Моя прекрасная повариха

– Милая, ты все равно красоточка, каких поискать! – хором утешали они.

– Убью, – твердо обещал Дархан, который стоял рядом с видом кота, который подложил мину на белый ковер и был застукан за этим черным делом. – Найду и убью.

Глория заревела еще горше. Я подошел, посмотрел на нее и спросил:

– А что у нее с волосами?

У девочки была лишь одна коса, заплетенная справа. С левой стороны головы топорщились и завивались неровно обрезанные волосы. Глория заморгала, словно несчастная рыбка, и ответила:

– Мы… мы решили играть… в прятки…

И больше она ничего не смогла сказать, лишь снова расплакалась. Азора устало посмотрела на меня и объяснила:

– Она пошла играть в прятки с мальчиками Дархана. И они убедили ее отрезать одну косу и положить вам на стойку. Это как бы знак того, что там никого нет, и искать надо в другом месте.

Я слышал, что в случае опасности или беды орки срезают косы – но не думал, что они делают это с другими.

– Убью, – снова пообещал Дархан. Я присел рядом с Глорией и спросил, прекрасно понимая, каким будет ответ:

– И где ты спряталась, детка?

– Под стойкой! – прорыдала Глория и уткнулась лицом в ладони. Оставшаяся коса сиротливо свесилась на ее плечо. Я дотронулся до ее локтя и спросил:

– Хочешь, я тоже срежу косы?

Для гнома срезание кос на голове и в бороде было невероятным позором, но я решил, что это не самая большая цена, чтобы успокоить ребенка. Мой дед однажды обрился наголо, когда мой отец был при смерти и облысел от лекарств.

– Господа, что за шум? – услышал я голос госпожи Бьянки: она вплыла в холл и удивленно уставилась на своих девиц, которые вместо работы причитали и вздыхали. Дархан вздохнул и признался:

– Мои оторвы отрезали девочке косу.

– Ох… – весь вид госпожи Бьянки выражал крайнее сожаление. Она подошла к Глории, оценила ущерб и улыбнулась той улыбкой, которую, должно быть, считала обаятельной.

– Милая, это волосы, а не ноги и не зубы. Они отрастут, – сказала госпожа Бьянка с несокрушимой твердостью. – А пока пойдем со мной. Я тебе помогу.

Азора кивнула, и Глория, трясясь от всхлипываний, поднялась с дивана: госпожа Бьянка взяла ее за руку, и они пошли в сторону малой подсобки, где я разрешал хранить всякие мелочи. Проводив их настороженным взглядом, Азора вздохнула, и Дархан тотчас же произнес с несокрушимой решительностью:

– Они свое получат. Так выпорю, что спать и сидеть будут стоя.

Азора едва заметно улыбнулась. Взяла неровно откромсанную косу дочери и ответила:

– Эта леди права, волосы отрастут. Зато мы всегда будем помнить это приключение.

Глава 3

Азора

Госпожа Бьянка аккуратно подстригла и завила Глорию: выйдя из подсобки, девочка смущенно улыбнулась и заметила:

– Кажется, я похожа на овечку.

– Да, до длинных волос тебе пока далеко, – согласилась я. – Но впереди лето, а здесь жарко, и с короткой стрижкой будет легче.

Госпожа Бьянка снисходительно улыбнулась. Она была похожа на огромного кита, двигалась величаво и спокойно, и я обрадовалась тому, что она вовремя оказалась здесь, с нами.

– Спасибо вам, – сказала я. – Если чем-то когда-то смогу помочь, то я к вашим услугам.

– Пустяки, забудьте, – произнесла госпожа Бьянка с видом императрицы и пошла проверять доходы своих подопечных. Я со вздохом посмотрела ей вслед: нет, такие люди никогда ничего не забывают, даже того, что делают по доброте душевной.

– Здесь есть магазин игрушек на соседней улице. Хочешь сходить? – предложила я. Блестки слез в глазах Глории окончательно высохли, и моя девочка наконец-то улыбнулась.

– Хочу! Спасибо, мамочка! Я посмотрю платье для Мамзель Тутту! Оно совсем-совсем недорогое!

Мамзель Тутту была ее куклой – единственной игрушкой, которую мы захватили из дома. Старая, вытертая, с растрепанными волосами, она была памятью о доме, в который мы никогда не вернемся.

