоже, что дочь приедет домой в ближайшее время. Ну и к чему хранить все это тряпье? Невысказанная надежда, что дочка вернется до конца года, тает с каждым днем. Да она и не захочет носить старье, наверное. Она стала такой аристократкой. Не так давно прислали фотографию, с Рождества: Беатрис стоит перед огромной, сверкающей украшениями елью. Ангел на верхушке касается потолка. На ветках горят настоящие свечи, свет их отражается в стекле игрушек. Волосы у Беатрис до плеч, завиваются на концах, и челки никакой нет, или она спрятана под обруч. Платье Милли не узнала, такое роскошное и, на ее взгляд, девочке немножко не по возрасту, слишком облегающее в груди, а вырез слишком глубокий. И откуда этот жемчуг?

– Как ты думаешь, может, надо послать им денег за одежду? – спросила тогда Милли у Реджа.

– Мы ни о чем таком не договаривались, – покачал головой Редж. – Честно говоря, Милли, я думаю, они рады покупать ей все эти наряды.

– Но жемчуг? – не унималась она. – Они ей и жемчуг покупают?

Редж пожал плечами:

– Если им так хочется, что за беда. У них, похоже, денег куры не клюют.

Вот это и тревожит Милли. Когда Беатрис вернется, какой ей покажется их скромная жизнь. Здесь не будет торжественных приемов, пикников на бейсбольных матчах и поездок в филармонию. Она, конечно, рада, что о дочери так хорошо заботятся. У Беатрис, кажется, появились славные друзья. Но тем сложнее окажется возвращение. Она уже не будет маленькой девочкой. Она и сейчас уже не маленькая девочка. Они отправили дочь на другой конец света, чтобы у нее было детство. Но не понимали, что тем самым лишают себя ее детства. Милли чувствует, что у нее украли то, что уже невозможно вернуть.

И вот чудесным субботним утром, когда надо бы выйти погулять, потому что зима наконец отступила, а улицы и парки полны народу и в воздухе витает предчувствие свободы, Милли остается дома. Редж отправляется с друзьями на пикник. В последнее время бомбят меньше, и все рады забыть о войне, хотя бы на несколько часов. Милли наполняет одну сумку за другой, чтобы одежду отдать неимущим, откладывая всего несколько вещей для соседей.

Находит любимую игрушечную собачку Беатрис, запрятанную в дальнем углу шкафа. Песик Стейфф, одно ухо болтается на ниточке. Беатрис любила его глазки, все водила пальчиком сначала по одному, потом по другому, это простое действие помогало ей успокоиться. Милли выбрасывает собачку – потому что, будем честны, зачем почти взрослой уже девушке потрепанное игрушечное животное, – но потом, возвращаясь из бомбоубежища, она выходит к мусорным ящикам, открывает пакет и шарит там в темноте, отыскивая маленькую тряпочную собаку.

Милли пристраивает игрушку на комод, но ей кажется, что пес смотрит на нее с укоризной. Редж тоже недоволен:

– В этой штуке непременно завелись блохи, Мил. Вдобавок она немецкая. Не хочу, чтобы она жила в моем доме.

Когда муж уходит, она прячет собачку в ящик своей тумбочки у кровати, где хранит конверт с волосами Беатрис и самую первую телеграмму.

Шкаф Беатрис пуст. Милли тщательно протирает его, даже самые верхние полки.

Реджинальд

Реджинальд уже собирается домой из паба, когда вдруг сразу после одиннадцати начинается бомбежка. Все посетители бросаются в убежище на заднем дворе, набиваются битком, мужики сидят на коленях друг у друга, не выпуская из рук пивные кружки. Смешки стихают, когда до них доходит, что нынешний налет не похож на прочие. Взрывы следуют один за другим, без перерывов. Грохот оглушает. Мимо с воем проносятся пожарные машины. Дико ржут лошади. Брайан, один из парней с работы Реджа, нервничает все больше.

– Нам надо выбираться отсюда и помогать, парни. Сегодня полнолуние. Для фрицев весь город как на ладони, прямо шоу на сцене Вест-Энда.

Реджинальд говорит, что ему надо домой, но потом понимает, что Милли, скорее всего, уже в убежище. Лучше ему остаться здесь и помогать. Они с Брайаном и еще несколькими ребятами выбираются наружу и запрыгивают на подножку цистерны, направляющейся на север.

– Воды маловато, – признается Реджу один из пожарных. – Отлив. Не можем залить нормально.

Машина останавливается, все выскакивают. Редж слышит крик о помощи и бросается к ближайшему полуразрушенному дому, верхние окна которого охвачены огнем, помогает женщине достать из-под обломков ее маленького сына.

– Живой, слава богу, – говорит она. – Господи, я-то думала, этот ужас уже закончился.

Всю ночь Редж помогает людям, делая все, что потребуется. Лезет в горящий дом, чтобы вытащить свадебный альбом. Поднимает доски, зажавшие ногу женщине. Потом садится на бордюр передохнуть, и какой-то мальчуган протягивает ему печенье.

