Когда Арман покинул Эмильенну, та не находила покоя. Девушка нервно металась по комнате, не зная на что решиться. Она одна! Впервые за долгое время. Более того, у нее есть деньги и даже оружие. Всем своим существом она стремилась немедленно вырваться на свободу. Однако разум упорно нашептывал иное. Сколь долго она протянет одна в этом страшном мире, где на нее объявлена охота? Даже если бы ее не искали, все равно одинокая девушка легко может стать добычей любого негодяя, каковых по нынешним временам развелось куда больше, чем порядочных людей. И никакой пистолет ее не спасет! Да и далеко ли она доберется, несмотря на наличие денег? Нет, что не говори, а Ламерти был единственным щитом, ограждающим ее от всех опасностей революционной Франции. И все зло, которое он ей причинил, не отменит того, что он, пусть и по-своему, заботился о ней и защищал.

Нет, решено, никуда она не двинется из этой гостиницы, как бы ни было велико искушение. Без Ламерти она обречена. И пусть осознание этого мучительно терзало самолюбие Эмили, однако, чувство самосохранения взяло верх и над самолюбием, и над жаждой свободы. К этому примешивалась некоторая толика благодарности Арману, а также нежелание обмануть его доверие.

Приняв такое решение, девушка задумалась чем бы себя занять до прихода своего спутника. Занятие должно было не столько развлечь ее и помочь убить время в ожидании, сколько отвлечь от мыслей о побеге. Однако заняться было решительно нечем. О книгах в этом жалком трактире и мечтать не приходилось. Сомнительно было даже наличие здесь поваренной или приходно-расходной книг, не говоря уж о развлекательном или душеспасительном чтении.

Эмильенна пожалела о том, что успела хорошо выспаться, ибо сон, как известно, отличный способ скоротать время. Оставалось лишь занять себя трапезой и девушка отдала должное блюдам, оставшимся от обеда, но увы, это заняло менее получаса. Пейзаж за окном тоже не прельщал, ибо окна выходили во внутренний двор, грязный и скучный, заваленный самым разнообразным хламом, по грудам которого деловито расхаживали куры и утки.

Хотя зрелище явно того не стоило, Эмили не отрывалась от окна довольно долго, позволяя при этом мыслям витать где-то далеко. Время тянулось безумно медленно, но все-таки шло. Солнце стало клониться к западу, все ниже и ниже нависая над лесом. Девушке даже не верилось, что только вчера она созерцала закат с балкона замка Монси. Столько всего произошло за эти сутки!

Постепенно сгустились сумерки, поглощая краски уходящего дня. Заскрипели ступеньки лестницы. Эмили встрепенулась. Ну наконец-то Ламерти возвращается. Странно, но эта мысль принесла ей успокоение и даже радость. Скрипнула и отворилась дверь. Однако вошедший был не Арманом, а всего лишь трактирщиком. Хозяин гостиницы принес свечу и поинтересовался, не желает ли мадам поужинать. Есть Эмильенне не хотелось, но она подумала о своем спутнике, который мог вернуться в любую минуту, и притом голодным, а потому согласилась. Когда трактирщик вернулся с подносом еды, в комнате было уже почти совсем темно. Хозяин подивился тому, что благородная госпожа сидит в темноте и самолично зажег принесенную свечу,после чего поспешил удалиться к немалому облегчению Эмили.

Едва притронувшись к еде, опять же не от голода, а просто чтобы чем-то себя занять, девушка забралась с ногами в кресло, обхватила колени и надолго застыла в этой позе, уставившись на противоположную стену. Трепетный и жалкий огонек свечи плохо справлялся с окружавшей его темнотой, зато в его свете по стенам плясали причудливые и жутковатые тени, которые Эмильенна старалась игнорировать. Не хватало еще в довершение ко всему банально испугаться темноты.

Но где же все-таки Арман? Почему его до сих пор нет? Неужели нескольких часов мало для того, чтобы раздобыть в городке лошадей и одежду? Сначала девушка просто скучала, потом досадовала на отсутствие Ламерти, но с каждым часом смутная тревога, скрывавшаяся поначалу за другими чувствами, все крепла.

