Полное собрание сочинений. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

II.

Теперь нам предстоит определить, какая часть работы над «Анной Карениной» и в каком направлении была Толстым проделана за время от рассмотренных уже выше первых черновых набросков к роману до ликвидации его печатания отдельным изданием в типографии Каткова. В определении объема и характера текста, написанного в этот период Толстым, в виду трудности хронологического приурочения отдельных этапов его работы (об этом см. в Описании рукописей и корректур, относящихся к «Анне Карениной»), нам прежде всего придется исходить из материала сохранившихся корректур предполагавшегося в 1874 г. издания романа отдельной книгой, непосредственно восходящих к тексту первой части наборной рукописи (№ 103). Эта первая часть наборной рукописи была уже готова к началу марта 1874 г., когда Толстой повез ее в Москву для сдачи в типографию Каткова. Сверстанные первые пять листов текста романа и корректурные гранки того же текста (см. Описание рукописей и корректур, №№ 11З и 114, и, в частности, описание сборника Ленинградской публичной библиотеки, стр. 670 и 675), по заключающемуся в них материалу, соответствуют тексту глав I—XXXI первой части романа применительно к его окончательной редакции, т. е. кончая эпизодом встречи Карениным Анны на вокзале по возвращении ее в Петербург.

Существенные отличия дожурнального корректурного текста от текста, напечатанного позднее в «Русском вестнике», и от текста отдельного издания романа 1878 г. (об обоих последних текстах см. ниже) будут указаны позже. Здесь же укажем на то, что в корректурных материалах первой части дожурнального текста, так же как и в тексте первой части наборной рукописи, характеры главных персонажей, в том числе Анны и ее мужа Каренина, а также развитие сюжета и отдельных ситуаций в основном и самом главном уже совпадают с тем, что имеется в журнальном и в окончательном текстах. Поэтому есть все основания утверждать, что в тех случаях, когда мы по рукописям наблюдаем значительное отличие от указанного корректурного материала в изображении характеров персонажей, выведенных в первой части, в развитии сюжета и ситуаций, во взаимоотношении отдельных персонажей, – эти рукописи относятся ко времени, предшествующему первой попытке печатания романа, следовательно и ко времени, предшествующему окончанию работы над первой частью наборной рукописи, другими словами – они датируются временем до начала марта 1874 г.

Способ работы Толстого над романом и процесс его писания были таковы, что точное определение основных стадий этой работы и последовательности в писании отдельных ее частей крайне затруднительно: не только копии черновиков, но и самые черновики часто через большой промежуток времени радикально переделывались, так что один слой помещался над другим, и размежевание этих слоев не всегда может быть сделано с абсолютной точностью; нередко в ранее написанный текст делались позднейшие вставки или из него изымались отдельные части. Некоторой опорой в различении текстов позднейших от более ранних дает смена фамилий и имен. Так, в ранних текстах вместо фамилии «Вронский» мы встречаем фамилию «Гагин», но затем фамилия «Вронский» чередуется большей частью с фамилией «Удашев», одна другую сменяя сплошь и рядом не только в соседних по времени текстах, но даже в одном и том же тексте. В самых поздних текстах фамилия «Левин» является установившейся, но в ранних она чередуется с фамилиями «Ордынцев», «Ленин». Кроме того, оба персонажа изредка фигурируют и под другими фамилиями. Муж Долли в ранних рукописях обычно именуется Алабиным, в позднейших – Облонским, но имя его в ранних редакциях – то Степан (Стива), то Михаил (Мишута, Мишенька, Мишука). Такая же, не всегда хронологически выдержанная, смена фамилий и имен наблюдается и в отношении других персонажей «Анны Карениной». Характерной особенностью текстов ранних рукописей романа является присутствие в нем сестры Каренина, которая зовется то Мари, то Кити, – персонажа, позднее замененного графиней Лидией Ивановной (последняя вместо сестры Каренина фигурирует уже в наборной рукописи). По первоначальному замыслу Каренин дает Анне развод, и Вронский женится на ней. Отсюда и заглавие романа в варианте № 8 (рук. № 17) – «Два брака» вместо первоначального «Анна Каренина», в следующей же рукописи восстановленного, и заглавие «Две четы» в варианте № 66 (рук. № 38), однако относящееся, видимо, только к первоначальной третьей части романа. Но эта ситуация была отброшена Толстым, очевидно, лишь незадолго до полного завершения им работы над романом.

