Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой

Мама растолкала Яшку уже в сумерках. Первым делом он выглянул в окно: скоро ли долгожданная остановка? Но за окном пока не было ничего, кроме редких далёких огоньков, мелькавших за чёрными размазанными силуэтами деревьев. Наскоро прожевав нескончаемую котлету и запив её холодным чаем, он выскочил в коридор. Хотелось кому-нибудь рассказать о своём сне, но в коридоре никого не было, кроме толстяка, угостившего вчера конфетой. Он одиноко стоял у окна и барабанил короткими волосатыми пальцами по поручню.

– Что, жидёнок, снова за конфетой пришёл? – оживился толстяк. – Хватит… На вашего брата не напасёшься! Вам дай палец, руку откусите! – он прыснул со смеху, и вместе с его рыхлым брюхом затряслись широкие парусиновые штанины.

Мальчик поскорее проскочил в тамбур, где папа по-прежнему курил свой «Беломор». Новая пачка, за которой он сходил в купе, когда сын спал, была уже на исходе.

– Ты так всё время и стоял здесь? – удивился Яшка.

– Нет, что ты! – покраснел папа, но было ясно, что это неправда. Видно, не хотел сидеть в купе, где сейчас на своих полках сладко похрапывали майор с женой. – Пора, сынок, собираться, через час приезжаем, а поезд стоит всего десять минут.

И тут Яшка обратил внимание на то, что папины глаза заплаканы. Таким жалким и беспомощным он не видел папу ни разу. Неужели всё это – противный майор?! Он нахмурился и сжал кулачки, словно вновь собирался драться с обидчиками из бараков, но папа ласково потрепал его по плечу и пробормотал:

– Пойдём, поможем матери собираться. Без нас, мужиков, она обязательно что-нибудь забудет, верно?

…Через полчаса они потихоньку, чтобы не потревожить спящих, вынесли свои вещи в тамбур и стали дожидаться проводника, который должен открыть дверь на станции. Перед выходом из купе мама заставила всех присесть на дорогу, и Яшка последний раз глянул на почти пустую банку с икрой, оставленную майором на столе. Удивительное дело, но никакой икры ему больше не хотелось!

В тамбуре было темней, чем в коридоре, и различать в сгустившемся за окном сумраке редкие деревушки и непонятные огоньки было гораздо удобней. Мальчик поплотнее запахнул курточку и посторонился, пропуская сердитого проводника, с которым за всю дорогу так и не перемолвился ни единым словом. Некоторое время он следил, как тот неспешно ковыряет ключом в замочной скважине, на ходу распахивает тяжёлую вагонную дверь и, свесившись в гудящую темноту, протирает поручни тряпкой.

В лицо ударил тёплый влажный воздух с терпким запахом молодой весенней зелени. Хотелось следом за проводником высунуться из вагона и посмотреть на мигающий впереди зелёный фонарь светофора, но папа крепко держал его за плечо.

На миг сладко защемило сердце от предчувствия неизвестности, которая ожидает впереди. Как только поезд остановится, и он выйдет из вагона, – а это будет с минуты на минуту, – неизвестность обрушится на него всей своей тяжестью, и нужно будет поначалу к ней приспосабливаться, осваиваться, заводить друзей и, конечно же, отстаивать своё мальчишечье право на существование в новом, ещё не обжитом мире. Это подразумевалось, но было совсем не страшно. Если потребуется, он и зубки кому надо покажет. Ничего, что мал ростом – недаром его дразнили сыном зэка…

Яшка глубоко вздохнул и в темноте нащупал шершавую папину ладонь.

– Ну, вот и приехали, – сказал папа, и голос его дрогнул. – Здесь мы теперь будем жить. Дай бог, чтобы всё хорошо было…

По пустому ночному перрону к их вагону неловко бежали старичок и старушка.

