Потрескавшаяся краска на грунтованных стенах была синего цвета. Голые перила не окаймлял деревянный поручень. Ступени через одну были в разбитую паутину, а кое-где и в россыпь валялись ошмётками. Ни одна из дверей не способна защитить хозяев и хозяек от непрошенных гостей, все они давно сгнили. Лишь жёлтые круги полуокружностью с метр украшали бланковые двери этого дома. Это его подъезд. Подъезд его дома, если это место можно было так назвать. Какая-нибудь комиссия давно сказала бы, что здание в аварийном состоянии и годится лишь под снос.

Крыши как таковой не было. Окна снаружи запечатаны клеёнками и плёнками, крепящимися рейками двадцати миллиметров. Где-то пустуется лишь дыра, прикрытая шерстяным одеялом того образца, когда в стране были лишь только такие и никаких других. Дом выглядел страшно. Его обходили стороной, считалось, что это притон шлюх и наркоманов. Местная легенда.

Строение имело высоту в 4 этажа. Сэм проживал, точнее говоря, существовал на последнем этаже. Таких зданий в районе было восемь. Все построены по одному образцу и отличаются лишь номерами на главных дверях, если их еще можно так назвать: обклеены объявлениями о продаже аналогов кетамина, валиума и других разных препаратов, используемых не по назначению, номерами телефонов девчонок и прочим. Эти деревянные прослойки между улицей и подъездом можно было бы назвать информбюро низкого общества.

Сэм довольно уверенно ступает шаг за шагом. Она не отходит от него ни на шаг. Страшно смотреть как он ходит. Страшно смотреть, как оно вообще способно передвигаться самостоятельно. Местная легенда. Но эта местная легенда – Он, и она не может по-другому.

Лунный свет освещает все вокруг. Ей видны заросшие яблоневые сады. Поросшие стены других домов – это не плющ, это вьюнок. Тот самый сорняк с цветами, варьирующимися от нежно-белого до нежно-розового цвета. Он порос так высокого, что закрывает окна всего первого этажа. Если эти заболоченные деревянные рамы ещё можно было так назвать.

Один дом похож на другой. Никакой из них не отличается от последнего. Ничего из этого не внушает счастливой жизни. Ничего из этого вообще не внушает жизни.

С километр дороги, разбитой дороги, путь её ведёт на отшибленное от живности поле. Это место давно облюбовала свалка общественного мусора, притона дикий собак и обычных прихожан этого места – нищих бездомных отбросов, одним словом – бомжей. Она не боится его. Никогда не боялась. Никогда не чувствовала себя с ним тревожно, один его вид, даже сейчас, предавал какую-никакую уверенность. Хотя, сейчас она уже не могла полностью положиться на него, все равно доверяла ему.

Они идут порознь, но на одной линии. Идут шеренгой, сказал бы какой-нибудь служивый. Куда её ведёт обвисшая на теле футболка и спущенные с бёдер штаны, она догадалась. Знала, что ему нужно что-то сказать. Она это чувствует. Она всегда знала, что он хочет.

Пейзаж не вдохновляет: изрисованные стены, свалки мусора прям на дороге, битое стекло ждёт чью-нибудь пятку прямо перед детской площадкой. Кратеры на дороге – ворованные крышки люков. Также ждут своего счастливчика каким-нибудь из вечерков. Он не осмеливается поднять свою голову выше ста пятидесяти градусов или половины шестого по циферблату, – он и не может держать её в ином положении.

Так они и доходят до этого места. Он привёл её туда, ни разу не подняв свой лоб выше, чем ему положено. Он знает это место как свои пальцы. Как свои кожаные кости.