Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

В манере Меншикова одеваться было что-то вызывающее, дразнящее. Вот как описывает его Владимир Дружинин в романе «Именем Ея Величества»: «…Предстал в полном параде. Дразнит вельмож, закутанных в серое, тусклое, дразнит богатым узорочьем кафтана, а паче редким обилием наград… Все четыре ордена сияют, режут глаза завистникам».

Зная это желание светлейшего выделиться, быть значимее и могущественнее других, многие царедворцы откровенно потакали и льстили ему. Один литературный поденщик, получивший за работу 500 ефимков, после двухмесячных бдений представил опус «Заслуги и подвиги Его Великокняжеской Светлости». В нем бывший пирожник изображается отпрыском древнего, некогда славного княжеского рода, который, однако, оказался в упадке и пребывал в безвестности, пока Провидение не послало миру его, Александра. Автор не скупился на похвалы своему герою, сравнивая его то с пророком Моисеем, то с римским императором Юстинианом. Неграмотный Меншиков преображается в почтенного ученого мужа: «Князь, – пишет автор, – одарен большой охотой и талантом к архитектуре гражданской и военной, равно как к математическим и механическим наукам». (Тут очень кстати панегирист ввернул диплом Английского научного общества.)

Но апофеоза беспринципности сочинитель достигает в обращении к сыну прославляемого им героя. Он призывает его брать пример со своего достойного отца и прибавляет: «Суетная гордость, роскошь и прочие низкие страсти да не овладеют тобою!» Однако, как мы видели, эти страсти были присущи именно Александру Данилычу, причем в поистине непомерных масштабах. А ведь Меншиков был не только знаком с этим панегириком, но и оплачивал его! Что ж, значит, не ведал или не хотел ведать, что творил.

Герб Меншикова с княжеской короной сопровождался девизом: «Virture dure comite Fortune», что означает: «Ведет доблесть, сопутствует удача». И действительно, удача долгое время сопутствовала светлейшему. И во время царствования своей «давней подруги сердца» Екатерины I он стал практически единоличным правителем империи. Умирающая государыня дала свое согласие на брак будущего 12-летнего императора Петра II с дочерью Меншикова Марией.

Когда вступил на престол Петр II, он осыпал будущего тестя новыми милостями – орденами, подарками, увеличил домашний штат прислуги Меншикова до 322 человек, предоставил ему 22 гребца и 39 матросов (это если его светлость пожелает передвигаться по воде). Казалось, все было на руку самовластью светлейшего. Но здесь он совершил роковую ошибку – приблизил к Петру II Долгоруковых, которые воспользовались этим, чтобы вместе с канцлером Андреем Остерманом настроить юного императора против временщика и самим занять место рядом с самодержцем.

Однако в то время, когда Долгоруковы старательно чернили Меншикова перед августейшим юнцом, Александр Данилович тяжело болел, а поэтому ничего не знал об их интригах. Он пережил клиническую смерть. Не знаем, что именно открылось тогда князю (тайну он унес с собой в могилу), но это полностью изменило его жизненные ориентиры и ценности. Поняв, что оказался на пороге смерти, он покаялся в грехах своей прежней «роскошной» жизни. Он вдруг стал другим – смирил гордыню, перестал цепляться за власть. И даже собственными руками подготовил свое низложение – покаявшись, он распустил всю свою личную охрану. А его охранял элитный Ингерманландский полк, для которого генералиссимус Меншиков всегда был кумиром. С такими-то богатырями не справились бы со светлейшим никакие клевреты Долгоруковых! Но сделал он это совершенно осознанно – чтобы все поняли: никаких честолюбивых помыслов у него больше нет. Изменилось и его отношение к щегольству, которое он теперь почитал суетным.

