Хуторяне XXV века. Эпизоды 1-21

МЕЖА

Батя сидел на привычном месте за столом. Вертел в руках стакан в подстаканнике, хмурил брови. Перед ним, склонив плечи и голову до самой скатерти, торчал как подгнивший сморчок, долговязый Петька.

– Кто, кроме Вас, Трофим Трофимыч? Никто! И дороги никто не знает, и силища нужна.

– Ты, Петька, толком скажи, что нужно. А то Трофим Трофимыч молчать долго не любят. Смотри, как бы не солоно хлебавши пришлось назад вернуться, в контору-то свою агитационную, – проскрипел старичок Прохор, по обыкновению просиживавший штаны на лавке под окном.

Батя молчал.

– Не солоно хлебавши уже не получится. Чай у вас сладкий, и пряники имбирные, – ответил Петька, – а что до конторы… Так дело нужное, государственное, из самой Столицы сигнал поступил – поднять межу. Да и время подходящее для СУББОТНИК⁵а – апрель! Потеплело, оттаивает природа наша!

– Конечно, – вступила в разговор Марья Моревна, – без межи какая жизнь? А вдруг Данила-мастер своих поросят распустит, и они на нашу сторону набегут?

– А то наши к нему не бегают? – скептически произнес Иван, подпиравший дверной косяк. – В прошлом году целый выводок сбежал. Спасибо Даниле, сам всех переловил. А то бы до самого Свистуна-разбойника добежали, еще неизвестно, какими бы вернулись. Свистунами-горлопанами поросячьими. Корми их потом. Что ни дай, все одно – ни жира, ни мяса. Одни кости да … компоста этого…

– Вот-вот, поддакнул старичок Прохор, – не в коня корм. Разорение. Так ты про межу-то поподробней, поподробней скажи. Может, Трофим Трофимыч и согласятся.

– Да я вам и пытаюсь все растолковать. И в книжке вот – написано, – Петька положил палец на тощую брошюрку, оставив на ней мокрый след.

Брошюрка вздрогнула и переползла поближе к Марье Моревне.

– Ну и толкуй, толкуй, мил человек, ты на то и поставлен, чтобы толковать, – продолжил степенную беседу старичок Прохор.

Со второго этажа по ступенькам сбежала Василиса:

– Толковать, или толочь? Как правильно. Ой, надо у щуки спросить!

Василиса быстренько проскочила мимо Ивана, подтолкнув его локтем.

– Что встал? На работу опоздаешь!

Иван тряхнул головой, оторвался от косяка:

– Ладно, сами думайте, мне некогда.

Он вышел. Дверь за ним закрылась не сразу, и было слышно, как в сенях щука растолковывала Василисе:

– Я и говорю тебе, девка окаянная. Воду в ступе. В ступе пестиком. Брызгает, потому надо тихонечко, осторожненько.

– Ну, придумают же! – удивлялась Василиса. – И долго толочь?

– Иди, иди уж, насмешница.

В сенях забулькало – то щука опустилась на дно.

Василиса вернулась в горницу, присела на стул возле Бати, приподняла за уголок обложку брошюрки.

Из-под обложки быстро выскочила и снова спряталась розовая, как кошачий язычок, фига с обкусанным ногтем на торчащем пальце.

– Сама дура! – воскликнула Василиса и воззрилась на Петькин нос.

– Ну, если коротко, – начал Петька, жалобно поглядев на блюдо с пряниками, – межа межует.

– Ну! – поразился старичок Прохор, – а я думал, она там просто так. А она, оказывается, вот что делает!

– Да, подтвердил Петька. – И нам от этого межа…, межуйст…, ме-же-ва-ния, – проговорил он по слогам, скосив глаз на брошюрку, которая понемногу продвигалась к локтю Марьи Моревны, – большая польза вроде как.

– И как? – снова спросил неугомонный старичок Прохор, для важности выставив вперед бороденку.

– Что заладил! Как? Как? – видишь, человек-то, Петька, книжку принес. В ней все про все сказано, – Марья Моревна взяла в пухлые ладони брошюру и осторожно начала ее перелистывать.

– Вот негодники! Буквы какие маленькие, ничего не вижу! – Марья Моревна повертела брошюрку, покачала головой и протянула ее Василисе:

– На, прочти!