– Это же наши дедушка и бабушка, – прошептала мама, улыбаясь и почему-то вытирая слёзы. – Иди, Яша, первым. Мы за тобой…

3. Золотистые кудряшки

Потом в его воспоминаниях шёл некоторый провал. Видно, ничего запоминающегося за это время не происходило. Какие-то светлые и тёмные пятна – родители, дворовые мальчишки, отдельные разрозненные эпизоды, запомнившиеся ярко и, наверное, навсегда…

Вот, например, некоторые из таких воспоминаний.

В розовом детстве у Яшки были прелестные золотистые кудряшки, которые окружающим очень нравились. Всем хотелось почему их потрепать, хотя пальцы почти всегда застревали в них, и это было похоже на нечто среднее между нежным, но упорным тасканием за волосы и грубым раскачиванием из стороны в сторону бедной детской головушки на тонкой шейке. Ни то, ни другое ему, естественно, не нравилось.

Поэтому он жутко не любил, когда кто-то из взрослых приходил к ним в гости и первым делом говорил родителям набившие оскомину слова:

– Ах, какие прелестные волосы у вашего мальчугана!

Яшка прекрасно знал, чем всё закончится, и с рёвом убегал в другую комнату, так что родителям стоило больших усилий вытащить его оттуда и продемонстрировать гостям во всей красе.

В детском садике, куда он попал в самом скором времени после приезда, воспитатели тоже старались потрепать его по волосам. Им казалось, что таким образом они скорее установят контакт с ребёнком.

Хорошо, что его коллегам по горшку на это было наплевать. Им важнее было разобраться, можно ли новому пацану дать по шее и чем это будет чревато. Но Яшка их ни разу не разочаровал, потому что вёл себя в их понимании адекватно. Сдачи давал вполне по-пацански. Когда же количество соперников превосходило числом, то ревел низким противным басом. Однако на вопрос воспитательницы «Кто тебя обидел, деточка?» отвечал по-партизански «Не знаю!». С другой стороны, если удавалось всё-таки дать сдачи, мог рассчитывать на ответное джентльменское сокрытие свершившегося и будущего преступлений.

Короче говоря, всё у него было, как у всех. Разница состояла лишь в том, что родители, любуясь кудряшками, долго сына не стригли, а вот у остальных ребятишек на голове были уже стандартные мальчишечьи короткие ёжики, за которые не ухватишься, что предоставляло их обладателям несомненное преимущество в почти ежедневных гладиаторских боях.

Волосы вообще долгое время не давали Яшке покоя. Отдохновение души и бедной головушки наступало лишь тогда, когда его раз в пару месяцев водили в парикмахерскую на соседней улице и подстригали.

Легендарные парикмахерские стрижки «полубокс» и «канадка», различие между которыми он так никогда и не узнал, стали его самыми любимыми словами в то время. От них пахло свободой, мужеством и уверенностью, что в ближайшем бою сопернику не за что будет ухватиться, а значит, шансы на победу резко повысятся.

Самая большая Яшкина мечта при посещении парикмахерской была следующая: чтобы в конце стрижки его опрыскали каким-нибудь пахучим одеколоном. Выбор был небогатый, но ему всегда очень нравился «Тройной одеколон», чуть меньше – лосьон «Огуречный», которым часто пахло от нетрезвых мужчин на улице, однако вершиной парикмахерской парфюмерии он всегда считал одеколон «Шипр». Даже непонятное слово «Шипр» уже вызывало волнение в его крохотном сердечке. Он перекатывал это слово во рту как сладкий зелёный леденец, и ему казалось, что таким божественным ароматом может благоухать только очень уверенный в своих силах и удачливый человек. На худой конец, сгодится «Тройной одеколон» и, как крайний вариант, пролетарский лосьон «Огуречный», однако «Шипр» – это было нечто запредельное…

Уже потом Яшка узнал, что все эти ароматические жидкости весьма уважаемы пьющей половиной человечества, но тогда они были для него исключительно божественным нектаром, которым можно только пахнуть и восхищаться. Сегодня, когда он стал намного старше и перепробовал бесчисленное количество напитков более приятных и полезных для организма, чем дешёвые одеколоны, стало ясно, что восторгаться было особенно нечем, но это детское ощущение минутного счастья, когда именно от тебя разносится дивный парикмахерский аромат, осталось с ним навсегда.

