Первые недели Лили находилась под наблюдением главного врача ковчега. Он хоть и входил в узкий круг тех, кто знал о маневре, до сих пор пребывал в шоке.
– Метаболизм крайне замедлен, – говорил врач нам с Андреем чуть слышно. – Его вообще почти нет. Удивительно, как она до сих пор жива.
Спустя три дня после извлечения из камеры девушка впервые открыла глаза. Ещё через неделю стала двигать мизинцем левой ладони. Понадобилось два с половиной месяца интенсивного ухода, чтобы Лили впервые заговорила.
Тогда мы и узнали её имя.
– У неё странная речь, – сказал Рыбаков, когда мы сидели с ним в капитанской рубке. – Вроде бы говорит по-английски, но почти ничего не понятно. Наверное, мозг ещё не очухался полностью. Как после инсульта.
Задумавшись, я смотрел на синевато-пурпурные звёзды, сияющие на окнах-экранах. Вспоминал, как Крестов рассказывал мне здесь о первых путешественниках Земли, которые отправлялись в дальние плавания по морям, ориентируясь лишь с помощью небесных светил. Я воскрешал в памяти улыбку Иосифа, наблюдавшего за моим обучением. Ему нравилось, когда я засыпал Крестова вопросами.
«Надеюсь, ты ещё когда-нибудь улыбнёшься… Обязательно улыбнёшься, когда увидишь наш новый дом».
Здоровье капитана ухудшалось с каждым днём, но почти никто на корабле об этом не знал. Ровно как и о пришествии Лили. Я чувствовал себя обманщиком и, каждое утро читая проповеди в лекционном зале, старался как можно реже смотреть людям в глаза. Они это чувствовали. С каждым днём всё больше отвлекались от моих рассказов, теряли нить повествования, а то и вовсе засыпали посреди проповеди. Груз ответственности, который я так необдуманно взвалил на себя два с половиной года назад, сидя здесь же, в этой рубке, давил всё сильнее. И от того речи потеряли былую искру.
«Но всё же оно того стоило, Нил. Ты спас человека. Представителя другой культуры, другого мира… Мира, о котором мы даже ничего не знаем».
– Это не инсульт, – сказал я после долгого молчания. – Это акцент.
Рыбаков повернулся ко мне и вопросительно приподнял бровь.
– Они летят дольше, чем мы, – пояснил я другу. – Разумеется, их речь изменилась со временем. Как и наша. Просто мы этого особо не замечаем. Ради интереса можешь послушать записи, сделанные первым поколением «Ермака». Удивишься.
Андрей хмыкнул и рассеяно кивнул.
– Ну да… Об этом я как-то не подумал. Тем интереснее её слушать. Знаешь, кстати, что болтал врач? Мол, наша дама бредила про какую-то трубу на «Армстронге».
– Какую ещё трубу?
– Понятия не имею, – развёл руками инженер. – Говорит, что эта труба тянется через весь корабль. Она у них там – чуть ли не божество.
– Кто? Труба?
– Ага. Они на неё молятся, представляешь?
– А может, врач просто хреново знает английский?
Андрей звонко рассмеялся. Всегда поражался его заразительному смеху. Наверное, за счёт оптимизма и жизнелюбия Рыбаков и выглядел гораздо младше своих лет.
– Честно говоря, – сказал Андрей, – это труба не даёт мне покоя. Я видел схемы «Армстронга». Ничего подобного у них нет.
– Могли построить. Ты же сам перестроил двигательный отсек в своё время. Вот и они что-то придумали.
– Да… Но что именно?
– Может, какую-нибудь пушку? Чтобы сжигать метеоры? Может, они всё-таки хотят пройти через Облако напрямую?
Рыбаков небрежно махнул рукой.
– Не, Нил… Думаю, там что-то поинтереснее. Зачем бы они стали поклоняться пушке?
– Мы ничего о них не знаем, – пожал я плечами. – Абсолютно ничего.
Инженер улыбнулся и подмигнул мне.
– Но теперь у нас есть «язык». Может, она ещё что расскажет, когда окончательно придёт в себя.
Поднявшись из-за стола, Рыбаков подошёл к приборной панели. Посмотрел на индикаторы. Прикусил губу. А затем что-то нажал и забормотал себе под нос:
– Год… всего год… зараза.
Я знал, что он говорит о «первых». Судя по расчётам, уже через двенадцать месяцев «Армстронг» должен был подойти к Облаку смерти. Если им и правда удастся пройти его без маневра, то через пару лет они уже будут на Оруме.