Среди хаоса мыслей самыми отчетливыми были две – «Что с ним случилось?» и «Что будет со мной без него?». Причем, девушка не смогла бы с уверенностью сказать, что в данный момент ее волнует больше – собственная участь или судьба Армана. Эмильенна искренне бы удивилась скажи ей кто-нибудь еще неделю назад, что она, оставшись одна, будет страстно мечтать о возвращении Ламерти. Что с ней? Либо она, общаясь с Арманом, переняла его взгляд на вещи, и прониклась убеждением, что свобода не принесет ей ничего хорошего, либо Ламерти стал слишком важен для нее. Ох, нет! Только этого не хватало! Эмили отчаянно принялась убеждать себя в истинности первой версии. Однако мысли ускользали, логические цепочки распадались на куски, а выводы порой не имели ничего общего с предпосылками. Так, за подобными размышлениями девушка забылась тяжелым сном.

Утро следующего дня застало Эмильенну совершенно невыспавшейся и измученной. Хотя девушке и удалось заснуть на какое-то время, но сменявшие друг друга сумбурные, тревожные сновидения и пробуждения, не принесли никакого отдыха. За окном царили серые предрассветные сумерки, хотя край неба на востоке уже подернулся бледно розовой пеленой. В комнате было темно и зябко.

Ламерти не было. Во сне Эмили несколько раз видела его возвращение, испытывала облегчение и успокаивалась, но затем, проснувшись, обнаруживала, что по-прежнему одна. Подобная череда ожиданий и разочарований, в сочетании с незнакомым местом, одиночеством и темнотой окончательно подорвали дух девушки. Да и физически она чувствовала себя совершенно разбитой. Казалось бы, есть повод для радости, само провидение избавило ее от тюремщика и указало путь к свободе, при этом снабдив вещами первой необходимости – деньгами и оружием. Однако девушка не просто не испытывала радости, а, напротив, была близка к отчаянию. Она совершенно не знала, как ей теперь себя вести и что следует предпринять.

Хотя одно было совершенно очевидно – ждать в этой жалкой гостинице дальше просто не имеет смысла. Если бы Арман мог или хотел вернуться он бы уже, вне всяких сомнений, сделал это. А значит и ей здесь делать нечего. Перед тем как отправиться в путь, девушка, несмотря на полное отсутствие аппетита, благоразумно перекусила остатками ужина и даже положила несколько пирожков и яблок в сумку, вместе с деньгами и пистолетом. После этого, стараясь не шуметь, Эмильенна вышла из комнаты в надежде покинуть таверну, не столкнувшись с хозяином или кем-то из прислуги. Она знала, что Арман оплатил их пребывание здесь заранее и более, чем щедро, а потому не никакой необходимости в общении с трактирщиком не испытывала. Не столь близкие отношения их связывали, чтобы прощаться с ним лично, да и просто не хотелось никого видеть. Никого, кроме Армана.

Ступеньки старой лестницы предательски скрипели почти при каждом шаге, однако, вопреки опасениям Эмили, эти звуки никого не привлекли. Скорее всего, в доме еще все спали и вставать в ближайшее время не собирались. В отличие от больших респектабельных гостиниц, в которых в любой момент готовы встретить и принять гостей, в «Королевском стрелке» не утруждали себя ожиданием постояльцев, которые отвечали взаимностью и посещали сие сомнительное заведение крайне редко.

Главная зала к большому облегчению девушки оказалась пустой. Быстро проскользнув между заляпанными столами, частично заставленными неубранной с вечера посудой, она наконец оказалась на улице. После темного,затхлого и душного помещения, вдыхать свежий и бодрящий утренний воздух было просто наслаждением. Однако уже скоро свежесть обернулась прохладой, а затем и холодом. Шаль, в которую Арман закутал ее два дня назад на балконе, по-прежнему была на Эмили, но даже она не могла согреть девушку в зябкую предрассветную пору конца августа.

