– Лять! Ласточка! – Толян бросился к гаражу Семёныча.
*
– Семёныч! Выгоняй тачку! – Толян влетел внутрь. – Твою ж мать!
Семёныч сидел опутанный колючей проволокой на ящике с инструментами, приваленный спиной к верстаку. Рядом топтались три голых синюшных мужика. Один удерживал голову Семёныча запрокинутой. Второй – левой рукой поднял вверх зелёную резиновую клизму, похожую на грелку, а правой засовывал шланг от клизмы Семёнычу в рот. Третий откупоривал бутылки с коньяком и выливал содержимое в клизму. «Вот и хрен с ним», – Толян тихо открыл дверцу машины. Опять повезло – ключи в замке. Отогнав машину к сторожке, Толян бегом вернулся в свой гараж.
*
Как назло, спички отсырели. Сколько Толян не чиркал, они шипели и не загорались.
– Толя, остановись, тебе надо домой, – светловолосый развернул Толяна к себе.
Толян вгляделся в голубые глаза парня и вдруг почувствовал себя космическим мусором.
– Да кто ты вообще такой? – Толян хотел боднуть парня в лицо, но не достал.
– Я – твоя совесть, Толя! – Парень снял с себя посветлевшую рубаху и надел на Толяна.
Запутавшись в дерюге, Толян кое-как высунул голову. Светловолосого будто и не было.
Очередная спичка нехотя вспыхнула и подпалила поднесённую ветошь. Тряпка радостно занялась и разгорелась. Толян бросил горящий лоскуток в яму и с опозданием подумал, что надо было сделать бензиновую дорожку, хотя бы до ворот.
Из ямы вырвался голубой огненный шар. Разрастаясь, он отбросил крышу и уронил стены, словно камни домино. Пол задрожал и пошёл трещинами. Над гаражами взвился огненный столб, развернулся вширь и превратился в демона, высокого, как небоскрёбы, которые Толян по телику видел, рогатого, с надменной ноздрястой мордой. В его теле, внутри бушующего пламени, мелькали кирпичи, плиты перекрытий, машины и люди. Демон открыл рот, обнажив дымящиеся кривые зубы, и оглушительно загоготал, передразнивая:
– Твоя совесть, Толян!
С этими словами демон обрушился на Толяна и поглотил его огненной плотью.
*
Тьма навалилась на грудь и мешала дышать. Вцепилась в руки, опутала затёкшие ноги, сдавила горло. Сознание возвращалось медленно, вползая в голову, как улитка на камень. По лицу струилась вода, нос чесался. Толян напрягся, попытался встать. Гнёт на груди полегчал. Приоткрыв глаза, Толян понял, что лежит на ближайшем к гаражам терриконе «Раздольной». Шёл дождь. Глина, запечатавшая ноги, размокала и становилась податливой. Вскоре Толян высвободился, поднялся чуть выше по склону и огляделся. Гаражи выглядели полем, вспаханным гигантским плугом. Земля, битый кирпич, куски бетона – всё перемешалось, осело на несколько метров и местами курилось сизым дымом. По руинам ходили люди. Они то и дело останавливались и деловито переговаривались, показывая руками по сторонам.
Толян посмотрел на обожжённые руки и хныкнул. Ныли рёбра. Стараясь не привлекать внимания, он спустился с террикона и поковылял домой.
*
Сил не было даже отряхнуться. В земле с головы до ног Толян повалился в гостиной на пол. Как вошла жена, он не услышал. Открыл глаза и увидел, что Мила в чёрном болоньевом пальто и красных резиновых сапогах стоит у двери, выпучив глаза, и обеими ладонями зажимает рот.
– Милка, – простонал Толян.
– Но… Ты, – Люда показывала пальцем на дверь.
– Что? Что, Милка? – Толян подскочил к жене и тряхнул её за плечи. – Меня искали? Спрашивали меня? Кто? Менты?
– Мы только… Похоронили только… Тебя… – Люда не мигая смотрела на Толяна.