– Если хочешь, то купи конфет на обратном пути, – улыбнулась я. Мы обнялись, я поцеловала Глорию в завитки волос на макушке, и девочка убежала. А мне надо было не тратить времени даром, а идти на кухню. Обед следовало подавать вовремя.

Домовые сегодня выглядели по-настоящему удивленными. В Благословенном краю не было таких существ, я впервые увидела домовых в приюте святой Марфы и до сих пор смотрела на них с интересом – они были похожи на серых пушистых котов, которые передвигались на задних лапах.

– Что случилось? – спросила я. Один из домовых заглянул в ту плиту, в которой готовился обед для помощников, и удивленно спросил:

– Простите, госпожа Азора, а это для кого?

Картофель с маслом авокадо, сельдереем и укропом, куриная грудка с фасолью и перцем – большой горшок супа с фрикадельками и кабачковой лапшой уже был отправлен на тихий огонь. Домовые столпились пушистой стайкой и смотрели на меня так, словно я невзначай чем-то обидела их.

Мне стало не по себе.

– Еда для помощников, – ответила я. – Для вас.

Второй домовой шагнул вперед, сжимая в лапках полотенце, и спросил:

– То есть, мы сядем за стол, и это будет у нас в тарелках?

– Да, – кивнула я. – Что-то не так?

Домовые бросились ко мне, обняли, и кухню наполнили звонкие веселые голоса:

– Еда! Наша настоящая еда!

– Мы будем есть, как все! За столом!

– Пекка всегда кормила нас остатками с тарелок!

– Спасибо! Спасибо, добрая госпожа Азора!

Моя неловкость увеличилась в несколько раз. Повариха в доме моего отца всегда говорила: хочешь, чтобы твои слуги работали хорошо – корми их с уважением, и я считала, что так и должно быть. Пообещав, что теперь у домовых всегда будет нормальная еда, я похлопала в ладоши, и мы принялись за обед.

Говяжий суп с копченостями, маринованными огурцами и маслинами всегда требовал внимания и лимонного сока. На второе я решила приготовить прозрачную бобовую лапшу с перцем, морковью и луком – компанию ей составляли кусочки куриной грудки в пикантном маринаде. Салат сегодня был простой и очень летний: помидоры, огурцы, зеленый лук и сметана. Я погрузилась в работу так, что не заметила, как летело время, и опомнилась только тогда, когда один из домовых потянул меня за край фартука.

– Госпожа Азора! Добрая госпожа Азора! К вам гость!

Я кивнула и прошла к выходу из кухни – там маячило что-то, похожее на букет цветов в человеческий рост. Эльф, который вчера получил здесь знатную трепку от Орочьей Десятки, держался с холодным достоинством, и за ним была видна несокрушимая уверенность в собственной привлекательности.

– Что вам нужно? – спросила я. Я могла быть беглянкой – и я была княжеской дочерью, и этого никто не смог бы отнять у меня. Эльф протянул мне цветы и с улыбкой, которую, должно быть, считал соблазнительной, произнес:

– Меня зовут Алаин Веренвельд, миледи. Вчера здесь произошло определенное недоразумение, и я пришел извиниться.

Вот, значит, что это было. Определенное недоразумение. А я думала, что это была приготовленная мною еда, которую швыряли мне в лицо только за то, что я работала на гномьей кухне.

– Что ж, – я знала, что моя улыбка сейчас похожа на ледяной клинок. – Я слушаю ваши извинения.

Левая бровь Веренвельда едва заметно дрогнула. Конечно, он надеялся, что мне хватит просто факта его прихода, и не думал, что ему придется склонять голову еще ниже.

– Я поступил дурно, – нехотя процедил он. – Это недостойно мужчины моего уровня.

Должно быть, его сюда отправил отец: Веренвельд-старший понимал, что можно упасть – но и подняться тоже можно.

– Совершенно верно, – услышала я голос Фьярви. – Мужчины так себя не ведут. Плохо, что ваши родители не рассказали вам об этом.

Гном держался с гордым видом хозяина, и Веренвельд сжал губы. Эльфы презирают гномов, считая их грязью, которая родилась из грязи и не смеет смотреть в лицо владыкам и повелителям – то, что сейчас гном осмелился учить его манерам, было для Веренвельда как пощечина.

