Главный герой
Большинство героев так и остаётся серыми резиновыми куклами без лица и души. Забываешь о них, бросаешь на полпути. Некоторых подбирают – иногда встречаю своих в чужих историях. Но этот! Уникальный малый. Привязался и требует, требует…
– Отстань! – рычу на него.
– Ты мне обещал погони, стрельбу и женщин! – нагло бросает он, растягивая в разные стороны безжизненную кожу своей карикатурной фигурки.
Куда бы, думаю, его подальше зафутболить?
– В космос полетишь? – брезгливо морщусь я.
– Прям сейчас? – воодушевляется он, и на его гладком лице эскизно проступают первые черты.
– Прям щаз, – дразнюсь я. – Так и полетишь, лысым и без имени?
– Каким отправишь, – нетерпится ему, – таким и полечу. Но ты ж кого попало в космос не пошлёшь.
Вот ушлый тип!
– В космос лететь, медкомиссию проходить надо. Каждая мелочь имеет значение. Иди-ка сюда.
– Я тут! – Он не подходит, не подбегает – подлетает.
– Давай! – Заталкиваю его без очереди в кабинет врача.
Пожилой доктор с колючей проволокой во взгляде бросает на малого быстрый взгляд.
– Имя, фамилия.
– Тебя Филиппом звать, – хлопаю героя по плечу.
– Филипп Гагарин, – радостно отвечает он доктору.
Доктор скептически смотрит на меня. Я закатываю глаза:
– Лепех.
Маленькая, но титястая сестрёнка ставит Филиппа в ростомер. Метр семьдесят шесть. Так себе, громилой не назовёшь. Но крепенький такой, худощавы, жилистый, плечи шариками, бицепсы с венами. Хватаю его за узкий нос и мотаю из стороны в сторону. Лицо вытянутое, дерзкий подбородок, резкие скулы.
– Красавчик! – улыбаюсь.
Сестра сажает горе-космонавта на стул перед доктором. Филипп бесцеремонно заглядывает ей за ворот розового нейлонового халата.
Доктор снимает белую шапочку, проводит ладонью по редким седым волосам и переворачивает страницу медкарты.
– Спецназ? – Готовится он писать.
– Биофак ГГУ, – в моём голосе звучит сожаление.
– Лётная практика? – У доктора явно поубавилось азарта.
– Вылетел с четвёртого курса, – делаю мученическую гримасу.
Доктор ставит точку, бросает ручку и смотрит на меня, мол: «И кто это?» Пожимаю плечами.
– Воля ваша. – Доктор усердно начерниливает печать и с остервенением шлёпает сочно-фиолетовое: «Годен». – Следующего позовите!
***
– Когда летим? – прыгает вокруг меня Филипп.
– Летишь, – поправляю я, и мы останавливаемся у кадки с пальмой. – Что ты на себя нацепил?
– Плохо?
– Жёлтые кожаные штаны и красная вельветовая рубаха? Прекрасно! Впрочем, облик придурка – даже плюс.
– Но мне же дадут скафандр?
– Обязательно. Если начальник станции распорядится.
– Какой станции?.. Какая красота-а!
Филипп прилипает к иллюминатору по правому борту спасательной шлюпки – из-за торчащих по сторонам дискообразного корпуса антенн и солнечных панелей она похожа на ромашку. Настороженно светят чужие звёзды, окрашивая в голубой и оранжевый неясные очертания туманностей.
– Ты на орбите планеты Ёрпа-Дей. Посмотри, слева.
– Какая зелёная!
– Тут растёт бакут.
– Ага, ну пусть растёт… Тесновато что-то. Почему такой маленький корабль? И ничего, что здесь на панели какая-то красная надпись закорючками?
– Это по-нирикийски. Дословно: «дышать только сукул». По-нашему – примерно минуту.
Филипп тревожно соображает и осматривается.
– Но… – Он начинает задыхаться. – Но… – Теряет сознание, падает на покатую панель управления и съезжает на пол.
Собственно, меня и так устраивает, но всё же не принято так скоро убивать героя, да и в асфиксии нет ничего героического. Смотрю на секундную стрелку: «Опаздывают. Разгильдяи! Слишком долгие вахты. Одичали». Наконец створки шлюза расходятся. В шлюпку проникают два человека в оперативных скафандрах.