Пристальное знакомство с рукописями романа дает основание думать, что с самого начала он писался не в строгой последовательности составлявших его эпизодов. Вероятно, работа над некоторыми из них сознательно откладывалась на известное время, с тем чтобы вернуться к ним позднее. Об этом свидетельствуют и слова Н. H. Страхова в письме к Толстому от 23 июля 1874 г. о том, что „многие части и не написаны, но уже Анна «убивает себя»“.^[1878]

В ряде случаев более точные данные для определения хронологических моментов в работе над романом получаются не столько в результате группировки указанных выше внешних, так сказать, признаков, сколько в результате учета эволюции образов Анны и ее мужа – Каренина. В самой общей форме эта эволюция по мере развития творческого процесса сказывалась в том, что Анна постепенна Толстым морально повышалась, а Каренин – снижался. В известной мере такое снижение характерно и для образа Вронского (Гагина, Удашева).

Уже в выше пересказанном тексте варианта № 3 (рукопись № 4), как указывалось, Каренин изображен с явным авторским сочувствием, в противоположность с тем как изображена его жена. Несчастье Каренина – его семейная драма – является следствием не столько внутреннего несоответствия друг другу супругов, сколько несоответствия физического: он слишком неказист, внешне невзрачен, чтобы привязать к себе молодую, полную неизрасходованных жизненных сил женщину, инстинктивно тянущуюся к яркому и большому чувству. В нем совершенно отсутствует то специфически мужское начало, которое так определенно сказывается в его сопернике. В то же время у него нет тех отталкивающих душевных качеств, которыми он наделяется Толстым по мере развития работы над романом и которые в основном предопределили собой разрыв между Анной и мужем в последующих стадиях писания романа. Что же касается Анны (Татьяны Ставрович), то ее нравственный облик сам по себе, как он выступает в этом раннем варианте, не очень привлекателен: слишком сильна в ней эгоистическая жажда личного счастья; она заставляет ее совершенно безучастно относиться к страданиям мужа, беззастенчиво лгать и притворяться перед ним. В ее поведении проявляется экстравагантность, известная развязность тона и бравурность, очень мало согласующаяся с тем образом Анны, какой установится в окончательном тексте романа.

