– Нет, это точно она – Катарина Эйзенхауэр! Когда Карл говорил с Эрикой, я запустил в ее голову еще один импульс и увидел на экране ее отчетливый образ – отражение в зеркале. В аварии, получается, погиб только отец. Так… Вот что: я немедленно направлю запрос Бишопу.

– Нет! Ты что, с ума сошел! – Нейман достал и себе стакан. – Не лезь в это, Эдриан. Ты же знаешь, чем это чревато. Это не наше дело!

Паттерсон держался за голову, пытаясь отыскать ответ:

– Зачем она была нужна им – не понимаю.

– Насколько мне известно, она работала космическим инженером – может, она… Нет, я даже боюсь что-либо предполагать. Да и тебе не советую. – Нейман угрожающе застучал пальцем по столу.

– Ее ведь можно еще спасти, – жалостливо сказал Паттерсон.

Старший коллега отрицательно закачал головой:

– Нет. Даже не думай об этом.

– Да что ты такое говоришь, черт! Она же его мать!

– Послушай, зачем нам сейчас все эти сложности, а? Представляешь себе, что будет, когда он об этом узнает? Конец проекту – вот что будет! Причем перед финишной прямой. Жалость, угрызения совести, самобичевание – от этого и таблетки не помогут. Бросит все к чертям и будет до конца ее дней сидеть возле инвалидного кресла – вот, как будет! Вопрос: сколько ей еще осталось, и потерпит ли это Шпектор, – уже другой, но без Карла проекту – крышка, и мы с тобой тогда точно отправимся на орбиту в тот же день!

На столе появилась вторая бутылка. Мини-столик с закуской уже спешил к горюющим ученым.

– Нет, так нельзя. Она ведь…

– Она – овощ! И вряд ли уже будет прежней. И виноват в этом он. А ты ему хочешь об этом рассказать! Нет уж, пусть будет так, как оно есть: Карл давно ее похоронил и уже смирился с этим, а сегодня мы израсходовали очередного пациента – так же, как и остальные, никому не известного, – и это вписывается в стандартные рамки проекта. А то, что ты случайно увидел эту фотографию и хотел уже было копать там, где тебя не просили, – это в рамки проекта уже не вписывается. Это – случайность, понимаешь? А если случайность приносит слишком много неудобств и, к тому же, противоречит регламенту, то правильный выход лишь один – сделать вид, что ее не было. Тем более, что пока есть возможность выбрать именно этот вариант. Усек? Цепь логической последовательности по Гринбергу – он сам нас этому учил, ты же помнишь.

– Ты, конечно, как всегда, прав, – произнес Эдриан, шмыгнув носом. – И я все это понимаю. Но почему так жестоко устроен этот мир, а? Может, это наказание свыше, как думаешь?

– Так, все. Ты уже набрался. Я не намерен больше с тобой разговаривать, а то ты сейчас опять ударишься в философию. Насчет сегодняшней ситуации я свою позицию обозначил и, поскольку я все-таки являюсь здесь старшим, я не прошу, а требую – понял, требую! – чтобы ты держал язык за зубами. И ни дай бог, ты хоть когда-нибудь еще раз заикнешься об этом – пеняй на себя! Я не шучу.

Нейман еще раз сурово пригрозил ему пальцем и удалился из лаборатории, оставив его наедине со своей тягостной морально-философской проблемой. Ему очень хотелось сходить в ту камеру, где находилась Катарина, и он все дожидался, когда его сердитый напарник, наконец, уйдет. Но только он встал со стула, как из-за двери снова показалось широкое угрюмое лицо.

– Я сменил кодовый замок на ее камере, чтобы ты вдруг спьяну не наделал дел. Все, пока.

В тот вечер Карла все время что-то тревожило, необъяснимая тоска не покидала его, ныла внутри и беспокоила, словно червь, закравшись в его душу.

«Я что-то забыл сделать? Да вроде нет. Допустил ошибку в эксперименте? Нет, не должен был».

