Захолустье. Мой путь

Август опять убегает на кухню. Оказывается, он знает, где у нас тряпка и вообще легко ориентируется в доме.

– Ему не пора в дом милосердия? – как-то слишком сердито спрашиваю я.

– Август теперь будет жить у нас, – спокойно говорит мне мама Толли. – Вы выросли, мне нужен малыш, а малышу мама.

– А. Понятно.

Я не знаю, что сказать.

– А где… где он будет? В моей комнате?

– Ну что ты! Ты наследница Ордена, – мама Толли качает головой.

Возвращается Август с тряпкой.

– Всё здесь протри!

Мама Толли подхватывает стянутую в узел скатерть.

– Пойдём, капелька, поможешь мне её вытряхнуть!

На крыльце снова ветер! Огни в домах мигают из-за него, тени скачут. Ящерка на флюгере мотается так, будто хочет поймать себя за хвост.

Мама Толли хватает скатерть за углы, ветер подкидывает белую ткань вверх, потом опускает, потом опять… Я стою без дела.

И без пальто.

– Мне не нравится выбор Лария, но тут ничего не поделаешь, – говорит мама Толли, наклоняясь к моему уху.

– А почему он…

– Не знаю, Дым. Сама у него потом спросишь. И послушай, пожалуйста… Будь теперь аккуратна и осторожна, думай над своими поступками и словами!

– Да, да. Конечно. Обязательно.

– Приглядывайся. Смотри, как реагируют другие, и уже потом реагируй сама. Поняла меня?

Это совсем как в театралке. Нам то же самое говорила Оксана Александровна. Наша КсанСанна. Надо наблюдать за чужими реакциями, чтобы потом было легче их отыграть. А тут это зачем?

– Наблюдать, чтобы что?

– Мама Толли! Ты где? – Август высовывается из двери.

– Капелька, иди домой, тут холодно.

– Вам тоже холодно!

– Мы с Дым взрослые! – строго говорит мама Толли.

И мне это очень нравится. Хотя сейчас не до мелких удовольствий.

– Почему я должна следить? За кем?

– Ну… сама разберёшься, ты же умная!

Я не умная. Я другая, нездешняя. И я никак не могу понять очень многое. То, как этот мир устроен. Но я и у себя там тоже многого не понимала.

Я брожу по комнатам, собираю чашки и салфетки. Замечаю, что в комнате мамы Толли рядом с её постелью, на диванчике, на котором она обычно сидит с вышивкой или вязанием, теперь стопкой сложено постельное бельё. Детское, с узором из каких-то котят. А ещё подушка и одеяло, тоже маленькие. Это для Августа. Он теперь будет спать в нашем доме, в комнате мамы Толли.

Я сразу вспоминаю про Тай. Она вроде хотела спать в книгоубежище. Но подушки и одеяло не запасла. Может, ей надо принести? Жалко, что нельзя ей позвонить, написать. Из дома меня сейчас точно не выпустят!

– Всё, Дым… Вода нагрелась, иди в ванную комнату. Завтра у нас много важных дел!

– На весь день?

– До самой ночи!

Надо придумать что-то. Меня ведь завтра ждёт Тай.

Глава III

В эту ночь мне снова приснились родители. Наша квартира, всё как раньше, Мелочь бегает из коридора в кухню и обратно. Мешает маме и папе собираться… В реальной жизни они никогда не уходят на работу вместе. Никогда так не разговаривают, приглушёнными голосами, никогда так не одеваются. На маме чёрное пальто с рисунком в ёлочку, я такое видела в комнате Тай, тяжёлое и неудобное. На папе тоже пальто, чёрное, с каким-то странным меховым воротником и шляпа, как у шпиона… я видела похожие на мужчинах в Захолустье, но не там у нас. Оно слишком стариковское!

– Готова? – спрашивает папа. – Ну пошли!

Мама мотает головой, ей на плечи спадает тёмный платок.

– Полы грязные, – тихо говорит мама. – Надо помыть, а то неловко. Вика придёт, а у нас дома полы грязные.

Папа молчит. Мама всхлипывает и дёргает плечами, платок падает на пол. Мелочь подскакивает, нюхает, трясёт ушами.

Мама трясёт головой, почти в такт, папа её обнимает.

– Ну потом помоешь. Потом. Вернёмся и помоешь.

Папа тянет платок с пола, Мелочь не отдаёт.

Смешно.

Я смеюсь, там, во сне. И мама оборачивается. Смотрит на меня.

– Я тут, мама. Я пришла.