– Азора, вам на кухне нужен веник? – поинтересовался Фьярви. – Нет? Тогда нам пригодится, тут стало пыльно. Надо подмести.

Зрачки Веренвельда вытянулись в ниточку – эльф был в ярости. Фьярви держался с таким непробиваемым равнодушием, что я невольно залюбовалась им.

Мне вдруг показалось, что в его словах, осанке и взгляде было что-то большее, чем желание работодателя заступиться за хорошего работника. А Фьярви ослепительно улыбнулся и вдруг отрывисто приказал:

– Пшел вон отсюда, дрянь. Еще раз сунешь морду – выпорю.

Веренвельд убегал так, что пол трясся. Я рассмеялась: ну и смельчак! Отважен только тогда, когда ему не дают отпор! Фьярви проводил его скептическим взглядом и спросил:

– Мешал?

– Нет, – улыбнулась я. – Пытался извиниться.

Мы улыбнулись друг другу, словно старые товарищи, и я вдруг поняла, что наконец-то оказалась на своем месте. Я делаю то, что мне нравится, и рядом со мной хорошие люди. Фьярви смотрел так, словно хотел о чем-то сказать, но не решался.

– Мамочка! – услышала я голос Глории. – Смотри, какая у меня шкатулка!

Я увидела дочку, идущую по коридору: в руках у нее была крохотная шкатулка с золотой инкрустацией. Прелестная вещица – но, взглянув на нее, Фьярви вдруг изменился в лице, словно прямо перед ним во весь рост поднялась смерть, и проревел:

– Брось! Брось немедленно! Аш-шахаван-инзун!

Глория замерла с раскрытым ртом, протягивая к нам шкатулку – мы с Фьярви рванулись в сторону моей девочки, и на какой-то момент во мне не осталось ничего, кроме нарастающего ужаса за дочь. Фьярви успел ударить ее по руке, выбивая шкатулку: в тот же миг инкрустация на ней пришла в движение, и я почувствовала, как под нами дрогнул пол, словно здание «Вилки и единорога» пыталось что-то с себя стряхнуть.

Шкатулка покатилась по паркету, расспыпая искры; выплевывая ругательства на темном гномьем наречии, Фьярви подхватил Глорию на руки и бросился бежать. Я рванулась за ними, слыша встревоженные взвизгивания домовых за спиной и чувствуя, как коридор наполняется магией – темной, жестокой. От нее веяло чем-то гнилым, и волосы поднимались дыбом от этого запаха.

Меня бросило в холод – и тут же окутало жаром. Я почти слышала, как смерть, горячая и мучительная, щелкает зубами, пытаясь догнать нас.

Когда-то давно я слышала о шкатулках с проклятиями, но подумать не могла, что однажды увижу такую дрянь своими глазами. Мы выбежали в холл, почти слетели по лестнице и оказались на улице – тогда я услышала, как далеко-далеко что-то хлопнуло и зазвенело.

Проклятие не достигло цели и развеялось.

Фьярви почти рухнул на ступеньки, похлопал Глорию по щекам, пытаясь привести ее в сознание – я опустилась рядом с ним, и все во мне сжалось, когда я увидела, как бледна моя дочь. Она открыла глаза, всхлипнула и что-то пробормотала, и я поклялась, что найду того мерзавца, который подсунул ей шкатулку, и он очень пожалеет о своем поступке. Фьярви надавил на переносицу Глории, и она окончательно пришла в чувство. Я взяла ее на руки, прижала к себе, мысленно скользя по магическим полям, которые окутывали дочку, и проверяя, все ли в порядке. Да, все было хорошо…

– Если бы не вы… – прошептала я. – Ох, Фьярви, вы ее спасли!

Гном усмехнулся. Глория сжала его руку, всхлипнула, вздрогнув всем телом. Ей было страшно, и страх развернулся в ней именно сейчас.

– Детка, где ты взяла шкатулку? – с искренней тревогой спросил Фьярви. Глория снова всхлипнула и негромко ответила:

– Купила в магазинчике… вон там, на той улице. Я хотела платье для Мамзель Тутту, а потом подумала, что лучше куплю что-то для мамы… У нее сережки просто в мешочке лежат.

