Она улыбнулась одной из лучших своих улыбок – улыбкой светлой и милосердной богини, когда, просматривая его послание, увидела, как он растерянно хмыкнул себе под нос после умышленно произнесённой пошлости.

– Я оценил твой подарок. Единственное, что ты забыла, так это шёлковым бантиком её украсить. Хм! – ну точно так же, как делал это в мальчишеском своём времени, когда на её вопросы точно также фыркал породистым носом с чуткими ноздрями в пыль, в которую были погребены старые минералогические коллекции…

…За все свои прожитые годы, которые она умышленно не считала, такое вот потрясение, – но чего именно, глаз или души? Да всего сразу, – накрыло её как будто и впервые. А она настолько устала от людей, что редко их и рассматривала, если были они ей посторонними. Тем более тот, кто был пока что чьим-то, – можно и так было сказать, – младшим домочадцем, существом полузависимым. Себе самой она сразу же поспешила объяснить, оно, это потрясение, было чисто эстетическим. Радостью для зрения, удовольствием для души, – что вот ведь рождаются же такие необычные существа на Земле. Жаль, что столь редко. Жаль, что столь поздно…

– Я забыла, что у тебя есть сын, – произнесла она, обращаясь к Карине.

– Почему же сразу решила, что сын? – Карина искоса, одним глазом взглянула на свою гостью, и глаз её странно блеснул, как у напуганной чем-то кобылы, так показалось Рите, поскольку возникла немотивированная, но кольнувшая неприязнь к этой музейной хранительнице. Рита сразу почуяла, той не нравится её поведение, – пришла не званной гостьей, недавняя знакомая всего лишь, а ведёт себя так, будто является близкой подругой, тогда как разрешения на такое звание дано не было.

Но причина неприязни у самой Риты крылась в другом. Она сумела расшифровать тревожную эмоцию матери мальчика. Мамаша оказалась чрезмерно проницательной, – Может быть, он всего лишь мой помощник, – и она улыбнулась загадочной улыбкой Моны Лизы, когда не разжимают губ, и поди пойми, лёгкая улыбка это или недобрая ухмылка.

– Напрашиваешься на комплимент? – спросила Рита, – само собой удивлена, что у такой женщины, неотличимой от невесты, едва вызревшей, чтобы идти под венец, и такой взрослый сын-великан. Карина, ты не устаёшь меня поражать! – невольно воскликнула она, не удержав при себе восхищения, вовсе не направленного в сторону Карины.

– Я равнодушна к комплиментам. Я слишком уверена в себе и достаточно умна, чтобы принимать их к сведению, – ответила Карина, заметно порозовевшая от гордости за своё чадо, понявшая всё правильно. Рита же подумала, что тут и нет особой заслуги этой задрыги, которой сокровище было передано самим Змееловом, нынешним Вайсом, по генетической эстафете.

«Уж ты точно будешь моим… точно так же, как сама я в невинной юности досталась твоему искушённому деду Змею Горынычу…».

По счастью, Карина тайных мыслей не прозревала, тут она до уровня своего настоящего отца пока что не доросла. Настала очередь уже Рите изогнуть свои румяные и полные губы тайно-насмешливым полумесяцем. Она приблизилась к Карине и прошептала в её ванильное ушко, поскольку дама эта любила такие вот ароматы, – Ты девок-то от него палками не отгоняешь случаем?

– Он девственник, – прошептала ей в ответ мамаша, зардевшаяся ещё заметнее.

– Да ну? – не поверила Рита.

– Ну да… – протянула та неопределённо и опять закосила в сторону Риты своим крупным глазом встревоженной кобылы.

А сам мальчик семнадцати лет от роду, но сложенный так, что иному зрелому Аполлону на зависть, тем временем не проявил ни капли интереса к их болтовне. Да он и саму Риту вроде бы и не замечал или принял за случайную посетительницу музея по служебной надобности. Рита не могла отвести от него своего взгляда, а Карина будто и растворилась, ибо не значило уже ничего её присутствие рядом. Он показался ожившим ангелом! Но не из таких, кого изображали нежными и женственными. А из таковых, что сурово дежурят у врат небесных с мечом, пылающим в мускулистых руках, чья половая принадлежность и не скрывается, хотя и не используется по прямому назначению.