***
В лазарете станции к Филиппу возвращается сознание. Голый, он изолирован в прозрачном отсеке.
– Я хочу домой. – Филипп обходит отсек по периметру, оставляя на пластике стен отпечатки потных ладоней. – Я тебе что, игрушка?
– А как надо было? – возмущаюсь я. – Поместить тебя сразу на станцию? Мол, здрасьте, приехали? Чтобы они с ума посходили и пришили тебя?
В лазарет входит бородатый толстяк среднего роста в повседневном бежевом комфорт-сьюте. С ним долговязый офицер в белоснежной флотской парадке. В их тени держится мелкий доктор-очкарик в хирургических брюках и рубашке.
– Этот? – категоричным басом спрашивает толстяк.
– Он, – кивает офицер.
– По-английски говорит? – Бородач не сводит с Филиппа глаз.
– Английский, русский, – рапортует доктор. – Имя: Филипп Лепех.
– Я – начальник этой станции, Антон Васин. Это, – толстяк показывает на офицера, – капитан корабля, Морган Найт, он англичанин. И доктор Вальдрини – итальянец. А ты откуда, чёртик из табакерки?
– И что мне ему сказать? – спрашивает Филипп у меня.
Я молчу. Васин удивлённо смотрит на доктора:
– Что это с ним?
– То и дело с кем-то говорит. Наверное, молится, – растерянно пожимает плечами Вальдрини.
– Спецназ? – спрашивает Васин у Филиппа, прищурив один глаз.
– Ботаник, – Филипп обречённо машет рукой.
Найт оживляется:
– Пару недель назад баржа в навигационном поле потерялась. Ты случано не с неё?
– С неё! Точно! – Филипп радостно тычет пальцем в капитана.
– Ну, ясно! – Найт гордо вздёргивает подбородок. – Поэтому и шлюпка обезличена: на этих баржах жуткий бардак.
– А, так он из тех биологов, которых мы ждали, – сияет Васин. – Давай-ка, Вальди, вколи ему по полной. Через сколько мы выгружаем дебаркадер? Сорок семь… Примерно, через семьдесят два земных часа. Ещё вводный инструктаж, экипировка… Короче, ставь парня на ноги.
***
С дебаркадера спускается на стропах «вагончик» рабочей платформы. По-вечернему уютно светит Ёрпа. Лучи красного карлика бликуют на стёклах дыхательных масок экипажа – Филиппа и майнеров Басова и Пансье.
– Странно, – Филипп смотрит вниз, – столько зелени и такая разрежённая атмосфера. Почему, не известно?
– Да кому какое дело? – Басов прилаживает вентиль к жёлтой бочке с нарисованными на ней красными листьями – то ли лавра, то ли конопли. – Нам лишь бы побольше бакута накачать.
– Ты всё понял? – Пансье цепляет к «сбруе» Филиппа кабель-трос, обвитый прозрачной трубкой с распылителем на конце. – Опрыскаешь дефолиантом, и как только стебель сломается, я спущусь и закреплю на стволе патрубок.
– Ага, понял! – Филипп чувствует себя нужным.
– Готово, – Басов стучит ключом по вентилю. – Подтекает малость, но ерунда – нам же только попробовать.
Пансье открывает калитку:
– Вперёд, Фил.
Филипп смотрит на блок крана-балки и делает шаг в пустоту. Басов давит на кнопку, и лебёдка медленно стравливает кабель-трос.
Вот и верхушки деревьев. Кроны переплетаются многометровыми зелёными ветвями, усыпанными овальными жёсткими листьями. Безветрие. Временами по ветвям пробегает дрожь – рождаются новые кроны. С виду точно огромный зонт раскрывается. Раз – и готово. Если близко, то слышно, будто тяжёлая прибойная волна ударила в песчаный берег.
Филипп отталкивается ногой от толстой ветви и спускается под крону. Стволы деревьев на одном и том же уровне меняют цвет с зелёного на чёрный. Кажется, что лес растёт из воды. На просвет хорошо видны плоды бакутника – шишки, похожие на гроздья винограда. К ним снизу из темноты время от времени тянутся длинные руки, облачённые в рваные рукава. Филипп завороженно оглядывается, смотрит вниз и нервно сглатывает.