Расположение улиц Суарсона было неизвестно Эмильенне, однако, от «Королевского стрелка», стоявшего на самой окраине, широкая дорога вела в сторону скопления зданий, за которыми виднелся шпиль местной церкви,стоящей, надо полагать, в центре городка. Девушка пошла по этой дороге, сжимая озябшими пальцами концы шали, от всей души рассчитывая, что городок окажется таким маленьким, каким представлялся с первого взгляда.

Эмильенна не совсем отдавала себе отчет, зачем ей нужно в центр города и как она рассчитывает искать там Ламерти. Она просто знала, что он направился туда. О причинах, побудивших ее отправиться на поиски Армана, девушка старалась не думать. Еще меньше ей хотелось задумываться о том, сколь малы шансы его найти. Просто, столкнувшись с почти неразрешимой проблемой, она предпочла делать хоть что-нибудь, пусть даже лишенное глубокого смысла и надежды на успех. Сам факт, что она что-то делает отвлекал ее от мучительных размышлений на тему, что же предпринять дальше.

Эмили оказалась права, дорога, петляющая между спящими домами, с закрытыми ставнями, явно вела в центр городка, а шпиль церкви служил ориентиром. Предрассветная тишина поглощала шаги ее маленьких ног, ступающих по булыжникам мостовой. Тихо, серо, холодно и безлюдно. Эмильенна поежилась, но на этот раз не от холода. Почему-то ей стало страшно, еще страшнее, чем в темной комнате гостиницы при угасающей свече. И страх этот был какой-то безотчетный и не поддающийся логическому объяснению. Это чувство не было вызвано опасениями о своей дальнейшей участи или даже тревогой за Ламерти. Нет, страх, охвативший ее походил на сон, пропитанный ощущением опасности, неуловимой, но неотвратимой. Чтобы прийти в себя и унять резкие до боли удары сердца, Эмили на несколько мгновений прислонилась к холодным камням стены какого-то дома. Не то, чтобы это очень помогло, но отдышавшись и еще больше замерзнув, девушка нашла в себе силы продолжить путь.

Чем дольше она шла по пустынным, словно вымершим улицам, тем больше убеждалась в нелепости своей затеи. Как искать Ламерти в этом совершенно безлюдном городке? Девушка уже пожалела, что поддалась желанию поскорее уйти из гостиницы, лучше бы ей отправиться в путь поздним утром или даже днем.

Впрочем, маленькие городки просыпаются рано. Солнце еще не успело окончательно подняться, как Эмили стали попадаться первые прохожие. То помощник булочника спешил с мешком муки для партии утреннего хлеба, то повариха из таверны, держа на сгибе локтя огромную корзину важно шествовала в сторону рынка, чтобы успеть к открытию и выбрать самые лучшие продукты раньше конкуренток. Когда девушка приблизилась к центральной площади города (хотя небольшое пространство вокруг церкви и нескольких более-менее приличных зданий вряд ли заслуживало столь гордого наименования), зазвонили церковные колокола – начиналась утренняя месса.

Повинуясь внезапному порыву, Эмильенна направилась к храму. Оказавшись под сводами старинной, но довольно обшарпанной церкви, девушка осознала как давно она не была на литургии. В Париже 1793 года мессы если и служились, то либо тайно, либо на странный манер, представляющий собой попытку сочетать догматы католицизма с революционной идеологией. А потому задолго до тюрьмы Эмили со своими родственниками перестала посещать церковные службы, хотя иногда заходила в любимые храмы, просто чтобы вознести в тишине молитвы и почувствовать себя ближе к Богу. Последний раз Эмильенна была в Нотр-Дам с Ламерти, но тогда цель их посещения была совсем иной. Вспомнив крышу Нотр-Дам и то, каким предстал перед ней в тот вечер Арман, Эмили испытала странное щемящее чувство сожаления, будто у нее отняли что-то хорошее, и теперь этого уже не вернуть.

