Девушка, которая хотела написать книгу о войне

Глава 3

«Интересно, что меня, похоже, принимают за шпионку. Неделю держали в больнице с обыкновенной простудой. Осмотрели где можно и где нельзя, сделали рентген! Вещи мои в рюкзаке перетряхнули. При этом – совершенно никому не интересно, что я пишу вечерами в тетради.

Сегодня вечером выпишут. Вручат регистрацию или выставят из Рабенмюле?

Со мной ещё девушка лежит, я думаю, подосланная. О князе и прошедшей войне разговаривать наотрез отказывается. Только на мой вопрос, правда ли у князя трое детей, сказала, что так и есть и один из них – наследный принц Прусский. Сколько ему лет, интересно. И получается, вампиры могут с женщиной спать. Или они как-то по-другому детей делают? Надо будет съездить, когда я закончу с книгой, в Будапешт, там всё просто. В Лужицкой Республике сплошная бумажная морока и никто ни на какие вопросы отвечать не любит. Просто-таки Россия при Павле Первом или там Николае Павловиче. Быстро начинаешь скучать по простому, сердечному финскому обращению!

Интересно, воевала ли девушка? Война закончилась семь лет тому назад, ей было, может быть, пятнадцать или шестнадцать. Лужичанки – свирепые женщины, в шестнадцать можно удержать карабин. Романтическая была бы история. Но она ничего рассказывать не хочет, а сегодня с утра её взяли да «выписали»…»

***

– В библиотеке, – ответил принц. – Читает что-то по-гречески и считает в тетради.

Во всём Канторка была папина дочка. Чуть угрюмая, с непроницаемым лицом, коренастая, по-крестьянски крепко сбитая, сметливая. Но и на этом ребёнке господина Крабата лежала чужая печать. Книжничество – увлечение безумного крёстного Канторки, покойного императора. Зачем жрице Ужовника греческие премудрости? Старую волшбу и одолевать бы по-старому. Но восемнадцатилетняя Канторка пропадала за книгами, даже приехав к отцу в Рабенмюле, где могла спокойно ходить по улицам, в кафе, в магазины – куда там ходят девушки.

Хотя Канторка и раньше по магазинам была не ходок. Князь попытался вспомнить хоть одно её увлечение до того, как Ужовник избрал её. В войну и после неё не было ничего другого, кроме охоты вместе с герцогом Саксонским, дедом по матери. Добивала ножом и свежевала подстреленных дедом зверей. Потом, в пятнадцать (джинсы, ботинки, смешные детские колечки на детских пальцах), убила человека, просто и быстро.

Надо было папе сказать. Папа бы всё сделал. А она предпочла убить. Натура человеческая и ничего ты с ней не поделаешь.

– Позови сюда.

– Я?! – Йоцо взметнул тонкие брови.

– Ты, мальчишка, в доме своего отца, а не в королевском дворце. Твоя сестра – не фрейлина твоей бабки. Так что ты. Сам.

Танас сам почувствовал, что сказал резковато, но Йоцо вдруг обмяк, взгляд стал по-детски застенчивым и виноватым.

– Пап, ну, ты чего… Сейчас позову.

Глаза у него были свои, крабатовские, светлые и чуть раскосые. И волосы – тёмные, но не чёрные, тоже крабатовские. Материнские чёрные глаза и волосы получила Канторка. Господину Крабату всегда нравились темноволосые женщины, высокие, тонкие – такой была и мать его младших детей. И та швея, что подарила ему Невенку… теперь – княжну Агнессу Крабат.

– Отец, ты звал?

Канторка встала в открытой двери, как всегда: ни туда, ни сюда. С детства такая привычка.

– Не стой на пороге, тебе же приглашения не нужно, – привычно пошутил господин Крабат. По местным поверьям, такое приглашение требовалось вампирам. Вот все удивились, когда узнали, как оно на самом деле. Канторка плюхнулась в то самое кресло, где только что сидел её брат, закинула ногу на ногу, принялась крутить носком ботинка в воздухе – не терпелось сбежать обратно в библиотеку, к греческому языку и тетрадкам с цифрами. Чужой человек не распознал бы, в каком она настроении, но князь понял, что дочь не раздражена. Наоборот, весела. Что-то радостное навысчитывала в своих тетрадках.