Я говорю, а слова…

Как будто не в воздух говорю, а в одеяло. Глухо и неразборчиво.

– Мама! Мам, я тут! Папа!

Они оба оборачиваются.

– Показалось, – говорит мама.

– Что?

– Мне показалось, Вика здесь. Зовёт меня.

Папа пожимает плечами и тут у него звонит мобильный телефон. Я уже забыла, что они существуют.

– Да, алло.

Даже не так.

– Да-а. А-ал-ло-о.

Глухие медленные звуки.

– Э-это-о Ви-ика-а? – тянет мама.

Мелочь смотрит на меня и приподнимается в прыжке. Медленно, очень медленно.

Сейчас я…

– Э-это-о-о не-е-е Ви-и-ика-а-а. Ты-ы же-е знаешь, – говорит папа.

А дальше я не могу разобрать. Всё останавливается. Мир встал на паузу и завис.

– Дым! Вставай, капелька моя! Пора!

Меня трясут за плечо. В комнате почти темно. На столе светится синеватым мобильный телефон. Нет, это не он. Это лампа такая, маленькая, бледная. Её заряжают от домашнего экрана.

Слышно, как снаружи гудит сильный ветер.

– Вставай, девочка моя! У тебя сегодня большой день! – говорит мне знакомый женский голос. Слова не вязнут в воздухе, звучат нормально.

– Сколько времени?

– Уже светает! Давай, Дым! Времени мало, Ларий ждёт!

– Хорошо. Я сейчас.

Я сбрасываю одеяло. Тыкаюсь ногами в тапки, они холодные как… как в морге. И чего я думаю про морг? Здесь, наверное, и нет такого понятия. Какой-нибудь анатомический театр… Скорбный сарай.

– Ну всё, там уже вода нагрелась! Давай, моя девочка!

– Хорошо.

Я кутаюсь в халат, иду по коридору.

В ванной комнате теплее. А душ вообще… м-м-м-м. Счастье! Жаль, что вода льётся не очень сильно. Тут с этим проблемы. Ну ничего. Главное, что тепло… ещё бы в дверь никто не барабанили, вообще была бы красота!

– Выходи! А то опоздаешь!

Это детский голос. Это… я не сразу вспоминаю. Это Август. А женщина, которая пришла меня будить, это мама Толли.

Как всё перевернулось. Раньше я видела во сне Захолустье, а теперь вижу во сне мою настоящую жизнь. Интересно, а предвидение здесь тоже появится? И мне здесь тоже придётся спасать людей от катастрофы?

У кого бы спросить? Может, Ларий знает?

– Давай торопись! Ларий ждать не будет!

В дверь снова барабанит Август. Внизу с кухни пахнет травяным чаем и кукурузной кашей. Ох, как же хочется кофе! Я бы за него продала не всю свою душу, но пару ценных воспоминаний – запросто.

– Давай, капелька! У вас сегодня много дел!

Снаружи холод и сверхзадачи. А можно мне сперва завтрак?

Первое испытание ждёт меня в комнате мамы Толли. Ещё одно доказательство взрослой жизни. Платье в пол. Чёрное, закрытое, с длинными рукавами. Шерстяное!!!

– Это обязательно? – я оглядываюсь на маму Толли.

– Конечно, – она прищуривается, склоняет голову, смотрит, как я пялюсь на платье.

– А нормальное нельзя? То зелёное, в апельсинках! Как раньше… – и я мысленно добавляю «когда я здесь была не навсегда».

Наверное, мама Толли читает мои мысли. Она хмурится, отвечает со вздохом.

– В твоём статусе другое нельзя. Важному человеку надо носить важные вещи!

И до меня снова доходит – я наследница Ордена. Сразу внутри что-то сжимается от счастья и тревоги. Я ведь совсем не знаю, что теперь делать и как себя вести. Такая принцесса-самозванка. Ну ладно, буду импровизировать, как в театралке. Сразу становится норм. Даже колючее платье… Это просто такой сценический костюм, ничего страшного.

Тем более, что пока ничего нового не происходит.

Мы завтракаем на кухне: я, мама Толли, Август. Когда я доедаю кукурузную кашу, из своей комнаты спускается Юра. Он пошатывается, лицо у него бледное. Юра садится за стол и медленно отпивает свой травяной чай. В доме мамы Толли чай это не просто крашеная водичка, он действительно с травами и цветочками, с мёдом, вкусный. Но Юра всё равно морщится, отодвигает чашку.

