Сидели в сквере. Катерина Александровна, без шляпы, в широком белом платье с черными полосками, отмахивалась веером и улыбалась. Горохов, пришепетывая, рассказывал о братстве, как оно ходило с крестным ходом, послало телеграмму в Царское Село, устроило концерт и вызолотило большое соборное паникадило. Катерина Александровна, поигрывая веером, смотрела на деревья. – Непременно, непременно, – уговаривал Горохов. – Заказали бы хоругвь, и она хранилась бы у вас в гостиной, а в процессиях развевалась бы над головами – подумайте, какая красота? Пройдемтесь, – пригласила Катерина Александровна.
Шли вдоль речки. Пахло клевером. – Часовня, – обрадовался Горохов, Иоанн Креститель! Вот вам и название: братство святого Иоанна. – Катерина Александровна сказала: – Оттуда недурной вид.
Возвращались. Голубоватое небо стало лиловым и розовым. Обернулись и посмотрели на два красных овала – над речкой и в речке. Осветились красным светом желтые лица и седые головы. – Катерина Александровна, – напыщенно вскричал Горохов. – Это зрелище двух солнц не говорит ли о двух братствах? Святой Александр и святой Иоанн! Это прекрасно. – Но Катерина Александровна думала не о двух братствах, а о двух дамах: величественные, в светлых платьях, розоватых от вечерних лучей, они смотрят с горы и, растроганные, произносят отборные фразы…
В городе открывали памятник. Дамы, разодетые, поехали. Горохов встретил на вокзале. – Катерины Александровны нет? Вот жалость! Владыка хотел поговорить с ней насчет братства. Имели бы свою хоругвь – ах, какая красота…
Он разместил их у решетки, за которой стояло под холстиной что-то тощее. – Я боюсь, – кокетничала становиха, – вдруг там скелет.
Кругом были расставлены солдаты. Золотой шарик на зеленом куполе ослепительно блестел и, когда зажмуришься, разбрасывал игольчатые лучики. Затрезвонили. Нагнувшись, вылезли хоругви и выпрямились. Сияли иконы, костюмы духовных лиц и эполеты. Епископ в голубом бархатном туалете с серебряными галунами приблизился к решетке. Сдернули холстину. На цементном кубике стояла, кверху дулом, пушка, а на ней орел в короне. – Прелесть, прелесть, – щебетали дамы, отклоняясь от брызг святой воды, и растопыривали локти, чтобы ветер освежил вспотевшие бока.
За угощением в палатке было очень оживленно. Ручались, что война начнется завтра или послезавтра. Соображали, куда бежать. – Хорошо вам, фрау Анна: скажете им, будто родились в каком-нибудь Берлине, и конец. – Это надо врать? – спросила фрау Анна. – Никогда не врала. «Господи, а я куда деваюсь», – думала Гаврилова.
– Поеду с вами в Петербург, – сказала Катерина Александровна, выслушав от Марьи Карловны доклад. – Я и так собиралась. Здесь опротивело – не с кем слова сказать.
Накрывали ужин и стучали вилками. Катерина Александровна стояла на веранде. – В Петербург!.. Бредешь по ротам и видишь синий купол с звездами. Тащатся к варшавскому вокзалу сонные извозчики с корзинами в ногах. Из харчевен воняет горелым. Старухи плетутся ко всенощной – в ротондах, в расшитых стеклярусом мантильях…