Из вводного инструктажа он знает, что это не рукава, а перепонки крыльев. Поверхность планеты покрыта трёхсотметровым слоем газа ритана. Человек им дышать не может, а для летяг, как назвали земляне существ, похожих на летучих мышей размером с лошадь, газ – среда обитания. Впрочем, как они обитают в это среде неизвестно. Летяги поедают шишки бакутника и разносят его семена по всей планете. Едва семя касается грунта, вверх выстреливает ствол, и через пять с половиной секунд над поверхностью газового слоя раскрывается молодая крона. Если её отделить, из чёрного ствола потечёт бакут.
Ради него-то, как узнал Филипп из разговоров, карусель и завертелась. Что с ним делать не знают. То ли он хорош как ингредиент лекарств от злокачественных опухолей, то ли для межзвёздных путешествий его можно заливать куда-то. Радушные жители Нирикии, как они сами называли планету Ёрпа-фит, выпячивая грудь, наперебой хвастаются достижениями в освоении бакута, мол, и еду они из него делали, и ближний космос осваивали. Но воочию с хвалёными бакутными чудесами люди так и не встретились – не ели его, и на нём не летали. Само собой, пытливый человеческий ум не мог убраться восвояси несолоно хлебавши. Чтобы нирикийцы нечаянно не испортили дела отказом, подключилась дипломатия. Очень скоро на Нирикии началась смута, и таинственная бакутовая промышленность растворилась во мраке революции. Среди анархии и нескончаемых народных восстаний процветали контрабандисты и владельцы подпольных фабрик. Но и они держали свои деяния под покровом непроницаемой таинственности и секретности. Тогда земляне под шумок построили небольшую станцию на орбите Ахадхари, как называли нирикийцы Ёрпу-дей, и стали упорно выдумывать способ побыстрее и побольше хапнуть этого прозрачного геля, полимеризующегося при контакте с кислородом.
– Стоп! – командует Филипп и зависает у самого перехода зелёной части ствола в чёрную.
Филипп брызгает на ствол из распылителя. По зелёной сочной плоти расползается ржавое пятно. Филипп перехватывает рукоять распылителя поудобнее и тут замечает движение внизу. Инстинктивно он хватается за ствол дерева и смотрит вниз. Из чёрной бездны по соседнему стволу поднимается летяга. Она останавливается, не высовывая морду за границу ритана, и тянется за шишкой над головой Филиппа. Филипп следит за конечностью и замечает каплю на трубке с дефолиантом. Летяга задевает кабель-трос, капля отрывается и падает зверю на перепонку крыла. Лес взрывается рёвом и визгом. Летяга «выныривает», расправляет крылья и в два взмаха оказывается на высоте вагончика. За ней отовсюду взмывают другие летяги. Описывают дуги и снова скрываются в лесу. Новые кроны раскрываются, как фейерверки салюта. Деревья дрожат, словно от землетрясения. Кабель-трос ослабевает. Филипп сначала падает, а после взлетает и наваливается грудью на ветку, торчащую над кроной. Он запрокидывает голову. В вышине посверкивает еле различимая точка в кругу оранжевых пятен – дебаркадер на аэростатах.
– Ну, что, нравится? – спрашиваю.
– Нет, – Филипп тяжело дышит.
– Может, домой, – интересуюсь вкрадчиво.
– Домой? Это хорошо… А что случилось-то? – Филипп берёт себя в руки.
– Направо посмотри…
Филипп вглядывается в переплетение ветвей. Метрах в пятидесяти синеет облупленная крыша вагончика. Он расклинил несколько чёрных стволов и повис под углом градусов сорок пять.
***
Филипп осторожно перелезает с ветки бакутника на платформу. Басов жмётся к передатчику.
– Сейчас, – голос его дрожит, – спустится дебаркадер, кинут нам трос и вытащат.
– Где Пансье? – Филипп встаёт на четвереньки.
– Выпал за борт. – Басов показывает на нижний торец платформы.
– Надо идти за ним, – Филипп пробирается к лебёдке и осторожно дёргает за кабель-трос.
– С ума сошёл?! – кричит Басов. – Там триста метров!
Филипп не отвечает. Дёргает за рычаг тормоза, освобождая храповик, и прыгает с платформы.
– Без нас не улетайте, – доносится снизу его затихающий крик.
– Стой! – кричу вслед, но он уже не слышит.