В таком освещении предстают перед нами образы Каренина и Анны и в хронологически ближайших черновиках. В варианте № 36 (рук. № 16) Толстой еще колеблется в характеристике внешних и внутренних качеств Каренина. Сначала об Алексее Александровиче, встречающем жену в Петербурге на вокзале, сказано так: «Высокая, полная фигура его с шляпой, прямо надвинутой на широкий умный лоб, и круглое, румяное, бритое лицо с остановившейся на нем невеселой, но спокойной улыбкой, и так обращало на него внимание, но не наружностью». Затем, зачеркнув эти строки, Толстой написал вместо них новые, также зачеркнутые: «Небольшая, слабая фигура его в круглой шляпе с большими полями и бритое всё лицо в очках и с доброй, безвыразительной улыбкой не имело ничего привлекательного». Наконец, Каренин изображается глазами Вронского: «Да, он умен, – думал он, глядя на его высокий лоб с горбинами над бровями, – и твердый, сильный человек, это видно по выдающемуся подбородку, с характером, несмотря на физическую слабость. Глаза его маленькие не видят из-под очков, когда не хотят, но он должен быть и тонкий, наблюдательный человек, когда он хочет, он добрый даже, но он непривлекательный человек, и она не может любить и не любит его». В варианте № 37 (рук. № 19) Каренин – слабый, робкий человек, растерявшийся под тяжестью сознания, что жена его увлечена Вронским (Гагиным), «красивым, умным и хорошим юношей». Он ищет нравственной поддержки у преданной ему сестры Мари, смолоду религиозной и добродетельной, но с тех пор, как она «отсикнулась» и стала напоминать перестоявшуюся простоквашу, – с головой ушедшей в салонные религиозные распри, в которых она принимала энергичное участие, думая, что ломает, хотя и тщетно, копья за правду. Слова Каренина, обращенные к Анне после возвращения ее с раута, где она встретилась с Вронским (Гагиным), здесь произносятся в тоне взволнованной мольбы человека, пришедшего в отчаяние от предчувствия, что нити, связывающие его с женой, порываются, тогда как в окончательной редакции Каренин произносит методически обдуманную речь, внешне спокойную, солидно-сдержанную и звучащую по-книжному. В отдельных зачеркнутых словах и строках этого варианта взволнованность Каренина и умоляющий тон его обращений к Анне подчеркнуты еще сильнее. Сам он теперь пытается проверить себя в своих отношениях к жене и сознает свое часто повторявшееся чувство «недостаточности» к ней, вспоминает, что «часто она как будто чего-то требовала от него такого, чего он не мог ей дать».

В образе Анны, как он рисуется в этом варианте, еще много таких принижающих ее черт, которые впоследствии Толстым были устранены. Хозяйка гостиной, в которой появляется Анна, обращает внимание на то, что Анна берет в рот жемчуг – «жест очень дурного вкуса». Алексей Александрович с ужасом убеждается в том, что душой Анны после возвращения ее из Москвы овладел дьявол (этим словом кстати озаглавлена первая глава раннего черновика второй части романа, см. вариант № 35, рук. № 18), что она становилась «мелочна, поверхностна, насмешлива, логична, холодна и ужасна для Алексея Александровича». На ее внутреннем облике лежит печать не то инфернальной женщины, не то светской львицы. Расставаясь с Вронским (Гагиным) после раута, в ответ на его признания в любви, она упрекает его за его настойчивость и говорит: «Я один раз сказала это… и то неправду. Поэтому я не скажу этого в другой раз» и далее, по первоначальному варианту, неожиданно бравурно продолжает: «потому что незачем говорить: я люблю тебя. Завтра в 4 часа». Но затем этот вариант зачеркивается и вместо него написана фраза, сохраняющая в себе всё же оттенок бравурности: «Я не скажу, но когда скажу… – и она взглянула ему в лицо. – До свиданья, Алексей Кириллыч». Думая об Анне, Каренин вспоминает, что все шесть лет замужества она была, «простою и довольно поверхностною натурою», вспыльчивой, неровной, причинявшей ему несправедливые досады. Сестра Каренина Мари считает Анну «мелкою и terre à terre». Наконец, холодное, насмешливое презрение и отвращение Анны к мужу во время их разговора перед сном подчеркивается здесь сильнее, чем в окончательной редакции.

В варианте № 38 (рук. № 22) Толстой заставляет Анну говорить слова, совершенно не вяжущиеся с ее обликом, как он предстает нам в окончательном тексте романа. В ответ на замечание одной дамы, сделанное всё на том же рауте, – «Нет, я думаю без шуток, что для того, чтобы узнать любовь, надо ошибиться», Анна со смехом подает такую реплику: «Вот именно, надо ошибиться и поправиться» и далее говорит о том, что ошибку надо поправить, даже если она произошла в браке и что никогда не поздно раскаяться. Услышав это, Вронский в зачеркнутой строке варианта «мрачно» думает об Анне: «Неужели это бездушная кокетка и только». В дальнейшем, как и в окончательной редакции, эта реплика вложена в уста Бетси Тверской, что, разумеется, психологически правдоподобнее, принимая во внимание то, как образ Анны окончательно определится в романе.