Он долго не мог заснуть, пытаясь отыскать причину беспокойства, но так и не смог. Спасть не хотелось, поэтому он просто лежал, бездумно передвигая пальцем воздушные кубики ночного голографического светильника. Эрика, кажется, почувствовала его тревогу – проснулась тоже.

– Почему не спишь? – сонным голосом спросила она, обнимая его горячей рукой.

– Аделина приходила сегодня? – холодно спросил он.

– Не знаю, меня не было дома. Наверное, приходила. А почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Давно не видел, соскучился. А она принесла цветы?

– Может, и принесла, – ответила она, уже засыпая.

Карл убрал с себя ее руку, отвернулся и вскоре тоже заснул.

Рано утром в лаборатории еще никого не было. Только роботы-уборщики вовсю трудились, наводя порядок перед началом рабочего дня. Тут стоял крепкий запах алкоголя – это несло от опрокинутой на пол бутылки. Карл недовольно поморщился, поняв, что вчера здесь снова проходило неформальное собрание. Решил проветрить. Проходя мимо стола Паттерсона, он заметил на нем два пустых стакана и кусок белой бумаги, напоминающий оборот фотографии, с какой-то надписью.

«Бумажная фотография? Здесь?»

Он уже направился к столу, желая посмотреть, что это такое, но тут его опередил робот-уборщик. Шустро подъехав к столу он протянул над ним мохнатую щетку, что заменяла ему руку, и смел снимок в корзину, которая была приделана вместо второй руки. Туда же следом отправились и стаканы.

«Ну вот», – огорчился Карл, притормозив, затем развернулся и пошел к своему рабочему месту.

Образец мозга, изъятый вчера у пациентки, чувствовал себя на удивление прекрасно, чего нельзя было сказать о новых, инкубационных версиях вируса, которые, судя по показаниям датчика, погибли еще вчера, не дожив даже до полуночи.

– Ну, что же, отрицательный результат – тоже результат, – успокаивал он себя, потерпев очередное фиаско. Потом вдруг разозлился, ударил кулаком в стену. – Проклятье! Нет, дальше так продолжаться не может.

Закинув в рот горсть таблеток и проглотив их, он с силой провел руками по лицу, по приглаженным волосам и, широко расставив на столе руки, воспаленными глазами злобно уставился на экран, где мирно плавали сверкающие квазинейроны. Они сплетались между собой своими длинными отростками, образуя паутину, на которой местами вспыхивали электрические молнии. Карл в очередной раз смоделировал механизм передачи сигнала, который знал уже наизусть вплоть до уровня атомов. Он чувствовал, что ответ где-то рядом. На границе двух видов отростков – аксонов и дендритов, которые, как по цепи, передают сигнал дальше – он, этот самый сигнал на миллионную долю секунды превращается в химическое вещество. В этот момент происходит перезарядка мембраны принимающего нейронного отростка, в результате чего возникает потенциал действия – движущая сила нервного возбуждения и стимулятор дальнейшего следования импульса по нервной цепи. И тут вдруг словно яблоко упало ему на голову.

«А что, если искусственно повлиять на разницу потенциалов, создав определенное магнитное поле, и по его силовым линиям перенаправить сигнал точно к квазинейронам?»

Вокруг все как будто бы засияло от снизошедшего на него озарения.

– Магнит! – взбудораженно воскликнул он. – Нужен магнит! – Он вскочил с места, бегло осматривая шкафы со склянками и пытаясь сообразить, с чего бы ему начать. – Так, у Неймана где-то был медный порошок…

Около него возник экран с электронной системой учета препаратов и расходных материалов. Нашел в списке медный порошок и отправил команду роботу, который заведует хранением всех этих средств. Через пару минут из подсобки вырулил робот-ватная палочка, который на металлическом подносе вез банку с порошком, похожим на рыже-красный песок.