– Вот еще, – обиделась Василиса. – Я что, сказочница, по-писанному читать? Кота позовите.

– Кот в командировке, – сообщил Прохор, – вернется к вечеру, когда сливки снимать будем.

– А транслейтер у вас есть? – с надеждой спросил долговязый Петька, поворачивая голову, при каковом маневре оказался нос к носу с большим имбирным пряником в форме утки.

– Транслейтер быстро все разъяснит, – добавил Петька, скосив глаза на пряник.

Василиса всплеснула руками:

– Был, был транслейтер. Правда, отечественный, «толмач ХР». Ваня его для усиления тяги в печку вмонтировал. Их один завод выпускает. Зимой печки, летом – в туристический сезон – «толмачей». А своей тяги у них мало, только до Данилы-мастера достает. А что нам про его семейные дела все слушать. Скучно!

– Ну, давай, значит, почитаем, – сказал старичок Прохор и просеменил к столу. Взял затрепетавшую брошюру и так же бодро направился к печке.

Брошюра забилась у него в руках. Из нее вырвались несколько листиков, пометались по горнице и улетели в неприкрытую полностью дверь. Из сеней послышался всплеск, клацанье челюстей и хруст сминаемой бумаги.

Старичок Прохор открыл заслонку и кинул сникшую похудевшую брошюрку в огонь. В трубе завыло. Потом заголосило на тысячи ладов. Потом все стихло.

Старичок Прохор приложил ухо к печке.

– Ну, что слышно? – спросила Василиса.

Прохор молчал, только зажмурил глаза и шевелил губами.

– Не тяни душу! Говори, что слышишь, – прикрикнула Марья Моревна.

Батя поставил стакан на стол:

– Ну, говори!

Старичок Прохор оторвал ухо от печки, раскрыл глаза, протер их кулачками, вздохнул:

– Молчит. Нет тяги. Кончилась.

– Ну, вот, – обиженно протянул долговязый Петька, приподнимая голову от стола. – А еще передовые фермеры называетесь. Как же вы так, в отрыве от цивилизации хозяйство ведете?

– А вот так и ведем, – ответила Марья Моревна, наливая в стакан чай и пододвигая его к Бате. – Своим умом, на всем своем.

– По-научному «натуральное хозяйство» называется, – пояснила Василиса. – Мы в институте проходили.

Петька протянул руку к прянику, повертел его в руках.

– Ну, а насчет межи как? Пойдем, что ли. Там силища нужна.

Старичок Прохор снова занял позицию на лавке, почесал бороду:

– Тут с кандачка не решишь. Тут совет надобен. Обстоятельства должны сложиться. Ну и примета какая никакая явиться. Подождем.

– А пока чайку свеженького. С пряничками да вареньицем, – обрадовалась Марья Моревна, забирая у Петьки чашку и подставляя ее под краник самовара. – Авось, долго ждать не придется.

– Да уж, – произнес Батя и с тоской посмотрел в окно.

– То-то и оно, – добавил старичок Прохор, устремив взгляд туда же.

Стекло в окне просветлело и стали видны тучи, невозмутимо нависающие над хутором и торчащей из-за сосен диспетчерской башней космодрома.

Марья Моревна и Василиса молчали, покачивая головами. Ждали.

На окно с той стороны взлетел петух, поерзал коготками по гладкому отливу, не удержался и свалился вниз.

– Не будет сегодня точного времени, – вздохнул Прохор, – минут на десять опоздает, пока оправится.

– Надо! – вдруг сказал Батя, хлопнул ладонью по столу, и поднялся. – Надо!

– Вот и я говорю, без вас – никак, – залепетал Петька, вскочив и наскоро запихивая пряничный утиный нос за щеку.

– Ну и сходите, сходите, до обеда не обернетесь, так я к ужину вас ждать буду, – сказала Марья Моревна, и толкнула дочку в бок:

– И ты пойди, мужская сила без женского ума, что колесо без оси – заваливается!

– И Данила-мастер, наверное, там уже. Я его вчера вечером уговорил, – сообщил Петька, засовывая длинные руки в рукава пестрой, как клумба перед зданием космовокзала, куртки.

– Вот, какую куртку выдали, – похвастался Петька, – карманов много, и грязь не пристает. Для такой работы – в самый раз.