В варианте № 33 (та же рукопись), в зачеркнутых его строках, говорится о том, что Бетси, навестив Анну после ее возвращения из Москвы, рассказала ей «кучу новостей светских, браков, ухаживаний». И к этому добавлено: «В этих рассказах и разговорах Анна уже совершенно нашла себя. Особенно новость, что N выходит за Б живо заняла ее». Мало вяжется также с обликом Анны, как мы ее знаем по окончательной редакции романа, страсть ее к волнующим и возбуждающим зрелищам, о чем идет речь в варианте № 47 (рук. № 29). Там она говорит: «Если бы я была римлянка, я бы не пропускала ни одного цирка» и ниже, в ответ на замечание мужа, что любовь к подобным зрелищам есть «вернейший признак низкого развития», она отзывается: «Во мне есть этот признак». В окончательной редакции первую фразу произносит какая-то «другая дама», а вторая фраза вообще никем не произносится.

В нескольких вариантах, извлеченных из рукописей, хронологически предшествующих первой попытке печатания романа, подчеркивается еще религиозное ханжество Анны. Так, в варианте № 19 (рук. № 13) к похвалам Анне со стороны Степана Аркадьича, приехавшего встречать сестру на вокзале, Вронский относится недоверчиво, потому что терпеть не может тот фальшивый петербургский кружок, называемый им шуточно «утонченно-хомяковско-православно-женско-придворно-славянофильски-добродетельно-изломанным», главным украшением которого, по его словам, была Анна. В варианте № 22 (рук. № 17) зачеркнуты строки, в которых это мнение Вронского об Анне находит себе частичное подтверждение. Чувствуя себя бессильным помочь брату в его семейной размолвке, она говорит ему: «Один Тот, Кто знает наши сердца, может помочь нам», и далее говорится: «Облонский замолчал. Он знал этот выспренный, несколько приторный, восторженной тон религиозности в сестре и никогда не умел продолжать разговор в этом тоне. Но он знал тоже, что под этой напыщенной религиозностью в сестре его жило золотое сердце». В варианте № 23 (та же рукопись) Долли очень доброжелательно думает об Анне, от которой она видела по отношению к себе только ласку и дружбу, «правда, – добавлено к этому, – несколько приторную, с аффектацией какого-то умиления». И всё же Долли с ужасом и с отвращением представляет себе «те религиозные утешения и увещания прощения христианского, которые она будет слышать от золовки». Отзвуки этой характеристики Анны как приторно благочестивой женщины, с долей восторженной аффектации, мы встречаем еще и в наборной рукописи. Там графиня Нордстон высказывает удивление способности Анны «не только подделываться, но совершенно сливаться с тем кругом, в котором она живет». Круг этот опять характеризуется Вронским, до встречи его с Анной в Москве, на вечере у Щербацких, как «добродетельно-сладкий, хомяковско-православно-дамско-придворный». На замечание Кити, что Анна «необыкновенно религиозна, добра», Вронский отвечает, что эта религиозность и добро «принадлежность grande dame этого самого круга».

