Али-баба и тридцать девять плюс один разбойник

Подвернувшийся ненароком под ногу круглый камешек заставил Касыма взмахнуть руками, нога его скользнула в сторону, а в следующее мгновение Касым ощутил ледяное прикосновение бурного горного потока. Касыма мотало из стороны в сторону и швыряло о камни, ставший свинцовым халат тянул его ко дну, но сбросить халат никак не удавалось. Тонущему Касыму изредка каким-то чудом удавалось схватить ртом очередную порцию воздуха, но вода вновь накрывала его с головой, неся куда-то вниз и вертя, словно хлипкую соломинку. И вдруг Касым во что-то влетел с оглушительным треском, его высоко подбросило и потащило в черную пропасть. Сознание померкло.

Мельники, стопорившие на ночь огромное деревянное колесо, прыснули в стороны, когда с уступа, откуда поток воды низвергался на лопасти деревянного колеса, сорвалось нечто грузное, круша все на своем пути. Приблизиться они решились не сразу, а когда двое – сын и отец – забрались в воду, то под изуродованным колесом обнаружили человека, пребывающего в беспамятстве. Несчастный плавал на спине, широко раскинув руки и босые ноги. Глаза его были закрыты, а дыхание так слабо, что едва угадывалось. Оглядев сломанное колесо и посетовав на превратность судьбы, мельник с сыном аккуратно подняли на руки бессознательное тело Касыма и перенесли на мельницу. И вовремя, нужно сказать. Едва за ними закрылась дверь, как мимо мельницы проскакали на взмыленных конях разбойники – заглянуть на мельницу они почему-то не додумались. Азиз, разумеется, заглянул бы проверить, но Ахмед не считал Касыма законченным дуралеем, и потому был уверен, что тот не станет прятаться на мельнице, а побежит прямиком в город.

Вскоре топот копыт затих вдали, и мельник с сыном и двумя работниками вздохнули с облегчением. Соседство разбойников не было особенно приятным, но те старались не докучать мельнику, а мельник делал вид, будто никаких разбойников в этих краях нет и никогда не было, что вполне устраивало обе стороны, а сейчас еще и третью сторону – Касыма, хотя тот даже не понимал, насколько ему повезло.

Глава 16. Несостоявшийся ужин

Кто бы мог себе представить, что в славном восточном городе, полном добропорядочных правоверных ремесленников, торговцев, землепашцев и не очень добропорядочных, нечистых на руку менял, стражников, мул и судей может поселиться чета гулей – ужасных, кровожадных и безжалостных порождений тьмы. Днем гули успешно выдавали себя за обычных трудолюбивых граждан, промышлявших не очень престижным, но зато прибыльным делом – похоронами. Что и понятно, ведь чем еще заниматься гулям? Деньги им, разумеется, были совершенно ни к чему, разве только для того, чтобы не вызывать ни у кого сомнений в своем «человеческом» происхождении, да изредка тратиться на одежду, обувь и прочие полезные и нужные вещи. А вот ночью… Ночью гули творили ужасные, неописуемые пером вещи: они высматривали припозднившихся прохожих, и если никого вокруг не было, то горе тому человеку – гули хватали его и тащили в свое жилище, где…

Впрочем, врать не буду – своими глазами я ничего не видел, а домыслы есть домыслы, и правды в них может быть как на золотой динар, так и на медный фелс! Но только от самой мысли о том, что происходило в доме, который старались обходить за сто шагов все, включая и отважную, неустрашимую городскую стражу, кровь стынет у меня в жилах. Одно могу сказать наверняка: пропавшего беднягу либо позже обнаруживали бездыханным где-нибудь за чертой города, либо вообще не находили, что случалось гораздо чаще. Такие вот злобные и ненасытные существа были гули.

И что еще доподлинно известно, гули в тот памятный для многих жителей города поздний вечер возвращались домой в приподнятом настроении, без видимых усилий таща на себе очередную жертву. От аппетитного запаха упитанного, средних лет мужчины у гулей текли слюньки, а острые зубы радостно пощелкивали в предвкушении сытного ужина. Но об ужине им пришлось позабыть, как только они вступили во двор дома, который считали своей собственностью. А нужно сказать, никто и никогда не видел их входящими в этот дом или выходящими из него – гули при всей своей бестолковости были очень хитры.

