Всешутейший собор. Смеховая культура царской России

Лютый и преданный
Федор Ромодановский

Существует легенда, о которой поведал панегирист Петра Великого А.К. Нартов. После поражения под Нарвой царь был озабочен нехваткой денег на артиллерию для новых баталий с неприятелем. В смятении духа он решился было переплавить на пушки церковные колокола, как вдруг к нему обратился почтенный старик (царь называл его «дедушкой»): «Успокойся!.. Я помощь государству в такой крайности учинить должен… Пойдем теперь, но не бери с собой никого». Под покровом ночи они прокрались в палату Тайного приказа, где «дедушка» подвел Петра к массивной железной двери. Заржавевший от времени замок с трудом поддался, и, «к несказанному удивлению, увидел его величество наваленные груды серебряной и позолоченной посуды и сбруи, мелких серебряных денег и голландских ефимков… множество соболей, прочей мягкой рухляди, бархатов и шелковых материй». Растроганный царь благодарил верного слугу и недоумевал, откуда сии сокровища. «Когда родитель твой, царь Алексей Михайлович, в разные времена отъезжал в походы, – ответствовал «дедушка», – то по доверенности своей ко мне лишние деньги и сокровища отдавал на сохранение мне. При конце жизни своей, призвав меня к себе, завещал, чтоб я никому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда. Сие его повеление наблюдая свято и видя ныне твою нужду, вручаю столько, сколько надобно…»

Уточним: «дедушкой» именовался не кто иной, как князь Федор Юрьевич Ромодановский (1640−1717) – глава зловещего Преображенского приказа, князь-кесарь Всешутейшего, Сумасброднейшего и Всепьянейшего Собора и начальник первопрестольной русской столицы в одном лице.

Прямые потомки славного Рюрика, князья Ромодановские были особенно обласканы царем Алексеем Михайловичем. И дед, и отец князя получили при «тишайшем» высокие боярские чины, причем отец, Юрий Иванович, пользовался неограниченным доверием царя, был его любимцем и другом. При дворе находился сызмальства и Федор Ромодановский, ставший в 1675 году комнатным стольником. Потому привязанность к нему царя Алексея была велика.

Но подлинное возвышение нашего героя началось при Петре I. И символично, что Федор пестовал будущего российского императора буквально с колыбели. «Когда в 1672 году праздновалось рождение Петра Алексеевича, – сообщает историк, – то в числе десяти дворян, приглашенных к родинному столу в Грановитой палате, князь Федор Юрьевич Ромодановский показан первым».

В первый же год вступления юного монарха на престол Ромодановскому, «мужу верному и твердому», доверяются весьма ответственные задания – подавление Стрелецкого бунта, а затем надзор за мятежной царевной Софьей, заключенной в Новодевичий монастырь. Одновременно он становится и неизменным участником Марсовых и Нептуновых потех, столь любимых Петром. Так, осенью 1690 года потешные полки и дворянская конница под водительством Федора – «генералиссимуса Фридриха» побила армию другого «генералиссимуса» – И.И. Бутурлина, состоявшую из ненавистных царю стрельцов. Те же «генералиссимусы» возглавляли армии в потешном сражении осенью 1694 года, вошедшем в историю как Кожуховские маневры, где опять солдатские полки вкупе с рейтарами и драгунами Петра I сошлись со стрельцами. «Марш [армий] носил шутовской характер, – отмечает историк Н.И. Павленко. – Впереди Ромодановского маршировала рота под командованием царского шута Якова Тургенева. Ей предстояло сражаться под знаменем, на котором был изображен герб Тургенева – коза… Впереди Преображенского полка шли артиллеристы, среди них бомбардир Петр Алексеев [сам царь. – Л.Б.]. В шествии участвовала рота в составе 25 карлов. Вся эта процессия двигалась под шум барабанов, флейт и литавр». Победа осталась за войсками Ромодановского, которого называли «королем Пресбургским». Всем участникам маневров этот «король»-триумфатор закатил великолепный пир.