Впрочем, она быстро отогнала посторонние мысли и постаралась сосредоточиться на мессе, которая как раз начиналась. Эмильенне очень хотелось верить, что в маленьком городке, быть может, остались еще священники, не бывшие в курсе революционных веяний, искажающих суть религии. Однако надежды ее быстро рассыпались в прах, едва только старенький пастырь начал службу, назвав прихожан гражданами. Ход литургии остался почти неизмененным, разве что был изрядно сокращен, зато проповедь вполне соответствовала духу времени.

Девушке было противно слушать как священник с кафедры, вместо Господа, прославляет свободу, равенство и братство, а потому она решила покинуть храм, стараясь, впрочем, не привлекать к себе лишнего внимания. Оказавшись на улице, Эмильенна осмотрелась и приметила несколько лавок, в том числе одежную. Девушка решила зайти туда по двум причинам. Первая – это возможность порасспросить о Ламерти, поскольку одной из целей его похода в Суарсон была покупка одежды, следовательно довольно велика вероятность, что Арман побывал здесь. Вторая причина была не менее значима. Если Эмили не удастся разыскать своего спутника, то она хотя бы сможет сделать то, что собирался сделать он – купить себе какое-нибудь простенькое мещанское платье.

В лавке было пусто, если не считать продавца за прилавком. В Париже покупка готовой одежды считалась уделом бедняков, любой мало-мальски состоятельный обыватель старался шить вещи на заказ, в провинции же дела обстояли несколько иначе. Индивидуальный пошив у портных могли себе позволить лишь зажиточные жители, те же кто попроще (а таковые составляли большинство населения маленьких городов, вроде Суарсона) либо сами шили себе одежду, либо покупали готовую. Зная, как обстоят дела, Эмильенна небезосновательно опасалась что таком месте она будет выглядеть странно и неуместно. Платье ее, хоть и было изрядно потрепанным и мятым после пережитых приключений, однако, фасон и дорогая ткань говорили сами за себя, даже если не принимать в расчет аристократическую внешность и манеры его обладательницы. Но выбора у нее не было. Оставалось надеяться, что местным жителям нет дела до странностей аристократов.

Не успела девушка дойти до прилавка, как дверь скрипнула и в помещение вошли двое посетителей. Эмили поспешила отвернуться и, по возможности, скрыться за ворохом одежды, вывешенной на рейке, прибитой между стенами. Уже через минуту она благодарила Бога за свою предусмотрительность.

Вошедшие, бывшие обывателями средней руки, оживленно и громко беседовали между собой и предмет их беседы напрямую касался цели, с которой Эмильенна отправилась в Суарсон.

– Нет, Мишель, ну ты подумай, как теперь жизнь повернулась! Раньше-то эти, из замка, нас за людей не считали, а теперь молодой хозяин Монси самолично будет болтаться в петле! Со всем так сказать почтением! – говоривший посмеивался довольно потирая руки. Эмили, услышав эти слова, обмерла и похолодела.

– С чего ты взял, что его повесят? Расстреляют его поутру, вот что! – с уверенностью возразил второй.

– И с чего ты взял, что расстреляют? Тебе-то, Мишель, откуда знать?

– А кому ж, как не мне? – в голосе Мишеля слышалось самодовольство. – Мадлон-то моя, коменданту сам знаешь кем приходится, хе-хе, она-то мне все и рассказала. Точно тебе, Жак, говорю – расстреляют. А может, и уже…

– А ты, как погляжу, прям гордишься, что сестрица твоя в любовницах у коменданта ходит, – проворчал Жак, явно недовольный тем, что не он оказался прав. – Эх, жалко,лучше бы повесили.

– Горжусь – не горжусь, а новости узнаю первым. Вот, ты, например, знаешь, что его из-за той девицы порешат? Из-за той, что на картинке нарисована была, красотка этакая. Так вот, щеголь этот из Монси выдавать ее не захотел, а, коменданту она, видать, нужнее была, чем он. Ну раз не выдал, комендант и решил его, собственно говоря… – всеведущий Мишель провел большим пальцем по горлу, сей жест призван был символизировать какая участь уготована Ламерти.