Карл вскрыл небольшую часть электрода, что был присоединен к образцу мозга, вычленив участок твердого электролита – проводящего металла, – на который нанес немного медного порошка. Затем заклеил электрод изолентой и, вернув его на место, снова подключил к мозгу. Послав возбуждение по искусственным рецепторам, он увидел, что идущий по нервной цепи импульс, минуя обычные нейроны, направился дальше и затормозил между двумя квазинейронами, отклоняясь то в одну сторону, то в другую.

– Так. Теперь необходимо определить величину потенциалов квазинейронов и изготовить соответствующий магнитный состав для электрода.

В это время в лабораторию вбежал Паттерсон, выглядел он весьма обеспокоенно. Он был встречен мыслью, которая только что пришла в голову Карлу:

– Нам нужен химик! – громко сказал он, глядя в упор на Паттерсона. – Или физик – кто там из них лучше разбирается в магнитах и биоэлектротоках?

Тот смотрел на него испуганно и непонимающе. На его помятом лице еще сохранился отпечаток вчерашней попойки.

– Что? Ты о чем это? – Он присматривался к Карлу, пытаясь распознать его настроение, и понял, что оно было нормальным, даже позитивным. Аккуратно спросил: – Ты давно здесь? – Сам про себя подумал: – «Угораздило же меня оставить тут эту фотографию!»

Он подошел к своему столу, осмотрелся: снимка нигде нет, и Карл его, судя по всему, тоже не видел.

– Ты чего такой потерянный? – бойко спросил Карл, от чего Эдриан даже вздрогнул.

– Да ничего. У тебя все хорошо?

– У меня-то хорошо, – усмехнулся Карл. – А вот у тебя, мне кажется, не очень. Вчера ты был мрачнее тучи, молчал, как рыба, весь вечер. А сегодня я пришел – меня чуть запах перегара с ног не сшиб. С тобой-то все нормально?

– Да, вполне, – неуверенно ответил Паттерсон, продолжая осматриваться вокруг.

– Соберитесь, коллега! – с зловещей шутливостью сказал Карл. – У нас сегодня важный и ответственный день. Если моя теория верна, то мы успеем завершить проект в срок.

Эдриан поднес к губам графин с водой, но захлебнулся прежде, чем успел глотнуть. Его подвижные брови резко взлетели вверх.

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

– Ну, расскажи, не тяни! Что тебе пришло в голову?

Карл показал ему результат сегодняшнего эксперимента и рассказал об идее. Через десять минут в дверях появился запыхавшийся Нейман, которому уже успели доложить о радостном событии. Не раздеваясь, он сразу же подбежал к рабочему образцу, чтобы посмотреть на отклоняющийся импульс.

– Глазам не верю! …Ну, конечно! Как же мы до этого не додумались?

– Дорогу молодым умам! – радостно заорал Паттерсон, теребя Карла за плечи. – Ставлю миллион баксов, что через неделю драйвер заработает!

– Это ты Шпектору скажи, – смеялся Карл.

– А что? Можно и сказать.

– Нет уж, молчи пока, иначе и впрямь заставит нас сдаваться через неделю. А тут не все так просто. Нам бы хорошего специалиста, который разбирается в металлах, чтобы он изготовил магнит.

– Зачем нам левые специалисты? А ты у нас на что? Прочитаешь за ночь учебник по физической химии – вот у нас и свой специалист есть.

– Нет, Эдриан, тут нужен профессионал. У Шпектора, я думаю, должен быть такой человек на примете. Наберите ему – нужно с ним поговорить.

Сказано – сделано. После обеда большое трехмерное изображение Шпектора появилось прямо под потолком и с любопытством стало оглядывать рабочую обстановку.

– Что случилось? – с надменным выражением спросил он.

Карл объяснил, что, так мол и так, позарез нужен специалист по металлам, чтобы проверить одну новую теорию. Конкретных результатов пока нет.

Если бы такая размытая просьба поступила от Неймана или Паттерсона, Шпектор вряд ли бы ее одобрил: зачем рисковать, приводя в лабораторию посторонних людей? Но, благо, проверенный человек у него был, к тому же, его попросил сам доктор Гринберг. Короче говоря, новоиспеченный, правда временный, сотрудник прибыл в лабораторию уже на следующий день.