Князь Федор Юрьевич был лют к тем, кого считал изменниками, бунтовщиками и предателями России. Не случайно при Петре он возглавлял Преображенский приказ, ведавший политическим сыском, то есть был главным палачом державы. Одно его имя наводило на окружающих ужас и трепет. «Сей князь был характеру партикулярного, – свидетельствует князь Б.И. Куракин, – собою видом, как монстр, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян во все дни, но его величеству верный так был, как никто другой». Кстати, о пьянстве: сам царь, относившийся к алкоголю, мягко говоря, терпимо, корил в письмах князя за то, что тот слишком часто «знался с Ивашкой Хмельницким» (то есть пил горькую запоем). «Неколи мне с Ивашкою знаться – всегда в кровях омываемся», – оправдывался этот заплечных дел мастер.

Историки говорят об особом «пыточном таланте» Ромодановского, о том, что жестокостью он превосходил самого царя, который иногда называл его зверем и выражал возмущение (возможно, показное) его «кровопийством». Розыск в подвалах приказа он вел под хмельком, осушив полштофа «бодрянки». И ежели кто в лапы Федору Юрьевичу попадался, тот заранее должен был готовиться к отходной. Ромодановский подвергал обвиняемых самым безжалостным пыткам. «С дедушком нашим, как с чертом, вожуся, – писал по этому поводу Петр, – а не знаю, что делать. Бог знает какой человек! Он казнил множество воров и убийц, но видя, что злодеяния продолжаются, велел повесить за ребра двести преступников». Известно, что князь собственноручно отрубил головы четырем стрельцам. Не случайно, что, путешествуя по Европе, Петр послал ему из Митавы в подарок адскую машину (он назвал ее «мамура») для отсекания голов. И Ромодановский не без удовольствия отписал царю, что этой «мамурою» уже обезглавлены два человека.

Даже мрачноватый дом князя, что находился рядом с Преображенским приказом, на Моховой, у Каменного моста, люди старались обходить стороной. Устрашали и герб Ромодановского на воротных столбах с черным драконом на золотом поле, и темные оконные занавески, подвешенные на клыки кабана, убитого князем на охоте (а стрелком он был знатным!). В покоях располагались клетки с говорящими скворцами, один из которых явственно голосил: «Дядя, водочки!»

На дворе Федора Юрьевича были приняты диковатые шутки: всех встречал специально обученный медведь, который подносил каждому на подносе кубок перцовки. И если несчастный тушевался или отказывался пить, косолапый нещадно драл гостя, на что хозяин лишь усмехался: «Медведь знает, какую скотину драть!» Рассказывают, что эту медвежью забаву Петр I приспособил к пользе государственной: тот, кто в объятиях зверя праздновал труса, на царскую милость мог больше не рассчитывать. Такому унизительному испытанию подвергся и П.И. Ягужинский, будучи уже генерал-адъютантом: взяв из лап косматого чарку, он осушил ее одним махом; зверь, однако же, не отпускал его. Тогда Ягужинский со всей мочи ударил медведя в промежность и спокойно сел за стол. На следующий день Ромодановский докладывал царю: «Твой Ягужинский зашиб моего Мишуту. Но скажу тебе, как перед образом, – орел!» (Показательно, что А.С. Пушкин, занимавшийся углубленно историей Петра Великого, в своем романе «Дубровский» воссоздаст характерную сцену травли гостей ученым медведем).

Федор Юрьевич приходился царю свойственником, ибо состоял в браке с сестрой жены его брата, Ивана V Алексеевича, Анастасией Федоровной, урожденной Салтыковой. И Салтыковы, и Ромодановские придерживались взглядов патриархальных, поначалу одевались и трапезничали по старорусскому обычаю. Вот как описывает князя писатель А.Н. Толстой в своем знаменитом романе «Петр Первый»: «В светлицу, отдуваясь, вошел тучный человек, держа в руке посох, кованный серебром, и шапку. Одет он был по-старомосковски в длинный – до полу – клюквенный просторный армяк; широкое смуглое лицо обрито, черные усы закручены по-польски, светловатые – со слезой – глаза выпучены, как у рака».