Так вот, едва гуль-муж по имени Олим-кирдык протиснулся со своей жертвой на широких плечах в калитку, как тут же замер на месте. И было отчего! В полной темноте по двору туда-сюда сновали десятки зеленоватых огоньков. Выглядело это странно, сильно настораживало и вселяло тревогу в не ведающую страха душу гуля, которой, впрочем, у него и в помине не было.

– Эй, ты чего встал? – окликнула Олим-курдыка гуль-жена, которую звали Юмюм-хана, и нетерпеливо толкнула мужа в спину.

– Сама посмотри, что здесь творится.

Олим-кирдык продолжал наблюдать за огоньками, постепенно теряя самообладание.

– Да дай ты пройти! Встал на самом пороге. – Юмюм-хана протиснулась мимо мужа и тоже замерла, не сводя глаз с блуждающих по двору огоньков. – Что это такое?

– Почем я знаю! – Олим-кирдык опустил на землю свою ношу и поскреб в затылке. – Я такого еще никогда не видел.

– Я тоже, – призналась Юмюм-хана, прижимаясь к мужу. – Может, кто забавляется?

– Кто?

– Не знаю.

– Не знаешь, так помалкивай! Какой дурак сюда полезет?

– Это верно.

Они немного помолчали, глядя на блуждающие огоньки.

– Что будем делать? – спросил Олим-кирдык.

– Может, сегодня лучше уйдем отсюда?

– А как же еда?

– Да, есть хочется, – погладила живот Юмюм-хана, и тот, как бы в подтверждение ее слов, призывно заурчал. – Не нравятся они мне.

– Думаешь, мне нравятся, да?

Внезапно один огонек метнулся к ноге Олим-кирдыка и начал шустро взбираться по ней.

– Ай! – в страхе отпрыгнул гуль, скинув с себя нахальный огонек. – Они, кажется, не прочь нами полакомиться.

Ну разумеется, о чем еще могли думать гули, как не о том, чтобы кем-нибудь закусить. Ведь знаете поговорку, о том, как думает и судит каждый.

– А может, они просто так бегают? – предположила более рассудительная Юмюм-хана, но в ее голосе проклюнулась дрожь сомнения. – Давай лучше пойдем в дом.

– Давай, – согласился Олим-кирдык и на цыпочках направился к дому, замирая на месте каждый раз, стоило очередному огоньку приблизиться к нему. Юмюм-хана последовала за мужем. – Уф-ф, кажется, пронесло. – Олим-кирдык отер со лба выступивший пот, ступив наконец на порог дома. – Жена, давай открывай дверь!

– Сам открывай, – спряталась за спину мужа Юмюм-хана.

– Да чего ты боишься?

– А ты?

– Я ничего не боюсь! – выпятил грудь колесом Олим-кирдык.

– Вот и открывай тогда, а я уж за тобой.

Олим-кирдык долго мялся перед дверью, никак не решаясь взяться за ручку, несколько раз прикасался к ней пальцами, но вновь отдергивал их. Время шло, однако ничего не происходило. Наконец, собравшись с духом, Олим-кирдык взялся за ручку и осторожно потянул на себя. Кошмарный скрежет заставил встать дыбом волосы у обоих гулей.

– Ты чего творишь, дуралей? – Юмюм-хана ткнула мужа кулаком в ребро.

– Так я… того… – растерялся Олим-кирдык, перестав тянуть за ручку.

– Чего ты там бормочешь?

– Я тут ни при чем. Она сама, – пролепетал муж-гуль, порядком струхнув.

– Как сама? Она ведь никогда не скрипела!

– А теперь скрипит!

Оба примолкли, глядя на полуоткрытую дверь.

– Что будем делать? – тихо спросил Олим-кирдык.

– Что, что? Не знаю что! Открывай дальше, только осторожно.

Олим-кирдык, зажмурив глаза, вновь потянул за ручку. Дверь скрипнула и вдруг перестала открываться. Олим-кирдык потянул сильнее, но дверь будто застопорило.