– Милка! Ты чего?
– Газ же. Газ взорвался. В выработках под гаражами. Все провалились. От тебя… Зубы только нашли. Недели две уж.
– Какой газ, чё ты мелешь?! Это я! Я всё взорвал, на хрен! Там черти на каждом углу.
– Семёныч сказал.
– Кто? Да его к стене прибили и клизму в рот. Сжёг я их, Милка, бежать надо.
– Не, ты ж его спас. Семёныча. Вывез на ласточке нашей. А потом побежал за бензовозом. Тут и… Семёныч памятник тебе обещал поставить. Странно только сказал, когда ключи отдавал от машины, что теперь сам тебе должен.
– Что за хрень?! – Толян подошёл к окну и украдкой выглянул из-за шторы на улицу. – Так это чё, глюки?
В комнату тяжёлой поступью вошла тёща в дублёнке размером с парашют. Увидела Толяна, покачнулась и осела на пол. Схватилась за сердце и спиной налегла на сервант. Тот покачнулся и сбросил с себя наградную позолоченную кувалду. Стальная чушка тюкнула тёщу в темя и шмякнулась на дощатый пол. Толян бросился к мёртвой тёще и запричитал:
– Мама! Мама, простите меня!
Он то обнимал её, то стирал с её лба тонкую струйку крови бежевой, перепачканной в глине дерюгой.
Невеста
Витя сидит на корточках у Юлькиных ног, обхватив голову руками.
– Она такая красивая, – повторяет Катя, не зная, куда деть руки.
Солнечный майский день. Снег уже сошёл. Несмелая жизнь проснулась и настойчиво тянется в синюю высь.
***
Физкультура в десятом «А». На полу зала тени залитых солнцем окон. Из откинутых фрамуг слышится капель и птичьи трели. Кроссовки с присвистом чиркают по доскам. Трёхочковый бросок, промах, подбор. Юлька любит баскетбол. Высокая, сильная, упругая, она сжимается пружиной, бежит в контратаку. «Ток-ток-ток», – Катя вбивает мяч в пол – сердечный ритм игры. Пас! Юлька ловит, прыгает – выстреливает вверх всей накопленной мощью. Данк! Юлька ликует, смотрит на Витю. Он посылает ей воздушный поцелуй.
***
Лидия Петровна достаёт из шкафа прозрачный полиэтиленовый чехол со свадебным платьем. Укладывает его в блестящий зелёный портплед с молнией. Мешкает – теребит фату. Хочет оставить, но после складывает мягкий фатин поверх платья, поправляет кружева и застёгивает молнию.
По улице Верности Лидия Петровна минует ЗАГС и выходит на Гражданский. Минуту-другую стоит на остановке. Подходит тридцать первый. Дверь троллейбуса не закрывается, кажется, дольше обычного. Лидия Петровна поворачивается и неспеша идёт в сторону проспекта Науки, пересекает его и переходит на другую сторону Гражданского. За «бубликом» сворачивает во дворы, проходит мимо Юлькиных детсада и школы. На асфальте между домами лужи. Светофор на переходе через улицу Вавиловых даёт зелёный. Теперь налево – на Академика Байкова.
***
Юлька с девчонок ещё мечтала о замужестве. Ни минуты не теряла – готовилась. Училась у матери стряпать, рукодельничать и хозяйство вести. Лидия Петровна придёт с работы, а дома прибрано, бельё выстирано и пельменями пахнет. Юлька шарфы и шапочки зимние вязала. Щеголяли с мамой, как две модницы. В школе не могла дождаться уроков труда. Пекла лучше всех и шитьём увлекалась. Баскетбол и домоводство – всё Юлькино счастье до восьмого класса. А в девятом пришёл Витька. Ростом – Юльке под стать. Взрослый не по годам. Смотрит поверх голов с высоты своих метра девяносто. Краснощёкий и усатый.