Милая моя девочка! Я с трудом сдерживала слезы. Если бы я потеряла Глорию, то и мне самой тогда было бы незачем жить.

– Что-то страшное, да? – спросила Глория. Из гостиницы доносились испуганные возгласы и топот, но пока никто не выходил из дверей.

– Это шкатулка с проклятием. Ты могла бы очень тяжело заболеть, но мы вовремя смогли сбежать, – глухо ответил Фьярви и пообещал: – Вырву руки старому Арбарукко, это чем же он торгует-то!

– Мы вовремя успели выбежать, да? – уточнила я. Мне даже думать не хотелось о том, что случилось бы с Глорией, если бы Фьярви не выбил шкатулку у нее из рук, но воображение само подсунуло мне такую картинку, что я едва не упала со ступеней.

– Боги отвели, – вздохнул Фьярви и поднялся на ноги. – Теперь надо вызывать службу очистки… получается, сегодня и завтра кухня не работает. У вас неожиданные выходные, Азора.

– Постойте-ка! – я опустила Глорию на ступеньки и вынула из кармана вчерашний чек, выписанный господином Иканори. – Вот, возьмите. Чем быстрее они все вычистят, тем лучше.

Фьярви отстранил мою руку, и мне показалось, что он даже обиделся. Некоторое время мы смотрели друг на друга, и это чем-то было похоже на дуэль, потом Фьярви произнес:

– Да ну перестаньте вы. У меня есть деньги, а вы отдаете последнее.

– Это вы перестаньте, – улыбнулась я, понимая, что ему сейчас неловко брать у меня чек. Я словно бы оплачивала спасение своей дочери, и гнома это задело до глубины души. – Я хочу поделиться со своим другом тем, что у меня есть. С другом, который спас мою дочь. Словами не передать, как я вам благодарна.

Фьярви помедлил, а затем все-таки взял чек и негромко, словно стеснялся самого себя, сказал:

– Я все верну вам сразу же, как только смогу, – он провел ладонью по голове, сгреб в пригоршню свои косы на затылке и устало признался: – Что-то плохо дела пошли. Все как-то не ладится.

– В Благословенном краю всегда говорят, что мир вертится к лучшему, – я постаралась улыбнуться, надеясь, что Фьярви не подумает, будто бы я над ним насмехаюсь. – Все будет хорошо, мы обязательно справимся.

Фьярви улыбнулся.

– Мне нравится, как вы говорите это «мы».

– А мне нравится так говорить, – призналась я, и мы вернулись в гостиницу.

Здесь царил переполох. Стены коридора, который вел к кухне, обгорели. На полу громоздилась гора золотистых ошметков: проклятие не сработало и рассыпалось. Из кухни испуганно выглядывали домовые, гости встревоженно смотрели и негромко переговаривались. Девицы госпожи Бьянки выглядели испуганными; судя по опустевшим бутылкам бара, бармен наливал им уже не первую рюмку для успокоения.

Фьярви выглядел так, словно вся его жизнь сейчас лежала в руинах. Мне захотелось что-то сказать, как-то поддержать его – но я понимала, что никакие слова ему не помогут.

– Господа! – громко сказал Фьярви, и, когда все обернулись к нему, угрюмо продолжал: – Здесь был взрыв шкатулки с проклятием, и я вызываю очистку помещения. Сегодня и завтра столовая и кухня не работают, я приношу вам извинения и верну деньги. Мне очень жаль, что так вышло.

Он вздохнул и с угрюмым видом направился в свой кабинет. Мы с Глорией с грустью смотрели ему вслед.

***

Фьярви

Сотрудники службы очистки сделали свою работу всего за час, но сказали твердо: не заходить в эту часть гостиницы сегодня и завтра. Все продукты на кухне и в кладовой пришлось выбросить. Я представил нынешние цены, и мне сделалось тоскливо. Потом тощий коротышка в форме службы очистки погремел карманными счетами, показал, сколько я должен ему выплатить, и моя тоска усилилась в несколько раз.

– Дорого берете, – не удержался я, открывая сейф и вынимая ассигнации. Коротышка даже бровью не повел: наверно, о стоимости услуг его ведомства ему только ленивый и немой не рассказал.