«Девственник»! – опять изумилась Рита, – «Откуда мамаша знать-то может»?

Он не производил впечатления домашнего мальчика, с готовностью поверяющего мамочке свои личные тайны. Наоборот, между ними, – мамой и сыном, – чувствовалась дистанция, овеваемая ощутимым холодком. С такой мамашей не забалуешь, но и сынок давно и прочно, чувствовалось, отгородился от родительницы глубоким рвом, а чтобы пройти по мосту в его сокровенные покои, мамочке требовалось подать заявку на посещение заранее, и на его усмотрение. И вряд ли она гостила в его душе настолько часто, чтобы знать наверняка о том, прошёл ли он свою тайную юношескую инициацию посвящения в мужчины? Рита за время своего знакомства с Кариной увидела его впервые, успев не раз уже побывать у новой подружки в доме. И даже не увидела там ни комнаты сына Карины, ни вещей его разбросанных, что было бы и естественным, хотя разговор однажды и коснулся её проблем с непослушным и очень обособленным юнцом-сыночком.

«У отца предпочитает торчать в его пустом доме», – как-то сказала Карина, – «мальчишка – несносный индивидуалист, если не сказать, что эгоист».

«Плохо воспитала, выходит»? – без всякого интереса спросила тогда Рита.

«Все вопросы не ко мне, а к системе общественного воспитания», – отбросила вопрос мамочка, точно такая же эгоистка, каким был и сынок. Но это уже Рита додумала, на тот момент мало им интересуясь, хотя задание от Вайса имела, – взглянуть, каков этот сынок, а свои впечатления дедушке изложить. Чтобы проверить условия содержания мальчика – внука Вайса, Рита невинно и поинтересовалась тогда, а где мальчик живёт, бывая в доме у мамы?

«Там», – небрежно указала мама куда-то в глубину дома, но даже и не сдвинулась с места, – «его комната вся покрыта пылью. Он сам не убирается, а мне запрещает и порог его конюшни переступать. Даже постельное бельё не могу вовремя поменять».

«Девушки бывают»? – опять же вяло спросила Рита, тяготясь заданием своего неотменяемого хозяина Вайса.

«Какие ещё девушки»? – свирепо возмутилась Карина, – «Он только что покинул школьный городок. Там, сама знаешь, ранняя половая жизнь невозможна».

«Так за пределами-то школьного городка у них у всех взрослая жизнь начинается как раз рановато», – сказала Рита. – «Ты же не посещаешь дом его отца, а там он всегда один».

«Почему один? Паникин бывает регулярно», – невозмутимо ответила Карина. – «К тому же ты и понятия не имеешь, насколько мой мальчик одержим знаниями. Он постоянно проводит своё свободное время в архивном городке и в старинных библиотеках».

«Да неужели»? – слегка удивилась Рита, довольно смутно представляя, что это за сынок такой, – книгочей и неряшливый эгоист. Так разговор и был исчерпан, если в отношении сына Карины.

И вот он перед ней не то, чтобы отмеченный хоть пятнышком случайным от пролитого чая или складочкой небрежной по-мальчишески, нет! Он настолько безупречно причесался, что и манекен выставочный не всегда таковым-то бывает. А Рита чрезмерных аккуратистов не любила никогда. Даже побаивалась с юности. С тех самых пор, когда попала в зону неодолимой гравитации Змеелова. Теперешнего Вайса. Правда, последний давно уж и заметно, хотя и не чрезмерно, распустился, смертельно устав и от профессиональной дисциплины. И от укоренённой в бесчисленных его летах, всегда срабатывающей в режиме автоматизма уже, жесточайшей самодисциплины.