Мне кажется, у него дрожат руки. Совсем как у моего папы наутро после новогоднего корпоратива. И в некоторых других ситуациях. Кстати, во снах про мою реальность, том, который я сегодня видела, и раньше тоже, у папы руки дрожали, да. Неприятно смотреть.

Но в остальном Юра до сих пор вполне красивый. Особенно, когда молчит и смотрит прямо на меня.

– Ещё раз поздравляю, Дым. Победил сильнейший!

Я пожимаю плечами. Я не виновата, что меня выбрали. Я до сих пор не понимаю, чем мне там надо заниматься. Август тянется ко мне через весь стол.

– Ты кашу не будешь? Я доем?

– Капелька, не надо доедать. Я положу тебе ещё.

Мама Толли мягко останавливает его руку. Но тарелка дёргается, каша брызгает на треугольный стол. На вышитую скатерть, на мою щеку. Горячо!

Август сползает под стол, путается в кистях скатерти, чашка летит на пол… Почти летит. Юра ловит её в полёте. Опускает на стол. Оглядывается на меня. Ничего себе реакция у человека! Это он сейчас болеет и типа невменько. А в нормальном состоянии Юра… ох! Я отворачиваюсь и улыбаюсь, потом закрываю рот ладонью.

На полу ревёт Август.

«Осторожнее!»

«Тебя жалко, не её»

Слова летят в голове куда быстрее, чем чашка на пол.

– Осторожнее! – хрипло вскрикивает Юра.

А мама Толли присаживается на корточки, обнимает Августа и почти одновременно с Юрой говорит своё – ласковое, утешительное:

– Да ну её, чашку эту. Тебя жалко, не её. Садись, моя капелька, сейчас добавки положу.

Капелька – это теперь не я. Не только я.

Я смотрю, как Август протягивает свою пустую тарелку, как сам весь тянется за ней… как собака! Так Мелочь у нас на кухне тянется к половнику, когда мы раскладываем еду по тарелкам. Какое-то странное сравнение, неловко перед Августом! Он же мальчик, человек! Он не виноват, что такой голодный! Может, если бы я попала не в дом мамы Толли, а на ту сторону Залива, в бедный район, то меня бы, например, тоже определили в дом милосердия и я бы там жила безо всякой домашней каши!

Мама Толли ставит перед Августом тарелку. Каша очень горячая, от неё идёт пар, у Августа по щеке сразу тянется капля… Надеюсь, что от пара.

Я смотрю на Августа в упор. Он оборачивается, оттирает лицо рукавом. Смотрит мрачно. Я отворачиваюсь. Неловко до невозможности.

А потом доходит. Дежа-вю. Я опять его поймала.

Значит, скоро… значит я снова начну перемещаться из одной реальности в другую! Только теперь обратно, назад, домой! Говорят, путь назад всегда получается быстрее!

– Готова?

Из своего погреба поднимается старец Ларий. Он уже в пальто и шляпе, белая борода расчёсана и теперь пушится во все стороны. Очень хочется подойти и её пожамкать. Мне не хватает таких прикосновений. Чтобы что-нибудь пушистое рядом. Ведь Мелочи тут нет…

– А можно потрогать?

Август успевает первым. Вылезает из-за стола и, дожёвывая на бегу, тянет руку к белой бороде. Ларий улыбается. Он сейчас не глава ордена, а просто добрый старикан. Нагибается, чтобы Августу было удобнее. Мама Толли подходит, хочет отогнать Августа, ворчит, что Ларию надо бы поесть, а то там так холодно на улице, закоченеет на пустой желудок. Ларий отвечает невнятное. Протягивает руку, перехватывает у мамы Толли кружку с тёплым питьём.

Выпрямляется, треплет Августа по кудряшкам, оглядывает кухню. Я почему-то опускаю голову.

– Йулла!

Таким тоном можно подзывать собаку. Но Юра выбирается из-за стола, ставит ножку кресла на подол моего платья. Нарочно? Дурак какой-то! Как из первого класса, реально! Можно подумать, я сама просилась в наследницы? Оно мне надо вообще?

– Дым!

Тоже встаю и подхожу.

– Я хочу, чтобы между вами не было ничего неясного. Только уважение и доверие. Все обиды остались во вчерашнем дне. Поняли меня?

– Да! – чётко откликается Юра и протягивает мне руку.

Так же быстро, как в тот раз, когда в его руке был мой значок-капелька. Это было так давно! И по местному времени и вообще! Сейчас мы с Юрой совсем другие люди. Я попробую снова отрастить к нему доверие.

А пока просто жму ему руку. Она прохладная. И, честно говоря, мне до сих пор приятно её пожимать!