Однако вернёмся к парикмахерской. Яшке в ней нравилось почти всё. От несвежей простынки, которой тебя туго обматывали за горло, предварительно встряхнув, чтобы выколотить из неё волосинки, оставшиеся от предыдущего клиента, до мягких и ловких рук парикмахера, парящих над глазами и пощёлкивающих в воздухе тонкими ножницами. Лёгкими, но настойчивыми толчками эти руки поворачивали в нужном направлении голову подстригаемого и смахивали с ресниц уже его собственные, только что срезанные волосинки.

Стрижка было поистине священнодействием. Или торжественным жертвоприношением золотистых Яшкиных кудряшек какому-то высшему парикмахерскому божеству.

Он сидел в кресле, боясь шелохнуться, и лишь разглядывал в зеркале, как руки парикмахера порхают в воздухе лёгкими белыми чайками. Мельком он поглядывал на флакончики и непонятные тюбики и коробочки, стоявшие перед зеркалом, и никогда их в его присутствии не открывали. В них было наверняка что-то не менее волшебное, чем во флаконах с уже знакомыми одеколонами.

Всё происходящее было наполнено таинственностью и каким-то скрытым смыслом, постичь который Яшке, дилетанту с улицы, было не суждено.

Но рано или поздно процесс стрижки заканчивался. Торжественная месса в исполнении парикмахера подходила к концу, и мальчика, всё ещё очарованного и завороженного, те же лёгкие руки извлекали из тугой простыни и мягко подталкивали встать и посмотреть на себя в зеркало со всех сторон.

– А одеколон? – начинал хныкать Яшка, если в конце стрижки его не опрыскивали.

Мама, настороженно следившая за стрижкой за его спиной, всегда отвечала:

– Маленький ещё. Детям одеколон не положен. Спроси у дяди парикмахера.

Он с надеждой глядел на парикмахера, и тот великодушно кивал головой:

– Если ребёнок просит, то нельзя ему отказывать. Не расстраивать же человека!

Его взор больше не горел вдохновением, потому что процесс творения был завершён, и парикмахер лишь лениво встряхивал простыню перед тем, как усадить в ещё не остывшее кресло следующего клиента, которого через минуту он так же туго запеленает и примется за свою божественную работу снова…

Все мы очень любим время от времени разглядывать свои старые детские фотографии. Есть среди них любимые, вызывающие ностальгическую слезу, а есть и такие, которые стараешься подальше спрятать и никому больше не показывать. Но самые популярные – это победное сидение на деревянном конике карусели или групповые портреты с молодыми папой и мамой, снятые в ателье на фоне намалёванного падающего водопада или сентиментального сельского пейзажа с коровками и лошадками на заднем плане. Спустя много лет такие фотографии всегда с гордостью демонстрируешь гостям на домашней вечеринке или своей девушке перед тем, как уложить её в постель.

Фотографии в виде новорождённого младенца, беспомощно лежащего на спине и удивлённо разглядывающего собственный вертикально вздымающийся свисток, демонстрируешь реже. Даже девушкам перед укладыванием в постель. Не потому что не хочешь раньше времени раскрывать свои секреты, просто… пускай останется хоть какая-то интрига.

Наиболее любимой Яшкиной фотографией был снимок из детского сада, на котором их среднюю группу сфотографировали почему-то среди лопухов и бурьяна у старого покосившегося забора. Яшка оказался самым мелким в группе, поэтому его поставили впереди всех.

Ему очень не хотелось изо дня в день ходить в садик, где его обижали как самого слабого. Яшка каждый раз горько ревел, когда за мамой захлопывалась дверь, и он оставался один на один с враждебным окружением. Первое время воспитательницы выдавали ему какую-то новую игрушку, лишь бы не рыдал, и чтобы отвлечь внимание. Эти несколько минут давались маме для того, чтобы она могла подальше удалиться от садика. Яшка крепко прижимал к груди новую игрушку, уже обречённо понимая, что спустя некоторое время её отнимут нахальные сверстники, и он снова окажется один на один со своим горьким одиночеством. Без мамы и без игрушки.