9 сентября 1727 года государственная служба Меншикова завершилась. Он со всем семейством был сослан в город Раненбург (ныне Рязанская область), в 337 верстах от Москвы. Когда его великолепный экипаж в сопровождении длинной череды карет и огромного числа разодетых конных гайдуков с блеском и помпой выезжал из Петербурга, народ удивленно глазел, а вот недруги, среди коих был и сам отрок-император, злобились и негодовали. В довершение к сему, 24 марта 1728 года у Спасских ворот Кремля было найдено анонимное подметное письмо, в коем содержались упреки Петру II за эту ссылку и настоятельно рекомендовалось вернуть Меншикову бразды правления. Нет сомнений, что сочинителем сей цидулки были враги генералиссимуса; во всяком случае, Долгоруковы не преминули ей воспользоваться, чтобы нанести сыну конюха последний решающий удар.

И вот свершилось – императорским указом от 27 марта 1728 года Меншиков был приговорен к ссылке в сибирское село Березов с семьей. Первым делом его лишили привычных парадных одежд, в которых когда-то он так любил щеголять. Очевидцы свидетельствовали, что с него сняли обыкновенное платье и вместо того дали ему мужицкое, а также одели и детей его в бараньи шубы и шапки, под которыми были сокрыты кафтаны грубого сукна.

Начался последний этап его жизни – жизни опального и ссыльного вельможи. Этот период совпал с его духовным восхождением.

Вот что говорит о нем мемуарист: «Суровый северный климат укрепил его здоровье, бывшее до того довольно-таки слабым; он был худым и зябким, а в ссылке прибавил в дородстве и закалился к холоду… Этот человек, столь испорченный во дни своего баснословного процветания, погрязший в пороках, спесивый, жестокий, лихоимец без стыда и совести, вдруг превратился в образец терпения, спокойствия и покорности». На крутом берегу речки Сосьвы он, сам работая топором, построил с помощью слуг небольшой деревянный дом. Поставил и церквушку (она сгорит во время пожара в 1765 году) и во время службы часто исполнял обязанности псаломщика и церковного старосты, произносил проповеди. Диктовал детям воспоминания о собственной жизни; к несчастью, неизвестно, что с ними сталось.

Обратимся к известной картине Василия Сурикова «Меншиков в Березове» (1883). В маленькой комнате – предметы крестьянского сибирского обихода; шкуры белого медведя и оленей на полу. А в красном углу, на аналое, покрытом алым бархатом, киот с иконами. Лицо светлейшего одухотворено страданием и какой-то высшей стоической мудростью. Он сидит за столом, кутаясь в доху, – такой крупный для этой комнатенки и такой обреченный. Рядом с ним 17-летняя Мария, бывшая нареченная невеста императора, – она завернута в черную меховую шубу. Уже видно, что она тяжело больна и ее ожидает скорая смерть (она умрет через шесть месяцев со дня ссылки).

Годом моложе – средняя дочь Саша. Сыну Александру – четырнадцать. Саша склонилась над лежащей на столе ветхой Библией. Может быть, она читает вслух главу из Экклезиаста: «Кто любит серебро, тот не насытится серебром; а кто любит богатство, тому нет пользы от того. И это – суета!.. Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел…»

Александр Данилович достойно переносил все унижения и тяготы ссылки. Он скончался 12 ноября 1729 года в возрасте 56 лет, прожив в ссылке чуть более полутора лет. Похоронили в церкви, им же срубленной, в двадцати метрах от берега реки. Вот что сказал об этом историк: «Там успокоился этот воистину феноменальный человек, выдающийся своими талантами, омерзительный своими пороками во дни процветания; великий и обаятельный мужеством и стойкостью в своем несчастье; [ему] суждено было появиться в анналах истории нашей страны сияющим метеором – то благотворным, то злосчастным, но всегда лучезарным». А в памяти потомства сохранились предсмертные слова князя Меншикова: «Бог, а паче моя вера, коей не всегда я следовал, с годами положили мне покой на сердце. И научили жить и умирать, не скорбя о суете мира сего».