На крыльце долго ждали старика Прохора. Он что-то копошился в сенях, потом появился в пыльных сапогах гармошкой, старом тулупе и оранжевой каске.

– Там, у межи – пригорочек есть сухонький. Так в тулупе в самый раз будет полежать. А это, – он показал длинным сухим пальцем на каску, – техника безопасности. Вдруг что-то не так пойдет, а касочка – на месте.

– Ну, все собрались, – сказала Василиса. Потом подумала:

– Может, взять чего-нибудь, лопатку какую-нибудь?

В каске открылось окошечко, из нее высунулся многочленный рычаг со свистком. Свисток свистнул.

По свистку со двора прибежала стайка огородников, и выстроилась в шеренгу. Лопату тащил последний из них, придерживая ее над собой четырьмя лапками и с трудом удерживая равновесие на оставшихся двух.

– Вот, – поднял палец старичок Прохор, – прогресс. Сама командует!

Ремешки каски, еще не застегнутые, взвились по сторонам головы Прохора, и со щелчком сомкнулись под подбородком.

– Больно, – сказал Прохор, пытаясь засунуть палец под ремешок. – Не лезет.

– Пойдем, пойдем, Данила-мастер, не ровен час, не дождется, – торопил Петька.

Все посмотрели на Батю.

Батя взял в руку узловатый посох, стоявший у двери, ударил о землю.

– А ведра!

Василиса топнула ножкой. С грохотом из-за угла выскочили ведра и построились за огородниками.

Батя поднял посох, подумал, и снова ударил им о землю.

– Пора!

Посох попал в небольшую лужицу. Лужица брызнула и зашипела, испаряясь.

До межи шли сначала по стежке-дорожке. Стежка-дорожка норовила все затеряться в траве, а то и вообще спрятаться под землю, но Батя приподнимал посох, и снова трава расступалась над утоптанной и кое-где посыпанной мелким гравием тропинкой.

– Понаехали, опомнились, – бормотал Батя, – знать, не дает покоя межа!

Потом перешли мостик, скинув батиным посохом сохнущую на перилах ворону в темную речку под ним. Рядом с вороной висела чья-то рубашка в клеточку. Ивы на берегу зашелестели листьями, заголосили. Под мостом послышалось хлюпанье, и недовольный голос произнес:

– Хорош баловаться. Я ж ее не зря за хвост – и на мост, а чтоб сохла. Чучело сделаю.

Все остановились, повернув головы к воде и прислушиваясь.

– Водяной, что ли? – спросила Василиса, – Так он не здесь живет. Да и зачем ему чучело – сам не шибко красивый?

– И рубашка чья-то, надо в бюро находок, в «Затерянный Мир» отнести. Там разберутся, – сказал Петька, снимая рубашку с перил.

– Да нет, не водяной я, – снова раздался голос, и из-под моста показалась сначала курчавая голова, а потом и блестящий черный торс Джона. В одной руке он держал ворону.

Джон ловко забрался на мост, выдернул из рук Петьки рубашку и стал ее надевать. Рубашка некоторое время сопротивлялась, потом хихикнула и обросла шерстью. Джон пошевелил плечами:

– Так-то теплее, а то навигация в ней барахлит, все норовит на экваториальную моду переключиться. Присылают из дома всякую ерунду, думают, раз глобальное потепление, так везде Сахара! А у вас здесь – апрель еще не закончился! Свежо!

Джон пристроил ворону снова на перила и спросил.

– Куда идете?

– Межу поднимать, – ответил Петька, пряча пустые ладони за спину и выпячивая грудь.

– А я думаю, что за топот такой, поговорить не дают.

– А с кем это ты там болтаешь? Снова с русалками?! – поинтересовалась Василиса.

Джон покосился на Петьку и сделал вид, что не услышал вопроса. И заговорил о другом:

– Межу поднимать! Вот так-так! Ту, что упала и совсем в землю вросла?

– А разве у нас другая есть? – спросил Петька и захлопал себя по карманам:

– Где-то у меня точное описание было, с количеством.

– Ну и я с вами, – сказал Джон. – Не возражаете, Трофим Трофимыч, против интернационала? То есть помощи по-соседски?

Батя ничего не ответил, и снова зашагал вперед, постукивая посохом по доскам моста. На досках оставались обугленные пятна.

