1. Вечерние заупокойные байки Фомича.
Искусный рассказчик Фомич, поведал мне много чего интересного. Обычно дед начинал свои рассказы «За здравие», а заканчивал «За упокой», редко наоборот. Причем, эту тему он любил поднимать, поздно вечером. После чего сон отбивало, было и жутко, и смешно, но всегда хотелось как можно быстрее, записать его историю, чтобы не забыть на утро. Фомич, за свою жизнь, где только не побывал, и чего только не видел. Что он мне и поведал. Дабы не быть Фомичем, номер два, я решил начать с «Вечерних заупокойных». Так я их назвал, потому что все они были, так или иначе связаны с кладбищами и покойниками, или вращались вокруг этой темы.
«Наливка»
– Слушай, Алёшенька! Вспомнил я, как Фёдора из соседней деревни поминали! Ох, прости, Господи, умора! – Фомич, хохотнул, перекрестился и начал рассказ.
Случилась эта история, не когда-нибудь, а на праздник «Радуница», день поминовения усопших. В деревне, как не возмущались батюшки, было принято на кладбище ходить в Пасху или на Красную горку. Но мужики, ходили и на Пасху, и на Красную горку, и на Радуницу. Вот и в этом году, они собрались на кладбище, поминать своего почившего, еще зимой, товарища. Жара стояла, совсем не весенняя, а скорее летняя, июльская. Градусов под тридцать, не меньше. Собрав с собой провизию: крашеные яйца, оставшиеся еще с Пасхи, соленых огурчиков, колбаски копченой, которую их товарищ при жизни любил. Черного ржаного хлебца и сала, выбрав самую большую бутыль наливки, из личных запасов, мужики, под недобрые взгляды своих жен, ушли.
Повздыхав над могилой товарища, они разложили провизию, на соседнем столике, у могилки, и рюмка за рюмкой начали поминать. Вспоминали истории из жизни, не гнушались и крепким словцом. Но не знали, что за ними следят хитрые и злые глаза из-под венков, которые еще остались на могилке.
– А помнишь, Иван, как вы Фёдором козу гоняли? – сказал один из мужиков, полноватый, с блестящей на солнце лысиной.
– А то! Такое не забудешь, вот до сих пор шрам от ее рогов! – второй мужичок задрал штанину, показывая шрам.
И так за разговорами они опустошили добрую часть бутылки. На солнце их развезло, они уже уселись на траву, так как ноги совсем не держали. Солнце припекало так, что хотелось спать прямо здесь. Но нервный по своей натуре Семёныч, лопатками ощущал на себе чей-то взгляд. То и дело, оглядываясь на могилку Фёдора.
– Мужики, не поймите неправильно! – вдруг тихо сказал один из них, – Мне кажется, Фёдор а нас смотрит!
– Конечно! Ик… и пьет он вместе с нами! – философски изрек мужчина, с красной лысиной, которая уже успела сгореть, под палящим солнцем, – Моя, вон ик… говорит, что все, что мы едим, туда передается!
Он показал пальцем в небо, от чего все его сотоварищи синхронно повернули головы.
– Да не, в прямом смысле, смотрит! Кажись, я его глаза видел! – мужик с ужасом смотрел на венки, которые в ответ в упор смотрели на него.
– Ха, ты, что белочку поймал? – хохотнул один из компании, не веря ни единому слову, пьяного друга, – Давай еще по одной и домой.
– И то верно! – и забыв обо всем на свете, снова начали опустошать небольшие стеклянные рюмочки, до тех пор, пока с могилы не раздалось недовольное:
– Совсем обнаглели! А мне?
Мужики замерли. У кого-то вывалилась рюмка, у кого-то задергался глаз, вместе со щекой, а тот который был уверен, что почивший Фёдор смотрит на них, протрезвел и рванул, куда глаза глядят. Его чутьё ни разу не подводило. Недолго думая, путаясь ногами в траве, остальные тоже рванули вон с кладбища. Забыв про бутылку и провизию. Еще долго дома приходили в себя, думая, под ругань жен. Которые в три голоса вопили, что их мужья богохульники, и нечего было в праздник пьянку затевать.
А все оказалось намного проще. Изрядно набравшаяся, еще с утра Седуксеновна, так местные называли, запоями пьющую женщину, устала до такой степени, что плевав на все предрассудки, решила подремать прямо на кладбище. А так как было жарко, единственным спасением она видела огромные венки. И улеглась на первую попавшуюся могилу, спокойно прикрыв себя венками. Проснулась Седуксеновна, от чьих-то голосов, а открыв глаза, увидела не сидящих в траве мужиков, а бутыль, которую сразу же захотела стащить себе. А потом и мужика, который таращился во все глаза прямо на нее.
– Никак заметил, гад! – зло прищурилась Седуксеновна, – Ладно, подожду. Ишь, ты!
Ждала она долго, слушая их рассказы, помирая от жажды и головной боли, а когда поняла, что содержимое бутылки скоро закончится, не стерпела и заорала:
– Совсем обнаглели! А мне?
И к ее радости, мужиков, как ветром сдуло. А ей досталась заветная бутылка и закуска в придачу. Поговаривают, что мужики не пьют, по сей день.
«Переполох»
Фомич, как всегда пофилософствовав, плавно перешел к «заупокойной» теме.
– Алёшенька, а когда вы к нам переехали? – он всегда называл меня «Алёшенькой», но я не мог понять, толи он так ласково ко мне обращается, как к внуку, толи он издевается так, надо мной – молодым профаном.
– Год назад купили, – ответил я.