Первый российский полицмейстер. Антон Дивьер

В кафтанах василькового цвета с красными обшлагами, в ярко-зеленых камзолах, новоявленные стражи порядка, выстроившись в шеренгу, громко и внятно произносят слова полицейской присяги: «верным, добрым и послушным рабом» быть царю и «в том живота своего в потребном случае не щадить». А затем каждый поочередно подходит к оберполицмейстеру Антону Мануиловичу Дивьеру и целует Евангелие и крест, которые тот держит в руках. И все было бы ладно, если бы не еврейская наружность главного полицейского чина: не крест ему под стать, а звезда Давида!

Однако он – христианин. Христианство принял еще его отец-марран, бежавший от португальской инквизиции в Голландию и занявшийся там не очень-то прибыльным оружейным делом. Имя отца, Эмануэля Дивьера, упоминается в списках еврейской общины Амстердама. Известно также, что вскоре после переезда в страну тюльпанов доведенный до нищеты Эмануэль ушел в мир иной, оставив родившегося в 1682 году сына Антона круглым сиротой и без всяких средств к существованию. В поисках хлеба насущного Дивьер-младший сосредоточился на, казалось бы, столь не свойственном еврейскому мальчугану морском деле и в пятнадцать лет стал если не капитаном, то по крайней мере подающим надежды голландским юнгой.

Писатель Александр Соколов очень точно назвал Антона «юркий Дивьер». И действительно, сызмальства его отличали ловкость и расторопность, что производило самое выгодное впечатление на окружающих. Он лихо лазал по канатам и правил парусами, без устали плавал – словом, отменно нес матросскую вахту. А дальше ему улыбнулась сама Фортуна: он очутился в нужное время в нужном месте.

Случилось это в 1697 году, когда в Голландию прибыло Великое посольство из Московии, в коем под именем Петра Михайлова выступал сам государь. Амстердамские власти, зная о пристрастии царя к Нептуновым потехам, устроили тогда маневры, в ходе которых разыгралась нешуточная морская баталия. Десятки парусных кораблей выстроились в две линии в заливе Эй, вблизи мыса Схелингвуд. Петр, как истый морской волк, в разгар военной забавы перебрался со своей яхты на один из кораблей и принял командование им. Здесь-то его внимание и привлек красивый исполнительный юнга. Его внешность очень выразительно описана у израильского писателя Давида Маркиша в книге «Еврей Петра Великого, или Хроника из жизни прохожих людей» (2001): «Ловко сбитый мускулистый молодой человек в матросской одежде. В его, то ли сильно загорелое, то ли от природы смуглое, лицо вправлены были, как черные камешки, крупные выпуклые глаза в мягких метелочках юношеских ресниц. Кисти рук его были маленькие, сильные и тоже смуглые, темные. Во всем его взгляде… явственно проступало что-то экзотическое, неместное; держался он хотя и скромно, но без всякого смущения». Разговорившись с юнгой, монарх тут же предложил ему перейти на русскую службу.

Остается загадкой, почему Петр, приложивший столько усилий к строительству флота и ощущавший острую нехватку в морских кадрах, не использовал Дивьера по его прямому назначению, в качестве моряка или корабела. Видимо, проницательный венценосец угадал в зеленом салажонке его более высокое предначертание, а потому сразу же взял Антона ко двору.

Давид Маркиш приписывает Дивьеру такие думы: «Нет никакой разницы в том, как добывать деньги: пиратствовать ли в Южных морях, следить ли за опальными русскими недорослями. Одно было ясно совершенно: чем ближе к царю, тем больше денег… А эти, русские, чужие, как все здесь чужое». Мы же полагаем, что такие корыстолюбивые мотивы свойственны исключительно «солдатам удачи», стремившимся продать свою шпагу подороже. Дивьер же не ощущал себя чужим в стране, ставшей для него новой родиной. Он пожелал всемерно укорениться в России и стал не прохожим человеком, этаким перекати-полем, а одним из рачительных хозяев и патриотов державы.