– Мам, я за него замуж выйду, – прикрыв от удовольствия глаза, шептала Юлька на ухо матери. – Вот закончим школу, и выйду. А пока платье сошью.
Лидия Петровна долго отказывалась, недоумевала, сердилась даже, бывало. Но наконец сдалась и купила отрез белого шифона. Выбрали выкройку, и Юлька сшила себе свадебное платья. Купила ещё на сэкономленные копейки органзы и кружева – а то как же без фаты?! Покрутится-повертится перед зеркалом, повесит на плечики, каждую складочку расправит и в полиэтиленовом чехле в шкаф убирает. Мать смотрела и головой качала – платье-то и впрямь удалось.
***
Свисток. Урок окончен. Девочки радуются, собрались под щитом и поздравляют друг друга. Витя поднимается со скамейки, потягивается, поднимает баскетбольный мяч.
– Юлька, бегом в раздевалку! – кричит Витя и бросает мяч в корзину.
Мяч рикошетит от щита, ударяется о Юлькину голову и виновато прячется в углу зала среди гантелей и матов.
– Витька! Дурак! – Юлька смотрит ошарашенно и потирает шею.
Витя подбегает к Юльке:
– Прости, Юлёк, прости! Я в корзину хотел…
***
Лидия Петровна задержалась на работе. Входит – дома тихо, Юлька не встречает.
– Юль, дома ты, дитё? – Лидия Петровна приоткрывает дверь в комнату дочери.
Юлька, закутанная в синюю клетчатую шаль, полусидя привалилась к подушкам, держит на коленях закрытую книгу и вяло отзывается:
– Да, мам, тут я. Голова разболелась. Устала, наверное.
– Горюшко ты моё! Цитрамону выпей, да и спать ложись.
– Хорошо, мамочка, сейчас…
– Принесу сама, лежи! Твой-то что ж не приходил?
– Только ушёл, – блаженно улыбается Юлька.
***
– Женщина, дело ваше, но… – Санитарка смотрит вопросительно. – В это одевать? Вы уверены?
– Да-да, – кивает Лидия Петровна. – Пожалуйста… Вот бельё и туфли.
***
Дома Лидия Петровна садиться в коридоре у телефона. Записная книжечка, размером с ладошку, шуршит жёлтыми страницами.
– Завтра, в десять, – голос дрожит, но Лидия Петровна держит слёзы у сердца, – морг третьей больницы, Академика Байкова, 16Д.
***
– Она такая красивая, – повторяет Катя и кладёт ладони на Юлькин гроб.
Ребята стоят неподвижно, вглядываются в одноклассницу, одетую в свадебное платье. Не постигают пустоту смерти под ликующим майским небом. Гвозди, удары молотка. Гроб соскальзывает в яму. Земля глухо бьётся горстями о крышку.
– Вставай, сынок, – Лидия Петровна берёт Витю под руку, – надо идти жить.
Порча
За пятнадцать лет брака Лена впервые с удовольствием провела выходные у Володиной тётки, в Шёлтозеро. Погода выдалась – на редкость. Безветрие. Ночью снега нападало. Мороз щипучий, молодой будто и задорный. Девяноста километров от Петрозаводска – не до камешка знакомое разбитое шоссе, а сказочный белый большак меж неприступных карельских лесов под синим-синим небом. Долетели – не заметили. Яша всю дорогу не отлипал от окна, на вопросы отвечал односложно, а про школу и вовсе пропускал мимо ушей. Село под снегом – как пряники под рушником. Глаза от белизны сами щурятся. Чисто и тихо. Только трубы дымят лениво. Тётка Клара напекла калиток на любой вкус – хочешь с картошкой, хочешь с пшёнкой, да ещё и сканцев миска с горкой осталась – мажь вареньем да лопай. Яша ходил кругами около брусничного пирога и канючил, уговаривая Лену отметить весной его тринадцатилетие в деревне. На обед собрались кумовья. Тёткина дочка пришла с мужем. Нахваливали новый пол в избе и судачили про финнов, приехавших к местной ткачихе.