А что там внизу, вообще?.. Звонит Яндекс-мессенджер. Иностранец незнакомый вызывает. Дидье Мюссо. Принимаю вызов. Речь французская.
– Говори, – говорю, – по-английски, по-итальянски или по-немецки. По-французски я, экскузимуа, не компранпа.
Сразу на «ты» перешли. Он крыльями похлопал и с грехом пополам объяснил, что де писатель из деревушки в Шаранте, я названия так и не разобрал – во Франции тоже есть дыры. Но главное, Пансье – его персонаж!
– А Басов чей? – спрашиваю с насмешкой, а сам ищу рациональное объяснение. «Или больной, – думаю, – или шутка».
– Не знаю, – отвечает, – такого безалаберного типа только русские могли придумать.
– Ага, и гордимся этим. Зато твой-то вон какой герой.
– Как его теперь спасать? – размахивает руками француз. – Твой тоже там, внизу. Что там такое? Как их спасать теперь?
– Без понятия. Я про низ не сочинял. Да и от своего перса, собственно, хотел отделаться, так что даже удачно получилось.
– Везёт тебе, значит, – куксится Дидье, – у тебя много персонажей, а у меня один Пансье на три романа. Правда, два не дописаны. И зачем только я забрёл на эту Ёрпу-дей?!
– Ладно, не скули. А эти перцы на станции чьих будут?
Дидье не успевает ответить. К нам «стучится» некий Оттавио Скриверо. Подключаю его к конференции. Маленький лохматый итальянец заламывает руки и глазами мечет молнии сквозь круглые очки. Из беглой итальянской речи понимаю, что русские и англичане совсем затюкали его тихоню доктора Вальдрини. Он теперь даже не отзывается, опасаясь насмешек. И, мол, нам так и надо, что наши парни упали в заросли бакутника, до которого самому Оттавио нет никакого дела. В разговор вклиниваются ещё двое – английский художник комиксов Руперт Хог и японский популяризатор биологии Ходиши Ногами. Хог негодует по поводу сбоя режима дня у своего выкормыша Найта, а японец плетёт несуразицу о видах живых существ в системе Ёрпы.
– Ты что, – спрашиваю его, – летяг выдумал?
Ногами кланяется и тараторит:
– Я их называю рисицами – кицунэ. Нет, я придумар шрюз, через который кицунэ проникает внутрь пранеты.
Писательская братия галдит и не замечает, как в конференцию вклинивается некто без видео.
Наш невидимый собеседник говорит на неизвестном языке, но мы его прекрасно понимаем. Он представляется нирикийским «служителем мысленных развлечений» и просит нас поскорее устранить аварию или покинуть Ахадхари, уступая место более умелым и ловким – да, так и сказал: «ловким»! – сочинителям. Иначе нирикийцы так и не узнают, что делать с бакутом в ближайшую серию жизни. Все затихли. Я понял, что препираться смысла нет, и говорю:
– Но у нас внизу люди, – пытаюсь звучать как можно авторитетнее. – Мы своих не бросаем.
Нирикиец то ли не понял, то ли отключился.
– Ладно, – говорю, – Дидье, пошли вниз. И Ходиши возьмём. Давай, Ногами, вперёд!
Внизу темень даже не «глаз коли» – глаза просто не найдёшь. Ходиши придумывает фонарик.
– Молодец! – скептически хвалю его и вешаю над нами самоходную люстру.
Парней находим быстро. Они сидят вплотную к чёрному стволу бакутника. Филипп врямя от времени отсоединяет трубку от своего дыхательного аппарата и присоединяет её к аппарату Пансье.
– Давай домой! – дёргаю Филиппа за рукав.
– Я его не оставлю, – кивает он на Пансье.
– Его тоже заберут, не волнуйся, – тычу пальцем в Дидье.
Из-за деревьев выныривает Ногами:
– Сюда! Сюда! Нашёр!
В нескольких метрах за изогнутым стволом бакутника в струе газа трепыхается то ли мешок, то ли гофрированная труба – только гофра у неё не поперёк, а вдоль.
– Кескёсеса? – тревожно вскрикивает Дидье.
– Тихо! – Ходиши прикладывает палец к губам. – Кицунэ!
Мешок раздувается, удлинняется, стенки натягиваются, гофра разглаживается. На верхнем конце, такое впечатление, расходится резинка и выпускает летягу. Крылья её сложены и вытянуты вдоль тела. Сверху они закрывают голову. Зверь ракетой устремляется ввысь.