– Ну, чего копаешься? Открывай уже, – нетерпеливо окликнула мужа Юмюм-хана.

– Она не открывается.

– Так тяни сильнее!

Тогда муж-гуль что было сил рванул на себя дверь, решив разом покончить с этим. Тяжелая дверь поддалась, но не открылась, а начала крениться в его сторону. К противному скрипу прибавился еще и треск. Гуль, выпучив глаза и все еще держась за ручку, смотрел, как дверь все больше и больше клонится в его сторону, а когда сообразил, чем все может закончиться, было уже слишком поздно.

– Ай-яй! – вскрикнул он, но отскочить не успел – помешала жена, прятавшаяся за его спиной. Дверь припечатала гуля в лоб и, рухнув, придавила своим немалым весом обоих.

Чихая и кашляя от поднявшейся пыли, гули с трудом выбрались из-под неимоверно тяжелой двери. Суеверный страх уже подбирался к их горлам, но гулям было стыдно в нем сознаться, даже самим себе.

– Ты зачем дверь выломал, дубина! – набросилась Юмюм-хана на мужа, пытаясь выдать дрожь в коленках за гневный запал.

– Я не ломал, – замотал головой Олим-кирдык, отползая к деревянным перилам подальше от жены и двери. – Она сама упала, я только легонечко потянул.

– Вот я тебе потяну, – пригрозила Юмюм-хана, отряхивая подол платья. – Вставай и пошли в дом!

– Не пойду. – Гуль-муж вжался спиной в перила. – Мне и здесь хорошо.

– Пошли, говорю!

– Тогда иди первой.

– Тоже мне, гуль называется! – презрительно сплюнула Юмюм-хана. – Смотри, как это делается, – и она сделала шаг в дверной проем.

Доска под ее ногой скрипнула и вдруг ушла куда-то вниз, а из темноты прямо в лицо гуль-жене по дуге взлетел другой ее конец.

Бац!

Юмюм-хана от столь неожиданного, подлого удара подалась назад и взвыла от боли, схватившись руками за лицо. Вертикально стоящая доска медленно наклонилась вбок и с глухим «бум» опустилась на голову Олим-кирдыку, так и не успевшему понять, что, собственно, произошло.

– Уй-юй! – взвыл Олим-кирдык, схватившись за голову.

На затылке гуля начала вздуваться огромная шишка, но его жене пришлось гораздо хуже. Лицо ее было красно, нос скошен набок, а несколько зубов шатались.

– Пойдем отсюда, жена!

– Нет! – кипя от злости, прорычала та. – Это чьи-то дурацкие шутки! Вставай и идем внутрь.

– Не встану! – воспротивился Олим-кирдык, еще сильнее вжимаясь спиной в перила.

– Вставай, сказала, а иначе… – Юмюм-хана выпустила длинные когти.

– Ладно, ладно, уже встаю, – обреченно вздохнул Олим-кирдык и поднялся на ноги, ощупывая пальцами здоровенную шишку.

– Иди первым, – приказала жена.

– Чего это я первым пойду? Сама иди, – заартачился Олим-кирдык, поводя плечами.

– Поговори у меня еще! – взмахнула гуль-жена острыми когтями.

Повесив плечи, Олим-кирдык сделал пару шагов и застыл у перекошенного дверного проема с покореженными петлями. Принюхиваясь к чему-то, гуль-муж долго вглядывался в темноту и неуверенно топтался на месте, потом сделал осторожный шаг внутрь, щупая доски ногой, – все вроде бы держались крепко. Вошел, опять остановился, сделал еще один шаг, затем еще. Дошел до двери в комнату и толкнул ее.

Зрелище, представшее его взору, не то чтобы напугало гуля, но сильно озадачило. Прямо напротив дверей стоял низкий длинный стол, что раньше располагался у окна. На столе, вытянувшись в полный рост, лежал человек. Руки его были сложены на груди, глаза закрыты. В ногах лежащего горела зыбким пламенем масляная лампа, разбрасывая по стенам кривляющиеся тени.

– Ну, чего ты опять встал? – Юмюм-хана нетерпеливо ткнула мужа в спину.