– Вы, Трофим Трофимыч, набалдашничек поверните. Он у вас на максимуме стоит, – посоветовал Джон, – а то вон и кончик уже раскалился.

– Потерпит, – ответил Батя, – остынет еще. Чай, не на прогулку взяли.

– Точно, точно, так и есть, – встрял в разговор старичок Прохор. – Межа – она в канаве лежит. Может, еще и вода там осталась – с дождя.

– А что, с русалками жарко так, что ты без рубашки под мост полез? – шепотом спросила Василиса Джона. – Они же хладнокровные, как лягушки.

– Да нет, так же шепотом ответил Джон, – не в русалках дело. Там под мостом теплоцентраль проходит. Жарко от труб, понимаешь?

– Как не понять! – хитро улыбнулась Василиса. – Конечно, теплоцентраль. Как же!

– О чем это вы? Какая теплоцентраль. Я думал, русалки! – спросил старичок Прохор, хватая Джона за мохнатый рукав

Джон снова покосился на долговязого Петьку:

– Труба там, говорю, с горячей водой подтекает. Серая Шейка жалобу написала – экологическая катастрофа, мол, рыба ей вареная не по вкусу! Вот я и смотрел, что да как.

– Катастрофа? Рыба? Написала? Когда? – заволновался Петька.

– Не бери в голову, – успокоил его Джон, – уже все в прошлом.

– А! В ПРОШлом⁶, – успокоился Петька. – Ну и хорошо. Там мой напарник теперь работает. У него не пропадет.

За разговорами до места дошли быстро. Даже чуть не проскочили, да Данила-мастер вовремя окликнул. Он пораньше пришел, огляделся и в малинник забрался. Позвал Батю басом – чистый медведь. Василиса от страха и неожиданности даже к Джону на грудь чуть не бросилась. Но, чего не было – того не было.

Данила восседал на пне и счищал веточкой грязь с сапога. Батя неодобрительно посмотрел, как он это делает, и пожурил:

– Лучше бы не на землю, а на берестянку какую-нибудь счищал. Грязь в этих местах не простая, чай, будет.

– Да я, – виновато ответил Данила, – хотел от березы лубок отодрать, а она так жалобно заноет, мол, «кто меня кудряву заломати». Так тоскливо стало, что и грязь не нужна. Пускай, думаю, пропадает.

– А что это за грязь? – спросил Петр. – Есть спецификация?

Его не услышали. Данила встал, уступая место Бате. Батя сел.

Помолчали.

– Ну, так как, будем тянуть? – снова спросил Петька.

– За что тянуть? – деловито откликнулся Джон, закатывая рукава мохнатой рубашки.

– А вот у меня веревка есть, – сказал Данила-мастер, вытаскивая из-за спины бухту веревки и бросая ее к ногам Петра.

Петька почесал за ухом, посмотрел на остальных. Все тоже смотрели на него с интересом, а в глазах Василисы сияло ожидание чуда.

– Так, а эти зачем тут, – спросил Петька, кивая на огородников.

– Тянуть, – ответил старичок Прохор. – А вот цеплять они не обучены. Это наше – человечье.

Петр пожал плечами, и полез в канаву. Засунул руки по плечи в грязную муть, в тину и осоку, долго возил ими по дну.

– Все, подцепил, – сказал он, – потянем, что ли?

Из каски на голове Прохора выскочил свисток и свистнул. Огородники сгрудились по сторонам канавы, схватились за концы веревки, и начали тянуть. Свисток насвистывал веселенькую песенку.

Во время особенно залихватской трели веревка не выдержала. Огородники кубарем покатились в малинник.

Батя привстал, посмотрел на грязь в канаве:

– Тяжела.

– Ох, как тяжела, не поднять с первого разу то! – закряхтел старичок Прохор и стукнул себя по каске:

– Свистни, что ли! Созывай народ-то!

Батя, окончательно встав и поправив ремень на поясе, махнул ему рукой:

– Не надо, пусть отдыхают. Слабоваты они для такого.

Потом еще раз глянул в канаву:

– А не мало ее набралось.

– Не мало, не мало, Трофим Трофимыч, – поддакнул старичок Прохор. – Жидковата только.