– Наташа Лоуренс, – представилась гостья, говоря прокуренным, почти мужским голосом, протягивая Карлу руку, на которой из-под рукава выглядывала татуировка в виде иероглифа.

Это была невысокая женщина, лет около сорока, с широкими плечами, копной темных волос на голове и узкими, будто чем-то недовольными губами. За быстротой взгляда и резкостью манер угадывался ее бойкий и решительный характер. Дама не отличалась женственностью, а скорее даже наоборот – была несколько мужеподобной: размашистая походка, грубые черты лица, да и эта наколотая синяя татуировка – все это как-то не по-женски. По всему было видно, что она относится к числу тех, кто целиком и полностью посвящает себя работе, отодвигая личную жизнь на второй план.

Чувствуя себя как дома, Наташа с интересом и по-хозяйски осматривала лабораторные приборы.

– Это что у вас? Физраствор? – с нравоучительным видом спросила она, прилепившись взглядом к стойке с колбами. – Его лучше хранить в темном месте. А это что? Так-так, питательные среды. В них добавьте органических солей – так они лучше сохраняют свойства содержащегося в них материала.

Затем она увидела цилиндры с плазмой, где хранились образцы мозга. Подойдя к ним и одновременно повернувшись к ученым, она судорожно затрясла пальцем и странно закатила глаза. Казалось, что она может упасть в обморок, если вдруг что-то ее не устроит в составе этой вязкой голубой жидкости.

– Что здесь? Каков состав и процентное соотношение компонентов?

Отвечать вызвался Паттерсон. Вид у него был, как у школьника, который хорошо выучил домашнее задание.

– 30% – аминный азот, 15% – пептон, все остальное – раствор углеводов. Еще есть формалин…

– Кислород где?! – тряслась от ужаса Наташа.

Паттерсон еле сдержался, чтобы не рассмеяться.

– Кислород присутствует, – ответил Нейман. – Его – около 12%.

Наташа направлялась к Нейману с таким видом, словно была готова схватить его за волосы, подтащить к раствору и окунуть его туда головой. Смешно выпучив глаза, она замахала руками:

– Больше кислорода нужно, больше! Не менее двадцати должно быть! И содержание пептона повысьте на 5%! Это поможет продлить жизнь органической ткани. С проводниками что?! Какие металлы используете?

Глядя на недоумевающего Неймана, Паттерсон зажал рот руками и отвернулся, чтобы не захохотать в голос.

– Это не женщина, а тиранозавр какой-то! – шепнул он Карлу, пытаясь успокоиться.

– Цинк и марганец, в основном, – отвечал Нейман, пришпиленный к стенке ее сверлящим взглядом.

– Хорошо! Это правильно.

Наверное, критике подвергся бы состав каждого раствора и реагента в лаборатории, если бы Карл деликатно не подвел ее к тому, зачем, собственно, ее сюда позвали. Гостья была удивлена задумкой ученых и явно заинтересовалась.

– Вообще, нужно сказать, работа довольно нестандартная и требует времени, – говорила она, закурив настоящую сигарету, с табаком. – Но раз уж об этом меня попросил сам господин Шпектор, то я не вправе отказать.

Вот так они познакомились и, не теряя времени, немедленно приступили к работе. Поначалу она, откровенно говоря, напрягала своими нескончаемыми истерическими замечаниями. Особенно от нее шарахался Нейман, который старался не вступать с ней в диалог. Паттерсон же все время над ним подтрунивал, предлагая ему даже жениться на этой, судя по всему, обделенной мужским вниманием и незамужней особе. Он считал, что из них выйдет отличная пара, которой он уже и название придумал: «угрюмый андроид и бешеная суспензия» – и всякий раз, когда представлял их вместе, покатывался со смеху.