– Дорого – делайте сами, – невозмутимо ответил он. – Всего-то развести карсольскую кислоту и три части настойки веренвенской вытяжки, добавить…

– Ладно, не бубни, – вздохнул я, отсчитал ему нужную сумму и подумал, что с мечтой съездить осенью в Благословенный край придется проститься. Я не смогу посмотреть на свой прежний дом даже как турист…

Впрочем, что теперь об этом переживать. Главное, что все живы, а деньги – деньги еще заработаются.

Я представил, сколько всего нужно будет купить для кухни и кладовой, и на какое-то мгновение мне сделалось нехорошо. Впрочем, я быстро совладал с волнением, спровадил коротышку, который водил жалом по сторонам, ища и прикидывая вслух, где тут еще могут пригодиться его услуги, запер сейф и кабинет и отправился в ту лавочку, где Глория купила шкатулку с проклятием.

Это был магазинчик сувениров Арбарукко, и я не удивился, что он привлек внимание девочки. Чего тут только не было! И фарфоровые куколки, которые качались и вызванивали песни, и украшения прошлых веков – их когда-то носили благородные дамы Келлемана, а обедневшие потомки сдали в ломбард, и книги с рецептами как в кулинарии, так и в магии, и карты тех стран, которые давно оказались на дне морском, и пугающие маски из черного дерева, привезенные с Дальнего Юга. Сам Арбарукко, скрюченный от болезни позвоночника и даже не старый – древний, стоял в дверях, раскуривая трубку. Светло-голубые глаза сверкали из-под кустистых бровей ярко и молодо, и я вспомнил, что лет пятьдесят назад он гонял меня и обзывал бродягой.

– А, бродяга! – с презрительным дружелюбием произнес Арбарукко. – Чего приперся? Ковер хочешь в свою нору?

Я почувствовал, как по загривку пробежали мурашки. Верный способ вывести гнома из себя – упомянуть нору.

– Мы не роем норы, – не выдержал я. – Мы строим подземные дворцы. Ты лучше скажи, почему продал ребенку шкатулку с проклятием?

Арбарукко сунул в рот мундштук, сжал его крепкими желтыми зубами и с прежним презрением ответил вопросом на вопрос:

– А зачем она покупала? Мамка не рассказала ей про такие вещицы?

Я понимал, что Арбарукко хочет меня взбесить, старался не поддаваться на провокацию и все-таки почувствовал, как во мне закипает гнев.

– Она не знала, что есть мерзавцы, которые продают такое детям.

– А я при чем? Не знала, так теперь узнала. Кто ей доктор, если она дура?

У меня в животе разлился холод – верный признак того, что я едва сдерживаю свой гнев.

– Твоя шкатулка вогнала меня в лишние расходы, – холодно ответил я. – И слава богам, никто не погиб!

– Ну и что ты хочешь? Возмещения ущерба?

Для гнома я достаточно высок, почти до плеча человеку среднего роста: этого хватило, чтобы взять Арбарукко за воротник и встряхнуть без всякого уважения к старости.

– Ты продал ребенку шкатулку с проклятием, тварь, – любезно сообщил я. – Ты меня чуть не разорил. Либо ты дурак, либо тебя кто-то надоумил на такую гадость, кто?

Арбарукко дернулся, пытаясь освободиться, но даже Нар и Очир не могли вывернуться, если я брал их за воротники. Он понял, что сопротивляться бессмысленно, и пробормотал:

– Ладно, пусти! Пусти уже, пошли поговорим.

Я втолкнул его в лавку, Арбарукко запер двери и, пробормотав:

– Вот что за народ такой, ни капли уважения… – потащился к кассе. Я пошел за ним, стараясь ничего не зацепить и не уронить в его пещере с сокровищами. Арбарукко нырнул за стойку, чем-то погремел и почти выбросил стопку ассигнаций.

– На, подавись, – посулил он. – Разговор окончен?

Я аккуратно сложил деньги, сунул их в карман и спросил:

– Так кто тебя надоумил?

Арбарукко смерил меня тяжелым неприятным взглядом и снова сунулся под стойку. Еще одна стопка ассигнаций – я снова ее забрал и произнес:

– Не слышу ответа.

Было ясно, что дело скверно. Если Арбарукко решил от меня откупиться, тем более, вот так, внаглую, значит, его заказчик заплатил ему намного больше, чтобы шкатулка с проклятием попала в руки Глории. Кто это был, один из обиженных эльфов или Морави, который решил сделать так, чтобы я думал о гостинице, а не о гастрономическом туризме?