Ну, – вздохнул Батя, оглядывая посох и счищая с его острия кончиком сапога налипшие травинки и листики, – против жидковатости у нас средство имеется.

Он подошел к краю канавы и опустил посох в нее.

Из канавы повалил пар.

Данила-мастер встал рядом с Батей:

– Брось ты этот кипятильник. Жарко, душно. А так – хоть грязновато, да по холодку сподручнее.

– Погодь, сейчас в самый раз будет, как сметана.

– Конституция, конституция важна, – заметил старичок Прохор, суетясь вокруг брошенного на пригорочек тулупа, – конституция – первое дело!

– Да не конституция, а консистенция, старая твоя голова! – поправила его Василиса.

– Что это он про конституцию заговорил, – беспокойно прошептал длинный Петр на ухо Джону.

– Не бери в голову, – успокоил его Джон, – лучше штаны закатай. Сейчас будет готово.

Батя с видимым трудом вытянул посох из канавы. Куски грязи с приятным чмоканием шлепнулись обратно. Батя поднес кончик посоха к носу, понюхал. Потом дал понюхать Даниле-мастеру. Тот согласно кивнул головой. Батя величаво огляделся.

– Ну, пора. Давайте, ХЛОП⁷цы!

Ведра гурьбой вылезли из малиновых зарослей, сгрудились, позвякивая друг о друга, на краю, теснились, пока последнее с разбегу не столкнуло всех и само, не удержавшись, кувырком полетело вниз.

Жестяной визг прекратился, и через пару минут ХЛОПцы по одному начали выбираться. Джон подхватывал их за дуги, помогал. Василиса обтирала оцинкованные бока тряпочкой, а старичок Прохор подсчитывал, начиная заново с каждым новым, поставленным Джоном на тропинку.

– А ты что сидишь, где твои-то? – спросила Василиса Данилу-мастера. – Смотри, до дождя забрать надо. А то развезет, а с жидкой – проку меньше.

Данила хитро улыбнулся, прищурился и тихонько, как птичка, присвистнул.

Старичок Прохор стукнул себя по каске и сказал, обратив насколько возможно глаза к выскочившему многочленному рычагу со свистком:

– Вот, слушай, как надо. А то оглохнуть можно от твоего командования.

На птичий посвист Данилы-мастера из кустов выкатилась малахитовая ванна. Из нее с каменным стуком высыпалась дюжина малахитовых же половников, и давай мелькать в воздухе – в канаву, да в ванну, в канаву, да в ванну. А Данила только стоял да посвистывал.

– Они у тебя что, без команды не работают? Все время свистеть надо, – задал технический вопрос Джон.

– Из-уить-ба-уить-ло-уить-ва-уить-ны, – ответил Данила, перемежая каждый слог свистом.

Потом, когда последний половник опорожнился в ванну и катался по траве, начищая зеленые бока до прежнего сияния, добавил:

– Так-то они на ферме все время, в молоке да в сметане. С котом, правда, не ладят.

– КОТ⁸ов, ясное дело, они не любят. Тонкая электроника, да и без волшебства, наверное, не обошлось? – Джон заговорщицки прищурился и понизил голос.

– Не без этого, – ответил Данила-мастер и осторожно оглянулся на Петра. – Только я про нормального кота говорил. Рыжего, с усами, который мышей ловит.

– А, этого, – разочаровано произнес Джон, – если про такого, тогда – к Василисе. Она к рыжим не равнодушна. Потому и за Ивана пошла.

Тут Батя вздохнул. Снял с себя ремень, легкий кафтан, сложил все на пне, придавил сверху посохом. Подошел к канаве и стал осторожно спускаться в нее.

– Вот я же и говорил! Без вас невозможно, Трофим Трофимович, – радостно закричал длинный Петька.

Данила-мастер полез следом за Батей. Затем – согласно чину и возрасту, старичок Прохор, Джон и, наконец, пустили и Петра.

– Ну, подымем, что ли? – сказал, наклоняясь и запуская руки по локоть в оставшуюся грязь, Батя.

– Потянем, – подтвердил Данила, становясь напротив Бати, и точно также нагибаясь.

– Вставай, проклятьем заклейменный, – просипел старичок Прохор, возя руками там, где, по его мнению, была вершина межи.

Джон молчал и только сопел, когда брызги попадали ему на лоснящуюся черную физиономию.