– Опять жениха нашёл? Ты бы знал, отец, какие они все кислые, герцогские сыночки.

– Нет. Думал-думал, чем тебя порадовать, и нашёл тебе загадку. Такую я, например, не разгадаю, – князь откинулся в кресле, снова вызвал на экран компьютера досье фон Мореншильд. – А разгадать надо. Дано: молодая женщина, двадцати семи неполных лет.

– Пока неоригинально.

– Немка из Финляндии.

– Ну.

– Обнаружена в Лужицких горах.

– Кем?

– Мной.

– Как?

– Плакала сидела.

– Отец, ты осторожнее. Ты однажды чуть так не женился.

Господин Крабат поморщился. Историю с нынешней австро-славяно-угорской имперарицей, тётей Канторки, он вспоминать не любил.

– Полный иммунитет к вампирским чарам.

– «Волчица», то есть. Эта, как их… Вилктачка. Возле Балтийского моря когда-то их было полно.

– Хорошая версия. Чары Ужовника тоже не действуют.

– Вообще?!

– Не знаю. Ведь пока что пробовали без тебя и амулетов.

– И для начала надо попробовать со мной, это хочешь сказать?

– Конечно. Теперь смотри. Родом не просто из немцев, а из эстляндских дворян. Бывший муж – также из них. С оленем на гербе…

– Олень – не редкий геральдический зверь. Плюнь в фон-барона, и, если у него на гербе нет волка, то есть олень. Дай, я посмотрю.

Девушка встала, обходя стол. Примостилась на широком подлокотнике отцовского кресла. Пошевелила мышкой, отматывая файл к началу.

– Пап! Это же Лиза Дре!!!

Больше всего князя удивило не то, что дочь знала странную девушку. Может быть, в Австро-Славяно-Унгрии та была известна у молодёжи. Больше всего удивил князя восторг, с которым Канторка произнесла имя (нет, псевдоним) госпожи фон Мореншильд.

***

Вечер был ясным, совершенно светлым, даже ещё и не вечером, на самом-то деле. Поэтесса с наслаждением сощурилась от яркого света, подняв лицо к сочному, синему небу. Принюхалась к воздуху. С гор пахло цветами – отсюда было видно разноцветные квадраты на склоне. Выращивали к празднику середины лета, фон Мореншильд читала о нём – и прочих культурных обычаях Лужицких гор – пока ехала от Гамбурга в Дрезден.

– Ваша машина, майне даме, – подскочил к девушке долговязый паренёк в водительской форме. Поэтесса поглядела на него с весёлым недоумением:

– У меня? Машина?

– Его Высочество предоставил для своей знаменитой гостьи, – поклонился паренёк. Выговаривал он по-немецки смешно, окая в неожиданных местах. Лиза отметила про себя написать о лужицком выговоре в книге. – Велел отвезти вас домой…

– К кому домой? – уточнила Лиза. Паренёк удивился, захлопал глазами.

– К вам домой. На Вогинберг у вас, наверное, и пропуска нет…

Девушка окинула взглядом улицу. Зеленеющие деревья и пёстрые клумбы ласкали взор.

– Передайте Его Высочеству мою благодарность. Я дойду пешком.

Парень переменился в лице. Такая мысль не умещалась у него в голове.

– А впрочем, подвезите мои вещи. Я за ними хотела потом прислать кого-то, но лучше вы их сейчас подвезите и на крыльце оставьте. Что это у вас? – Лиза ткнула пальцем в воздухе. Княжеский шофёр непроизвольно схватился за ширинку, проверяя. – Да нет, на поясе, слева.

Паренёк переместил руки.

– Нож, майне даме.

– Ясно.

Девушка, не оглядываясь, поскакала вниз по ступенькам широкого больничного крыла. Кроссовки приятно пружинили. Свежий пропуск – горожанки Рабенмюле – лежал в нагрудном кармане, в джинсах брякали монетки. Захотелось мороженого. Какое ласковое на юге лето, просто более летнего лета и представить, кажется, нельзя! Эту мысль фон Мореншильд тоже про себя отметила записать. Она вертела головой, пытаясь разглядеть надписи на вывесках. Каждая вторая была продублирована руническим письмом, что немного мешало опознаванию слов в целом. Девушка остановилась под особенно сложной, задрав голову и напряжённо вглядываясь. Жёлтое на зелёном, для близорукого человека сочетание цветов хуже и представить трудно.