Говорили, что хлебосольством князь превосходил прочих «птенцов гнезда Петрова». Но изысканных блюд не жаловал, потчуя гостей русскими щами, бужениной из баранины с чесноком, ставленными медами, а также – после перцовки на закуску – пирогами с угрем.

Сторонник старины, Ромодановский следовал, однако, всем новациям, введенным царем-реформатором. В угоду Петру I он (правда, не без некоторого борения) сбрил ветхозаветную бороду и облачился в немецкое платье. Мало того, он стал в этом пункте бо́льшим роялистом, чем сам король, – нещадно раправлялся с теми, кто дерзал явиться к нему в дом в старинной длинной шубе и с бородой до пят. Такой незадачливый гость уходил от Федора Юрьевича в шубе, отрезанной до колен, и с бородой, торчащей из кармана, чтобы «ее в гроб положить, если перед Богом стыдно». Оценивая подданных по «годности» и отвергая притязания на исключительность со стороны природных аристократов, Ромодановский и здесь шел за царем. Сам потомок бояр, он, по словам А.С. Пушкина, стал истинным «бичом горделивости боярской», высмеивая и унижая тех, кто кичился своим знатным родом.

Подняв Россию на дыбы, царь-преобразователь в своей повседневной жизни любил замешивать «коктейль» из серьезного и из глумливой шутки. О Всешутейшем, Всепьянейшем и Сумасброднейшем Соборе мы уже упоминали. Уточним, хотя это и не вполне отечественное изобретение (истоки его находят и в западноевропейских «дурацких обществах» и «шутовских гильдиях», а также в пародийных шествиях Византийской империи), для России этот феномен обрел собственный смысл. Он был порождением внутреннего состояния самого Петра, отводившего душу в вине и разгуле. Кощунство Собора выворачивало наизнанку смысл знаков, выставляя сакральное абсурдным, а профанное сакральным. Исследователи сходятся и на том, что свойственные соборянам буйство и выплескивание энергии знаменовали собой менталитет нового времени – убеждение, что природа человека не зависит от его чина, происхождения, образа жизни, предписанной манеры поведения. «Для участников Собора, – подчеркивает историк И. Андреев, – не было ничего святого, что не подвергалось бы ниспровержению и осмеянию».

Во всепьянейших оргиях и вакханалиях видели и грубую издевку над христианской церковью (причем не только католической, но и православной). Каждого алкаша-неофита вместо «Веруешь ли?» вопрошали: «Пьешь ли?» и окунали в купель, наполненную не святой водой, а пивом и водкой, или же заставляли петь срамные гимны, положенные на священную музыку. Вместо Евангелия – водочный ящик, вместо поклонения Всевышнему – служение языческому богу вина Бахусу.

И сами члены Собора, словно церковная братия, имели каждый свой сан. Царь был всего лишь скромным протодьяконом, а вот «дедушка» Ромодановский в этой потешной иерархии занял самый важный пост – князя-кесаря. И вот что характерно: соборяне часто употребляли в речи ненормативную лексику (вместо «монахиня» говорили «монахуйня», вместо «анафемствовать» – «ебиматствовать» и т. п.). По настоянию Петра все они получили матерные прозвища – сам Петр именовался «Пахом-пихайхуй», а, к примеру, бывший учитель царя Н.М. Зотов, помимо патриарха «от великих Мытищ до мудищ», звался «Петрапизд». И только один князь-кесарь Ромодановский был лишен бранной клички. Соборяне торжественно пели ему аллилуйю.