Но может и совпадение, как раз только что парень и был в мужском салоне, где и постригся, а внешняя аккуратность, привитая воспитанием, усилена маминым прессингом. И ни намёка на сутулость, бледность, что можно было бы и ожидать от книжного червя, кем выставляла его мама Карина, сетуя на затворнический образ жизни мальчика. Он буквально был напитан здоровым соком юной жизни, хотя и вполне себе гармонично вписался в старые интерьеры музея. Через витражные стёкла на золотые волосы, не соломенные, а именно благородно-золотые волны довольно длинных волос, а не пошлые дегенеративные завитушки, падали красноватые отсветы. Пыль, поднятая им и медленно оседавшая, казалась нимбом, её взвихрённые остатки от соприкосновения с золотыми потоками света мерцали, струились. Вздрагивали тёмные при светлых волосах ресницы, маскирующие любопытство его изумрудных глаз к появлению незнакомки.

Рита часто задышала, как от нехватки воздуха или от подъёма на ощутимую высоту, а он… заметил! Точь-в-точь повторив мамин характерный жест, когда скосил в её сторону загадочно мерцающий крупный глаз под живописно-изогнутой тёмной бровью, но уже… нет! Не коня, а юного и девственно-безупречного небожителя. В строгом, стального цвета костюме, широкоплечий в папу Паникина – лихого потомка донских казаков, мальчик был очень себе на уме. Очень возвышенного о себе мнения, очень заниженного мнения обо всех прочих. Это уже был дар мамы, её вклад в характер сына. А излишнее самомнение Рита тут же ему простила. Никакое самомнение не казалось в его случае избыточным. Несколько забывшись, она вперилась в его лицо и увидела, чего скрыть было и нельзя. Глаза ангела грустили от подавляемого сексуального напора. Грешная и тайно-старая Лилит-искусительница засмеялась от ответного напора уже собственного счастья, поняв, как легка будет её победа над высокомерным девственником. Он надул свои прекрасные губы, будто она, Рита, лично обидела его тем, что в отличие от него, смеялась и шутила.

– Старая кляча забила копытом, учуяв дух молодого коня, – брякнула вдруг Карина довольно невнятно, да Рита отлично её расслышала.

– Мне уйти? – спросила Рита, поскольку ни её уход, ни её дальнейшее застревание здесь не могли отменить того, что и произойдёт в ближайшее уже время. – Кажется, я отрываю вас от важной работы.

– Да, – ответила мать.

– Нет! – опроверг сын.

– Я имела в виду, что не могу уделить тебе должного внимания, – добавила Карина, – Кажется, мы хотели посидеть в кафе на открытой террасе, там чудесный кофе – истинно натуральный.

– Когда? – спросил сын.

– Да не с тобой! – ответила ему мать.

– Кто притащил во двор замка тех двух лошадей? – спросил сын у матери.

– Рита приехала на старой кобыле, а светлый конь забрёл сюда из конного клуба, – ответила мать. – Его Вежиком зовут.

– А вашу лошадь как зовут? – спросил он у Риты.

– Лили, – ответила Рита. – Я боюсь незнакомых и молодых лошадей, поэтому мне дали прокатиться на старой и послушной, чтобы не сбросила.

– Поэтому на вас такие странные штаны, с замшевой задницей, – сказал сынок.

– Сам-то слышишь, что сейчас сказал? – спросила мать. – Зачем ты обозвал её замшевой задницей? – а сама заходилась смехом от собственной и глупейшей остроты. И про клячу не просто так сказала, на Риту и был намёк. – А впрочем, я не знаю, какова у неё там задница на ощупь, атласная или шершавая…

– Карина, похоже, ты уже и без меня в том кафе опрокинула внутрь себя не чашечку кофе, а бокал чего-то более крепкого, – оборвала её Рита.

– Я имел в виду ваши брюки для верховой езды, – пояснил ангел, сбитый с толка, глядя на гостью виновато-умоляющими глазами. Он не умел никогда поставить свою мать на место. Тогда в силу возраста, а потом в силу привычки уже. К восхищению примешалась благодарность, – он почуял! Тонко-чувствительный благородный мальчик, родственная душа…. он дал знак – останься! И Рита осталась.

– Карина, откуда ты знаешь кличку коня? – спросила она ласково тоном взрослой тёти, обращающейся к милейшему из мальчиков.