– Майне даме?

Полицейские вот всегда опознавались легко, в любой стране. Лиза посмотрела офицеру на пояс: только кобура и дубинка, ничего интересного. Вытащила и протянула пропуск.

– Не нужно, госпожа фон Мореншильд. Я хотел предложить помощь. Ваш дом совсем близко, позвольте проводить.

– Зачем? Я сама дойду.

– Вы знаете дорогу?

– Найду как-нибудь. Была же я там уже раз!

– Майне даме, все знают, что вы недавно заблудились. Вы не стесняйтесь просить помощи, вам всегда покажут дорогу. Рабенмюле – самый безопасный город Пруссии!

– Постараюсь не сделать его опаснее, – заверила девушка. Офицер взял под козырёк и пошёл восвояси. Лиза показала ему в спину язык.

За дверью под зелёной вывеской оказалась ветеринарная клиника. Девушка с коротко остриженными волосами сообщила, что кафе-мороженое – ровно напротив, через дорогу, и посоветовала не пытаться её перебежать, потому что даже в Рабенмюле это небезопасно. Лиза послушно прошла ещё пятьдесят метров до пешеходного перехода, а потом пятьдесят метров обратно. За это время по дороге чинно проехали два автомобиля, фермер на велотележке с пустым кузовом, и вдали показался трамвай.

В кафе сидели дети лет двенадцати, шестеро, и уткнувшийся в книгу паренёк лет на пять или шесть постарше. Фон Мореншильд завозила носом по витрине, пытаясь понять, какое мороженое может себе позволить. Пока выходило, что никакое. Она на всякий случай четырежды пересчитала прусские марки. Пожаловалась продавцу, носатому парнишке лет пятнадцати, который тоже сидел за витриной с книжкой.:

– Не хватает…

– Кредит только для горожан, на гостиничные счета не записываем, – буркнул мальчик, не поднимая головы.

– Для всех горожан? – девушка сунула пропуск ему под самый нос. Мальчик ахнул, вскидываясь:

– Госпожа Дре!

Вскочил, принялся вытирать руки о фартук. Лиза, смутившись, огляделась и встретила восторженный голубоглазый взгляд второго книгочея. Отвернулась.

– Какое мороженое изволите?

– Потрясное какое-нибудь!

Продавец схватил металлическую креманку, оглядел лотки с товаром.

– Клубничное, оно из местной клубники, свежей.

– Давайте клубничное.

– С шоколадным сиропом?

– Давайте с сиропом.

В креманке зарозовели шарики мороженого. Мальчик схватился за бутылку с сиропом, без особого результата потряс ею над креманкой, отставил, нырнул под прилавок за коробкой, в которой, обтянутые общим полиэтиленовым коконом, стояли ещё бутылки. Привычным движением выхватил из-за пояса нож, вскрыл полиэтилен. Ещё через секунду розовые шарики покрылись густыми коричневыми шапочками.

– Зачем вам ножи?

Протянутая рука с креманкой застыла в воздухе:

– Кому? Какие?

– По самому безопасному в Пруссии городу все ходят с ножами. Кроме полицейских. Полицейские с пистолетами. Странно, правда?

– Почему странно, там же на поясе дубинка, наручники и кобура, нож повесить некуда… Подождите, не уходите, надо расписаться за мороженое, вот… Четырнадцать марок, госпожа фон Мореншильд.

Лиза расписалась, держа руку с креманкой на отлёте.

Салфетки в салфетницах были льняные. Лиза ела мороженое и глядела на их острые, гордо торчащие кверху углы, чтобы точно больше не отвечать ни на чьи взгляды. Мороженое вкусно таяло во рту. В зале было удивительно тихо. Фон Мореншильд представила, как подростки рассматривают её, и выпрямила спину.

По продуктовым лавкам она пронеслась в эйфории, чуть ли не расталкивая почтенных горожан, закупавшихся после рабочего дня, и в конце концов обратилась за помощью к полицейскому, тому же или другому. Трудно было не столько найти нужный дом, сколько дотащить до него полные пакеты. Слушая, как пыхтит под их тяжестью офицер, Лиза старалась не думать, как будет закрывать все эти кредиты в конце года. И выплачивать налог на дом. А ситуация с оплатой электричества и всякого прочего станет скандальной уже через две с половиной недели…

На крыльце лежал рюкзак. Лиза не без труда открыла дверь, и полицейский занёс пакеты в кухню. В окна било закатное солнце.