Но вскоре к ней привыкли и даже стали уважать. Если поменьше обращать внимания на ее эмоциональные выпады, то вполне можно разглядеть в ней выдающегося специалиста в своем деле, да и просто – весьма умного и рассудительного человека. Причем, что еще интересно, вопреки волнениям коллег на тот счет, что ей будет сложно привыкнуть к их жестокой работе, Наташа вполне себе быстро влилась в процесс и чувствовала себя здесь как рыба в воде. Они предположили, что она уже работала в подобных условиях, но уточнять не стали.

Работа кипела. Опыты проводились с тройной интенсивностью, иногда приходилось сажать нескольких пациентов в ряд, чтобы тестировать на них электроды с преобразованным электролитическим компонентом, содержащим мини-магнит. Все пространство вокруг рабочей зоны было увешано воздушными схемами с электромагнитными полями мозга и таблицами с химическими элементами. Вскоре импульс стал управляемым. Созданная сеть силовых линий позволяла направлять его в определенную сторону, в зависимости от состава магнита. Теперь нужно было подобрать такой состав, который подтолкнул бы биодрайвер прямо к отросткам квазинейронов. И после двухнедельных экспериментов он, наконец, был уже теоретически сформирован.

– Ртуть имеет свойства намагничиваться против направления внешнего магнитного поля, – объясняла Наташа. – Ее присутствие позволит создать напряженность силовых линий, аналогичное тем, что имеет поле квазинейронов. Но лучше всего, если это будет сочетание ртути, серы и киновари – сульфида ртути. Три этих элемента, разделенные между собой в составе магнита, будут прекрасным компасом для электрического импульса.

Исходя из вышеприведенного рецепта, был изготовлен магнитный микросплав, похожий на объемный треугольник, на вершинах которого размещались кристаллы трех химических веществ: ртути, серы и киновари. Этот магнитный элемент был назван «Зеро», или «Z-элемент», и это был завершающий победный штрих в столь продолжительной и кропотливой работе ученых.

И вот, когда новый электрод был готов, посадив на «страйк» очередного пациента и выстроившись перед экраном, ученые с замершим дыханием устремили свои молящие взоры на один из квазинейронов, маркированный фиолетовым цветом, и ожидали чуда. Близился момент либо великого успеха, либо небывалого краха во всей истории засекреченной биокибернетики.

– Разряд! – скомандовал Карл, и компьютер тут же послал по проводу стремительно бегущий электрический импульс. Он проник через электрод в мозг и вот уже стал виден на экране. Голубовато-желтый огонек блуждал возле фиолетовой нейронной звезды, перескакивая с одного ее отростка на другой, то отдаляясь от нее, то приближаясь вновь. Иногда он пытался отклониться и обойти стороной квазинейрон, но, будучи не в силах сопротивляться внешнему воздействию микромагнита, он покорно возвращался на место. Вскоре он приблизился почти к самой мембране квазинейрона.

– Ну, давай же! Давай!

Все четверо, не моргая и не шевелясь, не сводили глаз с блуждающего огонька. Импульс начал медленное и плавное сближение с квазинейроном, но вдруг на экране красным замаячила надпись убийственного электронного приговора: «Error!» От негодования Карл крепко сжал кулаки и закрыл глаза, огорченно вздохнув.

– Нет, нет, – мотал головой Паттерсон. – Как же так? Хотя, стойте! – Он подскочил к другому экрану и, увидев на нем распрямившуюся кардиограмму, радостно и облегченно засмеялся. – Материал умер! Вот же черт, напугал!

– Надо же, в самый ответственный момент, – прохрипела Наташа. – Эх, подвел, бедолага! Не вовремя нас покинул.

– Ничего страшного. Кристиан, вели доставить другого. Да побыстрее.

Нейман торопливо воссоздал перед собой систему учета материала, но вдруг испуганно схватился за голову.

– Что еще такое? – сердито спросил Карл.

– У нас закончился материал, – виновато произнес Нейман. – Это был последний. Остались только модифицированные – их везти?