– Что за проклятье? – отплевываясь, спросил Петька, – из УК⁹

Он, забираясь в канаву, поскользнулся, и упал плашмя. Теперь стоял и раздумывал, с какой стороны присоединиться к остальным.

– Не знаем мы, откуда, – ответил Прохор, – знаем одно, проклятье было. Хор-р-рошее пр-р-роклятье. Др-р-ревнее.

Батя разогнулся первым. Встал, насупил брови. Остальные вместе с ним смотрели вниз, где под ногами, невидимая, сопротивлялась подъему межа.

– Не получается? – спросила с бережка Василиса. – А на раз-два-три пробовали?

Мужики ей не ответили.

– Да, – нарушил молчание Батя, – тяжела.

– А делать-то что, а, Трофим Трофимыч, – слезливо проговорил Петька, – дело-то государственной важности!

– Плохо дело, – внес свою лепту старичок Прохор.

Помолчали.

– Ну, так как? – с дрожью в голосе спросил Петр, – продолжим?

Батя помолчал, пошевелил бровями. Раздвинул губы:

– Думать надо.

Сказав так, он, не торопясь, ухватившись за корни березы, вылез из канавы и сел, сложив ноги крестом. Остальные тоже выбрались вслед за ним, уселись, как мудрецы, в ряд. Начали думать.

Джон вроде заколебался, садиться ли со всеми в ряд, но Данила-мастер дернул его за рукав:

– Садись и ты, интернационал.

Один Петька не находил себе места, то вставал, то садился, все пытался отряхнуть свою новую куртку.

– Вот, обратился он к старичку Прохору, – говорили, что грязь не пристает. Еще как пристала! И засохла, как корка. Броня теперь, а не куртка.

– Тсс, – прошептала ему Василиса, – не шуми, не мешай. Думают люди!

Зашумел в верхушках деревьев ветер. Опустился, пробежал по молодой травке, погладил землю по шерстке. На ближний камень выскочила лягушка, сняла на всякий случай корону с головы, прижала ее лапкой к камню. Уставилась, не моргая, на думающих мужиков.

Из канавы послышался гул. Петр осторожно подошел к краю, поглядел вниз, заворожено прошептал:

– Поднимается! Сама поднимается.

– Что стоишь, – проквакала ему лягушка, – поищи, чем подпереть, а то мысли, чай, не резиновые, век держать не хватит.

Петька заметался, побежал к березе, стал ее ломать.

– Ох, не тебя я ждала! Не такого! – запричитала береза.

– А нечего было песни жалостливые петь. Молчала бы, как я, так и дождалась бы добра-молодца, – ответила ей лягушка.

Большой каменный столб поднялся из канавы, качнулся пару раз, и встал. Усиливающийся ветер сдувал с него остатки грязи и клочья тины.

– Не ровно стоит, – заметил старичок Прохор.

– Как Пизанская башня, – подтвердил Джон.

– Как деды поставили, так и стоит, – проворчал Батя, – не нам межу править.

Подбежал Петр с березовой подпоркой. Сам слез в канаву, подпер межу. Вылез. Достал ФЭД¹⁰, прицелился, щелкнул.

Потом присмотрелся и спросил:

– А что это за указатель. Вон, на самом верху прикручен?

К верхушке межи и в самом деле была приторочена ржавой проволокой заостренная с двух сторон доска с еле различимыми буквами: «СВТ – ТМА».

– Кто ж знает? Давно ставили. Еще и космодрома не было, – ответил старичок Прохор, – вот если только щуку спросить. Или вон, эту … зеленую. Она, если поцелуешь, чего только не вспомнит. А второй раз поцелуешь, что хочешь – то и забудет. Одним словом – баба!

Прохор указал костлявым пальцем на лягушку. Та уже снова надела корону, показала Прохору язык, и была такова!

– Не успели! – сказал Прохор. – Ну и ладно. Не велика беда!

– Беда не беда, а буквы подкрасить надо бы. У меня и карандаш есть. – Петр подошел к краю канавы и потянулся к меже.

– Эх, далеко, не достать! Ну, еще чуть-чуть!

Он не удержался на краю, взмахнул руками, как аист, и рухнул вниз, задев плечом межу.