После утери игрушки Яшка долгое время стоял в позе лорда Байрона, печально глядящего на бушующее море, но играть с похитителями игрушки принципиально отказывался и мрачно садился где-то в уголке, чтобы рассуждать о людском коварстве и приоритете грубой физической силы над интеллектом. Таким образом, уже сызмальства наш герой был склонен к глубоким философским обобщениям, даже не подозревая о том, что у него есть такой именитый предшественник, как английский аристократ. Правда, это потом ни разу в жизни не пригодилось.

Ну, или почти ни разу.

И ещё одно вспоминалось из достославных детсадовских времён. А дело было так.

Притащив однажды поутру своего упирающегося и рыдающего отпрыска, мама привычно расшаркалась с воспитательницами, вытянула из них какую-то очередную игрушку для сына и поскорее исчезла за дверью. Некоторое время после её ухода на лицах воспитательниц висели стандартные улыбочки, потом они сменилась презрительными ухмылками, и наконец одна из них, недовольно глядя на мальчика, процедила сквозь зубы:

– Во, привела своё чудо! Барахтайся теперь с ним, вытирай ему сопли!

Общий смысл фразы дошёл до Яшки гораздо позднее, а пока он уловил лишь то, что он чудо. Таким словом никого из его сверстников при нём не называли.

Чудо так чудо, без долгих колебаний решил Яшка. Будем придерживаться этого имиджа и дальше. И он долго придерживался его, пока ему не разъяснили обратное…

Однако вернёмся к любимой фотографии. Яшка замер среди лопухов, чуть поодаль от остальных ребятишек, в длинных чёрных выцветших трусах, с сачком для ловли бабочек, в который, как назло, они почему-то никогда не попадались. На его устах застыла лёгкая байроновская улыбка. Одна из воспитательниц с удивлением косится в его сторону: «чудо» улыбнулось, видимо расценив фотографирование как замену новой игрушке…

С тех пор Яшка несколько подрос, в его жизни появилось много новых игрушек и фотографий, но ту старую, чёрно-белую детсадовскую он изредка вытаскивал из альбома и всё никак не мог ответить себе на сакраментальный вопрос: был ли лорд Байрон счастлив в детстве и носил ли такие же длинные чёрные трусы? А уж сачок для ловли бабочек у него наверняка был. И не один. Как же без сачка – ведь лорд же…

Но не всё было в той безоблачной детсадовской жизни таким скучным и тоскливым. В старшей детсадовской группе у него была невеста. Притом самая настоящая, как Яшка считал, и потому ни он, ни она не обижались, когда остальные детишки дразнили их «жених и невеста, тили-тили тесто». К сожалению, имя её уже не вспоминалось, как он ни напрягал память. А жалко…

В знак своей привязанности она подарила Яшке маленькое розовое пластмассовое колечко с блестящим камешком, а что он подарил в ответ, уже не помнил… Такие мы, мужчины, ветреные! И не беда, что это колечко было настолько маленьким, что налезало ему лишь на мизинец, зато под камешек был подложен кусочек фольги, отчего колечко искрилось на солнце и сияло всеми цветами радуги.

Это колечко стало для Яшки символом удачи и успеха, как ему в то время казалось. Притом не только успеха у представительниц противоположного пола, но и вообще успеха во всём.

На утренниках, где необходимо было декламировать со стульчика стихи про Ленина, он каждый раз зажимал амулет в ладошке, и от этого его голос звучал звонче и громче, а если какая-то строчка от волнения забывалась, то сразу же вспоминалась. Не иначе как благодаря колечку.