Карл стал лицом чернее тучи, готовясь спустить всех собак на старика Неймана, и уже набрал воздуха в грудь, но сдержался, безмолвно проглотив злость. Он отправился к цилиндрам и вскоре вернулся с образцом мозга.

– Что, с образцом будем работать? – пренебрежительно спросила Наташа, но за спиной у Карла Паттерсон тут же замахал ей рукой: лучше молчи.

Карл заметно нервничал, его руки дрожали, когда он подключал провода к образцу.

– Кристиан, свяжись с Бишопом, пусть готовит партию к завтрашнему утру.

– Да, я как раз отправляю ему запрос.

Карл обернулся к Наташе:

– Вероятность совпадения работы образца с контрольными условиями около 95%. Так что, если положительному результату суждено случиться, то мы увидим его и здесь.

Итак, все были готовы ко второй попытке. Вскоре импульс был запущен. Он вел себя так же, как и предыдущий, и приблизился к квазинейрону на максимально близкое расстояние, так что первый результат не был погрешностью или отклонением. Но пойдет ли он дальше? Ученые снова замерли в ожидании, но энтузиазма у них к этому времени поубавилось. И, надо сказать, совершенно напрасно. Покрутившись вокруг квазинейрона, огонек подошел к нему вплотную и, ярко сверкнув и рассыпав мерцающие искорки, оказался, наконец, внутри его звездообразного тела.

По лаборатории прокатились громогласные ликующие возгласы:

– Да, черт возьми! Да!

У Карла от радости закружилась голова. Не веря своим глазам, он стоял и взволнованно переминался с ноги на ногу.

– Подождите, – вдруг сказал он, – рано пока радоваться. Нужно проверить, работает ли механизм киберрефлекса. Эдриан, вытащи из мозга какую-нибудь мысль. Мы попытаемся ее модифицировать.

– Радость, меланхолия, огорчение или мечты? – спросил Паттерсон, выбирая участок нервной ткани мозга на экране, при этом театрально размахивая руками. – Оп! – ткнул наугад.

Заработала первая дуга рефлекса: началось считывание визуальной информации из памяти.

– Так, когда изображение появиться нужно выждать несколько минут – проверить, не оборвется ли сигнал. Хотя пока никаких причин для этого я не вижу: активность эпифиза постоянна, так что драйверу ничего не угрожает. И, кстати, Эдриан, посмотри на уровень сигнала «Wi-C» – он безупречен!

Рот Паттерсона до ушей разъехался в счастливой улыбке.

– Твердый и уверенный, как мое утреннее настроение в штанах!

Беспроводная передача действительно стала идеальной, и провода были больше не нужны. Теперь к любой голове, лишь однажды принявшей импульс, можно было в любое время подключиться по радиоканалу. Одним словом, загадочные квазинейроны оправдали все возложенные на них надежды.

– Это удивительно, – говорила Наташа, куря сигарету и с опаской смотря на то, как информация из мозга перекачивается на компьютер. – Теперь ведь можно из любого человека достать какие угодно данные. И пытать не надо. Все его мысли как на ладони. Даже как-то жутковато…

Да уж. Теперь внутренний мир человека больше не будет принадлежать ему одному – это точно. Любое возникшее в его голове изображение, любая прочитанная им книга, любой пост или статья отпечатаются на экране ровно с той же скоростью, с которой когда-то они отпечатались в его памяти. Впрочем, нет – в сотни раз быстрее! И теперь никаких сбоев с передачей: все будет работать, как часы, а вернее сказать – как отлаженный компьютерный механизм. Изменить реальность в глазах человека, стереть одни мысли и записать новые, перетащив их на экране из одной папки в другую, отредактировать любую картинку, держать под контролем все процессы в организме, которыми управляет мозг, и в любое время получать к ним доступ, как при работе в системе «BIOS», – теперь все это легко осуществить за пару кликов по воздушной голограмме. В динамиках можно услышать любой звук, пойманный человеческим слухом когда-то или рожденный в воображении, а потом его можно будет заменить на любой другой… Вот интересно, как творил музыку глухой Бетховен? Никого тут не интересует этот вопрос? Хотя ладно…