– Чашечку кофе? – предложила девушка, гадая, есть ли в чулане уголь или в дровяную плиту придётся засунуть скамеечку для ног из прихожей.

– Благодарю вас… До полуночи на дежурстве.

Офицер откозырял и удалился. Лиза заперла за ним, села у кухонного окна и стала есть из пакета багет с джемом, запивая молоком из стеклянной бутылки. Сделала запись в дневнике. Деревянный кухонный диван, на котором прежде, должно быть, спала кухарка, выглядел не очень уютным. В полутьме, спотыкаясь, фон Мореншильд поднялась в спальню, безжалостно содрала с карниза портьеру. Чихая и отфыркиваясь, вытрясла её на лестнице. Спустилась, нащупывая одной рукой перила и волоча портьеру по ступенькам. Постелила, сложив, на диван. Под голову скомкала куртку, скинула кроссовки и свернулась на диване калачиком. Ночь была тёплой, и к утру она не замёрзла.

***

Господин Крабат восстал от рассветного сна с неприятным ощущением. Снилась юность. Снилось, что в животе сосёт, саднит стёртые за день руки и плечи. А ещё – что в сене, зарывшись, спать тепло и сладко. И не хочется просыпаться. Никогда.

***

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Перкунс, буквально «гром», также Перунец. На юге страны его зовут Водиназом или Наданем. Старший сын Валдники-Властнички, верховный князь среди богов. Покровитель власти и порядка, судья божеств, людей и зверей, бог мудрости. Изображается в виде рыжебородого мужчины в блистающей короне и богатой одежде. Ему подчиняются молния и огонь. В поэзии с ним сравнивают человеческих правителей. Также в сказках он молнией указывает героям верный путь или место, где закопан клад.

Земина, жена Перкунса. Имя означает буквально «Земная» или просто «Земля». Иногда – дочь Бангса и Урканьи, всегда – сестра Ангздриса и Лаумы. Хозяйка пашен и могил, принимает мертвецов; те, кого она не приняла, становятся бродячими упырями. Как и Ангздрису, ей повинуются змеи. Хозяйка всего золота в земле. Изображается черноволосой женщиной с двумя косами и накинутым на голову покрывалом, иногда – с монетами в руке или кошельком на поясе. У неё хорошие отношения со свекровью, она – покровительница невесток, верных жён, женского здоровья и пахарей. Земина страдает от измен своего мужа и иногда ссорится с ним.

В письме их руны передают звуки П и З.

Глава 4

«За день я услышала слова «Рабенмюле» и «безопасность» в разных сочетаниях ровно дюжину раз. Взрослых людей без оружия встретила – четверых, и один из них – раввин. Очень интересно.

Про меня все сплетничают. Это ещё что, вот интересно послушать разговоры, когда окажется, что я так же нища, как знаменита! Впрочем, если рукопись будет готова к ноябрю и её удастся продать не позже декабря, то всё образуется. Надо только найти денег на водопровод и всякое, чем совсем не пользоваться не получится. Без огня и электричества постараюсь продержаться хотя бы до октября. Климат здесь славный, тёплый. Может быть, можно будет собирать хворост в горах, они лесистые. Партизанскому движению это, без сомнения, способствовало.

Да, чуть не забыла. Окают! Обязательно в книге упомянуть, замечательная деталь. Мне нравится, как звучит этот акцент.

Много велостоянок и порядком велосипедистов, часто на велотележках, у некоторых кузовы деревянные, просто сбитые типа ящиков.

Скотина фон Мореншильд.»

***

Стихи господин Крабат не понимал и терпеть не мог: клонило в сон, а утрата бдительности всегда раздражала. Всё же видеоблог Лизы Дре открыл. Лиза читала с листа на русском, разум выхватывал и расшифровывал отдельные слова, никак друг с другом не вязавшиеся, ничего о стихотворении не говорившие. Под роликом счётчик показывал десятки тысяч просмотров, тысячи комментариев. Девушка знакомо перекатывала во рту «р» гладким орешком, щурилась сквозь очки. Прямые русые волосы падали на плечи, кончик конопатого носа смешно шевелился.