После обеда Володя поехал проведать пасеку в Матвеевой Сельге, Яша убежал с местной детворой «хвосты собакам крутить», а Лена с тёткой перемыли посуду и по присыпанной снегом стёжке спустились к ручью в баню.
Упрямые солнечные лучи пробивались в закопчённое окошко и серебрили иней на чёрном полоке. На добрую половину парной раскинулась безжизненная туша приземистой печки-каменки. Из-под сдвинутой крышки вмурованного в неё чугунного котла веяло неуютной пустотой, отчего в бане казалось холоднее, чем на улице.
Огонь застенчиво лизнул стружку, обнюхал заиндевевшие паленья и, пока женщины не спеша носили воду, загудел, наполняя парную теплом и жизнью.
После бани ходили на Всенощное. «Восстаните. Господи, благослови!» – тянул отец Иерофей за диакона своим редким тенором-альтино. Владимир тем временем около печной вьюшки раздувал кадило – прислуживал в алтаре. Бабушки-прихожанки иной раз справлялись в свечном ящике, мол, не служит ли сегодня Володя?
– На Володю ходят, дак, – подтрунивал отец Иерофей, но больше умилялся.
Дома поужинали в прежнем составе и к полуночи легли спать.
С утра отец Иерофей отслужил праздничную Литургию. Счастливый Володя в жёлтом стихаре ходил со свечами, выносил аналой, подавал кадило. Лена смотрела на мужа со снисходительной улыбкой, а Яша сосредоточенно крестился. После службы обедали в приходской трапезной. Отец Иерофей проповедовал о силе и долготерпении Божьем, цитировал Евангелие: «Обаче сын человеческий пришед убо обрящет ли си веру на земли?»
Домой ехали преисполненные радости и благоговения.
На следующий день, в обеденный перерыв, Лена, теребя белый носовой платок, позвонила Володе в колледж.
– Вова, мне сделали, – с истеричным нажимом выпалила она.
Володя секунду помолчал и осторожно поинтересовался:
– А что должны были сделать, я что-то забыл?
– Ой, да нет… Сделали, сглазили, навели порчу. Родственники твои. Отрезали уголок от носового платка.
– От платка? – растерялся Володя, он явно не знал колдовских тонкостей и не постигал трагизма жениных выводов.
– Ну да, им нужна вещь, которую человек к телу прикладывает. Они потом над ней колдуют и… вот!
– Я сейчас тёте Кларе позвоню! – решительно отозвался Владимир.
– Стой! Не надо! С ума сошёл?! – вскрикнула Лена. – Что ты ей скажешь, ну? Не знаю…
– Подожди, тогда позвоню отцу Иерофею, – воодушевился Володя.
Лена, ожидая звонка мужа, расправила платок на колене. «Один раз расслабилась, повелась на показное гостеприимство, вот тебе и на!» – сокрушалась она, проводя пальцем по краям прямоугольного выреза. Телефон заиграл «мужнину» мелодию.
– Отец Иерофей советует наплевать и забыть, – уверенно сказал Володя, – мол, кто не боится, на того и не действует.
– Легко ему говорить, – пригорюнилась Лена. – Ладно, Вов, до вечера!
По дороге домой Лена поскользнулась, входя в автобус, упала и сломала ногу. Приехала скорая. Из больницы Лену забрал Владимир. В машине Лена то плакала, то смеялась и, не унимая гнева, поносила родственников.
– Но им это так с рук не сойдёт, – устало подытожила она. – Кто-то у них скоро умрёт! Увидишь!
– Господь с тобой, Лен! Откуда ты это взяла?!
– В их доме гробом пахнет! – Лена победно посмотрела на мужа. – Верная примета – к покойнику!
– Пол же новый положили, – нахмурился Володя, но не стал настаивать и до дома молчал.