С ужасом он представлял, что произойдёт, если кольцо случайно потеряется, ведь на мизинец его надеть было нельзя – Яшку сразу же засмеяли бы завистливые коллеги, а носить амулет всё время в кармашке штанишек, сами понимаете, крайне ненадёжное дело.

И однажды колечко в самом деле куда-то запропастилось! После обнаружения пропажи, Яшка весь день ходил мрачнее тучи, искал его повсюду и не находил, словно кольцо как в воду кануло. Мама, узнав об этом, лишь пожала плечами и пообещала, что, так и быть, купит другое колечко взамен утерянного, но его это никак не устраивало. Другого колечка не могло быть по определению!..

Многие вещи из детства забылись с годами, а вот это воспоминание почему-то всё время стоит перед глазами. Даже сегодня, когда Яшке предстояло какое-то важное и ответственное дело, он невольно сжимал кулак и неожиданно каждый раз ощущал в нём то самое, уже несуществующее пластмассовое кольцо! До сих пор ему кажется, что стоит лишь разжать кулак, и сразу на ладони вспыхнет и засияет на солнце маленький гранёный кусочек стекла, под который подложена фольга. И удача всегда будет где-то рядом – а как может быть иначе?

4. Ягоды детства

Какой бы жизненный опыт с годами мы ни приобретали, наверное, самые яркие и незабываемые картинки дарит нам всё же детство, когда искренне веришь лишь в волшебное и хорошее, а всё плохое упрямо стараешься забыть, словно его не существовало. Цепкая детская память время от времени извлекает из каких-то своих потаённых недр такое, чему искренне удивляешься и даже не веришь, что такое могло с тобой происходить. И всё же это происходило.

Вот ещё некоторые из таких воспоминаний…

Наиболее запретное и оттого самое привлекательное место в Яшкином детском садике находилось на заднем дворе, куда детишки пробирались всеми правдами и неправдами. С точки зрения взрослых, ничего интересного там не было. Заросли лопухов и бурьяна, каких-то других одичавших растений, названий которых он так до сих пор и не узнал. Кроме того, там росли кусты смородины, которые кто-то давным-давно высадил, но так ни разу за ними не ухаживал. Как ни странно, но на заднем дворе всё росло и благоухало, постепенно превращая территорию в непроходимые джунгли, куда детей тянуло, едва они вырывались на улицу.

Стоило завязям будущих ягод налиться первой зелёной кислятиной, питомцы садика сразу обирали их и поскорее совали в рот, пока воспитатели не отобрали. Кроме смородины, на заднем дворе водились здоровые трескучие кузнечики, на которых можно было устраивать форменную охоту, и майские жуки, представлявшие уже меньший интерес в виду неповоротливости и лени. Были, конечно, и аккуратные блестящие божьи коровки, но их ловили в основном девочки, потом бабочки-капустницы и редкие, но хрупкие и желанные красавцы махаоны…

Здесь можно было играть в войну. Быть «немцами» никто не хотел, зато все хотели быть «русскими» или «партизанами». Для того чтобы «война» всё же состоялась, приходилось включать фантазию и представлять, что враги, которых необходимо истребить, скрываются в зарослях лопуха и бурьяна. Мальчишки вооружались тонкими прутиками или ветками, наломанными с близлежащих деревьев, и отчаянно рубили мясистые, разлетающиеся в пух и прах листья, потом боролись из последних сил с неподдающимся «саблям» бурьяном. Хотя чаще всего именно из-за своей неподатливости бурьян в качестве врага не годился. Как и смородина, на которой вырастало будущее ягодное угощение. Смородину бережливо не трогали.

Войну с лопухами воспитатели воспринимали более или менее спокойно, трудно было лишь после окончательной победы загонять ликующих победителей в помещение и разыскивать в потаённых уголках двора разведчиков и партизан, прячущихся среди оставшихся зелёных насаждений.