В продолжении этого диалога, Эмили стояла не шелохнувшись, зато в душе ее бушевал шквал самых разных эмоций, а разум отчаянно работал, стараясь найти выход из положения, которое казалось безнадежным. В любом случае, первым делом, ей необходимо выбраться отсюда, пока чересчур осведомленные посетители не обратили на нее внимания. На ее счастье, продавец бывший не в курсе обсуждаемых событий, но весьма живо ими заинтересовавшийся, отвлек внимание Жака с Мишелем, что позволило девушке выскользнуть из лавки незамеченной.

Итак, Ламерти попался, и если и жив, то пребывает в смертельной опасности. И все потому, что отказался выдать ее, хотя это было проще простого. Конечно, он бывал порой по– своему добр и даже благороден, но чтоб пожертвовать ради нее жизнью?! Это как-то совсем не вязалось с образом того человека, каким в ее понимании был Арман де Ламерти. Более того, такой поворот событий казался Эмильенне совершенно невозможным. Любые красивые жесты, которые Арман совершал до этого, либо были продиктованы эгоистичными мотивами, либо ничего ему не стоили, в том смысле, что он ничем не жертвовал, оказывая Эмильенне то или иное благодеяние. Все это так странно, что впору было усомниться в достоверности слухов, распространяемых почтенными Жаном и Мишелем.

Однако сейчас у нее совсем не было времени размышлять о странном поведении Армана. Она твердо решила одно – кем бы ни был Ламерти и что бы там им не двигало, когда он решился на такой шаг, она, Эмильенна де Ноалье, не позволит ему умереть, даже если это будет стоить жизни ей самой!

Глава двадцать девятая.

Остаток вечера и всю ночь Арман так и просидел на подоконнике, там же он встретил наступление нового дня. О сне не могло быть и речи, и не потому что он выспался накануне, а потому, что мало кто способен спокойно спать ночью, если на рассвете его ждет собственная казнь.

Все это время Ламерти бродил по дорогам собственных мыслей, пытаясь под конец разобраться в самом себе и понять, правильно ли он поступает. Нет, с точки зрения веками формировавшихся моральных догм, он был абсолютно прав – пожертвовать собой ради другого, особенно ради женщины, было более чем достойно, и даже сулило возможность загладить часть своих многочисленных грехов. Однако христианская мораль волновала приговоренного в последнюю очередь. Куда важнее было понять правильно ли он поступает согласно негласному кодексу Армана де Ламерти, основной постулат которого гласил – думай только о себе!

Своим решением не выдавать Эмильенну Арман нарушил это главное правило и теперь пытался понять, почему он так поступил и стоило ли оно того. Чтобы сей благородный поступок не казался совсем уж идиотским, Ламерти уверил себя, что даже отдай он девушку на растерзание столичному трибуналу, его собственную участь это бы никак не изменило. Разве можно было сомневаться в том, что Парсен (а то, что данный трибунал возглавляет именно он было ясно как день) не даст ему уйти живым и так или иначе добьется смертельного приговора для своего злейшего врага. Так зачем тянуть за собой еще и девчонку? Она молода, добродетельна и заслужила право жить. Раз уж ее возлюбленный Господь не послал на защиту своей верной почитательницы ангелов, придется взять на себя эту миссию законченному грешнику и мерзавцу. Дракон спасает жертвенную девицу – надо же, какая ирония! Если у Бога есть чувство юмора, он должен оценить.

Однако, кроме осознания бесполезности подлости, на которую его толкал Лаваль, у Армана были и другие резоны. Во-первых, всю жизнь он терпеть не мог делать то, чего от него ждали и, тем более, требовали. Сделать все наперекор было неотъемлемой частью его бунтарской натуры. Какое удовольствие – видеть разочарование, написанное на лице коменданта, уверенного, что запугивание смертной казнью тут же сделает из арестанта испуганного и послушного ягненка. Как бы не так!