– Я не буду вызывать полицию, – пообещал я. – Я просто дам Дархановым пацанам спички, и они придут сюда играть. В самый глухой ночной час.

Арбарукко побледнел. В прошлый раз, когда Нар и Очир играли со спичками, поджигая тополиный пух, сгорел их детский сад и еще четыре дома по соседству. Кто же знал, что там рядом притаилась бочка олеума для директорского мобиля? Он понял, что я не шучу, посмотрел по сторонам и негромко сказал:

– Ладно, хрена ли с тобой поделать… Против тебя ополчились эльфы. Папаша Веренвельд в ярости из-за того, что вчера орки задали трепку его сыночку. Ты знаешь, что твоя повариха – эльфийская княжна и бывшая жена принца Эленвера?

Я кивнул, стараясь выглядеть невозмутимо – хотя это плохо получалось. Принцесса на моей кухне! Даже не знаю, везение это или беда.

– Ну и вот, – Арбарукко ковырнул кончик носа. – Веренвельд сказал ему, что его беглая женушка нашлась. А тот сказал, что ее надо проучить. Возвращать ее он не собирается, у него уже другая, да не одна. Но проучить – да, надо.

Лед в животе сделался невыносимым. Я решил, что сейчас выйду из этого дрянного логова и что-нибудь расколочу.

Подбросить шкатулку с проклятием собственному ребенку! Я не то что бы не понимал такого – я знал, как говорят подобные этому принцу: бывшая жена и бывшие дети. Но я не мог этого принять. Ни один гном не смог бы.

– Понятно, – сказал я. – Ладно, всего плохого.

Арбарукко скорчил мне рожу, но ничего не сказал в ответ.

***

Азора

Глория хотела погулять, но я была так взволнована и так за нее переживала, что весь день мы провели в номере гостиницы – читали, рисовали на листах бумаги с печатью «Вилки и единорога», даже вырезали платья для кукол. Вечером, когда я окончательно успокоилась, мы все-таки вышли из номера и спустились в холл. С Глорией все было в порядке, со мной тоже – значит, незачем оставаться взаперти.

Когда шкатулка взорвалась, выпуская проклятие, я почувствовала дальние оттенки эльфийской магии – сперва боялась признавать это, а потом все же сказала себе: Эленвер нас нашел. Он не стал восстанавливать свои права – жена, сбежавшая из Благословенного края, сразу же считается бывшей и опороченной. Он просто захотел нас ранить, и побольнее.

Ничего другого я и не ожидала. Просто что-то царапнулось в груди – а за болью пришла радость от того, что теперь я свободна, и мой бывший муж уже не имеет над нами власти.

Вот и слава всем богам. А с остальным мы справимся.

Фьярви собирался домой: стоял у стойки регистратора, отдавая последние распоряжения портье. Я подумала, что для гнома он очень высок и, кажется, впервые посмотрела на хозяина «Вилки и единорога» с определенным интересом. Светловолосый, с длинными косами почти до пояса и косичками с серебряными кольцами в бороде, он был совсем еще молод – вряд ли больше ста сорока, по меркам гномов, мальчишка: они живут больше тысячи лет. Но в нем было что-то, заставлявшее смотреть с уважением.

Может быть, доброта? Сила и забота?

– Господин Фьярви! – Глория радостно подбежала к нему и взяла за руку. Гном улыбнулся ей с тем умилением, с каким гномы обычно смотрят на детей, хоть своих, хоть чужих. – Спасибо, что спасли меня!

– Всегда пожалуйста, детка, – ответил Фьярви и погладил Глорию по голове. – Дай боги, ничего такого больше не случится. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо! – ответила Глория и обернулась на меня. – Мы с мамой идем гулять. Пойдете с нами?

Это было сказано с такой непринужденной легкостью, что отказаться было просто невозможно. А я почему-то почувствовала неловкость. Не знаю, почему.

Фьярви задумчиво нахмурился и ответил:

– Кажется, в Келлеманском парке выставка животных. Посмотрим?

– Ура! – Глория захлопала в ладоши и даже подпрыгнула, предвкушая зрелище. – Мамочка, животные!