– Я люблю верховую езду и совершаю на нём прогулки иногда, – ответила Карина.

– Ну, если ты такая удалая наездница, то заодно уж и захвати мою клячу вместе со своим Вежиком, чтобы вернуть их в клуб. А то мне не хочется туда возвращаться… – Рита уже стояла рядом с ангелом, а тот вовсе не был против.

– Лили может укусить Вежика, – сказала Карина, – она его не любит.

– Не заметно, что она его атакует, – Рита выглянула в окно. Кобыла и конь мирно щипали травку на приличном расстоянии друг от друга.

– Я уже попросил их хозяина, чтобы он пришёл и забрал свой табун, – с готовностью откликнулся ангел, возясь со своим контактным браслетом, – Я сообщил, что девушка, взявшая Лили, боится её агрессии и просит извинений за невозможность вернуть лошадь лично.

– А тебя о том просили? – процедила мамаша и добавила, – В следующий раз, Рита, владелец клуба не даст тебе своих лошадей.

– Пусть сам катается на своей кусачей кляче, – ответил сын. – Я видел, как однажды она чего-то испугалась и понесла его с таким ускорением, что он ободрал себе лицо в каких-то колючих дебрях, куда она его и утащила.

Рита опять засмеялась, глядя на Карину. Та не осталась в долгу.

– Как бы кусачая кляча не завезла тебя самого в такие дебри, откуда ты еле выползешь потом.

– С чего бы? – спросил он с искренней и чистой наивностью во взгляде, не понимая эзопова языка абсолютно, – Я не люблю лошадей и никогда на них не сажусь. Они воняют своим конским потом и жутко тупые. Даже в лицо человека не способны запомнить, в отличие от собак и даже кошек.

– Я тоже уже давно охладела к таким забавам, – сказала Рита. – Случайно и вышло, что решила…

– Растрясти свою замшевую задницу, – будто бы пошутила Карина. На что Рита обняла её и ответила, – Штаны с замшевой задницей я подарю тебе. Они совсем новые.

– Твои новые на мою старую задницу не годятся…

– Мама, от твоего юмора разит как от не чищенной старой клячи, – сказал матери сын, просиявший от собственного удачного выражения…

Она любила эти воспоминания, часто любовалась ими наедине с собой, как перебирает коллекционер старинные открытки с удивительными ликами несовременных людей. В нём это и было, -самоуглублённость, задумчивость, красота другого времени, – и поэтому он и сам был как живой экспонат, или же она всё придумала потом, покрыв прошлое декоративным лаком? Но как был он пригож и заманчив своей явной уже юношеской силой и застенчивостью неопытного мальчишки. Если бы не Артём, лучшего бы и не надо.

Но был Артём, и её неотменяемая к нему любовь. Не к наличию – весьма и сомнительному – неординарного ума, а к его силе, трепет перед его способностью читать чужие мысли. Он предвидел всё, но не сумел предвидеть последствий своей дикой отцовской ревности. Зачем она, Рита, не родила ему дочь, тогда было ещё можно, и сына тоже, не оттянула избыток его отцовской любви к единственной дочери к другим возможным, но так и не появившимся у неё детям. Жена была больна, а она-то Рита чего не захотела? Страшилась утратить часть безупречной, но уже тогда повторно восстановленной молодости?

Сколько ей было лет? Она не задавала себе этот вопрос, она обнуляла свой возраст, едва выходила в люди возрождённой красавицей из тайных святилищ Земли, закрытых для большинства. Для большинства существовали процедуры попроще, чисто внешние или косметические, оздоровительные на короткий промежуток времени, ведь люди и так научились отодвигать биологическую старость далеко за порог того, что было в прежние эпохи. Чего и больше? Вечными же не были и звёзды.