Сезон, когда начинала поспевать смородина, был для воспитательниц сущим наказанием. Мало того что ребятишек трудно было отогнать от кустов с неспелыми ягодами, так ещё приходилось разжимать крепко стиснутые кулачки, чтобы отнять уже сорванное и выбросить в мусорное ведро. Ведро потом тщательно охранялось, чтобы из него никто не похитил выброшенные ягоды. И хоть всем постоянно вдалбливали в головы, что нельзя ничего доставать из ведра и, более того, совать эту грязь в рот, тем не менее, сие действо было своеобразным актом героизма и неповиновения. И неосознанного протеста.

В качестве эксперимента ребятишки пробовали жевать даже божьих коровок, но они каждый раз оказывались безвкусными и к тому же щекотали нёбо и язык перед тем, как их разжуёшь.

Вкус неспелых ягод чёрной смородины Яшка помнил до сих пор. Всяких ягод и экзотических фруктов он перепробовал за свою последующую жизнь, но ничего вкуснее этих ягод детства так и не едал.

А божьи коровки, кажется, до сих пор щекочут нёбо – и отчего-то сразу выступают слезинки на глазах…

Раз уж пошёл разговор о таких вещах, то теперь ещё одно воспоминание о насекомых.

Давным-давным-давно, когда Яшка был совсем маленьким и не курил, на земле водились майские жуки и божьи коровки. Может, они где-то водятся и сейчас, но ни у кого из нас нет времени наклонятся и присаживаться в траву, чтобы очередной раз понаблюдать, как растут травинки, и как по ним ползают всевозможные букашки. Как пролетают, неуклюже огибая нас, жужжащие вертолёты шмелей и майских жуков. Как доверчивые божьи коровки незаметно садятся на щёку, чтобы щекотно уползти за ухо по каким-то своим неотложным делам.

Наверное, Яшка был, как и все остальные, всё-таки довольно жестоким малышом – ловил жуков и коровок, и всегда у него была наготове пустая спичечная коробка, чтобы сажать в неё пленников. Потом он до самого вечера подносил коробку к уху и слушал, как они скребутся, постепенно затихая. Ему казалось каждый раз, что пленённые жуки и коровки просто устали и заснули до утра. И тогда он заходил в высокую густую траву, осторожно выкладывал их под опавший листик и убегал.

Наверное, все эти насекомые к утру выспятся и полетят дальше по своим делам, думал он. Иного и представить было невозможно.

– Они же в твоей коробке умирают! – сказал однажды кто-то из ребятишек постарше.

– Неправда! – кричал Яшка, и его глаза наполнялись слезами. – Я им ничего плохого не сделал. Листики и травинки подкладывал, чтобы они поели. Они сейчас только спят…

После этого решено было проверить, кто прав – он или мальчишки. Как-то раз, вытряхнув спящих жуков из коробки в траву, он отметил место веточкой. Утром же, когда вернулся посмотреть, то к своему ужасу обнаружил, что оба пойманных накануне жука никуда не делись, зато их облепили большие чёрные муравьи. Жуки и в самом деле были мертвы…

Яшка даже не понимал, что с ним тогда произошло. Казалось, что этот безжалостный мир обрушился на него со всей своей жестокостью и полным безразличием к маленьким ничтожным существам, таким беззлобным, доверчивым и любящим его. А мы, люди, намного ли мы сильней этих майских жуков и божьих коровок?

Слова-то Яшка подобрал позже, но в душе у него надолго поселилось именно это горькое и ослепляющее чувство собственной вины, бессилия и обиды…

С тех пор прошло много лет. Он уже большой и давно курит. Кроме того, у него совершенно не осталось времени наклоняться и вглядываться в траву, где, наверное, по-прежнему ползают букашки, названий которых он так и не удосужился узнать. Да и майские жуки с божьими коровками что-то уже долгое-долгое время не попадаются на глаза.

Может, они всё-таки не умирают, а спят? А потом улетают куда-то далеко, чтобы уже никогда к нам не вернуться?.. Или Яшка даже в этом так до конца и не разобрался?