Вдохновляемый голодом Яша, узнав о несчастье с мамой, впервые решился на самостоятельное приготовление ужина. Провозился изрядно. Перепачкал много посуды, расколол разделочную доску, а часть продуктов и вовсе до плиты не дошла.
– Итальянцы называют это «аль дэнтэ», – Володя рассматривал половинку надкушенной макаронины.
Лена ткнула вилкой в подгоревшую котлету:
– А это фирменный кебаб из кафе «Уголёк»?
– Надеюсь, к этому моя тётка не причастна? – подмигнул жене Володя.
– Кто ж её теперь знает, – Лена отломила кусок чёрной горбушки, – ведьму эту!
– Тётя Клара ведьма? – оживился Яша. – К чему она причастна? Это из-за неё у меня ужин плохо получился?
– Даже имя у неё – будто ворона каркает, – Елена снова вознегодовала.
– Мама сегодня нашла платок и… – Володя вкратце пересказал сыну историю со сглазом.
– И не нашла, а в сумочке он лежал. Постеснялись бы хоть!.. – Елена принялась остервенело жевать черняху.
– Мам, – испуганно сморщил нос Яша.
– Ай… – отмахнулась Лена. – Вов налей чаю.
– Мам, у меня бирка… Она мне натирала… – Яша взялся за воротник футболки.
– Давай потом! – раздражённо покачала головой Лена.
– Да нет, я её отрезал, но всё равно… Тогда я вырезал кусочек из твоего платка и обшил. – Яша потянул за ворот. Из-за детской шейки показался вкривь и вкось пришитый белый лоскуток.
Лена застыла с открытым ртом. Она непонимающе смотрела на сына, с её губ падали крошки. Володя остановился у плиты с чайником в одной руке и с крышкой от него в другой:
– Вот и вся наша вера…
Луна
«Последнее зимнее полнолуние. "Снежная Луна", как в народе говорят. – Лазейкин потушил свет на кухне и не сводил глаз с лунных морей и материков. —Астрономия живьём, – восхищался он, потягивая кофе с ромом, – мощь и красота небесной механики". Внизу, за ледяными искрами инея на стекле, среди тяжёлых февральских сугробов вполголоса гудел вечерний город. Люди шли, ехали, скользили по льду, суетились на морозе. «И скучно и грустно, и некому руку подать…» – вспомнил Лазейкин, прокручивая список контактов на телефоне. «Одеваться, тащиться по холоду – не. В гости позвать? Посуду надо мыть, пол…» – Лазейкин брезгливо оглянулся на укоризненные блики в сумраке раковины. «А годы проходят – все лучшие годы!» – напомнил Лермонтов. «В себя ли заглянешь?..» – продолжил Лазейкин и возмутился. Взгляд в себя показался ему пораженческим признанием одиночества. «Вот же Луна, – Лазейкин снова посмотрел в окно, – разве я один её вижу? Значит, тот, кто смотрит сейчас на Луну, видит то же, что и я? – Лазейкин смачно отхлебнул из чашки. – Прям чувствую, как наши взгляды пересекаются! Где-то я об этом слышал или даже читал". Лазейкин загорелся идеей проверить гипотезу. Плеснул в кофе ещё рома и, чиркнув пальцем по экрану телефона, пробежался по записной книжке.
– О, Танюшка! – Лазейкин жмакнул на фотку простоволосой блондинки. – Привет! – Лазейкин веселился, уверенный в скором подтверждении теории. – Узнала? А, в Таиланде…
Пока Лазейкин разочаровано мычал и блеял, подбирая дежурные пожелания и обещания, блондинка дала отбой.
– Ледышка, привет! – Лазейкин вызвал на разговор конопатую рыжуху. – Да-да… Лидия… Извини… Угу… Слушай, видела, какая сегодня Луна? Почему оборотень? Да погоди!