– Ух ты, чего эт тут? – Филипп возникает из ниоткуда. Из-за его спины выглядывает Пансье, его глаза под вздёрнутыми бровями огромны.
– Так! Так! – хочу их остановить.
Но они уже лезут по гофре мешка. Филипп со всей мощью своих плечевых шариков раздвигает «резинку» на горловине. Пансье переваливается через край и исчезает внутри. Филипп прыгает за ним. Дидье переходит на непереводимый французский.
– Слышь, нирикиец, – грубо, но без особой надежды, вызываю «абонента без видео», – что там у вас внутри?
Молчание секунду-другую, и сдавленный, полный растерянности, голос отвечает:
– Этого никто не знает…
Мы ещё немного подождали. Но никто так и не объявился. Делать нечего, попрощались и отключились.
Сижу вот уже полчаса и думаю, надо дать справку: я не курю, не пью, веществами не балуюсь, и сны мне не снятся. И как бы то ни было, теперь у меня есть настоящий герой. И его история только начинается, потому что, когда творение выходит из повиновения, творца ждёт интрига.
Долусово
Если Данила и задремал ночью, то минут на десять, не больше. Он ворочался, вздыхал, вставал то и дело – включал свет и перебирал вещи в красном пластиковом чемоданчике с исцарапанной крышкой и сбитыми колёсиками.
Утром Данила на цыпочках подошёл к двери маминой спальни, прислушался и прошмыгнул в ванную. Он дольше обычного чистил зубы и разглядывал себя в зеркале, репетируя улыбки на разные случаи. Провёл рукой по скуле – борода и правда добавила солидности. Данила расчесал жидкую растительность на щеках, крадучись вернулся в комнату и оделся.
Обтянутый розовой рубашкой живот свесился над пряжкой. Сколько Данила ни подтягивал джинсы, они упрямо съезжали на прежнее место. Зеркальная дверь шкафа-купе тяжело откатилась, обнажая идеально разложенные внутренности. «Опять мама постаралась», – Данила грустно помусолил помочи с надписью: «Нижний Новгород» и достал широкий ремень с изображением ощеренной львиной пасти на тяжёлой овальной бляхе. «Вот! Теперь хоть куда!» – Данила подмигнул своему отражению и поднял руки, как делают культуристы, демонстрируя бицепсы. Розовая ткань натянулась, обтягивая рыхлую грудь, и порвалась под мышкой. Данила чертыхнулся и поменял рубашку на белое поло в широкую синюю полоску поперёк. На столе, перед тремя мониторами, рядом с коробкой из-под пиццы завибрировал телефон. На экране высветилось: «Катя TenderLove».
За два года на сайте знакомств Данила изучил все женские уловки и причуды. Даже случайно он не мог попасть в самый низ иерархии предпочтений женщины с Катиной фотографии. Ясно, что Катя использовала аватарку – скачала фотку модели и отправила на сайт. Смешные они – дурнушки. Лишь бы внимание привлечь и встретиться, а там уж… «Да пусть хоть кто…» – Данила бежал по лестнице, и под ложечкой сосало близкое разоблачение тайны. Та богиня на фото и не написала бы ему первой, и не приехала бы за ним, даже если бы жила рядом. А Катя и на дачу приглашает, и: «Заеду, – говорит, – сама». Как бы ещё за такси платить не пришлось. «Что ж там за чудище?» – мелькало в ошалевшем от тестостерона мозгу Данилы. «Стоп! – он резко остановился. – Презервативы забыл!» Но возвращаться не стал – может, и вовсе не пригодятся.
Данила ткнул кнопку замка и навалился на пищащую дверь парадного. Июньское утро кипело жизнью. На асфальте резвились тени берёз и тополей. Солнце подмигивало сквозь молодую листву. Данила застыл не дыша и, защищаясь, выставил вперёд чемодан. Напротив подъезда сверкала красным глянцем и зеркально-чистым хромом «Хонда-Аккорд». Из-за приспущенного затенённого окна на Данилу выжидательно-лукаво смотрела красотка с Катиной аватарки. Огромные красно-голубые цветы на жёлтом платье, густые каштановые волосы, собранные в хвост синей тесьмой, и веснушки на носу… Их Данила не видел, но по фотографии знал, что они тоже там.