– Здесь кто-то лежит, – вполголоса отозвался Олим-кирдык, не сводя глаз с тела на столе.

– Кто лежит?

– Почем я знаю! Посмотри сама.

Олим-кирдык никак не решался войти в комнату. Впервые в жизни ему стало не по себе от вида покойника.

– Вот же трус. – Юмюм-хана насилу протиснулась мимо мужа и тоже застыла на пороге. – Что он здесь делает?

– Знаешь, лучше спроси у него самого, – поежился гуль-муж.

– У него? – переспросила Юмюм-хана. В ее каменное сердце вновь закралась тревога.

Вдруг в углу комнаты шевельнулась смутная тень, сами собой вспыхнули еще две масляные лампы, стоявшие в изголовье покойника, и на середину комнаты вышел человек. Лицо и руки его были черны, и сам он был облачен во все черное.

Гули притихли, напряженно вглядываясь в суровое лицо незнакомца. Неизвестно еще, кто он такой и чего можно ожидать от него. Между тем человек приблизился к столу, погладил по головке лежащего и уставился на гулей пронзительным взглядом.

– Ко… – Юмюм-хана прочистила пересохшее горло. – Кто ты, и что тебе здесь надо?

– Кто я? – спросил человек. – Вы меня не узнали, адские отродья?

Гули, сжавшись от зычного возгласа гули, покачали головами.

– Я Мункар! – рявкнул человек, гордо вскидывая подбородок. Что-то звонко хлопнуло, и за его плечами распустились два огромных черных крыла.

Гули вздрогнули и непроизвольно попятились в коридор, но тут на плечо Олим-кирдыка легла чья-то ладонь. Гуль застыл на месте и медленно обернулся. На его плече лежала белая кисть с длинными тонкими пальцами, заканчивающимися внушительными кривыми когтями, похожими на куриные. Проследив глазами вверх по руке, Олим-кирдык наткнулся на лицо ее обладателя и вздрогнул во второй раз. На гуля смотрела страшная белая образина с черными кругами вокруг глаз, седыми волосами, стоявшими дыбом, и перемазанными кровью губами. Из-под верхней губы торчали длинные и острые клыки. В другой руке страшилище держало остро отточенную косу. Из ушей кошмарного создания вился сизый дымок.

– Ай, шайтан-опа! – воскликнул Олим-кирдык, падая на колени. Ноги от страху совсем отказывались повиноваться ему.

– Ох! – Его жена, обернувшись, разом побледнела сильнее, чем белая образина, и, припав спиной к стене коридора, распласталась на ней.

– Куда это вы собрались? – спросила неизвестная.

– Кто… ты? – сглотнув, выдавила Юмюм-хана.

– Я Смерть! Столько лет работаете бок о бок со мной и до сих пор не узнаете меня в лицо?

– У… узнаем, по… почтеннейшая. Теперь узнаем, – пролепетала Юмюм-хана. – Но скажи нам, о великая, чем мы провинились перед тобой?

– Вы забрали жизнь человека, не испросив моего разрешения, – сурово ответила Смерть, указывая в сторону комнаты пальцем. – Узнаете его?

– К-кого? Его? – Олим-кирдык с женой уставились на покойника.

– Подойдите и взгляните! – прорычала Смерть.

Гули вскочили с пола и, оглядываясь на острую косу, гуськом подобрались вплотную к столу.

– Теперь узнаете? – спросил Мункар, складывая руки на груди.

– Н-нет. – Гули втянули головы в плечи, честно силясь припомнить покойного. Мало ли их было на длинном веку гулей.

– Это мулла! – грохнул кулаком по столу Мункар.

Гули в третий раз вздрогнули, сбиваясь в кучку и косясь на лежащего на столе человека. Пламя масляных ламп дрогнуло. Тень пробежала по лицу муллы. Что-то зажурчало, и по столу из-под тела начала растекаться казавшаяся в темноте черной жидкость. Добравшись до края стола, она устремилась на пол, собираясь в лужицу у самых ног гулей. Гули попятились, но позади стояла Смерть с косой наперевес, и дальше отступать было некуда.