– Пойдем, – улыбнулась я и только потом подумала, что это похоже на свидание. Сегодня весь Келлеман будет рассматривать нашу компанию и шептаться: вон видите? Это та самая эльфийская княжна, которая работает поварихой у гнома. И кажется, он за ней ухлестывает!

Ну и что? Пусть говорят, что хотят – мы не делаем ничего плохого, а просто гуляем. И Фьярви Эрикссон не ухлестывает за мной – он для этого слишком умен.

– Я зашел в магазин Арбарукко, – сообщил Фьярви, когда мы вышли из гостиницы и неспешно побрели по улицу в сторону садика, который здесь гордо назывался парком. – Эта шкатулка – послание от вашего мужа через обиженного Веренвельда.

Я понимающе кивнула. Если Эленвер узнал, где мы – а он наверняка узнал, эльфы, получившие взбучку от орков из-за поварихи, не стали молчать о том, кто именно стряпает в «Вилке и единороге» – то не удержался бы от прощального подарка. Просто потому, что я осмелилась сбежать.

Глория посмотрела на меня удивленно и испуганно. Она знала, что от отца не приходится ждать ничего хорошего, но такие новости ее потрясли. Фьярви сконфуженно дотронулся до лица, словно только сейчас понял, что ему лучше было бы помолчать.

– Мамочка, а папа хотел меня убить? – спросила она, и ее голос задрожал: Глория всеми силами старалась сдержать слезы. Я хотела было ответить, но Фьярви среагировал быстрее: он присел на корточки, заглянул Глории в лицо и твердо ответил:

– Нет, ни в коем случае. Он хотел тебя напугать, да. Возможно, ты заболела бы. Но ты бы не умерла, Глория, это точно.

Глория шмыгнула носом, и я подумала, что у моей девочки был слишком длинный день. Сначала мальчишки отрезали ей косу, потом она купила шкатулку с проклятием, и в итоге выяснилось, что это послание от отца. Мне сделалось больно. Нестерпимо.

– Правда? – спросила Глория, с надеждой глядя в лицо гнома.

– Правда, – спокойно ответил Фьярви и вдруг провел неожиданный и быстрый бросок в сторону девочки, молниеносным движением подхватив ее и усадив на плечи. Я и сама не поняла, как это у него получилось, но Глория взвизгнула от восторга и вцепилась в его косы.

– А раз правда, то идем кататься, – улыбнулся Фьярви. Глория хохотала, сидя на его шее, и я вдруг подумала, что давно не слышала, чтобы она смеялась вот так – беззаботно, легко, по-детски.

– Мамочка, я еду!

– Осторожно! – воскликнула я. Эленвер никогда не катал Глорию на шее: он считал все это забавами непромытых простолюдинов.

– Не бойтесь, Азора, я ее не уроню, – заверил меня Фьярви, и так мы вошли в ворота Келлеманского парка.

Конечно, на нас глазели. Гном везет на шее маленькую эльфийку – такое не каждый день увидишь. Но никто не сказал ни слова: должно быть, Фьярви Эрикссон был не из тех, кто позволит говорить о себе гадости. У ограды, за которой сладко спало полосатое животное, чем-то похожее на плохо подстриженную собаку, гном опустил Глорию на землю, и она ахнула и сказала:

– Ой, мамочка! Это берантонский тигр!

Тигр лениво махнул хвостом. Какое-то время мы вежливо рассматривали его, а потом Фьярви заметил:

– Глория, а вон там дают погладить кроликов.

Девочка с осторожным восторгом подошла к смотрителю: тот протянул ей крольчонка, который помещался у него на ладони. Глория посмотрела на зверька и спросила:

– Мам, а можно я не буду его гладить? Ему, наверно, неприятно, что все гладят его целый день. А вдруг он не хочет?

Возможно, мне показалось, но смотритель посмотрел на Глорию с уважением.

Мы с ней были такими же зверьками, когда я жила в доме мужа. С нами делали то, что считали нужным – и неважно, хотели мы этого или нет.

И мне стало стыдно за то, что ей пришлось узнать и понять это.

***

Фьярви

Мы посмотрели павлина, каких-то облезлых волков и пушистую красавицу-лису в рыжей шубе, на этом выставка животных и закончилась. Я шел рядом с Азорой и Глорией, девочка что-то говорила о зверях, и я вдруг почувствовал себя по-настоящему нормальным.

