Заложники Кремля

– Неужели не чувствовали, что Вы – не как все?

– Конечно, что-то такое ощущала… Если живешь на даче, окруженной высоким забором, за который нельзя выбежать просто так, потому что захотелось… Как-то в сумерках я въехала на велосипеде в «куст», оказавшийся солдатом-охранником в плащ-палатке.

Еду на даче готовила и подавала прислуга, она жила во флигеле, сообщавшемся с основным домом крытым коридором. Если хочешь есть, надо позвонить по специальному телефону, и принесут. Еда, кстати, была самая простая. Суп с лапшой, котлеты с жареной картошкой. Детям совали без конца омлеты с зеленым луком и гурьевскую кашу, я ее в конце концов возненавидела. Вот что мы просили без конца, так это бутербродики. Их очень здорово делали, маленькие такие.

Но все было достаточно просто и со стороны взрослых – строго. Единственное «излишество», которое я в состоянии вспомнить: в Зубалове часто горел камин, даже летом. И были отутюженные до блеска скатерти.

Как-то я ездила в Крым со Светланой и ее маленьким тогда, в 1949-м году, сыном Осей. Жили мы в бывшем дворце Воронцова. Помню живописную лощину в горах и небольшой огороженный пляжик – только для нас. Дворец походил на музей, и было строго запрещено трогать какие бы то ни было предметы. Конечно, летом, в Крыму всегда здорово. Но все равно порой находила скука. Любимая подруга осталась в Москве, ее не позволяли брать даже на дачу в Зубалово, а уж в Крым – тем более.

– Она была не из вашего круга?

– Да нет, просто жила в нашем доме двумя этажами выше. Галя ее звали. Откуда-то я знала, что отец ее разведчик, служил на Дальнем Востоке.

– И все-таки его дочери путь на вашу дачу был закрыт… Зубалово с прислугой и охраной. Дворец на Черном море, хоть и не собственный, а казенный. Черная «Татра» тетки… Думаю, в Москве в то время были считанные иностранные машины. Все это поднимало вас в собственном сознании? Ощущали вы жесткую иерархию?

– Нет, для этого я была слишком мала. Иерархию если и ощущала, то в другом. Допустим, подруга не читала такой-то книги, от которой я была без ума – и для меня она уже стояла ступенькой ниже.

– Ваш сын знает, кто его прадед?

– Я долго не говорила. Но когда подрос, решилась. Нужно было его подготовить к неожиданностям. И они не заставили себя ждать. Во время какой-то очередной антисталинской кампании, уже во времена Горбачева, и Селиму досталось за принадлежность к семье… Он прибежал домой взъерошенный, глаза отчаянные. Мальчишки, здоровые, сильные мальчишки, сломали его велосипед. Одни держали Селима, а другие на его глазах сладострастно курочили машину – за Деда.

– Помните день его смерти?

– Конечно. Светлана привела нас с Осей в Колонный зал. В гробу лежал не Дед, а кто-то чужой. Стало очень страшно, захотелось плакать. Но кругом были люди, и я понимала, что заплакать никак нельзя. Потом мы с Осей оказались у Светланы дома, нас посадили есть. А Ося смотрит на меня и смеется, совсем еще маленький был:

– А что это у тебя нос крутится?

Это я корчила гримасы, изо всех сил стараясь удержать слезы.

– А мы с подругой, обеим по тринадцать лет, слез сдержать не могли. Рыдали, будто наступил конец света. Побежали на Красную площадь, там все трибуны уставлены венками, тысячи, тысячи венков… Подняли опавшие лепестки роз и поклялись хранить их всю жизнь. А в это время моя сестра с группой сокурсников из МГУ пробивалась в Колонный зал по каким-то чердакам, так как обычным путем проникнуть к гробу Сталина было невозможно. Пускали уже только людей с живыми цветами. Родители потом здорово отругали нас с подругой: как мы смели прикасаться к венкам! Боялись неприятностей. И все понимали: смерть Сталина – грандиозное событие. Как вы жили потом, без Деда?