– Ты отсюда? – спрашивает Редж, мальчик кивает.

– Наш дом разбомбили несколько месяцев назад, – говорит он. – Я живу с тетей вон там.

– А твои родители, – начинает Редж, но, едва произнеся эти слова, уже знает ответ.

– Умерли, – отвечает мальчик. – Но моя тетя, она хорошая.

Редж молча кивает, не в силах говорить. Он часто чувствует себя виноватым за то, что Беатрис далеко и в безопасности. Мимо них к горящему дому бежит женщина.

– Мои продуктовые карточки… – причитает она. – Я забыла их взять. Что нам теперь делать?

К исходу ночи весь город объят пламенем. Потом они узнают, что немцы совершили в эту ночь 550 вылетов, некоторые экипажи возвращались по два и три раза. Бредя домой, чтобы выяснить наконец, как там Милли, Реджинальд смотрит на центр города. Сначала ему кажется, что там, за густыми клубами дыма, восходит солнце, и, значит, эта ночь, эта кошмарная ночь закончилась. А потом понимает, что оранжевое зарево поднимается от Вестминстерского дворца и все вокруг пылает.

Беа

Каждое лето в начале июня, когда занятия в школе заканчиваются, семья отправляется в Мэн и остается там до последних дней августа. Едем на остров, вот так они говорят. Беа несколько месяцев не могла взять в толк, что это их остров, что он принадлежит лично им. Дом построил отец миссис Джи, а теперь он принадлежит мистеру и миссис Джи, а потом будет принадлежать Уильяму и Джеральду. Они уже спорят, как поделят между собой летние месяцы, когда станут взрослыми и заведут собственные семьи. Оба хотят июль, чтобы можно было разводить костры и устраивать грандиозные вечеринки.

Они любят остров, а Беатрис, может, и хотела бы разделить их восторги, но думает только о воде. Мальчики без умолку тараторят, как будут плавать на причал, вокруг острова (В прошлом году я проплыл меньше чем за час, восклицает Уильям) и даже вплавь добираться до города. А Беа не умеет плавать, но не знает, как об этом сказать. Они все, по-видимому, чувствуют себя в воде так же уверенно, как на суше. Похоже, ей надо этому научиться. Может, это не так уж трудно, думает она, может, я смогу притвориться. Но дыхание перехватывает при одной только мысли.

Наконец вечером накануне отъезда, сидя в ванне, она признается миссис Джи, которая как раз намыливает ей спину.

– Дело в том, – осторожно начинает она как бы между прочим, обхватив руками колени, – что я не умею плавать.

И начинает рыдать, по-настоящему, всхлипывая и хватая ртом воздух. Она чувствует себя полной дурой.

– Дорогая, милая моя, – приговаривает миссис Джи, обнимая ее мокрое тело. – Не о чем плакать. Мы просто принимаем это как должное, вот и все. Я бы и не догадалась спросить.

Она умолкает, прикусив губу. Беа вспоминает самое первое купание в ванне, много месяцев назад, и понимает, что миссис Джи опять судит о ней по какой-то мелочи. В этом никогда нет злого умысла, конечно же, но за ее словами, в морщинках вокруг ее рта Беа угадывает отношение, этот взгляд немного свысока.

– Но все понятно и естественно, ты же выросла в Лондоне. Не волнуйся, прошу. Мы быстро научим тебя плавать.

Насчет этого Беа не уверена. По пути, когда они въезжают в Нью-Хэмпшир, справа все время виден океан.

– Вон там, – кричит Джеральд, когда они уже в городе, – вон там остров.

Указательный палец устремлен на зеленый клочок земли в заливе. Приятель, живущий в городе, встречает их на пристани с большой моторной лодкой и перевозит всех, и чемоданы, и продукты, и собаку. Спасательный жилет надели только на Беа. Она сидит рядом с Кингом, который навострил уши и нервно вытаращил глаза, и ей кажется, что она со стороны выглядит примерно так же. Мистер Джи помогает ей выбраться из качающейся лодки, а в первую ночь Беа никак не может уснуть из-за настойчивого ритма волн, бьющихся о скалы внизу.

Наутро мальчишкам не терпится, и сразу после завтрака они бросаются наперегонки к плавучему причалу, Беатрис наблюдает за ними с каменистого берега. Она наклоняется, трогает пальцами ледяную воду. Здесь любимое место братьев, а она уже знает, что это большая редкость, если им обоим нравится одно и то же. Они трижды устраивают заплыв до причала и обратно, и каждый раз побеждает Уильям, а пес всегда плывет рядом с ними. Беа слышит, как они болтают друг с другом – и в воде, и когда валяются, отдыхая, на теплом причале посреди сверкающего сине-зеленого моря. И отчаянно хочет быть с ними. Она чувствует себя белой вороной, чего с ней давно не бывало.

На следующее утро, когда Беа спускается в кухню, там сидит мистер Джи.

– Сегодня важный день, – говорит он с улыбкой.