О чём она хоть их пишет? О любви? Можно было бы поискать критику, но читать её пришлось бы через автоматический переводчик. В то, что фон Мореншильд начитывает политические программы, не верилось. Танас закрыл вкладку с видео.

Детей нет. Все документы в порядке. В Рабенмюле приехала из Дрездена, в Дрезден из Гамбурга, в Гамбург из Копенгагена, туда – из Стокгольма, в Стокгольм – из Турку, в Турку – из Хельсинки. Не самый оптимальный маршрут, конечно, но и подозрительным не выглядит. Постоянных активных источников дохода нет, очевидно, живёт на отступные от бывшего мужа. Грамотно, значит, развелась. Если развод вообще не фиктивный. Князю не давал покоя олень – и связь Дрентельнов и фон Мореншильдов с Эстляндией. Балтийские земли – прибежище жрецов. Жрецы уже пытались отнять земли у вампиров, и будут пытаться снова и снова, никакого сомнения. Всё же Батори был силён. Никто не знает, как ему удалось вышвырнуть жрецов из Пруссии, но очевидно, что под силу такое повторить не каждому. Единственные, кто остались – два ковена в Лужицких горах, ковены сущностей, чьей магией пропитана кровь Танаса Крабата от рождения, Ужовника и Наданя. Невозможно очистить земли от старой волшбы, пока род Крабатов жив. И никто из вампиров, кроме Крабатов, не может находиться здесь долго.

Моя кровь. Моя земля.

Это была даже не мысль. Чувство. Ведомый этим чувством, Танас Крабат уже не раз сохранил свой край, своих людей, свою семью. Всё это было – как будто его второе, большое тело, и сейчас в это тело впилась маленькая заноза. Не будь заноза живым человеком, выкинуть бы её вон, вырезать, выжечь, и дело с концом. Но князь давно уже был вампиром, а не человеком, и все порывы былой твари в себе старался душить.

В этом они с Батори были похожи. Наверное, только в этом. Незаконнорождённый брат легендарного короля Матяша Корвина был рыцарь и аристократ до глубины души, космополит, глотающий языки с лёгкостью цыгана, книжник, щёголь и бабник. Глядя на вечно стоящего подле Крабата – крестьянского сына, бойкого предпринимателя, бюрократа, равнодушного к книгам и женщинам – кроме редких, даже редчайших случаев, никто не понимал, что их, давно уже не сыновей одной «семьи», вообще держит вместе. Крабат знал, что. Оба они противостояли Твари, спасали человечество от самого себя.

Батори сейчас порой не хватало. Загадки, связанные с волшбой, тот решал очень хитроумно. Крабат надеялся, что со временем Канторка достигнет того же хитроумия, раз уж так полюбила сидеть за книгами, но когда это случится – Ужовник знает.

В дверь постучали. Тут же, без разрешения, ввалился «волк».

– Ваше это… Высочество, а она отказывается от горничной, эта… Фон-барон! Наотрез!

– Что говорит?

– Говорит, сама справится…

– Фон Мореншильд, сама?! – князь откинулся в кресле, нахмурился, вспоминая девушку, не понимающую, как высушить мокрую одежду и того, что только что закипевший кофе слишком горяч. – Хотел бы я на это посмотреть.

***

Уголь в чулане нашёлся, почти полный деревянный ящик. По счастью, там была и кипа старых газет. (Нота бене: из хозяйственных закупок надо постоянно брать не только мыло и зубную пасту, но и туалетную бумагу). Довольно быстро сумела затопить плиту, нашла большой эмалированный ковш и сварила в нём кофе. Половина кофе сбежала, плита стала грязной, и, пока напиток остывал в эмалированной же кружке, Лиза пыталась привести плиту в порядок, оттирая её скомканными газетами. Мусорное ведро наполнилось наполовину, когда результат её более или менее удовлетворил.

Кофе ждал её слишком долго и был еле-еле тёплым. Багет подчерствел, масло начало расползаться. Фон Мореншильд вспомнила, что продукты надо бы складывать в холодное место, раз холодильника нет. Тщательно обнюхала ветчину, потом поискала нож. Увы, в Рабенмюле она была чуть ли не единственной, у кого ножа не было. Багет приходилось мазать о масло, ветчину – откусывать. К концу завтрака щёки и подбородок дочери славного дворянского рода лоснились от жира. Девушка с трудом отмыла их холодной водой с мылом.