Страничка вызова лениво сменилась клыкастой мордой собаки Лазейкина. С каждым звонком энтузиазм исследователя таял. Тома и Кира смотрели фигурное катание. Ещё одна Таня стирала и готовила ужин. Даша торчала на художественных курсах. Но рисовала она не Луну – Лазейкин уточнил. В отчаянии Лазейкин позвонил Боре. Тот приободрил друга крепким напутствием. Осталась последняя – Надежда. Лазейкин занёс было палец, но тут телефон завибрировал и пригласил сделать выбор между зелёным и красным кружками под абонентом "Мама".
– Да, мам, аллё! – Лазейкин устыдился усталого разочарования в голосе. – Всё хорошо, просто немного занят. Луна? Ага, ладно, посмотрю попозже… Ма, я завтра перезвоню, сейчас правда некогда. Угу, я тебя тоже, пока. – Лазейкин перевёл дух – мама, как всегда, не вовремя.
Он погонял вверх-вниз список контактов и бросил телефон на стол, отказавшись от Надежды. «Ерунда… "Такая пустая и глупая шутка…"» – Лазейкин допил кофе, поморщился, сплёвывая горькую гущу, и прислушался. Проскользил шерстяными носками по коридору, снял с вешалки ошейник и вошёл в спальню. Пёс, опёршись передними лапами на подоконник, задрал голову и тихонько подвывал. Лазейкин надел на лохматую шею «строгач» и потрепал питомца по холке:
– Пошли гулять, единомышленник!
Пробы
Золотые буквы и чёрный фон вывески смотрелись на полукруглом блестящем фасаде как уцелевший экспонат на руинах музея. На рифлёном металле белели в рамках из грязи прямоугольники от снятых табличек. Предшественников у киностудии хватало. Для одних ангар послужил стартовой площадкой, для других – последним пристанищем. Лазейкин представил, как скитался бы по офисам и цехам, не стань он актёром, вздохнул и навалился на скрипучую дверь.
Чопорная девушка-секретарь с коричневой помадой на губах олицетворяла холод и тоску полутёмной приёмной, наскоро огороженной фанерными щитами. Лазейкин поздоровался, показал паспорт и диплом. Секретарша постучала по клавиатуре ноутбука и царственным жестом указала на два ряда металлических кресел, какие бывают в залах ожидания вокзалов и аэропортов.
– Простите, где можно переодеться? – Лазейкин выставил вперёд дорожную сумку с нупогодишным волком на клапане бокового кармана. Девушка молча посмотрела на сумку. Лазейкин показал на завесу из полиэтиленовых полос за спиной секретарши:
– Костюм надеть. Там?
– Там съёмочная площадка, – возмутилась девушка, – туда идите.
Лазейкин обернулся. В углу, под самым скатом цилиндрической крыши, свисали с натянутой проволоки чёрные мятые тряпки, образуя нечто напоминающее примерочную в магазине одежды.
Пока Лазейкин переодевался, с улицы вошел мужчина. Сочный баритон поприветствовал секретаршу и назвал фамилию Тупиковский. Уверенно простучали твёрдые подошвы, и ряд металлических кресел объявил натужным стоном о взятии приличного веса.
Отдёрнутая занавесь шихнула по проволоке, собираясь в гармошку. В креслах ожидания сидел плотный брюнет в джинсовом замасленном комбинезоне – сантехник или автомеханик.
– Вы на пробы? – дружелюбно начал разговор Лазейкин, садясь в кресло на другом конце ряда, и машинально поправил пышный парик.
Мастеровой повернулся и вздрогнул. «Побриться забыл!» – спохватился Лазейкин, провёл пальцами по щеке и порывисто натянул платье на колени.
Тупиковский коротко кивнул и брезгливо отвернулся. Лазейкин не стал настаивать на общении. Он клацнул замочком сумочки на золотой цепочке, достал измочаленный листок, расправил бумагу на соседнем кресле и увлёкся повторением роли.