Сейчас, в этот самый момент, когда цель была достигнута, когда пьянящая эйфория переполняла эти великие умы, одновременно с радостью и экстазом от предвкушения выращенных плодов, в них тонкой струйкой серого клубящегося дыма, точно как в системе визуализации чувств, проникал необъяснимый страх – страх перед собственным творением. Невозмутимым оставался лишь Карл, остальные же почувствовали в воздухе присутствие чего-то холодного и давящего, что тревожным, жутким ветерком пронеслось между ними. Никто из них в этом не признался, и хорошо, что у них пока еще была возможность это скрывать за натянутой до ушей улыбкой.

Но Паттерсону сделалось не по себе еще больше, когда он вдруг обратил внимание на образец мозга, который Карл использовал для решающего эксперимента: это был мозг его матери – программа в его обзоре безошибочно определила его по тринадцатизначному номеру. Эдриан вдруг побледнел.

– Этот образец, – сдавленным голосом сказал он Карлу, указывая пальцем на цилиндр с голубой плазмой. – Я думал, ты давно израсходовал его. Он разве еще жив?

Тут встряла Наташа, с гордостью сказав:

– Ну? Хорош рецепт питательной плазмы?

– Да уж, не поспоришь, – ответил Карл. – Сам удивляюсь, как он смог прожить так долго.

Паттерсон с жалобным видом тихо, как паук, приблизился к Нейману и, дергая его за рукав, зашептал:

– Ты видишь? Это чудовищно! Это возмездие… Карма!

Тот недовольно на него покосился и скривил губы: тихо, мол, – давая понять, что разговор этот совершенно неуместен. Но Паттерсону трудно было сдерживать свои эмоции.

– Кристиан, он ведь тестирует драйвер на ее мозге! Первый рабочий вирус – ты понимаешь это? Нет, это ужасно… Я, конечно, не верю во всякие, там, мистические странности, но это и впрямь похоже на проклятье. Это злой рок! Она могла умереть в лагере, ее могли отдать на какие-нибудь другие опыты, отвезти в другой город, в другой штат. Да пусть бы ее и к нам привезли – но до того, как он начал работать с нами. Или: он мог ведь взять выходной, когда подошла ее очередь. В конце концов, во всем мире что, мало амбициозных героев, которые за его зарплату не только бы нейрофизиологию освоили – душу бы дьяволу продали, чтобы сделать вирус! Почему именно он-то? А Наташа! Обязательно ей было совать нос и готовить раствор, который настолько – на две недели! – продлил жизнь именно этому образцу?

– Заткнись ты, черт тебя дери! Еще одно слово и на столе будет твой мозг вместо ее, я клянусь тебе!

Паттерсону пришлось проглотить свои дальнейшие отчаянные рассуждения, но внутри него все переворачивалось – он никак не мог с этим смириться. Все это время его тяготило чувство вины перед Карлом, и, если честно, он не раз порывался рассказать ему правду. У него сердце кровью обливалось, когда он смотрел на то, как Карл ежедневно, сам не понимая почему, ходит в камеру к той самой пациентке, которую уже и живой-то трудно было назвать: подключенная к системе жизнеобеспечения она бездвижно лежала на кушетке с распотрошенной головой, прикрытой сверху заживляющим биошлемом. Не смотря на то, что она уже давно числилась в категории израсходованного материала, и ей надлежало быть вовсе не в камере, а в одном из общих гробов-контейнеров, что стоят на заднем дворе, все же Карл день изо дня откладывал решение избавиться от тела, так и не сумев объяснить это даже самому себе.

А ведь ее еще можно было спасти – с современным-то уровнем медицины да с теми изобретениями, которые сегодня легко позволяют достать человека с того света, даже если его пришлось вновь собирать по частям воедино.