Холоднее полок в чулане ничего не нашлось. Лиза разложила еду из пакетов. Было жалко осознавать, что не меньше половины, скорее всего, испортится. В этот момент дверной колокольчик затрезвонил так, словно в него вселился полтергейст.

Лиза засуетилась, наскоро переодела майку, причесалась и выскочила на крыльцо, чуть не столкнув рослую девушку с вьющимися волосами и в спортивном костюме.

– Здро-о-овствуйте, – протянула незнакомка. – Мне хозяйка нужна.

Фон Мореншильд помолчала, шокированная таким откровенным признанием. Потом сообразила, что девушка вовсе не ищет, кому бы стать рабыней.

– Я хозяйка. Доброго утра.

– Здро-о-овствуйте, – повторила незнакомка. – Меня князь прислал. Сказал, горничной у вас нет. Я бы но-о-онялась.

Искушение закричать: «Беру!» было невероятным.

– Простите, но я пока не собираюсь нанимать прислугу.

Девушка озадачилась.

– А как же вы жить-то будете?

– Живут же как-то люди без прислуги.

– Так то – люди!

– А я кто?!

– Барыня ведь.

Девушки постояли, обе переживая столкновение с чужим мировоззрением.

– Простите, и моя благодарность князю. Прислуга мне не нужна. Я намерена вести дом сама.

– Извинения просим, – хмуро сказала незнакомка и принялась спускаться по ступенькам.

– Подождите… Скажите, пожалуйста, а у вас с собой ведь есть нож?

– Ну да.

– Вы не могли бы его мне одолжить до завтра? А то я без ножа даже бутерброда нарезать не могу. Я потом куплю себе.

Девушка неуверенно поглядела на «барыню».

– А я как же буду без ножа весь день ходить?

– Тоже одолжите у кого-то, если понадобится.

У девушки стало отчаянное лицо.

– Ладно, неважно, – быстро сказала фон Мореншильд. – Доброго утра, ещё раз.

– Извинения просим, – повторила девушка и широкими шагами пошла вон со двора.

Лиза села на крыльцо, сняла очки, уткнулась носом в колени и заплакала. Очень тихо, чтобы на звук точно никто не пришёл. Потом нашарила очки, встала, длинно шмыгнула носом и пошла обратно в кухню.

Там она села за тетрадь и принялась работать, полная решимости сдать к декабрю в какое-нибудь дрезденское издательство книгу, которая сделает её не только известной, но и богатой. Все окна в доме были открыты нараспашку: дом проветривался. На подоконниках гостиной были развешаны предметы немудрёного лизиного гардероба: девушка рассудила, что если не может пока постирать одежду, то стоит хотя бы освежить её. Иначе, пожалуй, кредиты в местных лавках и кафе станут недоступны ей немного слишком быстро.

В телефоне были открыты сайты, посвящённые истории Лужицких гор.

Фон Мореншильд так увлеклась работой, что мужчину, вошедшего во двор, заметила только когда он, с любопытством поглядывая на окно кухни, взялся за верёвку дверного колокольчика и пошевелил ею.

Продолжая глядеть в телефон, Лиза, будто сомнамбула, направилась ко входной двери. Открыла и уставилась на мужчину так, словно увидела привидение и её к полу пригвоздило.

– Доброго дня, майне даме, – сказал очередной гость, крепко сбитый лужичанин с хмурым лицом. – Городские службы, проверка электропроводки.

Он протянул девушке бумаги, но та даже не сделала попытки заглянуть в них. Пятясь в полутьму коридора, она пробормотала:

– Да… Да… Доброго утра… Проверяйте, конечно… Мне надо тут быстро…

Лиза взбежала по лестнице так, словно каким-то чудом скатилась наверх, а не вниз, и исчезла на верхнем этаже. Электрик постоял немного, глядя на собственные бумаги, затем прошёл в ближайшее помещение: в кухню.

Лиза заперлась в туалете, села на пол и прислушалась. За ней никто не бежал. Но не подкрадывался ли, она сказать не могла. Дверь, как и все в доме, выглядела надёжной. Подумав, девушка легла калачиком и приникла ухом к полу. Определённо, в доме раздавались шаги. Но, кажется, на другом конце.