Как известно, кесарю – кесарево: Ромодановский, обладавший высоким шутовским титулом, был окружен отнюдь не шуточными почестями. Когда кесарь восседал на троне и произносил, как заклинание: «Пьянство Бахусово да будет с тобою!», все ему раболепно кланялись, не смея даже поднять глаза от страха. Сам царь Петр Алексеевич целовал кесарю руку, а в письмах аттестовал его: «Государь», «Min Her Kenich», «Ваше Пресветлейшество», «Ваше Величество», себя же называл «рабом» и «холопом», демонстрируя тем самым свое верноподданничество.

Некоторые исследователи склонны видеть в таком восхвалении насмешку царя над Ромодановским. Этот почин Петра сравнивают с известной лицедейской причудой Ивана Грозного, когда тот вдруг назвал «царем Московским» крещеного татарского князя Семена Бекбулатовича и писал ему льстивые послания. Но татарин пробыл на русском престоле недолго и был чисто ходульной фигурой, между тем как в руках Ромодановского Петр сосредоточивает вполне реальную, а подчас даже неограниченную власть. И речь идет не только о Преображенском приказе, где Федор Юрьевич хозяйничает по своему хотению. Отправляясь за кордон, царь доверяет ему Первопрестольную, приказав «править Москву, и всем боярем и судьям прилежать до него, Ромодановского, и к нему съезжаться всем и советовать, когда похочет». Если Ромодановский – только шут, то как объяснить то, что царь поручал ему серьезнейшие и ответственнейшие дела, от которых в буквальном смысле зависела судьба всей империи? Приведем отрывок из его письма к Ромодановскому от 22 февраля 1706 года, где Петр конкретно указывает князю: «Пороху изволь держать 25 000 пуд постоянно всегда, а что убудет, сейчас дополнить. Фитилю 40 пуд изволь прислать; також 600 палуб для пороха и две тысячи телег простых с нарочитым числом колес и осей… Изволь, сделав… сим путем прислать в Смоленск». И таких писем множество! Известно, что князь-кесарь скрупулезно выполнял все поручения царя, в особенности же это касалось поставок артиллерии для военных баталий. И Петр регулярно отправлял князю подробные рапорты с мест сражений, по-прежнему называя себя его нижайшим рабом.

Такое уничижение всамделишного царя перед князем-кесарем тем более объяснимо, если учесть, что именно последнему было поручено производство подданных в чины за вполне реальные заслуги перед Отечеством. И касалось это прежде всего самого Петра, которому Ромодановский пожаловал звания полковника (1706), генерал-поручика и контр-адмирала (1709), вице-адмирала (1714). Подобная практика имела глубокий смысл, ибо показывала, что, несмотря на свое августейшее происхождение, цари должны заслужить перед народом и державой тот или иной чин. (Примечательно, что и последний российский император Николай II был лишь полковником.)

Многоликая, на первый взгляд, фигура Ф.Ю. Ромодановского наводит на размышление о феномене шутовства в Петровскую эпоху. Петр Великий считал шутов «умнейшими русскими людьми» и многих из них назначал, наряду с потешными, на самые что ни на есть серьезные должности (так, князь-папа, граф Н.М. Зотов имел чин действительного тайного советника, а Ю.Ф. Шаховской, он же архидьякон Гедеон, был гевальдигером, то есть полицейским экзекутором, и т. д). Но важно то, что в сознании людей того времени строго очерченной границы между этими сферами деятельности не существовало – шутовство тоже рассматривалось как государева служба. А потому можно говорить о различных гранях личности Ромодановского – этого свирепого, но без лести преданного, истого патриота России, служителя делу великого Петра.

Кавалер ордена Иуды
Юрий Шаховской

Петр I, известный своими экстравагантными выходками и поступками, решил учредить для предателей России и своих личных врагов орден Иуды. Спровоцировал его на это гетман Иван Мазепа, который с помощью шведского короля Карла XII и польского короля Станислава Лещинского надеялся вызволить Малороссию из-под власти русского императора.