Записанный христианином (как и его покойный отец), Дивьер мог беспрепятственно жить в России и продвигаться по служебной лестнице и не приняв греческого вероисповедания (ведь стал же полным адмиралом друг царя, кальвинист Ф. Я. Лефорт!). Тем не менее сразу же по приезде в Москву Антон обращается в православие. Шаг этот говорит о его неукротимом желании адаптироваться в русскую жизнь. Ведь известно, что «русский» – это имя прилагательное, поскольку носитель его к России приложен и самозабвенно ей служит. И не химическим составом крови определяется эта русскость, но радением о вере и судьбе Отечества.

Поначалу Дивьер выполнял обязанности скорохода у светлейшего князя Александра Меншикова. Однако природный ум, веселый характер, рвение в делах быстро выдвинули его в денщики царя: он занял должность весьма ответственную, отмеченную особым доверием самодержца и часто служившую трамплином для дальнейшего карьерного роста. Достаточно сказать, что Александр Бутурлин, Никита Трубецкой, Василий Суворов, Павел Ягужинский, да и бывший патрон Дивьера, «полудержавный властелин» Меншиков начинали с должности царева денщика.

«Смышлен, вкрадчив, бескорыстен, неутомим», – говорили современники о Дивьере. И монарха более всего пленили его неподкупность и бескорыстие, столь редкие в России той поры. Антон не воровал, взяток не брал и руки в государственный карман не запускал, что в значительной мере и определило благоволение к нему Петра. Он получил право без доклада входить в токарню царя. И вот уже Антон – генерал-адъютант, что по тогдашнему воинскому уставу равнялось полковничьему чину.

Как чувствовал себя он при русском дворе? Современники свидетельствуют, что поначалу высшее общество относилось к нему, безродному выскочке, холодно и настороженно; и якобы для упрочения своего положения Дивьер решает выгодно жениться. «Обратить свои искательства в среду родовитых боярских семей, – пишет историк Сергей Шубинский, – он не смел, зная, что его еврейское происхождение явится здесь непреодолимой препоной; оставалось пробовать счастия у новой аристократии». Выбор 28-летнего Антона пал на сестру сына конюха, а ныне того же всесильного князя Меншикова, Анну Даниловну. Сколько чернил и бумаги было израсходовано, чтобы доказать, что Дивьер – беспринципный ловелас-карьерист и женился по голому расчету! Говорили, что его суженая – перезрелая старая дева (хотя на самом деле ей было всего 22 года!) и красотой вовсе не отличалась. На самом же деле была она личностью примечательной и весьма эмансипированной: залихватски ездила верхом, была (в отличие от брата) грамотной и говорила на нескольких языках. Одно время она в числе прочих составляла ближний круг, своего рода гарем царя (куда, наряду с сестрами Арсеньевыми, входила, кстати, и Екатерина Трубачева – будущая императрица Екатерина I). Поговаривали, что Анна даже была мимолетной пассией женолюбивого императора.

Вознесенный из грязи на вершины российского олимпа, спесивый Меншиков ответил своему бывшему скороходу резким и категоричным отказом. Но Антон не отступал, заявив, что Анна уже беременна от него и следует спешить с венчанием, чтобы не опозорить фамилию Меншиковых. Реакция светлейшего была, однако, прямо противоположной ожидаемому: он пришел в такое неистовство, что не только сам нещадно отлупцевал соблазнителя, но и (чтобы мало не показалось!) кликнул челядь, которая и довершила мордобитие.

Видно, матримониальные планы в отношении его сестры не только не утишили гнев Меншикова, а, напротив, лишь усилили его. Какая уж тут женитьба по расчету: зная мстительность временщика, Антон не мог не понимать, что наживает в его лице могущественного и коварного врага. Не расчет, думается, одушевлял действия Дивьера, а сердечная склонность и любовь к Анне Даниловне. (Забегая вперед, скажем, что они были счастливы в браке; плодом их любви стали четверо детей – три сына и одна дочь.)