– Это кровь! – громовым голосом произнес Мункар, указывая пальцем на лужу возле стола. – Кровь, которую вы, гнусные создания, выпили из несчастного слуги Аллаха! Всевышний послал меня допросить вас и покарать! – Под потолком что-то заскрипело, защелкало, зашуршало, и Мункар начал подниматься над полом. – Кайтесь перед смертью, презренные гули! – воздел руки Мункар. Гули взвыли, падая ниц и закрывая головы руками. – Пришел ваш после…

Наверху что-то громко хрустнуло. Мункар закачался из стороны в сторону, размахивая широкими крыльями, а потом вдруг понесся на и без того перепуганных гулей.

– О-о-о! – вопил Мункар, планируя над столом.

– А-а-а! – завопили гули и заметались по комнате.

Олим-кирдык шустро забрался под стол и затих там, а Юмюм-хана случайно зацепила лампу, стоявшую на столе, и та опрокинулась. Масло пролилось на платье гуль-жены и мгновенно вспыхнуло, пламенной дорожкой разбегаясь по одежде. Юмюм-хана, вереща от страха и обжигающей боли, бросилась к двери, но там ее ждала Смерть с косой на изготовку. Коса с шипением рассекла воздух. Юмюм-хана, уже ничего толком не соображая, поднырнула под нее и, объятая пламенем, подвывая, на четвереньках вылетела вон из комнаты.

Тем временем Мункар, завершив свой полет, грохнулся на стол. Стол перевернулся. Покойный мулла сполз на спрятавшегося под столом Олим-кирдыка и повис на нем. Не помня себя от ужаса, Олим-кирдык взвизгнул, отпихнул приставучего муллу, решив, будто тот собрался отомстить ему лично, и бросился к окну. Но начавший проседать над его головой потолок, затрещал, пошел трещинами и проломился. Кто-то обрушился на голову несчастного гуля и удобно устроился у него на шее, свесив ножки и вцепившись в его и без того небогатую шевелюру. Подумав, что на подмогу Мункару прибыл его брат Накир, Олим-кирдык взвыл не своим голосом и попытался сбросить с шеи седока, но тот лишь сильнее вцепился в жидкие гулевы кудри, при этом что-то крича и колотя пятками по груди. Наматывая круги по комнате с седоком на шее, очумевший гуль наконец заметил окно. Подлетев к нему, он вынес оконную раму и, оглашая спящий город душераздирающими воплями, скрылся в ночи.

– О-ох! – Мункар приподнялся с пола на руках, сел, отодвинул ногой лежащий на боку стол и провел правой рукой по волосам. – Что случилось?

– Али-баба, ты в порядке? – К юноше подбежала Смерть-Марджина и, отбросив косу, присела рядом на корточки.

– Я… не знаю. Не уверен, – помотал головой Али-баба, приходя в себя. – Кажется, да. – Он заметил торчащее из-за левого плеча помятое крыло, схватился за него, оторвал и отбросил. – А где гули?

– Они бежали! – воскликнула Марджина. – О, как они бежали!

– Плохо, – сказал Али-баба, морщась от боли в боку, и тяжело поднялся на ноги. – Нужно было их того…

– Я думаю, после пережитого они уже сюда ни за что не вернутся.

– Хорошо бы. Но я так и не понял, что произошло? Все шло как по маслу, а потом меня вдруг бросило вперед, прямо на поганых гулей, и я…

Али-баба замолк, прислушавшись.

Из высаженного напрочь окна донеслись натужное сопение и возня. Марджина, тихонько вскрикнув, прильнула к Али-бабе. Юноша обнял девушку и прижал ее к своей груди.

– Кто это? – пискнула Марджина.

– Не знаю, – глухо отозвался Али-баба. Он протянул руку, нащупал ножку стола, с треском отломал ее и воздел над головой. – Выходи, кто там есть?

– Да я это, я, – проскрипел старушечий голос, и в оконном проеме возникла взлохмаченная голова матери Али-бабы. Лицо старой женщины было сплошь перепачкано грязью, а в волосах запутался разный сор. – Дом совсем прогнил, а проклятого бондаря нужно на кол посадить за никчемную работу.

– Фу-у, мама! Зачем же так пугать, – выдохнул Али-баба, опуская импровизированное оружие.