– Дым, готова? Жди меня на крыльце!

И я иду в прихожую, туда, где ботинки с крючками и шнуровкой. Это не обувь, это экспонат из музея пыток. Не успеваю разобраться со вторым ботинком, а Ларий уже проходит мимо меня на крыльцо. Мне показалось или он успел пошептаться о чём-то с мамой Толли?

Ни слова не разобрала.

А вдруг там важное?

Глава IV

Мы молча спускаемся вниз к набережной. Тут ещё холоднее, потому что ветер с залива. За парапетом сильные серые волны. Мутные, будто из асфальта сделанные. Тут не знают про асфальт, надо об этом помнить. А то мало ли, с кем я сегодня буду общаться, может, они не знают, что я нездешняя.

– Куда мы идём?

– К Арке Героя.

Именно так называется то место, через которое я всегда попадала в Захолустье. Портал. Проход между разными реальностями. Точка отсчёта. А в Ордене Милосердия эту точку теперь называют торжественно – Арка Героя. Типа, я теперь герой. Ну, там реально рядом есть арка. Четырёхэтажный дом с лепниной и балкончиками, по бокам два подъезда, посреди арка. Около неё иногда бывают свечи и цветы, по-моему, это перебор.

– Вот отсюда ты к нам приходила.

Можно подумать, я сама не помню! Место рядом с аркой, до набережной шагов двадцать. Скамейка и кусты. Голые, потрёпанные ветром. У КсанСанны в театралке была шутка про рояль в кустах. Ну вот, я была как тот рояль.

– Жалко, что отсюда нельзя выпихнуться обратно!

Он молчит. И я вспоминаю, что старец Ларий попал в Захолустье через тот же самый портал. Увидел, как тут лечат чувствами. Начал отдавать свои эмоции. Спасал людей. И вот так типа почти случайно основал религию. И решил остаться здесь навсегда. Отдал свою реальную жизнь за благополучие местных людей.

– Вы не жалеете, что остались?

– Я не мог это изменить. Значит, жалеть было не о чем. А ты не жалеешь, что спасла людей? Там, у себя в школе?

– Нет. То есть, жалко, что я туда вернуться не могу, но ведь они там в порядке. Ну, я надеюсь. Если я не буду верить, что они в порядке, я с ума сойду. А то как-то совсем бессмысленно получилось.

– Осмысленно, уверяю тебя! Мы никогда не знаем всех последствий своих поступков. Даже самых простых действий.

– Ну да. Конечно! Если бы мой папа не захотел выпить, он бы потом не уснул за рулём! Я бы не испугалась, и вы бы не забрали меня вместе с моим страхом! Как, кстати, вы забираете? Я до сих пор не понимаю.

Ларий будто не слышит мой вопрос. Говорит о своём:

– Представь, как актёр играет в спектакле. Он знает про сюжет и про героя, а про зрителя не знает ничего. Что зритель там увидит, что в зрителе поменяется – актёру обычно неведомо. Может, человек поймёт, в чем смысл жизни, а может, уйдёт в антракте водку пить.

Он это так сказал… Будто это и про него тоже. Может, он тоже раньше был актёром, в той жизни. И тут решил сыграть Мессию, как Глеб Гордеев из моей театралки. Ну, Глеб играл в этюде пророка-Спасителя. Мой дорогой Ж, кстати, играл Иуду в мюзикле про Иисуса, сам предавал Спасителя. Интересно, какая здесь роль у меня?

Ларий знает ответ.

– Здесь ты тоже можешь спасти весь город. Всех.

– Но как же я? Всех спасу, а себя спасать не буду? Меня никто не спасает.

Ларий молчит. Чешет белую бороду. Хочется за неё потянуть, вытащить ответ на вопрос о моей жизни.

– А я точно не могу назад?

– Исполнишь свою миссию, тогда попробуем! Если захочешь.

– Я не то чтоб хочу. Или не хочу. Мне надо знать, что это возможно. Что я могу вернуться!

– Конечно, можешь. Просто не сейчас.

– Да я тут рехнусь!

Ларий выдыхает смех вместе с паром изо рта.

– А кто сказал, что богом быть легко?

– Но ведь вы не бог?

– Я пророк. И ты тоже. В тебя верят, Вика.