Электрик положил бумаги на стол, придавив, чтобы не разлетелись, ножом, огляделся. Открыл чемоданчик, вынул фонарик, отвёртку, какие-то маленькие предметы. Пощёлкал выключателем – свет включался и выключался исправно. С сомнением поглядел на ковш, в котором застыла кофейная гуща, и на потёки на плите, отсоединил коробку выключателя света и стал что-то устанавливать под ней. Очень быстро вернул выключатель в начальный вид и прошёл в чулан, не только служивший кладовкой, но и прячущий, как во многих местных домах, электросчётчик. Повозился и с электросчётчиком. Оглядел припасы на полках, задумчиво принюхался к сосискам.

Лиза, повторяя шёпотом цифры номера, только что найденного ею в интернете, пыталась набрать их на экранной клавиатуре. Дрожащие пальцы постоянно тыкались мимо нужных кнопок. Наконец, ей удалось набрать номер как надо и нажать на кнопку звонка. Она быстро подняла телефон к уху и практически сразу услышала женский голос:

– Диспетчерская полиции Рабенмюле, слушаю вас.

Электрик осмотрел ванную первого этажа. Прикрыл дверь на шпингалет и воспользовался унитазом. Сполоснул руки, не нашёл, чем вытереть, потёр о куртку. Лиза слышала, как дважды зашумело в трубах.

– Ко мне в дом проник мужчина, – пытаясь говорить и тихо, и членораздельно, сказала она в телефон. – Приезжайте скорее.

– Он что-то делает? Трогает вещи, угрожает вам? Вы его знаете?

– Не знаю, он сказал, что электрик. Вещи трогает! А я в туалете заперлась.

– Он не похож на вашего обычного электрика?

– Я не знаю! У него есть нож!

– Ну, и вы себе купите нож, барышня, – со смешком посоветовала дежурная. – Или подождите, пока родители подарят.

– Я не могу купить нож, сидя в туалете! – тонким голоском вскрикнула Лиза и поняла, что почти в истерике. – Можно мне другого диспетчера, я не могу найти с вами взаимопонимания.

– Другого диспетчера? – переспросили в телефоне. – Вы не местная?

Лампу в гостиной электрик тоже включил и выключил и принялся опять возиться с выключателем.

Лиза зарыдала.

– Спокойно, госпожа фон Мореншильд, направляю к вам офицера. С вот таким пистолетом! Ближайший пост в четырёх домах от вас, он будет очень быстро, – душевным женским голосом сказал телефон. На этом звонок закончился. Лиза поглядела на экран: телефон разрядился. Да, последний раз она заряжала его в больнице. Девушка посмотрела на маленькое окошко над унитазом, на самом верху. Нет, пожалуй, не пролезть. Она опять свернулась на полу и стала слушать звуки, которые пол приносил.

Очень скоро она услышала шаги на лестнице.

***

Князь играл с наследным принцем Пруссии в кости на террасе дома на Вогинберг. Летнее полдневное солнце приятно рассеивали листья растущих в саду буков – это дерево вызывало у господина Крабата смутную нежную тоску по тем временам, когда, гуляя отроком по лесу, он видел кругом не только бесконечные хмурые ели. В теперешнем лесу бук было встретить непросто. Повырубили.

Иоганн Крабат фон Сахсен одет был по-домашнему, в шорты, футболку и теннисные туфли. Короткая стрижка, ладная, гибкая фигура – всё делало его похожим на деда, короля Прусского. Князь ничего не мог с собой поделать, когда замечал сходство сына и бывшего тестя: он тихо, мучительно ревновал.

– Йоцо, а ты помнишь, как в шесть лет нарисовал книжку о рыцаре? Картинка, и под каждой картинкой подпись. И эпиграф написал…

– «Папа, это тебе», – рассеянно процитировал принц, глядя то на выпавшие кости, то в лист с записью комбинаций.

– Я его нашёл случайно. Ты очень мило рисовал, и история занятная. Для шестилетнего.

Иоганн сделал пометку, и князь сгрёб кости в свои широкие крестьянские ладони, давно уже ставшие мягкими и белыми. Бросил почти сразу, уставился на расклад в задумчивости.