А кроме всего прочего, Арман де Ламерти не боялся смерти и не раз бросал ей вызов. Ухмыляться смерти в лицо доставляло ему особое удовольствие, поскольку вносило хоть какую-то живость и разнообразие в существование, которое, по большей части, он почитал беспросветно скучным. Это вовсе не значило, что он жаждал умереть, просто ему было интересно играть в кости с судьбой. А еще ему было все равно. Арман не боялся смерти, потому что не любил жизнь. Его жизнь, хоть и была наполнена роскошью и всевозможными удовольствиями, давно уже не приносила радости, а потому не стоила того, чтобы ради ее сохранения предаваться страху или идти на унижение. Пока он жив, он возьмет от жизни все, когда же придет время расстаться с нею, сделает это легко и без сожалений. Умереть в своей постели, дожив до почтенной старости никогда не было пределом мечтаний Армана де Ламерти.

Однако именно теперь, впервые за долгие годы, он почувствовал вкус жизни. Привыкший ничего от себя не скрывать, молодой человек понимал, чему и кому он этим обязан. Его страсть к Эмильенне придала жизни если не смысл, то, по крайней мере, сделала ее интереснее. Поэтому именно сейчас умирать было совсем некстати. Парадокс ситуации заключался в том, что для того чтобы Арман остался жить, Эмильенна должна была умереть. Правда, обратный поворот также не устраивал Ламерти – если он умрет, то какой смысл в жизни мадемуазель де Ноалье? Смысл ее жизни Арман, естественно, рассматривал не как абстрактную ценность, а применительно к себе. Она должна жить для него, чтобы будоражить его чувства и развлекать разум. Так может пойти и рассказать Лавалю где искать девушку? То-то он обрадуется. И тогда можно будет погибнуть вместе на рассвете, взявшись за руки. Это не только романтично, но и логично – нет Эмили, нет жизни, нет смысла.

Даже прокручивая в голове подобные мысли, Ламерти серьезно не допускал возможности изменить свое решение и погубить Эмильенну. Нет, девочка должна жить. Если уж мир должен существовать дальше без одного из них двоих, то лучше без него, чем без нее. Если бы кто-то сказал ему месяц назад, что он будет рассуждать подобным образом, Ламерти счел бы это бредом безумца.

Еще одна причина не отдавать Эмильенну заключалась в том, что ее смерть – еще не самый худший расклад. Парсен не зря устроил эту травлю, скорее всего, он жаждет отнюдь не казни заговорщицы (ибо кому как не ему знать, насколько нелепы обвинения), ему нужно заполучить ее в любовницы, точнее в жертву. При одной мысли об этом Армана передернуло от безумного гнева, ревности и отвращения. Стоит выжить хотя бы ради того, чтобы защитить девушку от подобной участи.

Кстати, несмотря на мортальное настроение, выжить Арман был отнюдь не прочь. Не бояться смерти и желать ее – вещи разные. Ламерти обдумывал разные варианты спасения своей драгоценной персоны. Положение, в котором он оказался, было, безусловно, критическим, но не то чтоб совсем уж безнадежным. Случалось ему выпутываться из переделок и похуже. Конечно, сейчас он заперт и безоружен, но рано или поздно тюремщики придут за ним, и вот тогда можно будет действовать по ситуации. Он не жертвенная овца, чтобы безропотно дать отвести себя на заклание.

Постепенно вытеснявшие темноту предрассветные сумерки ознаменовали приход нового дня, который вовсе не был встречен Арманом с радостью. Близился рассвет, а с ним и назначенное время казни. Ламерти невольно задумался о множестве аристократов, отправляемых на эшафот именем революции. Каждый их них также встречал свой последний рассвет, хотя чувства и мысли у всех, безусловно, были разными.

Впрочем, время философских раздумий о жизни и смерти для Армана миновало с уходящей ночью, и теперь он был готов посвятить все умственные и физические силы тому, чтобы не упустить шанса спастись, ежели таковой вдруг представится.