Дальнейшие события современный писатель Николай Коняев живописует так: «Оправившись от побоев, Дивьер сообщил об этом Петру, и царь немедленно отправился к Меншикову сам. – “Ты чего, совсем охренел, камарад? – спросил он. – Ты пошто Дивьеру-то отказал?” И хотя Меншиков отдал сестру Дивьеру, но царь так и не простил светлейшего». Правда состоит в том, что припертый царем к стенке Меншиков вынужден был согласиться на этот «неравный» брак (продолжая испытывать к Дивьеру непреодолимую вражду).

Тем не менее Петр в 1718 году назначил Дивьера на весьма ответственный, только что образовавшийся пост – петербургского обер-полицмейстера. Надо сказать, что Петербург (ставший фактической столицей с 1710 года) являл тогда собой обширное болотное пространство с разбросанными группами зданий, грязнейшими улицами, с самым разнокалиберным и беспокойным населением (значительная часть которого была переселена туда насильно). На улицах города хозяйничали волки. Пьянство, разврат, воровство, насилие и грабежи были обычным явлением.

И именно Антон Мануилович с его расторопностью и распорядительностью должен был, по мысли царя, возглавить работу по улучшению быта населения новой столицы, развитию в ней промышленности и торговли, устройству «благообразия и благочиния». «Господа Сенат! – писал Петр 27 мая 1718 года. – Определили мы для лучших порядков в сем городе генерал-полицмейстера, которым назначили генерал-адъютанта Дивьера; и дали пункты, как ему врученное дело управлять». Далее следовали 13 пунктов, где описывались обязанности подначальной Дивьеру полиции.

В Генеральном регламенте (1721) задачи сего нового ведомства излагались несколько высокопарно и более смахивали на панегирик: «Полиция споспешествует в правах и в правосудии, рождает добрые порядки и нравоучения, всем безопасность подает от разбойников, воров, насильников и обманщиков и сим подобных, непорядочное и непотребное житье отгоняет и принуждает каждого к трудам и к честному промыслу, чинит добрых досмотрителей, тщательных и добрых служителей города и в них улицы регулярно сочиняет (следит за прямизной улиц. – Л. Б.), препятствует дороговизне и приносит довольство во всем, потребном к жизни человеческой, предостерегает все приключившиеся болезни, производит чистоту по улицам; и в домах запрещает излишество в домовых расходах и все явные погрешения; призирает нищих, бедных, больных, увечных и прочих неимущих, защищает вдовиц, сирых и чужестранных, по заповедям Божиим, воспитывает юных в целомудренной чистоте и честных науках; вкратце же над всеми сими полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальной подпор человеческой безопасности и удобности».

Каждый день обер-полицмейстер объезжал город и лично наблюдал за порядком и соблюдением правил общежития. Присутствовавший при дворе голштинский камер-юнкер Фридрих-Вильгельм Берхгольц говорил, что своей строгостью Дивьер вызывал у петербургских обывателей такой страх, что те дрожали при одном упоминании его имени. Зато и результаты его трудов были впечатляющи. Историки свидетельствуют: при нем был сформирован первый в России полицейский штат из 190 человек; устроена пожарная часть; поставлены в разных местах 600 фонарей на конопляном масле; замощены камнем главные улицы; организована команда фурманщиков для своза нечистот; учрежден надзор за продажей съестных припасов; установлена регистрация населения; сооружены шлагбаумы на конце каждой улицы и т. д. Строгие меры воздействия применялись против нищих попрошаек (их били батогами и высылали из города). За несоблюдение правил паспортного порядка, азартную игру, пьянство, неосторожную езду, пение песен на улицах полагались солидные штрафы, а при повторном нарушении – ссылка в Сибирь или даже смертная казнь.