– Мы с мамой получали пенсию, нам хватало. После ее смерти эту пенсию платили мне – до самого окончания аспирантуры. За нами закрепили, за плату, дачу в Жуковке-III. Есть Жуковки трех категорий, наша была самая низшая. Жуковка первой категории – «высшего сорта», зимняя дача с прислугой. Немного похуже, второго сорта – зимне-летняя дача, смешанная. Нам предложили летний домик. Но мы все равно очень обрадовались, мама тяжело болела. После ХХ съезда ее открепили от кремлевской поликлиники. Правда, меня каким-то чудом в «Кремлевке» оставили, что стало потом особенно важно из-за сына. Но в горбачевские времена выгнали и нас.

– Освободили места для новой элиты. Как вы восприняли эту последовательную утрату привилегий? И как к ним относитесь сейчас?

– Легко… Привыкла – отвыкла, только и всего. А привилегии… Наверное, в нашей стране без этого невозможно. Не мы воспользуемся ими, так другие.

– Какие годы оказались самыми трудными для вас?

– Все оказались трудными. Наверное, только детство было безоблачным. Потом уже все давалось непросто. Со второго захода поступила на филфак, до этого год не работала, готовилась. Потом аспирантура. Сын-инвалид, редкие встречи с мужем… Но я, конечно, не чувствую себя чуть ли не жертвой постсталинских репрессий, как это написал один недобросовестный журналист. Что-то вроде того, что живу в бедности, у меня ничего нет. Почему это ничего нет? У нас дружная семья, квартира.

– А машину могли бы купить?

– Увы, не на что. На жизнь хватает только-только. Муж работает один, я занимаюсь сыном. Иногда, если удается освободить часть дня, пишу что-то вроде рассказов. Еще никому их не показывала.

– Чему научила вас жизнь?

– Терпению. К сожалению, я поздно к этому пришла и полжизни делала трагедии из пустяков. А мир полон реальных трагедий.

– Вы общаетесь с родственниками, со Светланой?

– Поддерживаю отношения с детьми Васи – Надей и Сашей, в основном по телефону. Саша, он театральный режиссер, приглашает на премьеры. А вот с Осей, сыном Светланы, почти не общаемся. Она нас всех сумела перессорить. Еще в молодости Светлана была раздираема каким-то внутренним разладом, с годами это привело к катастрофической неуравновешенности. Я ее любила и очень старалась быть покладистой. Не получилось!

Старшая дочь Светланы Катя оказалась умнее всех нас – она отказалась встретиться с матерью во время ее недолгого, на полтора года, возвращения в Союз в 1984 году. Кате исполнилось шестнадцать лет, когда Светлана бросила семью, страну, где жила, и уехала в Америку. Девочка была очень привязана к матери и отъезд ее восприняла, как предательство. С тех пор они ни разу не виделись. Катя стала вулканологом, уехала на край света, на Камчатку, где и живет по сей день.

Младшая, Ольга, от американского мужа, очень славная, живет в Америке. Она родилась в США. Но, говорят, хорошо вспоминает о Грузии, где провела во время той поездки со Светланой целый год. А сама Светлана живет в Англии на пенсию, которую ей платит правительство Великобритании. Говорят, трудно живет…

Галина Джугашвили умерла в 2007-м году в госпитале имени Н. Н. Бурденко после долгой болезни. Последние годы жизни она посвятила поискам правды об отце. Дочь была убеждена: он не был в плену, погиб в бою. И все десять снимков с Яковом Джугашвили, обнародованных немцами, сделаны с помощью монтажа, обильной ретуши и приема «зеркального отражения». Но что могла отыскать любящая дочь? Архивы, слегка «приоткрытые» в годы перестройки, вновь наглухо запечатаны.

Василий Сталин

Его не щадила молва даже в годы, когда за распространение «порочащих слухов» можно было заработать десять-пятнадцать лет лагерей. Молниеносная, не по заслугам, карьера, безудержное пьянство, похотливость, жестокость, самодурство – из таких штрихов складывался портрет младшего, любимого сына вождя.