Арман не мог припомнить чтобы восход солнца был ему столь неприятен. И в то же время, молодой человек ждал его почти с нетерпением, ибо мучительная неизвестность и ожидание казни не самое приятное времяпрепровождение. Наконец солнце взошло, однако, за за Арманом так никто не пришел. Очевидно, организовать показательный расстрел в таком местечке, как Суарсон, оказалось не так-то просто.

Прошло около часа, когда в коридоре послышались шаги и, вслед за этим, отворилась дверь. На пороге стоял давешний тюремщик, на лице его читалось полнейшее безразличие к происходящему.

– Иди! – односложно обратился он к арестованному, кивком указывая на дверь. Ламерти соскочил с подоконника, не дожидаясь пока этот мужлан попробует применить силу.

Шагая по коридору в сопровождении надсмотрщика, Арман внимательно смотрел по сторонам, оценивал ситуацию, прокручивая в голове возможные варианты сопротивления и бегства. Больше всего он опасался, что его сразу поведут куда-нибудь на задний двор с целью немедленного исполнения приговора. Но этого не случилось. Арестованного ввели в кабинет Лаваля. Комендант был один, и это обстоятельство можно было считать удачей. Будь здесь представители трибунала, особенно Николя Парсен, положение Ламерти было бы много хуже.

– Ну что? Вы не передумали? – Лаваль решил не тратить времени и лишних слов на приветствия осужденному. Комендант не мог упустить последний шанс выслужиться перед столичным трибуналом. Рассудив, что ночь в ожидании казни могла существенно образумить приговоренного и изменить его решение, призвал Ламерти к себе для возобновления допроса.

Не успел Арман придумать достойного язвительного ответа, как в кабинет забежал какой-то невзрачный субъект, очевидно, кто-то из ближайших приспешников Лаваля и сообщил, что с комендантом срочно требует свидания какая-то благородная дама. На лице Лаваля отразилось недовольство, он явно хотел побыстрее выгнать нерадивого помощника и вернуться к начатому разговору, но тут дверь распахнулась и на пороге Арман увидел Эмильенну де Ноалье собственной персоной.

Молодому человеку стоило немалых усилий сдержать изумление и не подать виду, что они знакомы. Он лишь выругался про себя, проклиная безумие девушки, из-за которой решился поставить на кон свою жизнь. Все, что Арман думал о Эмильенне, он постарался вложить во взгляд, направленный на нее, однако, та даже не смотрела в его сторону. Она обращалась исключительно к коменданту, который, в свою очередь, обомлел сначала от наглости неожиданной посетительницы, а потом от ее красоты. – Могу ли быть вам чем-нибудь полезен, мадемуазель? – пролепетал Лаваль, приходя в себя и приосаниваясь. При виде красавицы, комендант мигом позабыл не только о негодовании на неожиданное вторжение в свой кабинет, но и об Армане де Ламерти, и обо всем на свете.

– Можете, – спокойно и уверенно ответила девушка. Она не соизволила представиться или поприветствовать Лаваля, но тот этого даже не заметил. – Вы сильно меня обяжете, если отпустите этого господина, – наконец-то Эмильенна обратила внимание на Ламерти, да и то, не ответила на его выразительный взгляд, а лишь кивнула в его сторону.

– Но почему? – происходящее казалось коменданту столь абсурдным и нереальным, что он был не в состоянии выстраивать логические связи и приходить к самостоятельным выводам. – И… кто вы, мадемуазель?

Эмильенна молчала, и до Лаваля наконец начал доходить смысл происходящего.

– Вы – та самая Эмильенна де Ноалье? – огласил он свою внезапную догадку. Помимо чрезвычайной заинтересованности на лице коменданта отразилось что-то похожее на жалость. Коварная заговорщица представлялась ему более зрелой женщиной, а перед ним стояла совсем юная прелестная девушка, которой в ближайшем будущем грозил эшафот.

– Да, – посетительница не стала отпираться. – И коль скоро вам нужна я, нет никакого смысла держать здесь мсье де Ламерти и шантажировать его. Я здесь, а потому он должен быть свободен.

– Эмильенна, какого черта?! Что вы творите? – не выдержал Ламерти.