– Привет, пупсик! – девушка помахала Даниле.
У Данилы взмокла спина. Ноги не шли. Мысли роились, как перепуганные пчёлы, жужжащие над забытыми презервативами. Девушка открыла окно шире.
– Садись скорее, чемодан назад кидай, а то мы с тобой дорогу перекрыли, – хихикнула она и в подтверждение посмотрела в зеркало заднего вида.
Слово «мы» будто сняло Данилу с ручника. Он с ней – мы. Вот с ней! Команда! Данила одним прыжком оказался у машины, хлопнул задней дверцей, аккуратно присоседив свой скарб к оранжевой дорожной сумке, и плюхнулся на пассажирское сиденье. Улыбка не сходила с Катиных губ.
– Ну! Здравствуй, пупсик! Вот и встретились! – Катя притянула Данилу за шею и поцеловала в щёку. – Какой ты серьёзный, с бородой, – Катя игриво насупилась и тут же рассмеялась, завела мотор и резво тронула машину с места.
От Катиной женской свежести у Данилы плыло перед глазами. Взгляд его нет-нет да и скользил по подолу её платья, по манящим коленкам и дальше к синим лодочкам, ловко игравшим с педалями. Данила сомлел, растерялся и понёс околесицу:
– О как рвёт! Да, вот и встретились… А я тут вот… собрался, – Данила показывал пальцем то по ходу машины, то на чемодан и ёрзал, усаживая себя под выгодный ракурс, но от осознания беспомощности потел и тушевался.
– У, что ты! – Катя толкнула Данилу в бедро, осматриваясь на выезде из двора. – Двести лошадей, тебе понравится. А барахла и в деревне полно, не волнуйся. На все случаи жизни. – Она вырулила на улицу и прыснула: – И смерти тоже.
– Тогда я спокоен, – подыграл Данила и взялся за ручку над окном. В таком положении он почувствовал себя увереннее. – Надо только заехать…
– Всё есть, говорю же. – Катя погладила его по руке.
Данила не стал настаивать.
Ехали быстро и весело. Слушали красивую музыку. Катя интересовалась Данилиной работой, и он с готовностью рассказывал, избегая специфических деталей. Говорили о книгах, о кино, о театре. Данила понял, что Катя по работе связана с кредитным отделом какого-то банка, но расспрашивать не решился. Он едва отделался от потрясения встречи. Катино внимание постепенно возвращало чувство мужской весомости. Интуиция же подсказывала, что ответы выльются в сравнения не в пользу Данилы.
На шоссе они понеслись по левой полосе. Легковушки перед ними спешно уходили вправо, а грузовики улетали назад, как неподвижные. Скорость завораживала. На затяжном подъёме, поравнявшись с вереницей фур, Катя выключила приёмник.
– Надо ребятам позвонить, сказать, что едем. – Она ткнула на экране квадратик «Телефон» и в перечне абонентов – «Стас».
– Ребятам? – Данила раз за разом перечитывал список на экране мультимедийной системы, силясь оценить угрозу.
– Ага, – задорно кивнула Катя, – напросились пожить у меня, Стасик с Маринкой и Аглая с Валеркой. Они хорошие, увидишь… Алло-алло, Стасюля, салютик, – Катя поправила «капельку» в ухе, – да-да… подъезжаем… ага, уже скоро… прекрасно… у вас всё готово?.. о, здорово, молодцы… хорошо, поняла… ладно, не скучайте, пока.
– А что всё готово? – полюбопытствовал Данила, наперев на слово «всё».
– Да чего там только нет. – Катя слега притормозила и резко взяла вправо. Шины взвизгнули, машина накренилась, но послушно вошла в поворот и покатила по местному «большаку» через поле к мерцающему вдалеке лесу. – Шашлыки, банька, игры всякие. Ой, а какие у меня собачки, я тебе покажу.
– Собачек я люблю, – протянул Данила.
На задворках сознания он ещё хотел ущипнуть себя и проснуться, но Катины чары обезоруживали, тешили самолюбие, и Данила радостно наблюдал, как ликующий дикий самец вытесняет робкого, запуганного маминого сынка.