Это вовсе не было клеветой. Но надо признать: младшему Сталину был предначертан такой жесткий сценарий, «переписать» который вряд ли смог бы даже человек незаурядного характера. Но как раз этого ему не было дано.

Его не стало в тридцать девять лет. И какой бы ни была истинная причина его смерти, умер Василий не от разрушительных болезней, не от яда, поднесенного подлой рукой (что до сих пор не исключено), а от невозможности жить нормальной жизнью, для какой предназначен человек. Такая вот причина смерти: невозможность жить.

Имя сыну дал Сталин по одной из своих партийных кличек. Василию исполнилось 11 лет, когда застрелилась мать. Надежда Сергеевна не имела возможности заниматься детьми, этому мешала всегдашняя, с самой юности, занятость, которая не позволила Наде даже окончить гимназию.

Девочка, выросшая в семье революционера… В 1918 году Надя в свои семнадцать лет уже работает в Петрограде машинисткой Совнаркома. Днями и ночами она отстукивает грозные приказы народных комиссаров. После переезда правительства в Москву юная Наденька, уже жена Сталина, становится секретарем Ленина. Всегда поглощена делами, всегда в напряжении, всегда боится не успеть.

Васю родила в двадцать лет. Мальчишку судьба ей послала капризного. Надя, случалось, опаздывала на службу, к самому Ленину опаздывала! И переживала из-а этого отчаянно. Хотя вождь неизменно брал старательную помощницу под защиту.

В те годы женщине – члену ВКП (б) неприлично было отдаваться мещанским семейным заботам. И Надежда после смерти Ленина начинает работать в журнале «Революция и культура». Потом идет учиться в Промышленную академию. Специальность выбрала перспективную – химические волокна. В академии оказалась не случайно: в вузе с солидным названием учились партийцы, вчерашние герои революции. Она не герой, конечно, но, разумеется, страстный, убежденный большевик.

Любовные записки Наденьке еще до ее замужества носил Николай Бухарин, который дружил с Кобой с 1917 года. Странная то была семья: Иосиф Сталин и Надежда Аллилуева… Никто не мог понять выбора Надежды. Мрачный кавказец, на 22 года старше ее, с душою, выжженной революционной борьбой, подпольем, холодом одиночества. И она, лучезарная девочка…

Странный брак был обречен с самого начала. Друг детства Сталина Иосиф Иремашвили в воспоминаниях о первой жене вождя выделил главное: Екатерина Сванидзе смотрела на мужа «как на полубога». Для Нади Аллилуевой это было невозможно, уж слишком она была самостоятельная и по-революционному бескомпромиссная. Несовместимость этих двоих казалась столь очевидной, что родился слух, будто Сталин женился на девушке под дулом пистолета Сергея Аллилуева, отца Надежды.

В 1918 году Кобу послали с широкими полномочиями в Царицын (позже город был переименован в Сталинград – Авт.). Когда-то Царицын славился своими богатствоми, но революция очень быстро разорила его и привела к жесточайшему голоду. Сталина послали туда навести порядок. Железной рукой.

В особом поезде вместе с ним ехала «группа товарищей». Среди них – Сергей Аллилуев с дочерью Надей, на тот ммомент машинисткой Совнаркома. Как говорит молва, Коба заманил прелестную девушку в свое купе и соблазнил. Надя громко рыдала, и на помощь ей с пистолетом примчался отец. Испуганный Коба якобы пообещал немедленно жениться и сохранить деликатную тайну.

Странность их брака породила еще одну легенду, уже совсем чудовищную. Лариса Васильева в своей книге «Кремлевские жены» рассказывает:

«Однажды, это было примерно за неделю до седьмого ноября (рокового, 1932 года. – Авт.), Аллилуева сказала своей подруге, что скоро с ней случится что-то страшное. Она проклята от рождения, потому что она – дочь Сталина и его жена одновременно, этого не должно быть в человечестве, это кровосмешение, Сталин якобы сказал ей это в момент ссоры. Бросил в лицо: ты родилась то ли от меня, то ли от Курнатовского⁵. А когда она остолбенела, пытался поправить положение: пошутил, мол.