Исполняя поручение Петра, Александр Меншиков отправил в Москву следующее повеление: «По получении сего сделайте тотчас манету серебреную весом в десять фунтов, а на ней велите вырезать Июду, на осине повесившегося, и внизу тридесят серебреников лежащих и при них мешочек, а назади надпись против сего: “Треклят сын погибельный Июда, еже за сребролюбие давится”. И к той манете, сделав цепь в два фунта, пришлите к нам на нарочной почте немедленно».

Петр намеревался надеть эту увесистую «манету» на шею Мазепы, а затем примерно вздернуть его на виселице. Но планам царя не суждено было сбыться: бежавший вместе с Карлом XII в Османскую империю Мазепа в августе 1709 года скончался в турецкой крепости Бендеры. Царю пришлось ограничиться лишь преданием имени Мазепы анафеме и публичным надругательством над его портретом.

Но история с шутовским орденом на этом не окончилась. Совсем скоро его получил из рук Петра шут-князь Юрий Федорович Шаховской. Причем спровоцировал на это царя сам Шаховской. Вот пространное свидетельство датского посланника при российском дворе Юста Юля от 1 декабря 1709 года: «Царь рассказывал мне, что этот шут один из умнейших русских людей, но при том обуян мятежным духом; когда однажды царь заговорил с ним о том, как Иуда-предатель продал Спасителя за 30 серебряников, Шаховской возразил, что этого мало, что за Христа Иуда должен был взять больше. Тогда в насмешку Шаховскому и в наказание за то, что он, как усматривалось из его слов, казалось, тоже мог продать Спасителя, если бы он жил в настоящее время только за бо́льшую цену, царь тотчас же приказал изготовить вышеупомянутый орден Иуды». Простим мемуаристу неточность: царю не пришлось ничего изготавливать наново − он просто переадресовал предназначенный для Мазепы орден своему придворному шуту. С этой наградой Шаховской, как свидетельствуют очевидцы, никогда не расставался и требовал к себе особого почтения.

Слова датчанина о «мятежном духе», которым был одержим новый кавалер ордена Иуды, справедливы, если обратиться к истории рода Шаховских, чье прошлое вполне сопоставимо с предательством малорусского гетмана. В Смутное время предок нашего шута Григорий Федорович Шаховской служил ненавистному Московии Лжедмитрию I, а затем Лжедмитрию II, и был причастен к знаменитому восстанию Ивана Болотникова, за что был сослан в Кубенское озеро, в пустынь. Летописец метко назвал его «крови заводчиком».

И позднее князья Шаховские отличались нелояльностью и неверностью царскому дому Романовых. В памяти московитов сохранился язвительный политический бурлеск, представленный двоюродным дедом нашего Шаховского, Матвеем Федоровичем. Это была пародия на избрание на царство в 1613 году первого Романова, Михаила Федоровича. Матвей Шаховской играл в этом действе роль самозваного царя и даже держал в руках монарший скипетр, в то время как другие его родичи изображали ближних к «его величеству» бояр и сановников. Подтекст был ясен – «затейным воровским обычаем» (как говорили потом об этом московские власти) бунтовщики старались подчеркнуть, что низкородные Романовы были правителями случайными, а потому вполне могли быть заменены княжеским родом, ну хотя бы таким как Шаховские.

В 1620 году после официального расследования «о словах и делах Шаховских против монарха» Матвей Федорович с сотоварищами были обвинены в «злодействах» и приговорены к смерти. И только благодаря вмешательству патриарха Филарета (отца Михаила Романова) казнь была заменена сибирской ссылкой, продолжавшейся четырнадцать лет. Лишь благодаря покаянию и обещанию «искупить свою вину царской службой» они были возвращены ко двору. Однако при первых Романовых Шаховские не достигли высоких чинов и лишь некоторые из них стали думными дьяками. По-видимому, памятуя об аристократической фанаберии рода Шаховских, князь Ф.Ю. Ромодановский в письме к царю иронически назвал Юрия Федоровича «благочестивым князем, благородного корени, благоверные кости». Таким образом, симптоматично, что внук царя Михаила Федоровича, Петр Романов, наградил орденом Иуды отпрыска бунтарей − Шаховских.