Надо сказать, что и Петр спрашивал со своего полицейского начальника со всей строгостью и, коли что не по нему, особо не церемонился. Однажды, проезжая с ним по Петербургу и оставшись недовольным состоянием городских улиц, царь вышел из одноколки, отколотил Дивьера тростью, после чего сел в экипаж, пригласил его сесть рядом и спокойно продолжил путь. Впрочем, случай сей единичный. Вообще же государь ценил своего обер-полицмейстера и 6 января 1725 года произвел его в генерал-майоры.

А 28 января того же года Петр Великий почил в бозе, и самодержавной императрицей была провозглашена его жена, Екатерина Алексеевна. Несмотря на безграничное влияние Меншикова на императрицу, Дивьер был какое-то время защищен от его происков личным расположением государыни. Отчасти потому, что их связывали и интимные отношения, что засвидетельствовано мемуаристами. Антон Мануилыч получил право во всякое время иметь к ней свободный доступ и немало забавлял монархиню своими неистощимыми рассказами, остроумными выходками и каламбурами. Французский посол в России Жак де Кампредон оставил о Екатерине такую дневниковую запись: «Дивьер… в числе явных фаворитов».

Все в том же 1725 году обер-полицмейстер был удостоен высокой награды – ордена Святого Александра Невского, в 1726 году – пожалован чином генерал-лейтенанта и возведен в графское достоинство. Графский герб Дивьера геральдисты описывают так: «В щите, разделенном на четыре части, посередине находится зеленого цвета щиток, покрытый графскою короною с изображением одноглавого орла, который в лапах держит скипетр и державу. В первой и четвертой частях в красном поле две серебряные башни. Во второй и третьей в голубом поле поставлены на задних лапах два льва. Щит имеет на поверхности шлем, увенчанный графскою короною. Намет на щите голубой и красный, подложенный серебром». Супруга же новоявленного графа, Анна Даниловна, была причислена к свите императрицы как ее гоф-фрейлина.

В 1727 году Дивьер проявил себя еще и как талантливый дипломат, что в сочетании с его бескорыстием оказало неоценимую услугу российской короне. Речь идет об известном Курляндском кризисе, когда руки вдовствующей герцогини Анны (ставшей впоследствии императрицей Анной Иоанновной) добивался щеголь и авантюрист, незаконный сын короля польского Августа II Мориц Саксонский. Избрание Морица герцогом было противно государственным интересам России. Задача Антона Мануиловича и состояла в том, чтобы убедить курляндцев отказаться от сей кандидатуры. Он отправился в Митаву сразу же после возвращения оттуда Меншикова, чья миссия в Курляндии с треском провалилась: возжелав сам стать герцогом, светлейший действовал оскорблениями и угрозами, чем восстановил против себя всю местную знать. Потому, дабы исправить положение, Дивьеру надлежало действовать тонко и умно.

Мориц Саксонский предложил Антону 10 000 экю за содействие его браку с Анной. Эпистолярная отповедь взяткодателю лишний раз свидетельствует о верности долгу и неподкупности Дивьера. Вот что он написал: «Полученное мною сего числа письмо повергло меня в удивление и чувствительное волнение, тем более что, благодаря Богу, все мое предшествующее поведение может служить доказательством, что я не способен не только за несколько тысяч рейхсталеров, но и за сокровища всего света сделать хотя самомалейшее отступление от поручения, возложенного на меня инструкцией моей всемилостивейшей государыни. Это странное предложение, равно как и тому подобные искушенья, предполагающие подлые и низкие чувства в том, к кому они относятся, оскорбительны для честного человека. В вышеупомянутом деле, в котором Ее Величество удостоила меня избрать мелким орудием своей воли, я буду без всякого уважения к видам частных лиц и чуждым интересам, равно как и без всякого постороннего вознаграждения, исполнять свои обязанности, как следует честному человеку…»

Представительство Дивьера в Курляндии способствовало тому, что там восторжествовали российские интересы. Однако Анна затаила на человека, который разлучил ее с женихом, жгучую бабью обиду: впоследствии, став императрицей, она это ему припомнит.