***
Для творческой личности полгода без работы – тюрьма, каторга и необитаемый остров. Лазейкин рассылал резюме и фотографии в театры, на киностудии и продюсерам. Соседский парнишка наоткрывал Лазейкину страниц в соцсетях. Знакомый безработный оператор снял ролик для Ютуба – на стилизованных под старую плёнку кадрах Лазейкин в растянутом зелёном свитере читал Евтушенко и пьесы Шекспира по ролям. Вечера проходили в хмельном и пропахшем канабиоидами актёрском андеграунде.
Но тусовка непонятых гениев Лазейкину быстро наскучила. Два раза он сыграл волка на детсадовских утренниках и несколько раз «чесал» на корпоративах у зажиточных фермеров. Дома Лазейкин, покуривая дешёвый табак, проверял емэйлы, обходил соцсети и сайты агентств. Круг за кругом он фильтровал спам, удалял назойливую рекламу и негодовал над отписками и отказами, спрятанными за словами поддержки и обещаний скорых встреч и созвонов. Со временем обход сетевых ресурсов сделался традицией – бесцельной, но успокаивающей работой.
По привычке Лазейкин промахнул бы и письмо от студии «60 метров», но глаз зацепился за вложенный файл. Лазейкин рассеянно ткнул фамнейл, ожидая самосвального текста от собратьев по профессии и несчастью. Документ медленно развернулся, и Лазейкин выронил изо рта сигарету. Судорожно постряхивал пепел с футболки и несколько раз пробежал глазами кривой скан.
Роль! Лазейкин вернулся к письму. Студия просила ознакомиться со словами и прибыть на прослушивание. Дату и время Лазейкин от волнения сразу не запомнил. Нормально читались реплики только одного персонажа – девушки по имени Реза. Слова её визави Николая частью не пропечатались, частью не отсканировались, а концовка короткой сцены попросту попала под посторонний лист с пугающей резолюцией: «Отказать».
– Аллё! Здравствуйте! – Лазейкин набрал номер из реквизитов в конце письма и представился. – У меня не все слова роли видны, – затараторил он, подбирая лаконичные формы, – то есть реплики видны, но не все…
– Вы не придёте на прослушивание? – в женском голосе слышалась надежда.
– Приду-приду, – испугался Лазейкин. – Обязательно! До встречи!
Осознание близости провала выступило холодным потом на лбу. Лазейкин резко выдохнул и выволок на середину комнаты три картонных короба с костюмами. Перечитал реплики своей героини и разворошил залежи юбок, блузок и прочих женских туалетов.
Красные туфли на невысокой шпильке дополнили короткое жёлтое платье. На его фоне кожаная сумочка в тон туфлям, и на золотой цепочке, придала образу хрупкости. Лазейкин манерно-изящным движением коснулся парика за ухом и отработал перед зеркалом интонации и движения.
– Что, не встаёт у тебя? – с проникновенным участием обратился Лазейкин к невидимому бедолаге Николаю и сделал паузу, выслушивая беззвучный ответ. – Расстегни, – с придыханием продолжила Реза, приподняв брови.
Невидимка отреагировал нужным Лазейкину образом.
– Подожди, я повернусь, – игриво предложила Реза и выгнула спину. Подол платья задрался до середины бёдер. Лазейкин удовлетворённо кивнул – деталь показалась ему интересной.
– Большие? – Реза провела ладонями под лифом. – В этом есть своя прелесть. – Лазейкин стрельнул глазами, вполоборота глядя на ценителя «больших». – Ой, аккуратней с ними. – Реза с детским возмущением сдвинула брови. Николай, очевидно, ослабил натиск. – Да-да! – жарко выдохнул Лозейкин. – Войди! Входи же! Ещё! Ещё!
***
В приёмную набилась дюжина молодых людей и мужчин в костюмах и без. Они бойко заскакивали в ангар, но завидев голые колени Лазейкина, резко останавливались, будто налетали на бетонную стену. Постепенно вновьприбывшие перезнакомились и скучковались. Кто-то стоял у стены, кто-то сидел напротив, но все неизменно шушукались и плохо скрывали улыбки, поглядывая на Лазейкина. Запиликал селектор. Секретарша, оберегая маникюр, сняла трубку двумя пальчиками.