Она прижала к стенке свою мать, которая в молодости хорошо погуляла, и та призналась, что действительно была близка со Сталиным и со своим мужем в одно время, вроде бы то ли в декабре 1900-го, то ли в январе 1901-го, и, если честно, не знает, от кого из них родилась Надя, хотя, конечно, она на законного отца похожа, значит, от него.

Аллилуевой все же стало казаться, что она – дочь Сталина, а значит сестра своих дочери и сына… Девушку эту, подругу, после самоубийства Аллилуевой никто нигде больше не видел».

Сплетни – род мести, Сталин ее тысячу раз заслужил. Но если попытаться истинно понять что-то в его личности, стоит прислушаться к тому, что говорит об отношениях матери и отца Светлана Аллилуева. Ей не дана слепота дочерней любви. Об отце Светлана написала так беспощадно, что тот, верно, содрогнулся в могиле:

«Многим кажется более правдоподобным представить его себе физически грубым монстром, а он был монстром духовным, нравственным, что гораздо страшнее».

Правда, лет через двадцать дочь сама ужаснется тому, что наговорила о человеке, чья кровь течет в ее жилах.

– Мой отец расстрелял бы меня за это, – сказала Светлана в интервью немецкому журналу «Шпигель» в 1958 году.

Посмотрим же, что пишет дочь, любившая родителей «зрячей», не прощающей изъянов любовью:

«Мать страстно, верно любила отца. Она шла с ним рядом, как маленькая лодка, накрепко привязанная к огромному океанскому пароходу, бороздящему бешеный океан.»

Старалась соответствовать – не роли первой дамы в государстве, это ее как раз тяготило, а громадности «парохода». При немыслимой своей загруженности – семья, учеба, работа плюс обязанности жены первого человека в стране – Надежда умела выкроить время и для уроков французского, и для занятий музыкой. Она «старалась так, что сама не заметила, как росла и росла, и становилась серьезным, умным, взрослым человеком. А потом, должно быть, что-то и больше стала понимать, чем он сам». Так пишет Светлана Аллилуева.

Отсюда иссушающая горечь, отравившая ее последние месяцы, дни. Это было разочарование в первой и последней – единственной любви. Отчего жизнь вдруг показалась бессмысленной. В последние годы Надежда серьезно думала о разводе. Няня, занимавшаяся детьми, слышала, как она потерянно жаловалась подруге:

– Все надоело, все, даже дети.

Но ей уйти от мужа – было нереально. Коммунистическая партия, как Ватикан, не одобряла разводов. Развестись можно было только по политическим мотивам. Развод с «врагом народа», например, партия поощряла.

Писатель Юрий Нагибин узнал эту среду изнутри. Одной из его жен в 40-е годы была дочь крупнейшего московского «красного директора», изображенного писателем в автобиографической повести «Моя золотая теща» под именем Звягинцева. Вот каким открылся писателю цвет партийно-хозяйственной номенклатуры:

«Признаться, я так и не разобрался в моральном кодексе этих людей, вернее, их среды, ибо в нем, в этом кодексе, причудливо уживались всевозможные табу чистых сердцем и разумом дикарей с такой моральной свободой, о которой я прежде не подозревал. Если упрощенно, то разрешлось почти все, но под покровом внешней респектабельности. Как потом выяснилось, многие друзья Звягинцева имели вторую семью – с квартирой, детьми, налаженным бытом. Об этом не говорилось вслух, если же случайно упоминалось, то не осуждения ради, а как данность. Но уйти к другой женщине и создать с ней новую семью считалось не просто аморальным, а преступным – злодейство, извращение, забвение всех человеческих приличий и норм. Негодяй изгонялся из среды».

Сколько браков не распалось из-за страха испортить карьеру! Но и сколько взаимной ненависти копилось в расчетливо сохраняемых семьях, зоологической ненависти! Иногда казалось, ее можно потрогать руками, я знала несколько подобных брачных союзов.