В последующем развитии сюжета романа, в ранней стадии его писания, в образах Каренина и отчасти Анны удерживаются в основном некоторые из отмеченных уже черт характера. В варианте № 66 (рук. № 38) Алексей Александрович внешне безропотно подчиняется создавшемуся положению, после того как жена сообщила ему о своих отношениях к Вронскому (Гагину). Он покидает на всё лето Петербург, устроив себе поездку для ревизии по губерниям. В конце дачного сезона, по возвращении его в Петербург, не он требует переезда жены с дачи на городскую квартиру, а она безапелляционно предлагает мужу распорядиться квартирой к ее приезду. Они живут вместе, но обособленно друг от друга, лишь при посторонних соблюдая видимость близких отношений. Вронский (Гагин) часто обедает в доме Карениных и все вечера, до поздней ночи, проводит в обществе Анны (здесь – Настасьи Аркадьевны). Она, казалось, одна «не чувствовала всего ужаса этого положения, никогда не тяготилась или не жаловалась и, казалось, не видела необходимости предпринять что-нибудь». Вариант № 68 (та же рукопись) изображает эпизод встречи Каренина с Вронским (Гагиным) у подъезда дома Карениных. И без того жалкая фигура стучащего калошами Алексея Александровича, худая, сгорбленная, с бледным, пухлым лицом, становится еще жалче, когда он при встрече с любовником жены насильно улыбается и в замешательстве, подняв руку к шляпе, роняет перчатку. Эта встреча сильно расстраивает Вронского, вызывает в нем чувство душевной боли и сознание своего бессилия, потому что ему нельзя требовать удовлетворения у Каренина и поставить под выстрелы человека «с этими глазами». В варианте № 69 (та же рукопись) Вронский (Гагин) в разговоре с Анной высказывает свое участливое отношение к страданиям Алексея Александровича, тогда как Анна «со злобной усмешкой» говорит о том, что муж ее «доволен» всем происшедшим.

Та же различная оценка Каренина со стороны Анны и Вронского имеется и в варианте № 45 (рук. № 29). Когда Анна говорит, что муж ее ничего не знает и не понимает дальше своего министерства, что разлука с женой ему нежелательна только потому, что это может испортить его карьеру, Вронский думает: «Ах, если бы это было так, но он, муж, понимает многое, и он любит и ее и сына, и она себя обманывает и заглушает свое раскаяние, говоря это».

По первоначальному замыслу Каренин вскоре после открывшейся измены жены уезжает в Москву, не будучи в состоянии продолжать жить с ней в одном доме и намереваясь вернуться в Петербург и поселиться отдельно – по одному варианту (№ 95, рук. № 39) – лишь начав дело о разводе и огласив всю историю, по другому (№ 96, рук. № 40) – после родов жены. Перед отъездом он пишет два письма – одно жене, другое Вронскому (Гагину) одинакового содержания, смиренно прося прекратить свидания обоих в его доме, ничем не угрожая и лишь предупреждая, что, в случае неисполнения его просьбы, он обратится к суду церкви, а если просьба его будет исполнена, бог наградит обоих. Но встретив после этого Вронского (Гагина) на своем крыльце и уверившись таким образом, что предостережение его оставлено без внимания, он решает начать дело о разводе, но не в Петербурге, где его все знали, а в Москве, куда он и отправляется. Там, прежде чем встретиться с адвокатом, он обращается к своему духовнику (варианты №№ 96 и 97, рук. № 40), советы которого однако его не успокаивают.

В период первоначальной работы над романом о пребывании Каренина в Москве рассказывается в варианте № 98 (рук. №41), в дальнейшем ходе работы никак не использованном. Здесь всё, что говорится не только о Каренине, но и об Облонских (Алабиных) и гостях на обеде у них и о разговорах во время обеда, не имеет ничего сходного с тем, что читается в окончательной редакции. Алексей Александрович, по приезде в Москву, отправляется в бедную квартиру Облонского (Алабина) во дворе пустынного переулка на Пресне. По дороге встреча с каждой нарядной молодой женщиной и особенно с мужчиной, чьим-нибудь мужем, или знакомым – доставляют ему страдание; радостные лица, попадающиеся ему по пути, заставляют его предаваться мрачным мыслям о тщете жизни.