В этот момент на террасу вошёл секретарь:

– Ваше Высочество, простите, Ваше Королевское Высочество, Его Высочество велел сразу докладывать… Операция с электриком.

– Что-то пошло не так? – нервно отозвался князь.

– Немного…

***

Когда шаги мужчины приблизились к двери в туалет, Лиза забилась под раковину. Суетливо сняла и спрятала очки за унитаз. Бог весть, почему, но сломать их сейчас она боялась почти так же, как умереть.

За дверь дёрнули, сильно. Делать вид, что тебя нет, было абсолютно бессмысленно. Лиза дала волю ужасу и завизжала.

Электрик обомлел, потом решительно бросился на дверь и с оглушительным треском выломал её.

Вошедший было в дом полицейский побежал наверх, выхватывая пистолет.

Лиза сидела, скорчившись, со свесившимися безвольно рукам и головой, с окровавленным от щепок сломанной двери лицом, в обмороке.

***

– В больнице? – дуэтом переспросили оба Крабата.

– Да. А наш агент был арестован. Уже отпущен. Он случайно оглушил объект дверью от туалета…

– Рапорт он написал? – деловито спросил князь. Секретарь молча протянул распечатку. Иоганн подошёл к отцу и, перегнувшись через плечо, тоже стал читать.

– Лиза Дре?!

Князь угукнул.

– Нервическая девица. Знаешь, как я её нашёл в лесу? Она села под какой-то камешек и принялась рыдать.

– Ты бы осторожнее, ты так чуть на тёте…

– Йоцо!

Мальчик моментально узнал интонацию и замолчал, позволив себе только хмыкнуть.

– И что, сильно оглушил? Медицинское заключение готово?

Секретарь с поклоном подал ещё одну распечатку. Из неё следовало, что главный урон, полученный госпожой фон Мореншильд, подданной Австро-Славяно-Унгрии, заключался в обильных царапинах лица и рук и немедленно извлечённых врачами занозах. Жалоба одна: без очков ничего не видит. Держать будут до утра, в целях установления наличия сотрясения мозга.

Как раз операцию закончим.

– Кому-нибудь пыталась позвонить?

– Без телефона доставлена, опись вещей при поступлении в клинику позвольте…

Очередная распечатка оказалась в руках князя. Господин Крабат взглянул на раскрытую папку, оставшуюся у секретаря:

– А там что?

– Протокол задержания, отчёт полицейского, протокол осмотра места событий, приказ службы безопасности об освобождении агента из-под стражи и кое-какие прочие относящиеся к делу бумаги.

Князь молча забрал всю папку. Секретарь ещё раз поклонился и повернулся уйти, но принц остановил его:

– Любезный, закажите доставку цветов госпоже Дре в палату. Без визитки, с пожеланием скорейшего выздоровления.

– Ты разве любишь поэзию? – удивился вампир. Мальчик пожал плечами:

– Она же разная бывает. Какую-то люблю… Потом, Дре в моде. Я на её канал подписан.

– Мне кажется, если ты пошлёшь человека закрыть окна в доме, она оценит больше, – заметил князь, изучая протоколы. – Вечером обещали дождь. Впрочем, это может сделать и полицейский. Я сам отдам распоряжение.

***

В общем-то, вовсе не деньгами он привлёк Фредерику фон Сахсен. Видела она мужчин с деньгами и до Ганса Кукса. И неземной красотой он не блистал, хотя и уродом далеко не был. Манеры? Смешно. Но заботиться о женщине, как никто другой, господин Крабат – тогда ещё, конечно, ювелирный магнат Кукс – умел. Там, где другой засыпал бы цветами, он вовремя подавал руку, носовой платок, тёплую шаль… и походя купленный маленький, скромный букетик фиалок. Потому что только он умел заметить, что прямо сейчас от сильного запаха лилий у женщины разболится голова.

Двенадцать лет брака, и за эти двенадцать лет Фредерика ни в чём не знала нужды. Ни в свободе, ни в заботе – того и другого столько и тогда, как ей хотелось. Разве что в два года войны жилось ей не так же, как обычно – но и тогда она не знала голода, холода и неудобной одежды. Ганс Кукс обо всём успевал позаботиться – и это возглавляя, собирая по отряду единое партизанское движение.