Развод же в семье «богочеловека», которого вся страна благодарит уже за одно то, что он живет на земле, был просто немыслим! Этот брак был обречен БЫТЬ до самой смерти одного из супругов.

Надя Аллилуева при всех сложностях взаимоотношений с мужем сумела все же наладить дом и воспитание детей. Вася до школы почти безвыездно жил в Зубалове. Дача в то время представляла собой настоящее поместье с цветниками, ухоженным садом, ягодниками и огородом.

Мальчишка рано стал проявлять свой трудный характер, и подобрать ему няньку было задачей непростой. Но когда в доме появился Александр Муравьев, все, наконец, вздохнули с облегчением. Этот чудесный человек, которого все звали учителем, круглый год оставался с Васей, учил его читать, считать, рисовать, даже ухаживать за кроликами, ловить ежей и ужей. С ним младшие Сталины ходили на рыбалку, жгли костры, собирали грибы.

Генеральный секретарь сам редко занимался детьми. Но когда это случалось, дело нередко кончалось семейной ссорой. Коба, не выпускавший из рук курительной трубки, любил, как об этом рассказывал Бухарин Троцкому, посадить годовалого Васю на колени, набрать полный рот дыма и пускать его острой струей сыну в рот. Это, естественно, вызывало у матери бурный протест. Но подлинный ужас испытывала она, наблюдая, как муж по грузинскому обычаю наливает крошечному сыну вино. Не напрасно ужасалась – тяга Василия к алкоголю стала заметна уже с детства.

Незадолго до смерти Надежда сказала дочери:

– Не пей вина! Никогда не пей вина!

«Это, – пишет Светлана, – были отголоски ее вечного спора с отцом, по кавказской привычке всегда дававшего детям пить хорошее вино. В ее глазах это было началом, которое не приведет к добру. Наверное, она была права – брата моего Василия впоследствии сгубил алкоголизм».

Мать держалась с детьми строго, недоступно – из опасения избаловать наследников первого человека страны, от нечеловеческой тревоги за их будущее. Светлана, даже взрослой, не решалась повесить у себя в комнате фотографии матери последних лет.

«Лицо ее замкнуто, гордо, печально. К ней страшно подойти близко, неизвестно, заговорит ли она с тобой. И такая тоска в глазах… такая тоска, что каждому, при первом же взгляде этих глаз должно быть понятно, что человек обречен, что человек погибает».

Мог ли одиннадцатилетний Вася, избалованный, часто грубый, но в то же время и умный и любящий, не почувствовать скрытой драмы, которая неслась к развязке? Даже Светлана, которой в то время исполнилось всего шесть лет, ощущала что-то неясно пугающее в доме. Впоследствии она сформулирует это: пружина, заведенная до отказа, должна была страшно распрямиться…

И все-таки мама, внешне суровая и неулыбчивая, оставалась добрым гением дома. К ним приходили друзья, устраивались шумные детские праздники. Собиралось, бывало, до двадцати-тридцати ребятишек – детей соратников по партии. (Не вокруг елки, о нет, новогодняя елка была большевиками запрещена, это ведь атрибут Рождества. Только в 1938 году всей стране разрешено было «сделать детям хорошую, веселую ёлку»).

Бывало еще как весело. В общем хороводе кружились дети Сталина, Троцкого, Бухарина, Молотова, Кагановича… Праздники готовились под руководством Александра Муравьева, а также воспитательницы Натальи Константиновны, которая учила сталинских детей лепке, рисованию, выпиливанию, чередуя это с занятиями немецким языком. Вот каким запомнила Светлана последний при жизни матери детский праздник в Кремле. Февраль 1932 года, ей исполнилось шесть лет.