По возвращении из Митавы в Петербург Антон Мануилович застал там картину мрачную и неутешительную. Екатерине все чаще нездоровилось, что сулило скорый и недобрый исход. Меншиков интриговал: чтобы удержаться на плаву и сохранить за собой неограниченную власть, он удумал возвести на престол внука Петра I, двенадцатилетнего Петра Алексеевича, и обручить его со своей дочерью Марией. При этом сам светлейший до достижения отроком совершеннолетия становился регентом империи.

Политическая наглость, всесилие и умопомрачительное богатство Меншикова стояли костью в горле у многих видных царедворцев, кои всеми средствами старались противодействовать властолюбивым замыслам бывшего пирожника. Против временщика составилась целая партия, во главе которой находились герцог Голштинский Карл-Фридрих, Петр Толстой, Иван Бутурлин, Александр Нарышкин, Григорий Скорняков-Писарев, Андрей Ушаков и другие. Узнав о происках шурина, Дивьер не только присоединился к партии врагов Меншикова, но и стал одним из самых деятельных ее членов.

Развязка наступила ранее, чем ее ожидали. У императрицы открылась горячка. Меншиков, находившийся при больной неотлучно, и подсунул ей духовное завещание, по которому трон переходил к малолетнему Петру, а сам князь становился без пяти минут императорским тестем. Дни врагов светлейшего были сочтены, и для сокрушительного удара по супротивникам он ждал лишь удобного случая.

Случай представился скоро. Поводом к расправе стал невоздержанный язык Дивьера, не в меру развязавшийся из-за сильного подпития. Вот как рассказывается об этом в документе, составленном, по-видимому, Меншиковым и подписанном за неграмотную Екатерину ее дочерью Елизаветой: «Во время нашей, по воле Божьей, прежестокой болезни параксизмуса, когда все добродетельные наши подданные были в превеликой печали, Антон Дивьер, в то время будучи в доме нашем, не только не был в печали, но веселился и плачущую Софью Карлусовну (Скавронскую, племянницу императрицы. – Л. Б.) вертел вместо танцев и говорил ей: “Не надо плакать”… Анна Петровна (дочь Петра I. – Л. Б.) в той же палате плакала. Дивьер в злой своей предерзости говорил: “О чем печалишься? Выпей рюмку вина!”» Примечательно, что серьезным пунктом обвинения обер-полицмейстера стало его вертопрашество, будто бы юному великому князю Петру Алексеевичу он «напоминал, что его высочество сговорился жениться, а они за его невестою будут волочиться, а его высочество будет ревновать».

Разумеется, пьяный кураж Дивьера был для Меншикова лишь поводом к тому, чтобы поквитаться с птицами поважнее. И о сем говорилось в новом указе от имени Екатерины: «Я и сама его, Дивьера, присмотрела в противных поступках и знаю многих, которые с ним сообщники были; того ради объявить Дивьеру, чтобы он объявил всех сообщников». В тот же час Антон Мануилович был схвачен, вздернут на дыбу и после двадцати пяти ударов повинился во всем, назвав и всех своих подельников.

Буквально за несколько часов до кончины императрица по подсказке Меншикова подписала указ о наказании виновных: «Дивьера и Толстого, лишив чина, чести и данных деревень, сослать: Дивьера в Сибирь, Толстого с сыном в Соловки; Бутурлина, лиша чинов, сослать в дальние деревни; Скорнякова-Писарева, лиша чинов, чести, деревень и бив кнутом, послать в ссылку» и т. д. Светлейший распорядился приписать к указу слова, относившиеся непосредственно к зятю: «Дивьеру при ссылке учинить наказание, бить кнутом». Не пощадил временщик и собственную сестру Анну, велев ей вместе с малолетними детьми Антона Мануиловича безвыездно жить в дальней деревне.