– Испугался он! А мне каково, по-твоему? Сначала ворот заклинило, потом он треснул напополам, и веревка сорвалась, ударив меня по ногам. И еще гнилой пол, чтоб он провалился!

– Мама, он и провалился, если вы не заметили.

– Без тебя знаю, – огрызнулась старушка, отдуваясь, забралась в окно и спустила ноги на пол. – Хоть бы помог матери – стоишь истуканом.

– Между прочим можно было войти и через дверь.

– Да, я об этом не подумала, – пригладила растрепанные волосы старушка. – И отпусти, наконец, Марджину! Чего ты в нее вцепился?

Зардевшаяся Марджина отодвинулась от Али-бабы и застенчиво потупила взгляд.

– Кхм! Да… – смущенный Али-баба похлопал в ладоши и быстро сменил тему разговора: – А здорово ты с мышами придумала.

– Тебе понравилось? – заулыбалась Марджина, очень довольная похвалой. – Ты не представляешь, как я измучилась, пока приделывала к их спинам светлячков – знала бы, никогда не взялась. Да еще лезть на дерево и сыпать мышам на головы зерно.

– Послушайте, а где Ибрагим?

– Тут я.

Многострадальный сосед Али-бабы Ибрагим, изображавший муллу на смертном одре, кряхтя, выполз на карачках из-за стола. Вид у него был неважный.

– Слава Аллаху, ты жив! – обрадовался Али-баба, помогая Ибрагиму подняться на ноги. – Как ты?

– Чтоб я еще раз связался с вашей семейкой! – проворчал Ибрагим, отряхиваясь от пыли. – То ненормальный Касым песни по ночам орет, то костры на доме разводите, а теперь вот с озверевшим гулем пришлось бороться. Все, хватит с меня!

– Да все же отлично вышло! Особенно с кровью.

– Знаешь, Али-баба, то была вовсе не кровь, а, как бы это сказать… в общем, испугался я сильно. Так что мне не помешало бы справить новые штаны.

Марджина, отвернувшись, хихикнула.

– И ничего смешного, между прочим, – обиделся Ибрагим, прячась за столешницей. – Со всяким может случиться.

– Не переживай, будут тебе новые штаны, – пообещал Али-баба. – Главное, что мы от паршивых гулей город избавили.

– Да, – согласился Ибрагим, и это была чистейшая правда.

Гули действительно позорно бежали из города, бросив и дом, и работу, и место своего пропитания. Остановились они лишь за стенами города на краю пустыни. Немного отдышавшись, они опустились на холодный песок и переглянулись.

– Я такого ужаса еще ни разу в жизни не испытывал, – честно признался Олим-кирдык.

– Я тоже, – поддакнула Юмюм-хана.

– Хорошо, что мы от них убежали. Надеюсь, они нас не догонят.

– Я тоже.

– Знаешь, ну его, этот город! – вздохнул Олим-кирдык.

– Ага.

– Мы все-таки пустынные гули, и мне давно хотелось на волю.

– И мне.

– У тебя нос немножко того, – приглядевшись к лицу жены, показал пальцем Олим-кирдык, – набок смотрит. Теперь, наверное, на всю жизнь.

– А тебе чего? – разозлилась Юмюм-хана. – Это ведь ты, трус несчастный, меня вперед себя в дом послал.

– Нет, я тебе говорил, что туда не надо ходить, – поправил жену Олим-кирдык.

– Говорил, не говорил! Вот щас тебе тоже сверну носопырку набок, будешь у меня знать. Нос ему, видишь ли, мой не нравится!

– А знаешь, тебе так даже больше идет, – спешно выкрутился Олим-кирдык. – Необычно, по крайней мере. Я слышал, сейчас такой нос очень моден, особенно когда на левую сторону.

– Правда?

– Правда, правда, чего мне врать-то? Только вот жаль, поужинать так и не успели.

Карим очухался далеко за полночь. Распахнув глаза, он лежал некоторое время, глядя в высокий дощатый потолок и пытаясь припомнить, что с ним произошло. Бежал, поскользнулся, упал в реку, едва не утонул. Во что-то больно въехал головой, отчего она до сих пор побаливает. Пройдет, пустое. Главное, жив остался и от разбойников скрылся. Но где он находится? На родной дом Касыма помещение мало походило; на разбойничью пещеру – тем более. Может, кто его подобрал?