«Ставили детский концерт: немецкие и русские стихи, куплеты про ударников и двурушников, украинский гопак в национальных костюмах, сделанных нами же из марли и цветной бумаги. Артем Сергеев (ныне генерал, кавалер всех орденов, а тогда ровесник и товарищ моего брата Василия), накрытый ковром из медвежьей шкуры и стоя на четвереньках, изображал медведя, – а кто-то читал басню Крылова. Публика визжала от восторга… А потом вся орава – и дети, и родители – отправились в столовую, пить чай с пирожными и сластями. Отец тоже принимал участие в празднике».

Совсем как у Аркадия Гайдара в рассказе «Голубая чашка»: «А жизнь, товарищи, была совсем хорошая».

Да, с матерью была – жизнь!

Что Надежда Аллилуева значила для детей, стало особенно ясно, когда ее не стало. Помощники Сталина очень быстро сумели поставить дом на казенную ногу. Все, кто обеспечивал семье вождя безопасность, порядок, чистоту, готовил еду и стирал белье, под чьим бдительным надзором отныне предстояло детям жить, имели погоны Министерства государственной безопасности. Сталин не только не противился «военизации» дома, но даже как будто торопил перемены, стараясь жесткостью «истребить мамин дух во всем» (Светлана).

Василий пошел в школу. Учитель Муравьев исчез, его место заняли телохранители, возившие мальчика на уроки. Куда чаще, чем сверстников, видел Вася руководителей страны – Бухарина, Микояна, Ворошилова, Буденного… Двое последних, соседи по дачам, любили по воскресеньям прийти к Сталину с гармоникой и затеять после доброй выпивки песни и пляски.

Зловещая картинка. Герои гражданской войны отплясывают, весельем полнится дом Сталина, а родственники его умершей жены исчезают один за другим. Со всеми расправился Коба. Светлана уверена – он не смог бы додуматься до этого сам. Только Берия, льстивый и вероломный, мог родить такой дьявольский план – выжечь вокруг Сталина пустыню.

Те из Аллилуевых и их родственников, кому не пришлось хлебнуть баланды в зоне, либо сошли с ума, либо были расстреляны, либо скончались внезапно, получив известие о смерти близких.

Брат Надежды Сергеевны, «дядя Павлуша», несколько лет работал в Берлине. В конце 20-х годов он был послан советским военным представителем в еще дофашистскую Германию. Когда же он вернулся в Москву после долгого отсутствия, то был поражен тем, как поредел круг родных и знакомых. Пытался защитить перед Сталиным тех, в кого верил. Безрезультатно. Осенью 1938 года, вернувшись из отпуска, проведенного в Сочи, Павлуша обнаружил свое Автобронетанковое управление опустевшим после очередной волны арестов. Потрясенный, он упал замертво прямо в рабочем кабинете. Это самая распространенная версия. Но дочь Павла Аллилуева утверждает, что все было совсем не так:

«Он пять лет не отдыхал, а тут получил путевку и поехал в Сочи. Возвратился красивый, загорелый. Утром поехал на работу. Я пошла в школу. В два часа дня звонят маме: чем это вы накормили мужа – его тошнит. А мама его ничем таким не кормила. Он работал как раз в помещении ГУМа. Мама хотела за ним приехать, но ей сказали, что отца уже отправили в Кремлевскую больницу, обещали держать в курсе. Она ждет, ждет – не звонят. Когда приехала, он был уже мертв. Врач говорит: что же вы так долго не ехали, он так вас ждал, хотел что-то вам сказать… А когда он приехал из Сочи, то показывал нам фотографии, и на одной какая-то красивая женщина с папиросой. И кто-то из моих братьев сказал: ты же бросил курить! Отец объяснил, что эта женщина предложила ему папиросу, неудобно было не взять. А тогда кругом были красивые женщины-стукачки. Я думаю: не эта ли папироса была отравлена? Потом маму обвинили, что это она травила, выдвигали обвинения самые чудовищные».

Виновницей этой внезапной смерти объявили убитую горем жену Павлуши – Евгению. Ее немедленно взяли под арест. Шесть лет она провела в тюрьмах. Выйдя на свободу, Евгения вступила в новый брак. Но вскоре арестовали и ее нового мужа, он отсидел в тюрьме тоже шесть лет.