– А, тогда ты не слышал, как мою Матрёшку хоронили! – улыбнулся дед, а я нервно сглотнул, так как его супругу Матрёну Исааковну, я видел пару часов назад, когда помогал Фомичу воду в бочку заливать.
– Н-нет, не слышал… – промямлил я.
– Ох, тогда я знатно соседям удивился, несли, кто что, я ужо думал, рассудком двинулся! Это потом мне, Эльвира Петровна рассказала, когда всей улицей гуляли. Да, не смотри ты так! Сейчас расскажу!
И смех, и грех, что было. Начну по порядку. У нас же в селе, с позапрошлого года кассу на почте закрыли. Раньше же как, там и пенсию выдавали и почту, а теперь кассу сделали отделением банка и перенесли в отдельное здание, рядом с сельсоветом. Далековато, но удобно, открыто почти каждый день, были бы деньги. Люда в селе вроде бы и не много, а как пенсия приходит, очереди как в универмагах перед новым годом. Но есть и польза, это главное информбюро, чего только не услышишь и не увидишь. А если не придешь, все кости перемоют.
Элка, ну то есть Эльвира Петровна, как ни в чем не бывало, пришла за пенсией. Остановилась в конце очереди, и, обмахиваясь тетрадкой, в которую обычно писала список продуктов, которые нужно с пенсии купить, начала прислушиваться к разговорам. Молча стоять не интересно, а беседу поддержать самое то, но сначала надо услышать, о чем говорят.
Толпа какая-то понурая, не веселая, шушукаются между собой, головами кивают.
– Здравствуй Александра, никак случило что? Даже ругани нет? – спросила она, у стоящей рядом женщины.
– Случилось, Элка! Беда пришла! – запричитала она.
–Да, говори уже! – от ее причитаний холодок по телу прошел.
– Матрёна, померла вчера! Ой-е-ей! – взвыла Алексадра.
– Шурка, да как? Я ее вчера вечером видела! Ничего здоровая была! – мне, словно ушат ледяной воды на голову вылили, вчера к родне в город собиралась, а нынче хлоп и померла!
– Вот так и померла, никто не знаить как! – женщина, не удержалась и слезу пустила. Я Свету, нашу попросила венок заказать. Она с кем-то передала, должны автобусом привезти!
– Надо сегодня помочь зайти. А то, как там Фомич, сам не справится! – Эльвира после таких новостей присела на скамейку, давление подскочило, и пришлось искать в сумке лекарства.
– Да. Да, обязательно, – Шурка качала головой.
В таком состоянии они простояли около получаса. Возле сельсовета остались на скамейках от силы человек пять. Уже решили, где поминки делать, кто что принесет.
Проехал автобус, вся толпа с тяжело вздыхая, ждала посланника. И спустя пару минут, из-за угла, где была остановка, показался сначала венок, такой большой, что из-за него были видны только ноги. Шурка, увидев эту картину заголосила в голос. Эльвира невольно сжалась в комок, вся эта атрибутика у нее вызывала ужас, да и покойников она боялась.
Эта композиция из ног и венка подошла ближе, и до боли знакомым голосом произнесла:
– Бабы, а хто умер-то у нас? Чего вы голосите? Молодой хто? Ух, тяжелый! Умарилася нести! – из-за венка показалась выкрашенная в рубиновый цвет голова Матрёны.
– Новопреставленная! – Шурка начала креститься, а Эльвира пыталась нащупать в сумке новую порцию таблеток.
Матрёна, утирая пот со лба, тыльной стороной ладони снова выдала:
– А чего это вы на меня так смотрите? Вымазалась иде?
Бабы сидящие в очереди крестились, кто быстрее, кто больше . Глава вышедший покурить, сигарету уронил. Немая сцена.
Спустя некоторое время, все-таки дошло, что это не приведение, а самая настоящая живая Матрёна.
– А оказалось усе на самом деле проще пареной репы, Матрёна в город к детям уехала, а мне наказ дала по хозяйству справляться. Увидали вместо Матрёны меня, подумали, что бабка моя слегла. Да так случилось, что в соседнем селе, умер кто-то, а языки-то у людей длинные, и как это бывает, пошло поехало, и ужо не остановить. Слух, за слухом и расползлось. Моя Матрёшка рассказывала, за столом, в честь ее второго «дня рождения»:
– А я сижу в автобусе, забежала девчушка с венком, попросила передать, сказала, что помер у нас кто-то, принесла, а тут все на меня как на приведение смотрят! А этот баламут и рад, что ему полдня несли водку и самогон!
– Так Алёшенька, гудели мы в тот день почти до самого утра! Уся наша улица собралась, стол накрыли, да только по другому поводу. А на следующий день новый слух пошёл, что у нас с Матрёшкой свадьба была, сказали, что мы на старости лет сдурели.
«Спор»
День был дождливый, только к вечеру небо немного прояснилось. Не успел я выйти во двор, как Фомич уже был тут как тут. А я почему-то был рад появлению деда. В перерывах между сочинительством и графоманством, мне было скучно одному, а шустрому деду, как мне показалось, скучно было всегда. И если он ничего не делал или не рассказывал истории, он начинал унывать. Просидев почти весь день дома, с Матрёной Исааковной, дед скис, потому, как бабка знала наизусть все его истории, и не давала по телевизору включать футбол. Вот и пришел ко мне, с бутылем тоску разгонять. Немного подпив, он опять затронул, как мне показалось свою любимую тему.
– Сидели как-то мои друзья-товарищи, Петро, Иван, Серега и Митька, у Петра дома, за «чашкой чая». Разговаривали о том, о сем, то о политике, то о работе, то о бабах-ведьмах.