«Подобрал! – испугался Касым и захлопал себя по одежде. – Ну вот, так и знал, – расстроился он, – последние деньги сперли».

Касым повернулся набок. В темноте было плохо видно, но он разглядел, что лежит на мешках. Мешки пыльные, и от пыли свербит в носу. Нет, не пыль – мука! Значит, он на каком-то складе или… мельнице! Касым все вспомнил: и как он головой в водяное колесо угодил, и как разломал его – мельник явно ему спасибо за это не скажет! – и как его почти в беспамятстве двое тащили на мельницу. Вот и деньги, наверное, забрали в счет починки колеса. Касым пошарил вокруг рукой, не особо надеясь обнаружить пропажу, и вдруг пальцы его коснулись тряпицы, в которую было завернуто что-то жесткое и круглое. Деньги, его деньги! Касым быстро сел, развернул тряпицу и спешно пересчитал монеты – все одиннадцать динаров были на месте. Мельник ничего не взял.

Касыму стало немного совестно за свои нехорошие мысли. Его спасли от верной гибели, принесли на мельницу, переодели в сухую одежду, уложили спать в тепле, а он, мало того, что мельничное колесо людям попортил, так еще и в воровстве хозяина зазря обвинил. Однако дожидаться утра и потом объясняться с хозяином Касыму никак не улыбалось, и он решил отправиться домой. В глубине комнаты, заполненной плотной темнотой, кто-то сопел, и не один, судя по звукам. Верно, работники хозяина мельницы – сам бы он на мешках никак спать не стал.

Аккуратно завернув деньги в тряпицу, Касым зажал ее в руке, чтобы ненароком не звякнули монеты, и сполз с мешков на пол. Пройдя на цыпочках к дверям, он остановился. Ох, неправильно это, совсем неправильно.

Касым вернулся к мешкам, развернул тряпицу и положил на мешок две монеты – их должно хватить на починку колеса. Нет, мало. Хозяин может обидеться и счесть Касыма неблагодарной свиньей. Касым вздохнул и положил на мешок еще пару монет. Уже лучше, но душу все равно точил червь сомнений – еще неизвестно, насколько сильно пострадало колесо. Касым скрепя сердце положил на мешок еще две монеты. А сухая одежда, а приют, а его спасение? Что сталось бы с Касымом, не вылови его мельник из воды? Касым покачал головой и добавил еще один золотой. В тряпице остались жалкие четыре монеты. Касым долго смотрел на них, потом разозлился и бросил монеты на мешок к остальным – пропади оно все пропадом! Из-за этого проклятого золота он едва жизни не лишился.

Развернувшись, Касым решительно направился к двери, распахнул ее и… вывалился на землю с высоты двухэтажного дома.

– О-ох! – протянул он, приподнимаясь на руках и мотая головой. – И какой ишак делает двери без лестниц!

Оказалось, что он упал на мешки, набитые чем-то мягким, вероятно, свежескошенной травой. По крайней мере, пахло именно ей. Скорее всего, мешки принесли косари в уплату за помол зерна – каждый платил, чем мог. Так или иначе, а Касыму во второй раз крупно повезло. Не будь под дверью мешков, набитых мягкой травой, он точно разбился бы в лепешку!

Поднявшись и отряхнув одежду, Касым огляделся. Определившись с направлением, он направился в сторону города. Касым редко выбирался за городскую стену, а ночью так вообще ни разу. И потому ему пришлось долго искать пролом в стене, едва ли не ползая по ней. Когда он уже отчаялся найти лазейку, ход наконец отыскался, но это был вовсе не тот лаз, через который выходил Касым, однако ему было уже совершенно безразлично. В городе он быстро разберется, куда попал, а там уж до дома и рукой подать.

Выбравшись из лаза по другую сторону стены, Касым раздвинул ветки зарослей ракитника и выглянул наружу. Ему еще с той стороны стены показалось странным, что в столь поздний час город шумит, словно в базарный день на площади. В городе же творилось натуральное светопреставление. Множество людей толпилось на улицах, некоторые из них держали факелы, и все что-то бурно обсуждали.