Я будто бы все это время был не на своем месте – и вот вернулся туда, где и должен был быть.

Потом мы сели за один из столиков открытого кафе под бело-голубым полосатым зонтиком, я заказал мороженое и кофе, и Азора сказала словно бы невзначай:

– Уже вечер, Фьярви. Должно быть, ваша семья вас ждет.

Я улыбнулся, надеясь, что эта улыбка не выглядит слишком натянутой.

– У меня нет семьи, – ответил я, и в груди ничего не царапнулось. А раньше все было иначе. Раньше я тяжело переживал каждый день в одиночестве – но вот смирился, привык и успокоился.

– Я не буду слишком грубой, если спрошу «Почему»?

Это и в самом деле удивительно. Гномы – народ семейный. У нас много детей, у нас большие кланы, потому что в одиночку под землей не выжить. Одно нападение Синих змей Хоссы – и тебе конец, если никто не поднимет топора рядом с тобой. Да и дом ты не построишь без помощников…

– Я когда-то сватался к Анни Густавсдоттир, – ответил я и уточнил: – Много лет назад. Но ее отец сказал, что такой нищедрыга как я должен сидеть в углу да помалкивать. Тогда я принял это очень близко к сердцу и взялся доказывать, что я не нищедрыга. Ну и как-то увлекся и решил, что семейная жизнь пока не для меня…

Я не разрывал скалы в поисках самоцветов, не возводил подземных городов и не шел охотиться. А управлять гостиницей можно и в одиночку. Я повторял это так часто, что почти поверил.

– А вы ее любили, эту Анни Густавсдоттир? – с искренним любопытством спросила Глория. Я улыбнулся, пожал плечами.

– О да! Это была моя первая юношеская любовь. Девяносто пять лет назад.

Целая человеческая жизнь – и лишь эпизод в жизни гнома или эльфа.

– На самом деле вы не забыли ее, – заметила Глория. – Это как в книгах!

Я сомневался, что Азора позволяет Глории читать любовные романчики. Почему-то мне сделалось не по себе.

– Ах вы паразиты зеленые! – услышал я рев с улицы и невольно вздохнул с облегчением. Разговор выворачивал в то русло, где я никогда не чувствовал себя уверенно.

Мы вытянули шеи и увидели Нара и Очира: госпожа Марта, величавая старуха, которая не пропускала ни одного модного журнала и ни одной новой коллекции одежды, вела их по улице за уши. Пацаны пищали, пытаясь освободиться, но госпожа Марта была не из тех, кто упускает свою добычу.

– Что случилось, госпожа Марта? – спросил я. Она увидела меня, узнала и решительно свернула к воротам парка. Мальчишки пробовали тормозить, но госпожа Марта приподняла их и встряхнула так, что клычья клацнули. Кто-то из гуляющих рассмеялся, но все остальные наблюдали так, словно хотели сказать: так вам и надо!

– Вот, извольте! – госпожа Марта сгрузила мальчишек рядом со мной. – Они ведь ваши восприемники? Значит, я и вас могу отчитать за их поведение!

Да, это правда: я был кумом Дархана и ни разу не пожалел об этом. Нар и Очир сразу же прижались ко мне в поисках защиты, но я видел, что зеленые пальцы потихоньку тянутся к моей вазочке с мороженым.

– Я сейчас сидела на площади с госпожой Огдой и ее племянницей, – сказала старуха. – Мы слушали оркестр, говорили о старых временах… и вот я слышу краем уха какое-то пощелкивание снизу!

Азора едва заметно улыбнулась: кажется, она уже поняла, в чем дело. Глория отвернулась, всем своим видом показывая, что она этим мальчикам не друг. Я стукнул Нара по пальцам, которые почти залезли в вазочку, и спросил:

– И что же это было?

– Ножницы! – воскликнула госпожа Марта. – Эти мерзавцы вырезали из моего подола несколько цветков!

Ее платье действительно было усеяно пышными розами – наверно, мальчишки решили, что от старухи не убудет, если они позаимствуют парочку. Я с трудом подавил смех и вспомнил, как когда-то сам изрезал платье матери: мне хотелось, чтобы у него был волнистый подол, как у одеяния принцессы, и я не заметил, как добрался с ножницами до пояса.