Фигурою человѣка, одною красотою человѣческой формы, не увлекались, и главную причину я вижу въ той робости, которая овладѣваетъ художникомъ (всю юность проведшимъ надъ кропотливымъ изученіемъ эффектовъ различнаго освѣщенія природы) при видѣ человѣческой наготы съ такимъ совершенствомъ переданной знакомыми всѣмъ образцами античной скульптуры и ренессансной живописи.
Современное поколѣніе слишкомъ хорошо знаетъ исторію искусствъ; оно удивительно чутко къ искусству стариковъ, и въ немъ нѣтъ и слѣда того снисходительнаго отношенія, какое было проявлено натуралистическою школою, когда первое увлеченіе натурализмомъ вскружило всѣмъ головы и показалось геніальнымъ открытіемъ; натуралисты повѣрили, что ихъ школа затмила наивныя усилія идеалистическихъ школъ старыхъ мастеровъ, изъ которыхъ они выдѣляли Веласкеца, Hals'a, Рембрандта и еще двоихъ-троихъ.
Вотъ это осторожное, испуганное отношеніе къ совершенству античнаго искусства и есть, какъ мы видимъ изъ ранѣе сказаннаго, одно изъ слабыхъ мѣстъ современныхъ школъ, отблескъ эстетизма, убивающаго въ художникѣ стремленіе къ отдѣленію отъ каноновъ всѣхъ школъ, всѣхъ равно уважаемыхъ школъ.
Вокругъ, однако, мы видимъ симптомы, ободряющіе исканіе въ этомъ направленіи – въ выдѣленіи человѣческой красоты на первый планъ, независимо отъ деталей, отъ пейзажа, задавившаго его.
Вкусъ подсказалъ знаменательный успѣхъ въ области любованія прекрасною линіею человѣческаго тѣла, успѣхъ, о которомъ десять лѣтъ тому назадъ смѣшно было и мечтать.
Зрительная зала, биткомъ набитая, въ продолженіе цѣлаго вечера, наслаждается ритмичнымъ, однообразнымъ на первый взглядъ, приплясываніемъ танцовщицы!
Вся задача этого совершенно новаго рода хореографіи сводится лишь къ тому, чтобы дать возможно разнообразное количество пластическихъ позъ и приковать вниманіе красотою линій художественно-изогнутой человѣческой наготы.
И какой наготы?.. Совершенно цѣломудренной, наготы изъ англійскихъ прописей, гдѣ тщательно обойдено все, что имѣетъ отдаленный намекъ на чувственность.
И чтобы подчеркнуть, что зрителю подносится не живописная танцовщица на фонѣ античнаго пейзажа, a лишь рядъ комбинацій различныхъ позъ, весь фонъ упрошенъ донельзя: его нѣтъ совсѣмъ, тѣло выдѣляется здѣсь, какъ статуя въ музеѣ,– на сѣромъ сукнѣ.
Будущее искусство повернетъ къ культу человѣка, его наготы.
Въ формахъ нагого тѣла будутъ искать художники новое вдохновеніе, и мы вернемся, какъ греки Периклова періода, къ ихъ воззрѣнію на красоту въ природѣ.
На первое мѣсто они ставили прекрасное, нагое человѣческое тѣло.
Вѣдь для грековъ герои, боги, богини, простые смертные – лишь предлогъ для воспѣванія обнаженнаго тѣла… Будущая живопись повернетъ туда же!
Конечно, наврядъ ли на холстахъ и стѣнахъ вновь появятся Аполлоны, Артемиды, Афродиты и Паны.
Вѣдь Миллэ воспѣвалъ, черезъ призму Виргилія, прекрасный силуэтъ французскаго крестьянина и, въ сущности, былъ не такъ далекъ отъ пути будущей живописи.
Нѣтъ основаній предполагать, что исключительно эллиническіе сюжеты явятся необходимостью, только потому, что идеалы будущей живописи совпадутъ съ идеалами античныхъ школъ.
Будущая живопись хочетъ видѣть художника, сошедшаго съ надоѣвшаго конька épatement du bourgeois, снобизма!
Пусть художникъ будетъ дерзокъ, несложенъ, грубъ, примитивенъ.
Будущая живопись зоветъ къ лапидарному стилю, потому что новое искусство не выноситъ утонченнаго – оно пресытилось имъ.
Элементы недавней живописи – воздухъ, солнце, зелень: элементы будущей – человѣкъ и камень.
Будущая живопись сползетъ въ низины грубости – отъ живописи теперешней, культурной, отымающей свободную волю исканій – въ мало изслѣдованныя области лапидарнаго стиля.
Будущая живопись начнетъ съ ненависти къ старой, чтобы вырастить изъ себя другое поколѣніе художниковъ, въ любви къ открывшемуся новому пути, который намъ полузнакомъ, страшенъ и органически враждебенъ.
И предчувствующій глазъ скользитъ по полированнымъ формамъ Праксителева Гермеса, невольно останавливается на дѣтскомъ рисункѣ: онъ точно чуетъ, что свѣтъ прольется черезъ ребяческій лепетъ нарождающагося новаго классическаго искусства.