– Хорошо, – кивнула девушка и закатила глаза. – Лазейкин и Тупиковский, пройдите, вас ждут.
Мастеровой поднялся и пошёл к полиэтиленовой завесе. Лазейкин замешкался было, но спохватился и бросился следом. Тупиковский скривился, услужливо отодвинул прозрачные полосы и пропустил «даму» вперёд.
Собранная наспех, но добротная декорация освещалась тремя потолочными прожекторами и одним напольным на треноге. Вокруг синего остова мерседеса с квадратными фарами стояли два верстака, инструментальный ящик на колёсиках и в три-четыре шага шириной стенка с дверью, выкрашенной под ржавое железо. Рядом с багажником машины лежал на здоровенном туристическом рюкзаке автомобильный домкрат-пантограф.
Режиссёр – субтильный, кадыкастый парень, увидев вошедших, закрыл глаза ладонью и простонал:
– Что это?
– Так… – смешался Лазейкин. – Вот! – Он поймал себя на желании сказать: «Вот-с!» и протянул режиссёру листок с текстом роли.
– Пф… – выдохнул режиссёр. – Понятно. Но Реза – это мужчина.
От собственной непростительной самонадеянности Лазейкину поплохело. Он представил в подготовленной им сцене двух мужчин и его бросило в пот. Он считал себя человеком прогрессивных взглядов, но сейчас томительно захотелось вернуться домой – к проверкам почты и пролистыванию страниц соцсетей.
– Ладно! – режиссёр махнул рукой. – Показывайте, как есть. – Он дал знак оператору, бесстрастно висевшему на камере, и фотографу.
Глаза фотографа плотоядно блеснули.
У Тупиковского оказались целых три листа описания роли. Он выложил их в ряд на багажнике мерса. Тяжёлый домкрат лязгнул и с посвистом завращал винтом, повинуясь твёрдой руке актёра. Тупикоский опустился на корточки и строго сказал:
– Давай по-быстрому, сейчас Гендос придёт за машиной.
«Да что я теряю?!» – Лазейкин решительно процокал на каблуках к напарнику, тщетно сующему домкрат под дно автомобиля.
– Что, не встаёт у тебя? – с отработанной интонацией проблеял Реза, сел рядом и ловким манёвром впихнул пантограф на нужное место.
– За пять лет в тюрьме все навыки растерял, – виновато вытер нос Николай.
– Расстегни! – Реза показал на рюкзак.
Николай потянул бегунок молнии и удивлённо выпучился:
– Глянь, чего тут!
– Большие, – Реза оглядел пакеты с наркотиком. – В этом есть своя прелесть.
Лазейкин и Тупиковский залезли под машину. В дне багажника отыскался лючок. Николай сунул в него пакет и порвал полиэтиленовую обёртку об острый край кузова.
– Ой, аккуратней с ними! – пристрожил Реза подельника.
– Попробуй сам, – раздражённо буркнул Николай.
– Погоди, я повернусь, – Реза заёрзал, изгваздывая шикарное жёлтое платье.
Раздался яростный стук в дверь. Николай и Реза вздрогнули.
– Гендос, – успокоил Николай.
– Да-да! – страстно выкрикнул Лазейкин. Стук не прекращался. – Войди! Входи же! – стонал Реза.
Фотограф открыл и закрыл дверь, впуская воображаемого наркодилера.
– Здорово, Гендос, – крикнул Николай, – пять сек и готово!
– Ещё! Ещё! – Реза повращал ладонью, побуждая напарника передать ему очередной пакет.
***
– Гениально сыграно! – режиссёр зааплодировал Лазейкину. – Восхитительно! Такие таланты пропадают!
– Вот, – смутился Лазейкин, отряхиваясь, – теперь не пропадёт, может…
– Да-да, – режиссёр задумчиво дотронулся пальцами до губ, – а ведь и правда, надо эту роль сделать женской.