Касым незаметно выбрался из ракитника и приблизился к говорящим, прикинувшись припозднившимся прохожим.

– Представляете, гляжу в окно, а из калитки проклятого дома вылетает женщина, вся в огне! И начинает кататься в луже. Потом как вскочит, как побежит!

– Это что! А вот мой свалился мне прямо на голову, когда я собрался хорошенько выспаться на топчане. А зубищи у него – во! Точно вам говорю, в этом доме сам шайтан поселился, не иначе!

– И что?

– А ничего. Вскочил – и бежать. Вон, сами поглядите – калитку мне проломил, – указал говорящий на свороченную набок калитку в глинобитном заборе.

– Кто? Шайтан?

– Да какой шайтан, чего ты несешь? Тот, зубастый!

– Да-а…

Касым повертелся, послушал – да и ходу домой. Теперь он знал, где оказался. Проклятый дом – это не иначе как жилище злосчастного муллы, а отсюда до дома Касыма путь неблизкий, почитай, через полгорода топать.

Вскоре голоса людей стихли вдали, и Касым, стараясь передвигаться как можно незаметнее, запетлял по кривым узким улочкам. Страшно ночью одному, еще чего доброго нападет кто. Но вот уж и базарная площадь, а отсюда до дома шагов триста. Пустая длинная улица наконец привела Касыма к калитке собственного дома. Влетев в калитку на полном ходу, Касым захлопнул ее за собой, привалился к ней спиной и медленно сполз на землю с блаженной улыбкой на губах. Наконец-то он дома! О, родной милый дом с дырой на крыше! Но почему Касыма никто не встречает? Неужели улеглись спать, наплевав на то, что хозяин пропадает невесть где? Какое свинство, какое неуважение!

Но тут Касым заметил, что кто-то стоит на пороге дома – Айгуль! Все-таки не спит, волнуется, ждет своего дорого, разлюбезного супруга – чудо, а не жена! У Касыма прямо камень с души свалился.

– Айгуль, дорогая! – Касым вскочил на ноги, позабыв про усталость, и бросился к жене с распахнутыми объятиями. – Я…

– Ага, явился! – Айгуль сделала шаг навстречу мужу, и Касым застыл как вкопанный, разглядев в руках жены длинную скалку. – Отвечай, негодный, где ты шлялся столько времени?

– Я… это… вот… – забормотал Касым, отступив на пару шагов.

Сами посудите, как можно объяснить разъяренной жене причину своей столь длительной задержки в двух словах, чтобы она не успела воспользоваться скалкой? Правильно, никак. Касым думал также.

– О Аллах! В каком ты виде? – Айгуль медленно приближалась к оробевшему Касыму, похлопывая скалкой по ладони. – Где твои сапоги, где халат? И что за рванье на тебе надето?

– Он… я… – промямлил Касым, пятясь обратно к калитке. – Понимаешь, там…

– Где мулы? Где твой дутар? Где мое золото?!

– Я… того…

– Я знаю, что ты «того», давно и бесповоротно. Уй-юй, проклятый распутник, это тебя бабы так обобрали?

– Какие бабы? Что ты несешь, женщина! – вспылил Касым, опомнившись. – Я был на заработках!

– Ах, на заработках? Где заработок, отвечай? Где мулы, нагруженные золотом?

– Молчи, женщина! – топнул Касым босой ногой. – Заработок там, где надо. И мулы тоже там. И дай мне пройти в дом – я устал и ужасно хочу спать.

Касым с важным видом направился к крыльцу, обходя стороной жену, но укрыться в доме ему не удалось.

– Значит, спать хочешь? Вот я тебе сейчас покажу, все припомню: и пожар, и мулов, и заработки твои, и шляния по ночам – все!

Айгуль взмахнула скалкой…

Соседи и в эту ночь вновь были разбужены истошными воплями, доносившимися со двора неугомонного Касыма, но они мало походили не песню, и зарева пожара не было видно. И наводнения с селем тоже. Так что народ поплотнее затворил окна, накрылся подушками и продолжил прерванный сон.