Вначале он хотел сына от Карин. Карин не захотела. Рита не захотела. Теперь Артёма нигде нет. Или он есть? Но где? И Рита, уставшая от жизни, или был это временный упадок её вовсе не безразмерных сил, вдруг ощутила тёплое и запоздалое чувство к несчастной дочери своего исчезнувшего мужа. А дочери-то уже полвека! И надо ей как-то помочь. Что это и за возраст на Земле в наше время, некоторые только замуж выходят после того, как насытятся своими карьерами, путешествиями, романами и прочими суетами сует. Но Ксения была особой. Не в смысле исключительности, а в смысле обездоленности. Верующая мама, став сама в своё время неизлечимым инвалидом, но сохранив при этом пленительную внешность, сумела и дочку родить, а вот вторгаться в замысел Творца о своём ребёнке, запретила. То есть, когда Ксения была эмбрионом, её резервы не были вскрыты, и она к пятидесяти годам, когда другие носились девицами по виду, стала неумолимо стареть. Она хранила себя диетами, освежала организм омолаживающими процедурами, но это было всё не то, не истинная молодость.

И Рита решила сделать ей свой потрясающий дар, вернуть ей не косметическую моложавость, а первозданную юность. Очень дорогая, очень тонкая, сложнейшая процедура. Умельцы на пересчёт. А у Риты такой гений в знакомых был. У Риты был доступ в круги, где это практиковалось в строжайшей тайне. И Ксению положили в уникальный Центр омоложения под кодовым названием «Эдем», это если в русской версии – Экспериментальный Дом Естественной Молодости, – по сути поместили в искусственную утробу, из которой она вышла девочкой восемнадцати лет.

Вайс торжествовал, он уже предвкушал, что возродившаяся из пены Афродита-юная Ксения будет, наконец-то, принадлежать ему. Станет последней, может быть, зарницей тускнеющего небосклона его души, даст иллюзию, что закат его жизни ничем не отличим от рассвета. Он уже изучал изображения юной Ксении, предоставленные ему из «Эдема», и мысленно присваивал её. Биологический шедевр сама по себе, каковой была при рождении уже, она стала также и творческой удачей коллектива «Эдема». Вайс предвкушал и был уверен, это его заслуга, без него и его разрешения Ксения там не оказалась бы никогда. В её присвоении себе он не видел особых трудностей, он был уверен, ни одна женщина или девушка на свете противостоять его воздействию на себя не сможет. А он заслужил такую вот красавицу, хотя и не худшими, чем она, обладал в течение своей чисто мужской жизни, своих, казалось, бесконечных десятилетий. И впереди неиссякаемый, тоже так казалось, их запас…

И Рита начала лихорадочно соображать, как бы поскорее и незаметно отправить Ксению на спутник к Рудольфу. Ей такое удалось, а Вайс нешуточно рассвирепел. Рита в наказание была выведена им за рамки его сугубо-личного жизненного пространства. Работа за ней сохранилась, Вайс же не был настолько всемогущ повсюду, да и не стремился к такому всемогуществу в мелочах, но только другая женщина стала его интимной подругой и самой ближайшей коллегой по работе, а желающие быть таковыми вокруг него роились в неисчислимом множестве. Рита такой расклад приняла стоически, мудро, задавив все переживания по этому поводу сразу же, не дав им заполонить собою как сорной дурной траве гармонично устроенную, внутреннюю обитель своей души, подобную ухоженному, долго-долго взращиваемому и оберегаемому саду, где ничему дикому и буйному места нет.

А у девушки Ксении, как ей и полагалось, и память вдруг трансформировалась в девичью. Она вдруг и как бы забыла, кому и чем она обязана. Вайс уловил момент, когда смог ей через третьих лиц напомнить, что без него калитка в эдемский сад не открылась бы никогда. Что именно он условный бог этого тайного святилища. «Кто такой этот человек»? – осведомилась Ксения с улыбкой полного недоумения у посланца, ожидавшего сугубо тайный для всякого ответ. Словно розовое утро струилось вокруг этой девушки, а был вечер. Посланец задумчиво молчал. Он был человеком, близким Рите, и он обо всём поведал ей потом. «У моего отца были немалые заслуги в ГРОЗ, перед Землёй. А он воспользоваться ничем уже не сможет. Так вот и передайте, я сделала это за него. Что возразите? Или существует такая возможность, чтобы молодость отобрать»? «Кто же собирается»? – ответил тот. – «Всего лишь встретиться с вами ему хотелось бы». «Как-нибудь» – беспечно, и самоуверенно тоже, ответила златокудрая современная Афродита, словно бы стряхивая со своих женственных плеч остатки жемчужной пены. – «Вот приду в себя, попривыкну к себе самой, тогда уж, так и быть, устрою визиты в ГРОЗ. Давно там не была…