Он называет меня моим настоящим… нет, моим прошлым именем. Я Вика, да. Виктория Валерьевна. Мне пятнадцать. Или уже шестнадцать? Я не знаю, сколько времени у меня, ну, там. Я хочу обратно. Но богом… пророком тоже хочу быть. Вот такая вот развилка. Пойдёшь налево – голову сложишь, пойдёшь направо, тоже что-нибудь потеряешь, поедешь прямо – впилишься в бампер чужой машины и пробьёшь головой стекло.

– Когда в тебя верят, отказывать нельзя. Это уже не твой выбор, это судьба так сложилась.

Он давит словами, я дёргаюсь, будто так могу все эти слова стряхнуть с себя. Дохлый номер. От такого не уйти.

– А я точно смогу из пророков обратно домой?

Нет ответа.

– А вы когда-нибудь пробовали назад?

Снова тишина и пар изо рта.

Как сфинкс из мифа! Кажется, у сфинкса было три загадки. Или три варианта ответа. А потом по-любому смерть. Ну, два варианта я уже прощёлкала. Что бы такого спросить?

– А как вас звали раньше? Там, у нас.

Он выдыхает с присвистом. А может, присвистывает от удивления.

– Георгий Анатольевич.

– А почему вы Ларий?

– А почему я сюда попал? Так сложилось, Дым.

И он смотрит вверх, на свод арки, там крупные квадратики лепнины. Одни квадратики пустые, другие с цветочками. Чередуют друг друга. Узор как в крестиках-ноликах… нет, как в этих, игра такая, тут её нет, а там есть: слоны, лошади, фигурки… типа солдатики? Ещё там вроде бы герцог и герцогиня… Не вспомню. Но рядом со мной человек, который может знать!

– Шахматный узор! – подсказывает Ларий. – Тут нет шахмат. Но мы можем с тобою их изобрести заново.

– Я подумаю. А это не будет вторжением в чужую культуру?

Ларий усмехается. И я понимаю, что я что-то не то ляпнула. Ну да, мы тут и без того… натоптали, накрошили свой культурный код.

– Ладно, можно и шахматы! Будет лимитированная коллекция, спецвыпуск от двух лучших пророков! Только я в них играть не умею!

– Ничего, сымпровизируешь! Тебя же учили в твоей театральной студии?

Откуда он знает про театралку? А, в моих воспоминаниях увидел, точно же. Это как с новостями в соцсетях. Просто пишешь что-нибудь интересное в открытом доступе, особо не заморачиваясь, а потом удивляешься, откуда про это знают все подряд. Ну вот тут тоже. Только в открытом доступе – мои эмоции. Свежие воспоминания пророчицы Дым, смотрите на всех экранах Захолустья!

– Сыграю! Вообще не вопрос! И в шахматы, и пророка!

Я выпрямляюсь, вскидываю голову, выдыхаю холодный воздух. Отыгрываю… ну, я не знаю, как выглядят пророки, а вот документалку про английскую королеву и её семью я смотрела, запомнила, как они ходят и держат спину, все эти монархи. Ну вот это и скопирую, по памяти!

– А как вы меня нашли? Мне Юра сказал, что вы меня сюда пригласили, всем вашим орденом. Это как?

Ларий… Мне теперь хочется называть его Георгий Анатольевич… в общем, он… этот великий старец улыбается. Не как добрый дедушка мороз или там обычный дедуля, который пришёл за внучкой в детский сад. Как-то очень мудро, как монах-настоятель или король со старинной картины. Я в Пушкинском музее видела такого у фламандцев. Ну вот, Ларий улыбается как старинный голландский дворянин: медленно и будто сквозь века.

– Спасибо, что спросила. Это интересный вопрос, про поиск, только он очень непростой. Особенно для того, кто пришёл в этот мир оттуда… Ты готова к сложностям?

– Конечно.

У меня ведь уже не было выбора. Думаю, мы оба это знали.

– Тогда пошли.

Ларий медленно шагает сквозь арку.

Я могу его обогнать. Но не хочу торопиться. Вдруг там, за аркой, переход в иные миры. Или какая-нибудь ловушка: сидит в засаде куча разных ненормальных типа Тьмы и того дядьки в клетчатом. Кстати, Тьму ведь уже домой отпустили, мне Тай сказала! И мне надо вечером к Тай. Сбегаю обязательно. Ну, если всё сейчас будет хорошо.

Мы выходим во двор. Тут аккуратно, нарядно, как на набережной. Белые каменные скамеечки-полукружья, клумба, флюгеры. Окна в пёстрых занавесках, балконы с креслами и столиками. Несколько входных дверей – не только на первом этаже, но и на втором, третьем. Там такая галерея, тоже с цветочными горшками, креслами, фонариками. С такой же белой гипсовой жабой, как у нас раньше была… Вот как раз к двери с жабой мы и поднимаемся. Она на самом верху, на четвёртом этаже. Кроме этой двери других вдоль галереи нет. И никаких цветочков и кресел тоже.