– Спасаю вашу жизнь, надо полагать, – девушка пожала плечами, словно ничего особо значимого не происходило.

Тем временем Лаваль уже окончательно пришел в себя, избавился от неподобающих истинному революционеру эмоций, и трезво оценив ситуацию, пришел к выводу, что никогда еще не был так близок к повышению, как сейчас.

– Мне жаль, мадемуазель, но кто вам сказал, что я отпущу Ламерти в обмен на вас? Сожалею, но вы нужны мне оба. То есть не мне, а трибуналу. А потому я не премину задержать вас, раз уж вы самолично явились, чрезвычайно облегчив нашу задачу. Однако это вовсе не означает, что я отпущу этого господина. У него был шанс сохранить свою жизнь, но мсье де Ламерти им не воспользовался. Что ж, он готов был умереть ради вас, вы – ради него. Все это очень трогательно, молодые люди, и, не будь вы заговорщиками, я бы искренне вам посочувствовал…

– Не стоит, – ответ Эмильенны прервал речь коменданта и опередил поток проклятий, готовых сорваться с уст Армана. – Я не так глупа, чтобы верить в ваше благородство или великодушие, сударь. Однако вы отпустите мсье де Ламерти и немедленно! – с этими словами, девушка вскинула правую руку, которую до сих пор скрывала в складках юбки. Мгновением позже пистолетное дуло было направлено Лавалю в лицо.

– Ввы-ы, не сможете выстрелить, – проблеял враз побелевший представитель власти, никак не ожидавший такого поворота событий. – Неужели столь прекрасная ручка не дрогнет убить человека?

– Не дрогнет, – холодно ответила Эмильенна, по-прежнему держа коменданта на мушке.

Ламерти невольно вспомнил первый день их знакомства с Эмили и сцену с ножом. Тогда он тоже был уверен, что девушка не пустит оружие в ход, хотя и поспешил ее обезоружить на всякий случай. Однако сейчас, глядя на Эмильенну, сложно было усомниться в том, что она выстрелит. Если бы Арман сам не учил девушку обращаться с пистолетом накануне вечером, то ни за что бы не поверил, что она держит его впервые. Вытянув руки, она крепко сжимала оружие, ни на секунду не сбивая прицела, а прищуренные глаза сверкали сталью похлеще пистолетного ствола. Ламерти невольно залюбовался девушкой. И несмотря на то, что выходка Эмильенны бесила молодого человека, он, в то же время, не мог не восхищаться ею.

Комендант в свою очередь восхищения отнюдь не испытывал, однако, и его убедила решимость мадемуазель де Ноалье. Лаваль чувствовал себя загнанным в ловушку. Жизнь была ему слишком дорога, чтобы рисковать ею ради повышения по службе, но и отпустить преступника, о поимке которого уже было доложено членам столичного трибунала – весьма рискованный шаг.

– Арман, уезжайте немедленно, – даже обращаясь к Ламерти, Эмили продолжала смотреть в сторону Лаваля, которого держала на мушке. – Около здания привязана чья-то лошадь. Думаю, Господь простит вам эту кражу, совершенную ради спасения жизни. А я останусь, чтобы этому господину было не так обидно.

Молодой человек отошел от стола и подошел к Эмильенне, не изменившей при этом позы и глядящей исключительно на свою живую мишень.

– Ты сошла с ума, Эмильенна! – Арман не пытался сдерживать своего гнева. Он подошел вплотную к девушке, сверля ее злым взглядом. Эмили наконец отвела глаза от Лаваля и посмотрела на Ламерти, не опуская, однако, рук. Впрочем, Арману этого было достаточно. Молниеносным движением он перехватил кисти девушки и нажал на запястья, заставив ослабить хватку. Эмильенна вскрикнула скорее от неожиданности, чем от боли, и выпустила оружие, которым тут же завладел Ламерти, моментально направив пистолет в голову несчастному Лавалю. Бедняге коменданту от этой перемены стало ничуть не легче. После этого Арман обхватил девушку за талию и привлек к себе.