Другой брат Надежды Аллилуевой сошел с ума.

Сестра ее Анна шесть лет отсидела за колючей проволокой и в конце жизни потеряла рассудок. Муж ее, Станислав Реденс, крупный работник в системе госбезопасности, расстрелян в 1938 году.

Сталин не пощадил даже родственников первой жены. Родной брат Екатерины, Александр Сванидзе, обвинен во вражеской деятельности и в 1942-м году расстрелян. Его жена, которую дети Сталина любовно называли «тетя Маруся», отправлена в ссылку. Там она узнает о смертном приговоре мужу и умирает от разрыва сердца.

Не осмелился Сталин тронуть только двоих – родителей Надежды. Но их жизнь была уже не жизнь, а страшно затянувшееся умирание…

В страшном доме, где разбивались сердца и судьбы, бродили никому не нужные дети. Их могла бы обогреть взаимная любовь, но и в этом отказано сестре и брату. В лучшем случае они не интересуют друг друга.

Василий стал кошмаром всей школы. Учителя старались пореже вызывать наглого, непредсказуемого ученика, чья фамилия не была даже вписана в классный журнал. На последней строчке внизу стояло лишь имя – «Василий».

Мария Сванидзе, та самая «тетя Маруся», которой суждено умереть от разрыва сердца, записывает в дневнике 17 ноября 1935 года (цитируется по книге Николая Зеньковича «Высший генералитет в годы потрясений»: «За ужином говорили о Васе. Он учится плохо. Иосиф дал ему два месяца на исправление и грозил прогнать из дому и взять трех воспитанников вместо него, способных парней. Нюра (Анна, жена Реденса, потерявшая от горя рассудок – Авт.) плакала горько. У Павла тоже наворачивались на глаза слезы. Они мало верят в то, что Вася исправится за два месяца. Отец верит, наоборот, в способности Васи и возможность привести себя в порядок. Он зачванился тем, что сын великого человека, и, почивая на лаврах отца, жутко ведет себя с окружающими. Светлану отец считает менее способной, но сознающей свои обязанности, Обоих считает холодными, ни к чему не привязанными, преступно скоро забывшими мать».

Кругом заботливые родственники, учителя, а Вася живет, как беспризорник. Удирая от надзирателей, торчит в кремлевском гараже. Он любит железки, копается в моторах. Для родственников было большой неожиданностью узнать, что этот мальчишка умеет водить машину.

Школу он терпел только потому, что отец мечтал видеть любимого сына, единственную свою надежду, офицером. А в военное училище без аттестата даже сыну Сталина нельзя. По-мальчишески влюбленный в Буденного, Василий хотел было пойти в кавалерию, но после гибели тогдашнего всеобщего кумира Валерия Чкалова решил, как и все мальчишки его класса, стать летчиком.

Характерная черта тогдашней жизни: после окончания школы всем классом на стройку, всем классом в авиацию. Итак, «со всеми вместе» Василий поступил в авиационную школу в Каче, это под Севастополем. Жил, в отличие от остальных курсантов, в отдельной комнате и во многих рутинных, но обязательных мероприятиях участия не принимал. Часто получал посылки из дома. Но, надо отдать ему должное, всегда приносил их в казарму и устраивал общий пир.

Начальник авиашколы, слишком явно выделяя спецученика, в конце концов перестарался. За создание особых условий Василию был отстранен от должности. И на каждом этапе жизни сталинского сына встречались подхалимы, готовые скорее пострадать из-за чрезмерного усердия, чем из-за недостатка его.

Новый начальник, должно быть, дни считал до того светлого дня, когда расстанется с курсантом Василием Сталиным. Писали, будто из-за его лености и вызывающего поведения ему даже не выдали диплома об окончании учебы. Это оспаривает Ф.Ф.Прокопенко, качинский инструктор: «Кто лучше меня, инструктора, может это знать? Диплом выдали, там стоит и моя оценка. В дипломе только отличные оценки. Все, что касается летного дела, только «отлично»… Воевал он смело: в бой бросался, завидев противника, буквально накидывался на него… Летал на всем, что летало. Как-то в самолет молния ударила, самолет стал неуправляемым, но он посадил его. Сам спасался и других спасал. И нигде потом не бахвалился. «Война есть война, здесь уж кто кого».