Подставленный березовый стволик не выдержал, треснул и переломился пополам. Межа покачнулась, наклонилась еще сильнее, потом еще и еще, и медленно опустилась на прежнее место за краем канавы.

Земля чуть содрогнулась, а ветер стих.

– А ведь четверть часа стояла, – радостно проговорил старичок Прохор. – Может, на рекорд потянет!

– Да, постояла, хватит с нее. Натрудилась, – ответил Батя.

Повернулся к Даниле-мастеру:

–Ну, прощай, что ли!

– Прощай, Трофим Трофимыч! Увидимся еще. Я к тебе за малиной приду. Очень у тебя малина хорошая.

– Лады! – ответил Батя.

Данила-мастер перебежал по бревну канаву и зашагал через лес, подгоняя замысловатым свистом малахитовую ванну.

Батя, старичок Прохор, и Василиса отряхнулись, оправились, и тоже направились по тропинке назад.

Джону и Петьке доверили главное – нацепить на длинный шест ведра и нести их аккуратно, чтобы капли не пролилось, до самого дома. Ведра, чьи запотевшие бока оправдывали букву «Л» в названии, смешно болтали ножками; последнее норовило все достать пяткой до груди Петра, но тот осмотрительно держался за самый край шеста, так что основная тяжесть пришлась на плечи Джона.

– А зачем мы их несем. Они же ходячие, – спросил Петр.

– Потому и нести надо, что шибко ходячие. Чтоб «налево» не сбежали. Грязь – она дорогого стоит. Не простая, от самой межи никак! – ответил старичок Прохор.

Петру это все было в диковинку.

– А на что она вам? И Данила вон сколько набрал. Другие в ваннах моются, а он – все наоборот.

– Э-э, – важно протянул Прохор, – грязь, которая под межой набрана, на память благотворно действует. И еще коленки у коровок мазать. А еще… – Прохор ухмыльнулся и не закончил фразы, – ученый вы народ все, а простых вещей не понимаете. А туда же – межу поднимать.

– Так ведь не подняли. Она снова упала, – с сожалением вздохнул Петр, – придется так и в депеше указать, мол, попытка не удалась.

– А ты не пиши, что не удалась. Напиши, что увенчалась временным успехом, – посоветовал Джон. – Пусть там, в Столице, из этих трех слов выберут, какое попригляднее. Им там, виднее.

– И про грязь писать? – спросил Петька.

Все остановились как вкопанные и посмотрели на Петра с осуждением.

– Ты, это, брось, – сказал за всех старичок Прохор. – В столицах все свое, а это – наше, исконное.

– Да я хотел, как лучше. Чтоб инструкцию не нарушать, – промямлил Петр, – вот она – инструкция.

Он хотел вытащить что-то из кармана, но не смог – карман оказался плотно залеплен высохшей целебной грязью.

– Нам по должности строго-настрого положено инструкцию соблюдать!

Батя стукнул посохом по земле. Сухая прошлогодняя трава под ногами Петра, задымилась. Петька затоптался на месте, потом глянул под ноги и подпрыгнул:

– Горю ведь!

– То-то и оно! – проговорил Батя, отворачиваясь.

– То-то же, – повторил старичок Прохор, – не балуй.

Джон обернулся через плечо и без слов подмигнул Петру. Петр вздохнул и засеменил, пытаясь приноровиться к его широким шагам. Лицо его выражало озабоченность.

– Поторопиться бы надо, – сказала Василиса, поглядывая на солнце. – Обед пропустили, как бы и ужин не остыл, матушка велела не опаздывать.

Заулыбались, зашагали быстрее. Даже Петька перестал вздыхать и только все допытывался вполголоса у старичка Прохора, как эту заскорузлую корку от кармана отчистить.

– А то ведь и пряник некуда положить, – объяснял он, – пряники очень вкусны у Марьи Моревны, когда еще отведать придется.

– А ты заходи почаще, – отвечал ему Прохор, – почаще будешь заходить, глядишь, и почище будешь.