Была ли она благодарна самой Рите за такой вот дар земных условных богов? Кажется, нет. Но по размышлении Рита решила, что дочка, доставшаяся ей как никчемное наследство от бывшего и пропавшего мужа, разучилась радоваться. Она исчахла от нехватки душевных витаминов, отсутствия любви. А Рита вдруг почувствовала при взгляде на юницу Ксению, что она её дочь, а сама она, Рита, её мать по нахлынувшему чувству. Ксения же не уронила и лучика благодарности. Взяла как должное свою фантастическую молодость, и всё. Но ведь дети так себя и ведут в отношении родителей. Берут как должное себе любые благодеяния. И Рита не обиделась на новоявленную дочку. Артёма, рыжего по природе, но лысого от чудовищной травмы, полученной на одной из необитаемых планет звёздной системы Ящерица. Его самого удалось вылечить полностью, а по мелочам, вроде тотальной лысины, он не захотел и париться. Некогда ему было волосы наращивать, – великие дела ожидали. А потом и удобство от лысой головы было немалое. Многие в космосе брили головы, а ему зачем? Нику-мать Ксении вылечить не удалось. Ника прожила мало после возвращения из той страшной и мистически-неправдоподобной экспедиции, но дочку родить успела. И вырастить дочку успела.

И Рита, как та самая Макошь – повелительница судеб, решила воссоздать великовозрастной сироте новую судьбу. Она знала без кого, вернее, без изживания кого из своего сердца, дочка не обретёт и повторно своей счастливой доли. Ей был нужен реванш за прошлое. И Рита его устроит. Реванш. А жертва реванша был нужен ей самой. Пусть Ксения поиграет и отшвырнёт, а она тут и приголубит его. Всем хорошо. И Ксюше – дочке, и Рудольфу – будущей, ни о чём не подозревающей жертве, а главное ей самой. Хорошо всем! За маленьким вычетом из редкого совпадения взаимных, несущих счастье интересов, из их судьбоносного «тройственного союза». Это Нэя. Дети не в счёт. Дети будут обеспечены всем, больше, чем всем. При таких-то родителях. Но Нэя, – ей придётся стать вычитаемым из их светлого будущего.

Только куда её деть? Это не было проблемой для Риты. Мало ли. Счастливая в меру, конечно, жизнь на живописном острове. Пусть шьёт, рисует, творит свой текстильный, фантастический мир. Эти рукодельницы они тоже сбиваются в свои творческие союзы повсюду. Дети будут её навещать. Закатное солнце будет играть на её кристаллическом рабочем столе, а изумрудные летом, или янтарные осенью, или в алмазном инее зимой деревья будут украшать панораму за оконными панелями её дома. Рита для Нэи такой уже приобрела. Это будет уже её «Эдем». А то, что не будет рядом любви мужчины, не одной любовью и жива женщина. Но почему и не будет? Пусть выбирает любого. Только это не будет Рудольф. Он уже ушёл своей душой, хотя и пребывает с нею, и даже сажает свою лёгонькую жену-инопланетянку на колени по вечерам, когда она приходит к нему в его рабочий отсек. Но его мысли где? Его мысленные пальцы уже под тонкой одеждой или под рабочим комбинезоном совсем другой женщины, по земному плотной, но ослепительно-юной и возвращённой ему, гладят её и хотят её…

Экскурс в далёкое прошлое

…Он повредил ногу на тренировках. Растяжение. Приковылял к ней в шлёпанцах и с букетом. Накануне они поссорились. Это происходило регулярно. Он становился несносен. К воздушной упаковке букета чья-то умелая рука прикрепила драгоценную бабочку из платины. Это был знак его примирения, его мольба о прощении. Рита осмотрела букет. Он обнял сзади, уткнув нос в её шею. Тонкая ткань спортивных шорт не скрывала его намерений, руки елозили по её бедрам, Рита резко повернулась.