«Ее мозг, на удивление, все еще продолжает работать, а в теле пока что теплится жизнь», – думая об этом, суеверный Эдриан считал, что это знак свыше – знак о том, что он должен обо всем рассказать Карлу. И чем больше проходило времени, тем тяжелее ему было носить в себе эту тайну, и тем крепче становилось его намерение. Больше он молчать был не в силах.

– Карл, – вдруг произнес он сорвавшимся голосом, нервно заламывая пальцы на руках и ощущая на себе испепеляющий взгляд Неймана. От волнения перед глазами все как будто поплыло, закружилось. – Этот образец… Та пациентка – это…

Но тут Карл резко понял вверх палец:

– Тихо! Не отвлекай. Пока у нас все в норме. – Он рассматривал картины из памяти мозга, которые появлялись на экране, – это были унылые пейзажи какого пустыря и грунтовой дороги. Паттерсон замолчал, поддавшись воле обстоятельств, и в его голове прозвучала мысль: «А может, и впрямь не стоит?» – Посмотри: и цвет насыщенней, и разрешение еще выше. И, кстати говоря, доступ к подсознанию теперь получить гораздо проще – вот, смотрите, как быстро активируются ячейки подсознательной памяти. Через обычные нейроны мне не удавалось к ним подключиться. И тут все данные в порядке – они не повредились! Сейчас все те размытые образы, которые мы доставали раньше из этого образца, можно разглядеть до мельчайших подробностей.

Ни один из обычных людей, зачастую не имеющих хоть какого-либо представления о мозговой деятельности, даже не догадывается, сколько информации хранится в подсознании. На самом деле, наш мозг помнит и знает гораздо больше, чем нам кажется. Вот вы, например, помните, как рассчитываются интегралы? Скорее всего, нет, если только ваша профессия не связана с математикой. Однако то, что вы давным-давно изучали в школе или университете – любой учебный материал, в том числе и интегралы, надежно хранится в подсознательной памяти. Там же можно отыскать и уже давно позабытые вами события, например, из глубоко детства – и даже те из них, которые вы видели, будучи лишь трех-четырех месяцев от роду. Наше подсознание, как губка, впитывает все, что в течение жизни поступило в мозг через органы чувств – любые образы, звуки и ощущения. Представьте себе на мгновение осенний парк или лес с ковром из опавших желтых листьев, который вы, вероятно, видели уже не раз. Представили? Мы почти уверены, что возникший в вашей голове образ получился довольно расплывчатым, абстрактным, и четкие очертания в нем имеют лишь два-три дерева. Но если бы вы имели прямой доступ к своему подсознанию, то удивились бы, увидев тот же самый пейзаж: в нем можно было бы рассмотреть каждый желтый листок на земле, каждое дерево, каждую его веточку и даже текстуру коры! Именно так работает подсознание: за доли секунды оно может запомнить и сохранить самые мелкие детали картины, даже если вы сами не обратили на них внимание, а просто они попали в область бокового зрения. И весь парадокс состоял в том, что теперь на экран из головы человека можно было вывести и те сведения, о которых он даже не знал: просто увидел или услышал, не обратив на это внимания, – или знал, но давно позабыл, например, из-за действия транквилизаторов.

Увидев, что Карлу удалось подключиться к подсознанию, Нейман заметно занервничал. Он понял, что продолжать эксперимент на этом образце – затея не из лучших. Паттерсон был настолько растерян, что уже и не знал, куда себя деть – ходил из стороны в сторону, прижав кулак к губам и виновато поглядывая на Неймана.

– Слушай, Карл, а может, стоит взять другой образец, а? – аккуратно спросил Нейман. – Правда, зачем ты его вторую неделю мучаешь?

Но Карл завороженно смотрел на экран и не мог оторваться.

– Так странно, – говорил он, рассматривая ту самую дорогу, что пролегала через пустырь. Рядом не было видно ни мегаполисов, ни летающих машин, ни иных следов цивилизации. По дороге медленно брели пешком люди. – Мне кажется, у меня дежавю.

– Правда? Это интересно явление, – отметила Наташа. – У вас этот образ вызывает какие-то ассоциации?