Придя в дом Алабиных, Каренин застает Дарью Александровну зa уроком латыни с сыном. Вопрос Долли об Анне заставляет Алексея Александровича испытать глубокое волнение. Общение с несчастной Долли, неудовлетворенной жизнью с мужем и нравственно прекрасной в своей роли поглощенной семейными заботами матери, вызывает в Каренине мысли о его собственной судьбе – покинутого мужа, у которого разрушен семейный быт. Пользуясь тем, что застал ее одну, он делится с ней своими страданиями, сначала иносказательно, а затем прямо сообщая ей простыми, человеческими словами свою семейную драму. Ему было тридцать лет, а ей восемнадцать, когда они поженились. Через год у них родился сын. Затем прошло пять лет, и жена призналась ему, что она не любит его. В момент разговора с Долли Каренину, следовательно, тридцать шесть лет, а Анне – двадцать четыре, хотя в дальнейшем в том же варианте о Каренине говорится как о пожилом человеке. Долли старается убедить Каренина в том, что Анна не потеряна еще для него, но в душе Каренина вскипает – неожиданно для него – злоба против своей жены. Долли пытается его успокоить и предотвратить его семейную катастрофу: «Вы жалкий, вы добрый человек, – говорит она, – но вы неправы».

По просьбе Долли, Каренин остается обедать у Алабиных, хотя сначала решил было избежать этого. До обеда он проводит два часа с детьми, которые полюбили его. Основной темой беседы, ведущейся зa обедом, является неверность женщины в браке. Разговор происходит в связи с полемикой Дюма-сына с Жирарденом по вопросу о праве женщины на свободное распоряжение своим чувством в браке.^[1879] На первых порах этот разговор очень волнует и занимает Каренина, который надеется найти в нем разрешение мучающих его вопросов его личной судьбы, но, убедившись в том, что говорящие говорят не на основании собственного опыта, а чисто теоретически, он охладевает к теме разговора. Главными участниками завязавшегося спора являются племянник Алабина, «сосредоточенный, мудреный студент, окончивший курс», Юрьев, защищающий право замужней женщины на свободу распоряжения собой, и «молодой сельский житель», атлет, гимнаст, известный своими «хотя умными, но резкими суждениями обо всем» и защищающий точку зрения Дюма – что женщину, нарушившую брачный обет, надо убить. Фамилия его неустойчива: Равинов, Равский, Ровский. Этот персонаж представляет собой, несомненно, вариант Ордынцева-Левина. Тут же, на обеде у Алабиных, присутствует сестра Долли – «с прелестными волосами и шеей красавица Китти, или Катерина, та самая, которая… должна была когда-то вытти за Ордина (Зачеркнуто: «Гагина»)».^[1880] Ниоткуда из этого варианта не видно, чтобы Китти и Ровский когда-либо ранее встречались, тем более чтобы этой встрече предшествовало неудачное предложение, что имеет место в отношениях Левина (Ордынцева) и Кити, как эти отношения описаны еще в предшествующих черновых набросках. Судя по характеру изложения, в данном варианте Кити и Ровский впервые вводятся в сюжетную линию романа, и между ними устанавливается взаимная сердечная заинтересованность, очевидная и для Каренина, который в связи с этим задает себе вопрос о том, «кто из них будет несчастный», потому что с мыслью о браке у него теперь стало соединяться представление «о несчастии одного из супругов».

Таким образом весь эпизод посещения Карениным дома Облонских (Алабиных) в этом варианте, в согласии с первоначально задуманным Толстым обликом Алексея Александровича, написан так, что фигура Каренина продолжает оставаться всё той же жалкой, угнетенной его семейным горем и вызывающей сострадание. Тема спора о неверности жены, происходящего за обедом, еще сильнее подчеркивает душевную драму Алексея Александровича. Не находя выхода из создавшегося положения, он – по первоначальному плану варианта – решает послать своему сопернику вызов на дуэль, а по исправленному – энергично начать дело о разводе.