– Я ухожу. У меня приглашение. У Ксюши зачётный спектакль. Как раз и подарим ей твой букет.

– Как же бабочка? Сапфиры, как ты любишь.

– У меня от бабочек твоих мой дом скоро превратится в энтомологический музей окаменевших нимфалид и прочих никчемных поделок. Куда мне их? На трусы что ли крепить? Идёшь со мной?

Она дала понять, что неумолима.

– Кто эта Ксюша?

– Дочь твоего шефа.

Тут она заметила, как приоткрылся его ещё совсем непосредственный, мальчишеский рот, в глазах что-то дрогнуло.

– Фея-бабочка? – спросил он.

– Видел разве?

– К нам приходит…

– К вам? К кому?

– Да не к нам, а к отцу в управление. Её парни на спор разыграли, чья будет. Но шеф держит её в хрустальной башне. Я лично думаю, что зря. Она может перезреть…

– Что?! Ей семнадцать только. «Перезреть», – передразнила она, – обсуждают её там. Да вам всем до такой девушки и не дотянуться. Не для вас он её холит, вояки! У вас там другие особы в ходу. Не пробовал со своими звёздными фуриями?

– На фиг они мне!

– Да сами не предлагают.

– Предлагают. Говорят, что классный, супер. Но я же люблю только тебя.

– Если любишь, пойдём на спектакль. Выспишься там, пока я буду оценивать её достижения.

Но удивительное дело, в зале театра, в его старинной и прохладной полутьме он не уснул. Пялился в бинокль и следил за Ксенией.

– Виртуозные девчонки. Ножки у всех, как у ненастоящих. Как это они их выгибают? И спинки гибкие.

– О, Боже, – вздыхала она, глядя на своего неотёсанного дикаря, не отёсанного в смысле ставшего экзотикой классического балета.

– Могу представить, какой виртуозной техникой секса они владеют…

– Дурак! Молчи ты лучше, – шикнула она на него, поймав возмущённый до яркой вспышки взгляд соседа. Было тому лет за сто с большим лишком. Старик утратил интерес к тому, что происходит на сцене и стал гневно изучать полуголые ноги здоровенного хама, сидящего рядом, завалившегося в святое место, в Храм Искусств, куда ходили лишь тонкие ценители, рафинированные и уже редкие любители прошлого искусства Земли. Это был театр – музей. Девочки из балетных студий сдавали здесь свои экзамены, здесь оценивали их творчество по десятибалльной системе. И зрители тоже давали свою оценку в режиме прямого наблюдения, посылая свои балы с места на сайт приема зрительских оценок тем участницам, кого решили отметить. У Ксении высоких балов не было никогда, она танцевала неважно. Наверное, единственным человеком, давшим ей высший бал – десятку, был Рудольф.

– Вы, молодой друг, не заблудились? – спросил вежливый стареющий человек у Рудольфа.

– Нет, а вы? – Рудольф сохранял невозмутимую физиономию, но сверкнул на старика настолько выразительно, что тот отпрянул, – катись-ка ты, дедушка…

Старик ушёл от них в другой ряд. Но в фойе во время антракта почитатель балета подошёл к ним, сказав, что в театр не принято ходить в шортах и шлёпанцах. Это неуважение к здешним традициям. Следовало бы и знать. Но про традиции он сказал, потому что был задет наглым мальчишкой.

– Куда же это вы направили меня? – поинтересовался он у Рудольфа.

– В рай, разумеется. Кажется, там ангелы вас уже заждались. А вы девочек тут разглядываете, ножки изучаете.

– Как знать, – сказал старик усмешливо и беззлобно, презирая хама, – не придётся ли тебе меня опередить. Сколько я в крематории служу врачом и сколько вот таких молодцов, опередивших нас стариков и в этом, провожал впереди себя.

– Мёртвых от чего же лечите там?