В лесу асфальт оборвался, и колёса зашуршали по каменистой грунтовке. Катя выключила кондиционер и опустила стёкла. Машина наполнилась запахами мокрой травы, хвои и грибов. Данила выставил наружу руку и без умолку жаловался, как давно не выбирался на природу. Катя поддакивала, сетовала на нехватку времени и обзывала город трясиной суеты. Справа показался поросший иван-чаем и крапивой полусгнивший забор, а за ним серые, исполосованные трещинами бревенчатые стены дома – утлой покосившейся хибары под кое-как залатанной рубероидом крышей. В траве, прислонённый боком к забору, виднелся дорожный указатель.
– Долусово, – прочитал Данила, наклонив голову.
– Приехали! – радостно сообщила Катя. – Вот моя деревня, вот мой дом родной.
– Твоя? Глядишь ты, помещица какая, – подтрунил Данила.
Навстречу по обе стороны дороги попались ещё несколько одинаково мёртвых домов с сараями и остовами непонятных построек. В пруду размером с футбольное поле, в тени берёз виднелись заросли бурых водорослей. Стрижи, напившись на лету, оставляли мелкую рябь на отражении неба. В пруд с трёх сторон вдавались покорёженные мостки, устланные подгнившими, местами сломанными досками. Дорога ушла влево. За поворотом началось коричневое гаревое покрытие, ведущее к добротным воротам из тёмного тёса. Створки плавно отворились, и сквозь редкие берёзы замаячил двухэтажный особняк из оцилиндрованного бревна. В пластиковых окнах по обе стороны от главного входа солнце рассыпалось на восемь светил – по четыре слева и справа, по два окна на этаже. На крыльце, под треугольной крышей виднелись фигуры – две девушки в купальниках и прозрачных юбках-парео и два парня в бермудах. У левого торца дома, на ровной, присыпанной гравием площадке, стояли «Лэндровер» и «БМВ Х6».
Теперь Даниле предстояло скрыть волнение. Проигрывая в голове варианты, он только больше разволновался.
Катя затормозила перед крыльцом и вышла из машины. Молодые люди бросились навстречу подруге, принялись обнимать и целовать её. Данила, повоевав с ремнём безопасности, выбрался наружу, обошёл массивный передок «Хонды» и остановился в нерешительности. Наконец парень в зелёных бермудах с пальмами обернулся и подошёл, шлёпая босыми ступнями.
– А ты, видимо, Данила? – дружелюбно протянул он руку. – Станислав.
Данила пожал Стасу руку и представился. Подошёл второй парень:
– Валера, – он тоже поручкался с Данилой. – Знакомься: Аглая, – он показал на девушек, – и Марина.
Брюнетка Аглая и рыжая Марина приветственно замахали:
– Привет, Данила, привет!
– Доброго дня! – Данила поднял руку и кивнул. Таких девчонок он раньше рассматривал, как облака – красивые и бесконечно далёкие. Вблизи же идеал потерял безоговорочную притягательность. Марину портили худющие ноги, Аглая была полновата в бёдрах.
Стас и Валера выгрузили из машины сумки.
– Катюх, вам куда?.. – Стас остановился на крыльце.
– Несите всё ко мне, – отозвалась Катя, не переставая хихикать с подругами.
– Давайте я помогу, – ринулся вперёд Данила.
– Давай лучше мы поможем, – улыбнулся Валера. – Идём, покажем тебе комнату.
– И пора за шашлык приниматься, – обернулся Стас.
На первом этаже, посреди просторной гостиной раскинулся тяжёлый даже на вид деревянный стол, уставленный посудой, бутылками с дорогой выпивкой, блюдами с фруктами. Камин с часами, диван у одной стены, телевизор на другой… Всего Данила не успел разглядеть. Следом за парнями он поднялся по деревянной лестнице, ведшей по дуге на второй этаж. Апартаменты Кати, скромно именуемые комнатой, больше походили на двухкомнатную квартиру со снесёнными перегородками.
– Прямо студия, – изумился Данила, не решаясь переступить порог.
– Вот и снимай кино! – Стас сложил вещи у резной спинки двуспальной кровати в готическом стиле.
Вся деревянная мебель – стулья с высокими спинками, трёхстворчатый шкаф до потолка и даже стойка бара в мини-кухне – блестела чёрным, местами потёртым лаком, укрывающим мудрёную резьбу.
– Ты сегодня в главной роли, – Валера для убедительности хлопнул Данилу по плечу.