В один из своих приездов домой на каникулы на самом популярном тогда катке, на Петровке, 26, Василий познакомился со студенткой Полиграфического института Галиной Бурдонской. Вася умел кружить головы девушкам! Ухаживая за новой знакомой, он не раз выделывал трюки на самолете над станцией метро «Кировская» там неподалеку жила Галина – прямо у нее на глазах. Почти по Валерию Чкалову, легендарному летчику, совершившему в 1937 году первый беспосадочный перелет Москва – Северный полюс – Ванкувер в США. Тот, как известно, пролетел, красуясь перед возлюбленной, под мостом.

За шальные поступки Васю наказывали, но весьма робко и Сталину об этом не докладывали. Не догадывались, наверное, что между отцом и младшим сыном уже пролегла трещина. Наблюдая за безумствами и пьянками Василия, видя его безволие, «вождь всех народов», видимо, начинал понимать, что достойного наследника у него нет.

А плененная отчаянным поклонником Галина приняла его предложение руки и сердца. Вокруг таких фигур всегда кружат вихри слухов. Про Галину Бурдонскую говорили, будто это французская актриса, с какими-то стратегическими целями привезенная из Парижа специально для сына Сталина, и их знакомство на катке было подстроено. Видно, хороша была барышня, если – актриса, да еще из самого Парижа!.. Галина, действительно, имеет французские корни – ее прадед Шарль Поль Бурдоне в первую мировую войну был ранен под Волоколамском, попал в плен, вылечился, влюбился, женился…

Молодые уехали в Липецк, к месту службы Василия.

Летчик он был способный, летать любил и умел. С его темпераментом и храбростью, чего не отрицали даже недоброжелатели, мог бы стать настоящим асом. Если бы не безнаказанность, если бы не пьянство.

Характерную сцену наблюдал молодой летчик, много позже рассказавший эту историю в газете. Он прибыл с экипажем на аэродром, старший офицер провел инструктаж: строжайшая дисциплина; курение, ввиду близости самолетов, категорически запрещено.

В это самое время на глазах у новичков на поле опускается самолет. Из него вылезает летчик и, не спеша, закуривает прямо на крыле. Офицер немедленно направляется к нарушителю и учиняет разнос. Но Василий (а это был именно он) кожаными перчатками хлещет старшего офицера по лицу и преспокойно продолжает пускать кольца дыма.

Что здесь правда, что – от устного народного творчества? Этого уже не узнать. Но многочисленные слухи, всю жизнь сопровождавшие младшего Сталина, питались его поступками.

И самые безобразные, они вовсе не мешали карьере. Уже через несколько месяцев службы младшего Сталина, как одного из лучших летчиков, направили на командный факультет Военно-воздушной академии. Войну Василий встретил в неполные двадцать лет в звании капитана, 1943-м году сын Сталина – уже гвардии полковник.

Представление об образе жизни Василия в эту пору дают воспоминания сестры:

«Возле него толпились незнакомые летчики, все были подобострастны перед молоденьким начальником, которому едва исполнилось двадцать лет… Это подхалимничанье и погубило его потом. Возле не было никого из старых друзей, которые были с ним наравне. Эти же все заискивали, жены их навещали Галю и тоже искали с ней дружбы… В дом вошел дух пьяного разгула. К Васе приезжали гости: спортсмены, актеры, его друзья-летчики. И постоянно устраивались обильные возлияния, гремела радиола. Шло веселье, как будто не было войны».

Младшему сыну Сталина, как и старшему, уготованы были окружение и плен, из которых он тоже не вырвался. Плен не вражеский, а горячо дружеский. Подхалимы, по выражению Светланы, всю жизнь «за уши тащили» Василия наверх, не считаясь с его возможностями.