Просто дверь, без таблички и без замка. С маленьким зеленоватым колокольчиком, который дребезжал на ветру. Что за ней?

«Ну всё, довольна?»

«Нет… верни…»

Голоса в голове звучат неразборчиво, будто под шум ветра! Дежа-вю, опять! Скоро будет переход в обратную сторону!

А пока мы входим в секретную дверь.

Глава V

Я не знаю, что будет за дверью. Что-нибудь торжественное. Тайна. Скрипы, звон цепей, музыка, в общем, шикарные декорации с фейерверком и прочий полный фарш. Всё-таки портал между мирами. И люди, которые этим управляют, выбирают, кого сюда призвать… ну, как они говорят, «пригласить». Сейчас я увижу того, кто выбрал мои эмоции. Не меня саму, а мой страх. Такое слепое прослушивание.

Я решила, что это будет кто-то старый. Ну, типа Лария.

А тут вообще никого нет.

Пустая квартира. Высокие потолки, широкие чистые окна. И ничего. Ни мебели, ни людей. Одно эхо в стенах. Эхо? Нет. Иначе.

– Ну что, Дым, проходи…

– А я уже…

Я иду по комнатам, заглядываю, открываю двери, ботинками стучу… А звуки другие. Не эхо, не отражение моего голоса. Звуки от стены.

То есть, сама стена – как экран. Белая, прямоугольная. И тёплая. Такое живое тепло. Не как у батареи, а как у собаки или человека. Как будто я не штукатурку глажу, а натянутую кожу, под которой бьётся сердце, напрягаются вены и артерии. Стена подрагивает, бормочет.

– Экран живой?

Экран слышит. Стена становится ярче, будто внутри неё врубили подсветку. Я уточняю.

– То есть, он живой и светится?

Ларий улыбается. Словил цитату. Какое счастье – человек с тем же бэкграундом. А то я так устала шутить в пустоту.

– Да, он живой. Это дубли у нас неживые.

Ларий замолкает, смотрит на меня, словно ждёт чего-то. Может, это тоже цитата, но я её не знаю. Он продолжил:

– Экран всё делает сам. Сам выбирает, кто ему нужен, сам сюда доставляет, сам решает, какие эмоции показывать и когда.

Ух ты!

И я снова глажу стену… ну, почти как Мелочь гладила.

– Хороший какой. Умный, хороший…

Стена начинает мерцать оранжевым, потом лиловым. Разговаривает цветом?

Не только им. От экрана идут звуки, неразборчивые, как разговоры в вагоне метро. Свист и стук, будто правда от вагона. Я даже жмурюсь. Представляю, что я реально в метро, домой еду. После очень долгого путешествия. Не расслабляться! Нельзя!

Я отшатываюсь. Начинаю вслушиваться в голоса.

Мужские, женские, детские, стариковские… на разных языках. Тихо и громко. С разными интонациями. Как будто со мной говорит целый мир. Мой или здешний?

– Знакомьтесь, – предлагает нам всем Ларий.

Я сажусь на пол. Прижимаюсь щекой к гигантскому белому боку. Мне кажется, что он изгибается, реально становится боком огромного зверя. Я глажу его и говорю:

– Экран, привет! Это я к тебе пришла. Ты меня сюда забрал, и я теперь здесь…

Ларий меня не останавливает. Значит, я всё делаю правильно. Ну, импровизация как есть. И я вдруг догадываюсь, о чём можно спросить!

– Меня зовут Вика. Мне пятнадцать. Наверное. Я не знаю, что там у меня происходит. Как дома дела. Как мама, как вообще. Как там я сама! Я скучаю по ним! Можешь мне показать?

Стена вздрагивает. Мне кажется, она сейчас рассыплется, обрушится на меня. Стук и свист становятся сильнее. Потом что-то шипит, как двери вагона. Потом… мама говорит так чётко, будто сидит сейчас рядом со мной:

– Я тебе масло купила, в холодильник убери.

– Хорошо, сейчас, – это папа.

– Не сейчас, а убери!

– Сама не можешь?

– Мне с собакой надо! Я не хочу переобуваться. Вот трудно, что ли? – мама, ещё громче.

Шорох, грохот – папа доходит до кухни, шарахает дверцей холодильника. Господи, я ведь нашу квартиру наизусть помню, по звукам тоже. Будто она вот тут, рядом, за белой стеной.