Вечером, после ужина, сидели по обычаю на скамейке перед домом. Василиса читала учебник, изредка откладывая его в сторону и, закрыв глаза, шепотом повторяла прочитанное. Иван сидел рядом и ковырял отверткой какой-то приборчик. Сложную электронную схему он отбросил за ненадобностью в сторону. Джон строчил письма на родину. Старичок Прохор бубнил вполголоса что-то про те времена, когда он «сорванцом бегал на русалочье озеро и спуску никому не давал». Марья Моревна и Батя просто сидели, смотрели на яблони, на ветви, усыпанные готовыми взорваться розовым цветом почки, держали друг друга за руки. Один Петька хмурился и мрачнел лицом.

Розовые от цветов ветви яблони зашевелились и в них, как в венке, показалась серая кошачья морда с желтыми глазами.

– Тьфу, – сказала морда, отплевываясь от обломанных и застрявших в шерсти почек.

Потом рот расплылся в улыбке, усы встали торчком, и морда добродушно произнесла:

– Вечеряете, Трофим Трофимыч? Приятно наблюдать. А то все в трудах, трудах, даже и не заходите.

Батя молчал, ответила Марья Моревна:

– Да что к тебе заходить. Ты разве что новое расскажешь. Вон Петька – с ним и то веселей.

Желтые глаза прищурились:

– Наслышаны, наслышаны. Я, – усы дрогнули и чуть опустились, – к вам потому и пришел. Память совсем никудышная стала. Весна, а я все путаю, все перезабыл. Песни, сказки, все перемешалось, одна каша в голове и привкус такой, солоноватый, на языке. А еще на днях как-то задумался, да и обсчитался – «Руслана и Людмилу» по цене «Курочки рябы» туристам уступил.

– Конечно, – весело откликнулась Василиса, – набегался в марте, потому и путаешь. Знаем мы, что у тебя за каша в голове.

– Да нет, не то. В прошлом марте такого не было. В прошлом марте почти не сбивался.

– Седина в бороду, бес в ребро, – Джон поднял голову от клавиатуры, – у вас, котов, год за сколько идет?

– Врут люди! – слезливо проговорил кот; усы повисли, и рядом с мордой появился подрагивающий кончик хвоста.

– Знаем, слышали, – оборвала его Марья Моревна, – так чего пришел-то? За сливками? Так в сенях возьми, приготовлено.

– Как чего, – быстро ответил кот, – мази целебной попросить. Для памяти. А то уволят меня, честное слово, уволят.

Он помолчал и добавил:

– А сливки тоже возьму, раз уж приготовлено.

– Как же! Для памяти ему! – воскликнула Василиса. – А к русалке приставать не будешь. А то мазь-то не только на память действует.

– Врут люди, – убежденно повторил кот, – мне точно для памяти. А русалка – она сама виновата. Прикрылась бы хоть чем. Перед экскурсантами стыдно.

– Ладно, – Марья Моревна повернулась к Бате, – дадим маленько. Для памяти.

Батя слегка нахмурился, но кивнул головой.

– Пойдем, страдалец, – Марья Моревна встала и пошла в дом. Морда исчезла из ветвей, и через мгновенье серая тень оказалась уже на крыльце у ног Марьи Моревны.

– Эх! – горестно воскликнул Петр. Он оглянулся, хотел было что-то сказать, но заметив, что все заняты делом, промолчал и обхватил голову руками. Его плечи затряслись; сквозь сдерживаемые рыдания можно было разобрать:

– И я бы мог… Жизнь прожить… Поле перейти…

Батя нахмурился и с неодобрением посмотрел на него.

– Передозировка, – Джон толкнул Ивана в бок, кивнув на Петьку, – слабоват.

– Быстро проходит, – прошептала им Василиса, – я знаю, в институте изучали.

– У меня в сарайчике лекарство припасено, – сообщил старичок Прохор и обернулся к Бате, – принести что ли?

Батя промолчал и лишь глубоко вздохнул.

– Так я принесу, – старичок Прохор поднялся и засеменил в темноту.

Батя вздохнул еще раз, поднялся и степенным шагом направился за ним.

Скоро и Василиса потащила Ивана в дом. Джон посмотрел на часы и со словами «Не всем сразу. Тут на неделю писанины» тоже попрощался.

И Петр, не дождавшись, да и не думая, о лекарстве, побрел к себе, и еще несколько раз из темноты донеслось:

– Жизнь… Поле…

По крыльцу скользнула серая тень и лукавый шепоток произнес:

– Хватит на сегодня. Сколь веревочке не виться, а сказочке – конец.