Слегка нарушим и без того нестрогий порядок нашего повествования, чтобы, забегая вперёд, рассказать о Яшкином сыне, который сегодня уже вполне серьёзный молодой человек, правда, не чуждый некоторому отцовскому авантюризму, хоть и напрочь лишённый его нерасчётливости и неистребимого разгильдяйства.

В садике сынишка полностью доказал, что с генами не поспоришь, и посему с ужасающей точностью копировал собственного батюшку, хотя и были некоторые существенные различия. Так же, как и отец, он органически не мог находиться в стройных рядах одногоршечников и танцевать под дудку ненавистной тиранши-воспитательницы. Однако он мужественно стискивал зубы, чтобы не зарыдать от обиды, и никогда не требовал вернуть маму, оставившую его здесь и ушедшую на работу. Он молча садился в стороне от веселящихся коллег, ковырял лопаткой в песочнице и волчонком поглядывал на каждого, кто пытался установить с ним личный контакт.

– Мы ни разу не услышали его голоса! – жаловалась Яшке воспитательница. – Это ненормально для ребёнка в его возрасте!

– Но он же не немой! – слабо возражал папаша. – Дома ещё как с нами разговаривает!

– Может, у него проблема со слухом? – не успокаивалась мегера. – Думаю, его стоит показать детскому психологу.

Шла бы ты сама к психологу, размышлял Яшка, выходя от неё, но деваться было некуда, и они с женой отвели сына к детскому врачу.

– Ох, и нелегко ему придётся в жизни! – прокудахтала старушка-психолог, повидавшая на своём веку немало проблемных детишек. – Он у вас ярко выраженный интроверт и индивидуалист. Ходить строем для него всегда будет мукой. А в нашем современном обществе без строя никуда…

– Как же нам поступить? – расстроились Яшка с женой.

– Старайтесь сглаживать острые углы. Пока он сам это не научится делать. Подрастёт – как-нибудь приспособится. А вы его поддерживайте. Больше ничего не могу посоветовать…

– Молодец! – похвалила сына Яшкина умница-жена, когда они вышли на улицу от психолога. – Не прогибайся и дальше. Только в этом случае чего-то сумеешь добиться в жизни. Не бери пример со своего тюфяка-папаши!

– Но я же в детском саду был почти такой же! Не прогибался… – возмутился Яшка, однако жена загадочно ответила:

– Такой да не такой!

…С тех пор Яшка никак не может ответить себе на вопрос: всё-таки прогибался он в жизни или нет? Ведь любой наш поступок можно истолковать двояко. С одной стороны, ты герой и идёшь напролом к желанной цели, а с другой стороны, может, и в самом деле тюфяк, выбирающий совсем не те цели, которые ведут к успеху. Время покажет, как верно сказала старушка-психолог. А может, и не покажет… На особую объективность рассчитывать, увы, не приходится.

Правда, жена, похоже, на этот сакраментальный вопрос для себя уже ответила. Просить озвучить Яшка не решился по вполне понятной причине.

Сын же, по его наблюдениям, оказался более крепким орешком, чем он, и, главное, более целеустремлённым. Яшка ему даже втайне завидует. Если сын совершает какую-нибудь глупость, то сразу узнаёт в нём себя, если нет, то видит какого-то совершенно незнакомого человека. Такого, каким всегда хотелось стать самому, но, увы, что-то помешало. Силёнок, видно, в своё время не хватило.

Впрочем, о сыне мы ещё вспомним в нашем дальнейшем повествовании, а лучше всего дождаться, пока он сам напишет собственные мемуары, если дело, конечно, дойдёт до них. Чужая душа потёмки. Хоть это и родная душа.

Сейчас же снова нескромно вернёмся к нашему главному герою.

Как каждый уважающий себя серьёзный пацан, Яшка начал строить свои товарно-денежные отношения с этим миром с коллекционирования марок и спичечных этикеток.

В газетный ларёк рядом с его домом периодически завозили марочные наборы для коллекционеров в маленьких хрустящих целлофановых пакетиках, и нужно было проявлять чудеса ясновидения, чтобы отловить момент их поступления и обогнать традиционно более удачливых конкурентов. Это не всегда удавалось, поэтому лучше всего, как мудро рассудил Яшка, установить непосредственный контакт со старушкой-продавщицей, что имело бы ряд несомненных преимуществ.