– Ну всё. Довольна?

– Нет.

– Что ещё нужно? – папа с каждой фразой накаляется.

– Вику верни… – и мама… скулит? Я не понимаю этого звука. Он не мамин. Он знакомый, но не мамин.

Так тётя Ира Щедровицкая, мама особенного Димы, плакала у нас в прихожей. «Верни Ди-моч-ку». А сейчас мама просит вернуть меня.

Кричит оттуда, из-за стены.

А я кричу в ответ:

– Мама! Я здесь! Я сейчас…

Я вскакиваю! И со всей дури бью кулаками по этому тёплому белому выгнутому… боку? Экрану? Существу?

По этой дикой твари, которая меня забрала и не пускает. Какого чёрта? Ну?

– Мама!

– Вика!

– Мама, я здесь, ты меня слышишь? Мама, мамочка…

Мама зовёт меня снова. Уже не так громко. Как сквозь ткань или подушку. Сквозь папу!

Он ей говорит, неразборчиво, ласково. Как мне, когда я была маленькая и боялась гудения пылесоса. Тогда папа тоже обнимал и успокаивал, а я слов из-за шума не могла разобрать. Только интонации. Защиту и тепло.

Сейчас папа защищает маму.

– Мама! Папа! Я тут!

Кричу, а они не слышат. Иначе бы мама так не плакала, не скулила бы как Мелочь, когда ему на лапу наступают. Мелочь! Ну да, конечно!

Я зову его, сперва свистом, потом словами. Хлопаю себя по ноге. Типа сейчас гулять пойдём, давай, сунь голову в ошейник. Я даже сажусь на корточки. Чтобы он лучше слышал.

– Мелочь! Ко мне! Мелочь! А ну иди сюда, дурак ушастый!

Я цокаю, снова свищу… и он лает! Мне кажется, он лает в ответ! Как на посторонних за дверью, как на курьеров у лифта! Только сейчас – на меня.

– Мелочь, Мелочь!

Я зову, зову… Смотрю на стену. Будто надеюсь, что Мелочь сейчас её прорвёт, попадёт ко мне сюда!

Но нет!

– Ты что, ты что… Ну-ка давай ко мне! – зовёт его мама. – Ты чего дрожишь? Кто напугал?

– Муху увидел… – говорит папа.

Ух-ты, у них там мухи. Значит, там весна или вообще лето.

– Нет, он на мух по-другому. Этот ходит кто-то! Да? Ходит, собаку нашу пугает… – мама говорит ласково и как-то очень несчастно.

И наверняка подхватывает Мелочь с пола, чешет ему шею.

– Кто ходит? Где? У Вики в комнате, что ли? – это папа.

Мама, наверное, охает или меняет выражение лица. И папа говорит:

– Да муха это, муха. Всё. Пошли уже.

И звенит ключами.

– Мам! Пап!

Не услышали. Не догадались. Дверь захлопнулась. Шорох – Мелочь чешется.

Я опять его зову. По имени и свистом. Он лает. Раз, другой. А потом звуки меняются, будто перескакивают на другую волну.

«Следующая станция Новые Черёмушки. Будьте вежливы, уступайте места…»

– Катюнь, я в метро, плохо слышно. Ладно, я сейчас бабушке наберу, ага… блин, ты сама не найдёшь. Это в бабушкиной комнате.

– Коллеги, доброе утро! Жду всех в три часа у меня в кабинете!

Потом, кажется, на немецком, старушечий голос.

Потом бьют часы! И совсем незнакомая речь!

Голоса меняются! Будто за стеной проплывает весь земной шар, поворачивается к нам разными материками.

Стена… бок… Экран кажется теперь холодным. Он будто застывает у меня под пальцами. Как воск затушенной свечки. Здесь свечей больше, чем у нас, энергии городского экрана не хватает, а дополнительную купить тоже не все могут. Поэтому бывают свечки и печки. Я видела у Тай в квартире.

От экрана идёт бормотание, совсем неразборчиво, на непонятном языке. Монотонное, как молитва.

Мои мама и папа далеко.

Я глажу белую холодную стену.

Бормотание обрывается. Шум поезда. Дрожащая мелодия, кажется, это скрипка. Потом просто щелчки и постукивание, потом совсем тихо.

Пустая белая комната, холодная стена. Я стою на коленях, обнимаю эту стену обеими руками. Наверное, со стороны это красиво. С точки зрения зрителя. Например, Лария. Надо спросить, как ему это всё? Я нормально? Справилась? Или Экрану не понравилось, что я на него ору?