А самого Дивьера вкупе со Скорняковым-Писаревым, чтобы жизнь медом не казалась, Меншиков упек в холодную Якутию, в Жиганское зимовье, что на пустынном берегу Лены, в 9000 верст от Петербурга и в 800 верстах от Якутска. В этой забытой Богом глухомани ссыльные часто нуждались в самом необходимом, питаясь одним хлебом и рыбой. Несчастным запрещалось даже общаться друг с другом, за чем бдительно следил приставленный к ним караул.

Вести доходили к ним, отрезанным от мира изгнанникам, спустя не месяцы – годы. Вот уже упала звезда «прегордого Голиафа» Меншикова, который в 1729 году испустил дух в ссылке, в таежном Березове; преставился и юный император Петр II; а вступившая на престол Анна Иоанновна, памятуя о Дивьере как о разлучнике со своим бывшим амантом, не спешила облегчить участь опального графа.

Лишь на закате царствования она смилостивилась и в апреле 1739 года издала указ о назначении Антона Мануиловича командиром вновь отстраивавшегося Охотского порта. Казалось, административный талант бывшего обер-полицмейстера не сломили годы лишений и бедствий. Он вновь оказался востребованным и действовал весьма энергично: раскрыл, между прочим, злоупотребления, допущенные прежними должностными лицами, быстро закончил снаряжение знаменитой экспедиции Витуса Беринга, достроил порт. Не пропала втуне и моряцкая жилка Дивьера: он основал мореходную школу, превратившуюся впоследствии в штурманское училище Сибирской флотилии.

Антона Мануиловича вернула из ссылки и обласкала императрица Елизавета Петровна. Высочайшим указом 14 февраля 1743 года ему были возвращены графское достоинство, чин генерал-лейтенанта и орден Святого Александра Невского. Елизавета пожаловала ему также 1800 душ крестьян из имения ненавистного ему Меншикова, деревню Зигорица в Ревгунском погосте (180 дворов), а также имение Йола под Нарвой. Он был также произведен в генерал-аншефы.

Дщерь Петрова, идя по стопам своего великого отца, 27 декабря 1744 года вновь назначает Дивьера обер-полицмейстером Петербурга. И хотя годы у Антона Мануиловича были уже не те (ему исполнилось 63 года), он вновь отдался своему любимому делу. Однако ужаса на петербургских обывателей дряхлый генерал уже не наводил.

Дивьеру не пришлось долго хозяйничать в Северной Пальмире. Многолетние страдания и лишения надломили его здоровье; он часто хворал и умер 24 июня 1745 года, прослужив наново в полиции не более полугода. Так закончил свои труды и дни этот ревностный сподвижник Петра I.

Тело его погребено на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Биограф прошлого века утверждал, что видел там расколотую плиту с надписью «Генерал-аншеф граф Антон Мануилович Дивьер. Погребен 27 июня 1745 года», однако сегодня его могила считается безвозвратно утерянной. Но в истории он, по счастью, не затерялся, напоминая всем националистам-почвенникам о таком неприятном для них факте: первым российским «ментом» был этнический еврей.

* * *

Трое сыновей графа Дивьера были людьми степенными и вполне достойными. Петр Антонович (1710–1773) дослужился до чина генерал-аншефа и стал действительным камергером; Александр Антонович стал капитаном лейб-гвардии; Антон Антонович – поручиком лейб-гвардии и адъютантом императора Петра III. Многие потомки Антона Мануиловича Дивьера были царедворцами и профессиональными военными, однако сколько-нибудь заметного положения они не занимали.

А вот два внука нашего главного полицмейстера, Антон и Михаил Петровичи, по злой иронии судьбы стали… натуральными преступниками и душегубцами.