В следующей редакции (варианты №№ 100 и 101, рук. № 42) эпизод обеда у Облонских значительно приближен к тексту окончательной редакции, хотя далеко не во всем совпадает с ним. Среди гостей здесь уже присутствуют Кити и Левин в ситуации, какая в общем совпадает с ситуацией окончательной редакции, с той однако разницей, что Левин принимает участие в общем разговоре, тогда как в окончательной редакции сказано, что «все принимали участие в общем разговоре, кроме Кити и Левина». На обеде присутствует и Сергей Левин, родной брат Константина Левина, в дальнейшем – Кознышев, лишь единокровный брат Левина. Присутствуют также старый князь Щербацкий, Туровцын, Каренин (как и в окончательной редакции) и Юркин, в окончательной редакции фигурирующий под фамилией Песцова. Разговор зa обедом ведется, как и в окончательном тексте, на темы о классическом образовании (однако не схоже с тем, что читается в окончательной редакции), о польском и о женском вопросах. Но тогда как в окончательном тексте суждения по женскому вопросу не идут дальше спора о правах и обязанностях женщины, в варианте № 101 они значительно расширены и захватывают область супружеских отношений, т. е. ту самую, в которой особенно заинтересован участвующий в споре Каренин. Эта часть разговора происходит лишь в мужском кругу, после того как дамы вышли. Юркин отстаивает полную свободу женщины в распоряжении своим чувством и заявляет, что «измена женщины своему мужу есть только заявление своего равного мужчине права», что «женщина сходится с мужем и расходится, когда она хочет». Дети, по его мнению, не могут препятствовать женщине распоряжаться своей свободой, потому что они «составляют обязанность государства».

Каренин с грустью понимает, что он не только не найдет здесь разрешения занимающего его вопроса, но что говорящие даже не знают того, что его занимает. С мыслями, приходившими раньше в голову Каренину, перекликается лишь реплика Туровцына: «А я думаю, что если жена изменила, надо дать пощечину ему и убить его или чтоб он убил – вот и всё».

В самом начале свидания с адвокатом, ведшим дело о разводе, Каренин получает телеграмму от Анны, извещающей о своей смертельной болезни и умоляющей его приехать домой (вар. № 103, рук. № 43), и уезжает в Петербург. После родов жены он проявляет полное самоотвержение и заботливость не только о больной и детях, но даже об удобствах для любовника, который целые дни проводит в доме Карениных и иногда там ночует (вариант № 104, та же рукопись). Он соглашается на развод с Анной и собирается, уступив ей свою квартиру, переехать с сестрой, сыном и гувернанткой на другую, меньшую. Через месяц развод состоялся. Вронский (Удашев) уезжает в имение Анны, чтобы там венчаться, а Алексей Александрович «с воспоминанием всего перенесенного позора продолжал свою обычную служебную, общественную жизнь» (вар. № 106, рук. № 45). В варианте № 155 (рук. № 95) говорится о том, что, соглашаясь на развод перед тем, как Анна должна была родить второго ребенка от Вронского, Каренин сделал то, что от него требовали: он принял на себя «постыдные улики прелюбодеяния», Анна же и Вронский обвенчались в имении Вронского, где они до этого жили, и для них наступило наконец «давно желанное и дорого купленное счастье».

С явным авторским сочувствием обрисован Каренин и в варианте № 107 (рук. № 46), который, представляя собой по первоначальному замыслу четвертую, заключительную часть романа, написанную в значительной части конспективно, очевидно, относился к той, очень ранней, стадии работы над концом «Анны Карениной», о которой писал Страхов Толстому в письме к нему от 17 мая 1873 г. (см. выше, стр. 591).