Теперь каждый раз, проходя мимом ларька, а порой и по нескольку раз в день, он засовывал голову в окошко и вежливо здоровался. Хоть сей приём и не особо новаторский, но уже скоро старушка его запомнила и через месяц-другой, если кто-то из посторонних стоял рядом, хитро подмигивала и говорила, подняв кверху указательный палец:

– Задержись, мальчик, я тебе покажу кое-что интересное.

Марки и этикетки – это было, конечно, хорошо, но в понимании старушки большой ценности они не представляли. Гораздо интересней были дефицитнейшие в то время газеты «Неделя», «Футбол-хоккей», журналы «ГДР» и «Куба». Самой же вершиной дефицита были толстые литературные журналы «Новый мир», «Наш современник», «Октябрь», «Знамя», «Юность». Дабы не расстраивать старушку своим невежеством, Яшке приходилось скрепя сердце время от времени их покупать на деньги, выдаваемые родителями на сладости и походы в кино. Чем-то стоило жертвовать ради любимых марок.

Толстые журналы были ему скучны, потому что не было в них цветных фотографий холёных белокурых немок в коротких юбочках и развратно улыбающихся смуглых кубинок в купальниках. Эти журналы нужно было не рассматривать, а читать, и вот этого-то Яшке как раз в то время не хотелось.

Однако марки с этикетками он получал регулярно. Правда, в товарно-денежных отношениях с товарищами-конкурентами, для чего эти приобретения, собственно говоря, и делались, так и не преуспел. До сих пор он не научился торговаться и ходить по магазинам в поисках нужной вещи по более низкой цене. Честное слово, злой рок преследует его ещё с тех журнально-марочных времён…

Несмотря ни на что, Яшкина коллекция постепенно росла, и уже скоро он начал ловить себя на подлой мысли, что ему нравятся не столько сами марки, сколько зависть, которую они вызывают у коллег-коллекционеров. Какие-нибудь Гамбия или Сальвадор, пополнявшие его коллекцию с завидной периодичностью, доводили их до белого каления. А добить их до полного нокаута можно было не менее редкими Никарагуа или Гренадой…

Конец… нет, скорее, не конец, а перерыв в этом невинном увлечении положила любовь. Первую свою страсть Яшка испытал в первом классе, и звали её Наташей. Полюбил он её за самые красивые в классе банты на косичках, а кроме того за самые пышные рюшечки на школьном переднике. Любовь пришла мгновенно и с первого взгляда. Даже точная дата запомнилась – 1 сентября. Все дети явились в класс празднично одетыми и с букетами цветов. А у Наташи – он даже сейчас помнил! – были громадные тёмно-бордовые георгины в шуршащем целлофане…

В Яшкином портфеле лежали марки, которыми он собирался похвастаться знакомым и незнакомым мальчишкам, но – какие теперь марки…

Однако его любовь оказалась ветреной и крайне непродолжительной. Уже на второй день, когда все девочки переоделись в будничную школьную форму, Яшка просто не смог вспомнить, какая из них оказалась его избранницей. Бантики и рюшечки были у всех одинаковые, повседневные, а девочек с именем Наташа в классе оказался добрый десяток…

Пару дней Яшка размышлял о превратностях судьбы и о тех шутках, которые вытворяет с нами любовь. И даже подкорректировал для себя народную мудрость: если уж встречают по одёжке, то разбираться с твоим умом как-то не всегда у окружающих желание возникает. Чаще всего по одёжке и провожают.

И ещё Яшка решил для себя, что если на данном этапе жизни в любви не везёт, то лучше, наверное, не форсировать события и не перегибать палку, а вернуться к своим любимым маркам и этикеткам, где хоть как-то можно преуспеть, что он тотчас и сделал.

До следующей большой любви.