В карьере Юрия Федоровича затейливо переплелись шутовство и всамделишная служба при дворе Петра. Как об этом точно сказал американский историк Э. Зицер, «шуты существовали отнюдь не только для царской потехи, или же эта потеха была по существу демонстрацией харизматической монаршей власти».

Считается, что Петр благоволил к шутам оттого, что они помогали ему бороться с невежеством, ленью и самомнением бояр, развенчивать их предрассудки. Не только! И как раз об этом говорит «феномен Шаховского».

В самом деле, князь Юрий с 1687 года состоял в свите молодого царя, а в 1696 году, после счастливой Азовской кампании, получил при Петре должность камергера. Однако шутовские обязанности Шаховской стал исполнять едва ли не раньше. В начале 1690-х годов, то есть сразу же после учреждения Петром недоброй памяти Всешутейшего и Всепьянейшего Собора, где приближенные славили бога вина Бахуса, мы видим князя Юрия в свите царя под именем архидьякона Гедеона – чин довольно значительный, если учесть, что сам Петр в этой шутовской иерархии был протодьяконом. Гедеону было вменено в обязанность вести строгий учет всех участников пьяных сборищ. Для мздоимца Шаховского такая бумажная канитель была особенно прибыльной – как свидетельствует современник, этот шут «наживал от того себе великие пожитки, понеже власть имел писать… из стольников и из гостей, из дьяков, из всяких чинов, из чего ему давали великие подарки». Рассказывают также, что за деньги он готов был принимать даже пощечины, причем и от людей самого низкого звания. Участие Шаховского во «всепьянейших» вакханалиях было, по словам историка, «знаком особого царского доверия, визитной карточкой тех, с кем государь не только делил свободное время, но и кому давал ответственные поручения».

Юрий Федорович, как и некоторые другие шуты, служил царю осведомителем и наушником, что на современном языке называется не иначе как стукачеством. Вот что говорит о Шаховском князь Б.И. Куракин: «И всем злодейство делал, с первого до последнего. И то делал, что проведывал за всеми министры их дел и потом за столом при его величестве явно из них каждого лаевал и попрекал всеми теми делами, чрез который канал его величество все ведал».

Куракин дает Шаховскому прозвище – «лепень-прилипало», что характеризует шута как человека докучливого, навязчивого, въедливого. Возможно, кавалер ордена Иуды и получил свою награду, чтобы доносительством искупить вину своего рода перед Романовыми, потому-то он и вынюхивал иуд около трона и доносил о них царю. И знаменательно, что в 1711 году, то есть через два года после получения ордена, Петр назначил его на только что созданный пост главного гевальдигера, то есть начальника всей военной полиции России. В подчинении шута-орденоносца оказались военные прокуроры, фискалы и палачи с их зловещими причиндалами – виселицами, кандалами, оковами. Обязанности же его состояли в осуждении и экзекуциях предателей, дезертиров, паникеров, а также тех, кто сеял смуту и беспорядки. Так человек, щеголявший орденом с изображением повесившегося на осине Иуды, возглавил службу, в ведении которой находилось повешение врагов Отечества. А это, понятно, уже не было игривой пародией. Должность Шаховского была в буквальном смысле убийственно серьезной.

Похороны Шаховского 30 декабря 1713 года при всей их помпезности были не серьезными, а скорее шутовскими. Гроб архидьякона Гедеона сопровождали бражники, именовавшиеся «духовными особами» Всешутейшего и Всепьянейшего Собора, во главе с князем-кесарем и князем-папой. Так покидал этот мир первый и последний в российской истории кавалер ордена Иуды.