Впрочем, и с маневром они обгоняли нас почти на десятилетие. Те жители «Ермака», которые были в курсе о спасении Лили, давно смирились с поражением. Знали, что наш ковчег не придёт на планету первым. Просто все мы хотели увидеть, как же он выглядит – этот новый мир.
– Что сделаешь для начала, когда сойдёшь на землю? – спросил я у Рыбакова.
– Построю воздушный шар, как древние люди. Буду смотреть на планету сверху.
Я улыбнулся.
– Не налетался за целую жизнь?
– Наша жизнь – вовсе не полёт, – покачал головой Рыбаков. – Мы здесь, как рыбы в банке. Разводим себя, словно форель на ферме пищевого блока, и думаем, что летим. Но я видел на записях, Нил… Видел, как летали раньше. Только люди Земли знали, что такое настоящий полёт. Ведь они наблюдали поверхность. Знали, что могут разбиться. И поэтому были свободными.
Андрей оглянулся и спросил:
– А что сделаешь ты?
– Отправлюсь к морю. Как в том древнем фильме, помнишь? «На небе только и разговоров, что о море и о закате. Там говорят о том, как чертовски здорово наблюдать за огромным огненным шаром, как он тает в волнах. И еле видимый свет, словно от свечи, горит где-то в глубине…»
Друг нахмурился.
– От свечи? От зажигания что ли?
– Нет, – усмехнулся я. – Раньше так назывались светильники. Их делали из липидной смеси, которую звали воском. Ещё до того, как открыли электричество.
Андрей задумался. Посмотрел на окна-экраны. А затем произнёс:
– Скорее бы, Нил. Скорее бы это случилось…. Знал бы ты, как я устал от бесконечного космоса.
***
В день, когда умер капитан, Лили впервые поднялась с постели.
На торжественном прощании с Иосифом она стояла посреди толпы. Многие косились в сторону девушки и тыкали в неё пальцами. Спрашивали друг у друга, откуда она взялась. Медики клялись, что видели её раньше среди механиков, механики доказывали, что она из пищевого блока, а те в свою очередь ссылались на экологов и говорили, будто она чуть ли не начальник всей экологической службы.
Никому и в голову не могло прийти, что Лили прибыла на «Ермак» из космоса.
Девушка же почти всё время молчала. Лишь на похоронах капитана, глядя как тело моего отчима медленно опускается в преобразователь материи, она тихо произнесла на ломанном английском:
– Творец забрал его душу. Его удел – вечность.
От слов Лили мне стало не по себе. По счастью, никто больше из экипажа не услышал девушки, иначе бы слухи обязательно поползли с удвоенной силой.
– Пожалуйста, не говори на людях, – шепнул я на ухо. – Им ещё рано знать, кто ты такая.
Я не догадывался, поймёт ли она, но Лили, кажется, поняла. Она посмотрела на меня и медленно опустила ресницы. Они были у неё длинные, как у моей матери, которую я знал лишь по видеофрагментам…
После похорон Иосифа, Рыбаков объявил, что не будет принимать звание капитана.
– Он должен был стать последним согласно замыслу, – сказал Андрей. – Так оно и случится. «Ермаку» не нужен десятый капитан. Нам осталось совсем немного. Ещё полтора года, а там уже возьмём прежний курс и дойдём по инерции.
Я оценил жест друга. И пообещал, что он станет вторым человеком, который спустится с «Ермака» на планету. Если б я мог передать Рыбакову свои гены, чтобы он запустил Трон, то наверное, бы так и сделал. Но это было не в моих силах. Михаил, создавший корабль, хотел, чтобы первым на Орум ступил именно его биологический ребёнок. В тридцать три года. И поэтому защитил систему от взлома. Никто, кроме меня или другого человека, зачатого от семени творца, не мог закончить экспедицию.
– Андрей… – сказал я как-то другу в капитанской рубке. – Признайся честно. Тогда, три года назад… Вы ведь могли просто не слушать меня, правда? Семя ещё есть. Вы могли взять любую женщину и, оплодотворив её, сделать нового хранителя Ключа.
Рыбаков усмехнулся.
– Могли.
– Тогда почему послушали? Ведь это не рационально. Мы бы прибыли на планету первыми, если б не повернули за шаттлом.
Андрей долго молчал, глядя на звёзды. А затем ответил:
– Потому что это космос, Нил. И иногда здесь приходится жертвовать. Пусть даже собственными мечтами.
***
Лили почти не разговаривала.
Она не помнила большую часть жизни на «Армстронге», либо делала вид, что не помнила. Из её редких скупых рассказов выходило, что она была там кем-то вроде психолога. Человека, чья главная функция сводилась к долгим беседам с экипажем с целью снятия напряжения.