Парни спустились на первый этаж. Послышалась приглушённая эмоциональная речь и следом – взрыв смеха.
Данила быстро открыл чемодан – только молния жикнула. Полосатое поло упало на красное стёганое покрывало кровати, брюки звякнули пряжкой со львом и распластались поперёк коврика на полу. Данила попрыгал, влезая в коричневые шорты а-ля гитлерюгенд, и натянул белую футболку. По другую сторону кровати укоризненно играло отражениями старинное трюмо. В зеркалах трое увальней с волосатыми руками удивлённо глядели на Данилу. Он чертыхнулся, и все четверо потрогали выпирающие на футболках бугорки сосков.
В коридоре Данила размял шею, стряхнул руки и выбежал на лестницу, вымахивая ногами, как чистокровный ахалтекинец.
– Идём, пупсик, собак покажу! – Катя радостно замахала ему.
– Бубсег, – передразнил Валера.
Аглая с Мариной прыснули.
– Он что, ещё не видел?! – Стас превратился в само недоумение, но сию же минуту схватился за голову: – Блин, я же их покормить забыл! С вечера ещё…
– Заодно и покормим. – Катя вышла на крыльцо и потянула руки к солнцу.
За домом Даниле открылась обширная обустроенная территория. Каждый квадратный метр, каждый уголок предназначался для увеселений и пользы хозяев. Каждая постройка зазывала ухоженным видом, архитектурой и отделкой воспользоваться её услугами. По левую руку топилась баня. На её крытую веранду вела лесенка в три ступеньки. Крышу несли квадратные столбы, и на каждом висел фонарь, стилизованный под старину. Бассейн неправильной формы приглашал охладиться на мелководье и понырять в тёмно-синем бочажке. Справа возвышалась просторная беседка с печью барбекю из красного кирпича. По обе стороны к ней примыкал каменный стол с плитой и переносным тандыром. В одном из плетёных кресел около печи спал на лоскутных подушках белый котище. По центру, длиной едва ли короче дома, протянулся стеклянный павильон. Изнутри проглядывали бильярдный и теннисный столы. Позади этого сибаритского рая начиналась поляна не меньше футбольного поля. На нём, за баней и бассейном, расположились под навесами спортплощадка и псарня, а со стороны беседки шелестел фруктовый сад – яблони, орешник и вишни.
По выгулу псарни ходили три мощные лохматые собаки. Выгул с трёх сторон ограждал зелёный сетчатый забор, а с четвёртой, дальней, стороны – два вольера. Повсюду валялись обглоданные кости. Собаки, завидев людей, залаяли басом. Взметая песок и опилки, псы подбежали к забору и встали на задние лапы. Данила отступил на шаг – мохнатые чудовища оказались выше него.
– Что за порода? – он восхищённо посмотрел на Катю.
– Кавказские овчарки, – с обожанием в голосе ответила Катя и пританцовывая направилась через поле к саду.
Валера зашёл в продолговатую бытовку, пристроенную углом к вольерам.
– Стас, кокой корм им сегодня? – крикнул он из темноты.
– Погоди, Валет, – Стас почесал затылок, – может, пробежимся?
– Ой, давайте, мальчики! – Марина захлопала в ладоши.
– Пробежимся? – насторожился Данила. В глубине души он любил спорт, но любовь всю жизнь оставалась неразделённой.
– Сейчас Аглая откроет калитку, а мы втроём побежим. Собаки – за нами. – Валера потянул Данилу за локоть и поставил напротив широкой калитки в ограждении выгула.
Аглая, прищурив глаз, держалась за щеколду. За сеткой заходились лаем и бесновались кавказцы. Данила запаниковал:
– Но чем быстрее бежишь, тем быстрее собака догонит, известно же! Да и что потом-то? – он выглядывал из-за Стаса и Валеры, вставших в стартовую позу.
– Не хочешь, оставайся, – огрызнулся Стас.
Лязгнула сброшенная Аглаей щеколда. Лай оборвался. Гора шерсти протиснулась в калитку. Данила рванул через поляну. В ушах пульсировала фраза: «Не оборачивайся!» Казалось, собачье дыхание обжигает затылок, а тяжёлые лапы вот-вот собьют с ног.
– Катя! – не выдержал и закричал Данила, добежав до окраины сада. – Тут же будто тиски зажали кроссовок на правой ноге. Данила упал ничком.