Я оборачиваюсь. Комната пуста. Давно Ларий ушёл? Я о нём вообще забыла. Резко вскакиваю. Голова кружится. Ноги затекли. Этот почти не больно, но я начинаю плакать.

Наверное, от всего сразу.

Плачу и иду по комнате, выхожу в коридор. Пусто.

– Эй! Отец Ларий! Вы здесь? Алло! Эй! Есть кто-нибудь? Георгий Анатольевич?

Тишина.

Белая пустая квартира. Входная дверь с этой стороны тоже белая. Я её не сразу могу найти. А когда нахожу, она не поддаётся. Я дёргаю ручку, пинаю обшивку, дверь теперь вообще ни разу не белая…

Закрыто!

Отлично, блин.

Меня заперли внутри экрана.

Я снова сижу у стены, на том же самом месте. Прислонилась щекой и смотрю, как по экрану пятна кружат. Медленные разноцветные пятна, как в лавовой лампе. Может, я сама в лампе? В ловушке или в укрытии?

Сперва мерцает и переливается та стена, у которой я сижу, потом соседняя, потом та, что напротив… Она загорается лиловым, а потом точно так же, лиловым, медленно загорается и гаснет потолок. А вот пол такой как раньше: старый крашеный паркет. И хорошо. По такому мерцающему мне было бы жутко идти. Но если что, я выбегу, не раздумывая, хоть по потолку. Было бы куда.

Я обошла всю квартиру. Порадовалась, что тут есть ванная комната. Воды попила. Умылась – это помогло сосредоточиться. Ещё раз прошлась по комнатам. Дверь закрыта, окна тоже. Они забиты гвоздями, так просто не открыть.

В ванной есть ножницы, можно попробовать ими окно расковырять.

А можно просто сидеть и ждать. Думать, куда делся Ларий. Он меня нарочно запер, как пленницу? Или он меня спрятал, в укрытие, от опасности? Или он вообще ничего такого не планировал, а случилось что-то непредвиденное и ему пришлось срочно уйти? Или его похитили? Может, Экраном засосало?

Почему он мне ничего не сказал? Поперёк белого экрана тянется теперь синяя узкая полоса. Она то дрожит, как провода на ветру, то идёт волнами… может, это такая письменность? Экран пробует со мной разговаривать? Сам, не чужими воспоминаниями.

Он что, живой?

Становится жутко.

Я снова выскакиваю в коридор. Снова дёргаю ручку входной двери.

– Помогите! Отец Ларий! Мама! Мамочка!

У меня за спиной раздаются звуки. Голоса, шуршание, аплодисменты, скрип двери, плеск воды.

Может, они там все оживают на стенах и потолке. Может, сейчас прорвутся сюда ко мне.

– Помогите!

Я дёргаю дверь. Давлю на неё изо всех сил. Ору.

Кажется, голоса и шум за стеной стихают. Пальто мешает дёргать дверь. Тяжёлое, жаркое. Я сбрасываю его на пол. Оно звякает тонким металлическим звуком.

Откуда? У пальто деревянные пуговицы, они не так стучат.

Я нагибаюсь. На полу лежит кружевной платочек с вышивкой. Подарок мамы Толли. Рядом с ним маленький блестящий ключик. Подарок Тай. Знак клана ключа. Я его всё время перекладываю из кармана в карман. Ношу в носовом платке, чтобы никто не догадался.

Но, может, этот ключ не просто знак клана? Да, он маленький, почти игрушечный. Но всё равно может что-нибудь открыть.

Я снова цепляюсь за дверную ручку. Только сейчас замечаю, что прямо в неё вделан замок, крошечный, в самый раз для моего ключа.

Хватаю ключик, боясь, что он сейчас выскользнет и пропадёт с концами. Подношу к скважине.

– Да нет же! – За моей спиной зашептал женский голос: – А ты всё получишь, ты только не плачь… Я тебе говорю, на счёт вот этого вообще бесполезно переживать…

Я дёргаюсь. Пальцы не разжимаю, но проезжаю мимо скважины.

Оборачиваюсь. В той комнате, где я слышала голоса мамы с папой, мерцает экран. Красные разводы и белые полосы. И голоса. Теперь вместо женского шёпота настойчиво гудит мужской бас. Язык я не понимаю, только интонации. Отчаянные. Не боль, нет. Похоже на крики тётки Тьмы, когда она требует сил для экрана. И на те крики после аварии, когда меня вынули из машины, а папу били о капот.