По этому варианту Каренин живет вместе с сестрой Катериной Александровной и сыном на своей старой квартире, обстановка которой угнетает его, напоминая ему его былой счастливый, налаженный семейный быт. Ему трудно общаться с сыном, потому что не стало той живой атмосферы, какая была при матери, и отец знал, что и сын это понимает. Особенно это почувствовалось в день рождения сына, когда Каренин вошел к нему, полусонному, в комнату и он обдал его «тем милым сонным запахом и теплотой, которые бывают только у детей». (В этом варианте эпизод свидания Анны о сыном отсутствует, и некоторые детали этого эпизода приурочены к посещению сына, в день его рождения, отцом). Алексей Александрович остро чувствует унизительность своего положения человека, презираемого всеми, и ему «менее унизительно было бы валяться в грязи улицы своей седой и лысой головой, чем развозить эту голову, наклоняя ее по дворцам, министерствам, гостиным». Его соблазняют два выхода – монашество и пьянство, но из-за сына он борется и с тем и с другим искушением. Он мало переменился наружно, но внутренно стал другим человеком, из «сильного, определенного и доброго» стал «слабый и неясный и злой». В глазах света он был смешон и жалок. О нем говорили, что любовник в Летнем саду поручил ему жену, как самому близкому знакомому. Забвение он находит в однообразной работе по министерству, тем более что, несмотря на закрадывающиеся у него сомнения, он убежден в важности своего дела. Эта работа заполняет его время и вводит жизнь в определенные рамки, но его тянет к жене, «как бабочку к огню», и, узнав, что она с любовником приехала в Петербург, он, предвидя, что встреча будет мучительна и для нее и для него, всё же идет на Невский в надежде встретить ее и, встретив, испытывает сильное волнение. Несмотря на это, так как «беспокойство бабочки» после встречи лицом к лицу с Анной и Вронским (Удашевым) стало еще сильнее, он едет на вечер в дом, где надеется еще раз встретить ее и где он проходит «сквозь строй насмешек».

Вслед за этим еще более конспективно набросан конец романа. «Молодые» – Анна и Удашев – второй месяц живут в Петербурге. Свет не прощает Анне ее разрыва с Карениным и не открывает ей своих дверей. На каждом шагу она испытывает уколы своему самолюбию. В театре ее оскорбляет чета Карлович, не ответившая ей на ее поклон. По настоянию Анны супруги уезжают в Москву, куда переезжает и влюбленный в Анну друг Удашева (Вронского) Граббе – персонаж, который позднее выступает под фамилией Яшвина. В Москве Удашев много играет в карты, Анна принимает у себя людей не своего круга – тех, кого можно было бы назвать нигилистами: она «построила другую высоту либерализма, с которой бы презирать свое падение, и казалось хорошо». Но ее тяжело оскорбляет мать Удашева (Вронского), к которой она обратилась с просьбой помочь ей наладить отношения с обществом. Это особенно угнетающе подействовало на Анну, тем более, что Удашев в отношении к ней проявляет обидную жестокость. Прежде она думала о том, что выход из ее положения был бы в том, чтобы умер Алексей Александрович. Теперь же она думает: «Зачем ему, доброму, хорошему, умереть несчастному? Кому умереть? Да мне». Она оделась, поехала на железную дорогу и бросилась под поезд.

Затем приписано несколько строк, намечающих как бы эпилог романа. Ордынцевы (Левины) тогда жили в Москве, и Кити с радостью думала о том, чтобы устроить примирение света с Анной. Она ждала Удашева, когда Ордынцев (Левин) прибежал с сообщением о самоубийстве Анны. Вариант заканчивается словами: «Ужас, ребенок, потребность жизни и успокоение».

В переработке эпизода встречи Каренина с Анной и с Вронским на Невском (вариант № 132, рук. № 83) рассказывается о том, что Каренин делал, вернувшись после этой встречи домой. Сначала он долго ходил по комнате, жестикулируя, затем стал позировать у зеркала: хмурясь, он вызывал Вронского на дуэль и, делая жесты, убивал его; улыбаясь, он с любовью умолял жену не покидать его и соображал в то же время, какое влияние на нее могла иметь его умоляющая улыбка, и спрашивал себя в зеркале, очень ли он стар.