– Не мёртвых, а их провожатых, дурак! – и старик встал в позу памятника, взяв себя за лацкан пиджака старинного покроя и выставив вперед ногу. – Девушка, вам не стыдно стоять с ним рядом?

– Стыдно. Извините нас, – Рита стукнула Рудольфа под его голую коленку ногой в праздничной туфле. Старик обвёл их презрительным взглядом уже обоих и ушёл прочь. Те, кто стояли неподалёку, отвернулись с очевидным осуждением.

Мальчик, которого она нашла в пыльном углу музея, куда редко кто и ходил, кроме подобных старожилов, через три года вошёл в своё озверелое возмужание. Мама Карин жаловалась, что он почти постоянно, пользуясь её отсутствием, ломает её постель, упражняясь там с девчонками, которых привозит из своей Космической Академии, или же находит их, где попало.

– Даже бельё не бросает в чистку, оставляя мне эти свои постельные инициалы, меня тошнит от него и этих его сокурсниц.

Рита презрительно отворачивалась от её физиологически тошнотворных откровений.

– Нашёл бы достойную девушку. А то, как Паникин стал. Тот, как прилетает с Марса, сразу гулять, и этот туда же. Паникин мне, радуйся, мальчик нарасхват! Чего нарасхват? Старый блудодей развращает молодого или наоборот? Они спелись – не разлей воду. – Карин любила щеголять русскими пословицами, изменяя их порой весьма своеобразно. – Это плохо. Пусть лучше женится.

– В двадцать лет? – изумлялась Рита, – он же учится. А там пойдут стажировки. Будешь нянчить внуков?

– Ещё чего! – О нет, эта Карин была не из тех, кого легко закабалить чужими проблемами.

– Ты испортила его, – сказала она Рите однажды.

– В таком случае, кто испортил твоего Паникина? Помнится, он был послушен тебе и привязчив как дог. Такой большой, бархатный и головастый молчун, и вечно у твоих ног.

– Ты сравнила! Доги всегда слюнявые, а Паникин чистюля был, каких мало. Лучше всех он был, и зря я его отставила. – Карин так и сказала «отставила», но вполне возможно, что нужным словом было «оставила». – Сразу же и был подхвачен, пока я спохватилась. Что теперь о Паникине вспоминать? У него другая семья и дети. Пусть у мальчика будет упорядоченная личная жизнь, пусть и ранняя семья – лучше раньше, чем никогда. У них опасная дальнейшая жизнь. Зачем ты втащила его в эту космическую структуру?

– Ты не была против.

– У Артёма есть дочь. Она образованная и утончённая девочка, как и её мать. Познакомь его. Он тоже был утончённый и воспитанный, пока ты не втащила его в эту ГРОЗ. Его испортили казармы, нечеловеческий режим и распутные девчонки рядом. Он не нужен тебе. Я уверена, что он увлечётся той девушкой, я чую это. Постоянная девушка образумит его. Познакомишь? С дочерью Артёма?

– Тебе не будет жалко её? Он же её развратит. Мать дала ей старомодное воспитание.

– Я не замечала в нём аномалий. Он просто гиперсексуальный, как и все они в таком возрасте. А так он обладает возвышенными понятиями и приверженец традиционных ценностей.

– Артём убьёт любого, кто покусится на неё.

– Она же должна будет стать женщиной, женой, матерью.

– Они могут не понравиться друг другу.

– Ему сейчас понравится любая. Но утончённая девушка напомнит ему о лучших сторонах его собственной натуры.

– Хочешь породниться с Артёмом?

– Чего мне кривить душой теперь, когда моя личная судьба не задалась? Да. Хочу. Пусть он сделает то, чего не было суждено мне.

– Зачем тебе это? Ты же сама его отпихнула?

– Да. Я пожалела его несчастную жену. Чудесную и редкую женщину, ей и так жить недолго. Я хочу иметь внучку, похожую на неё. Я ненавижу этих космических воительниц с мужичьими мускулами и грубыми голосами. Они все умеют драться, стрелять, и убивать, наверное, управлять этими машинами за пределами земной атмосферы. Они закоптились у этих своих звёзд, став кем угодно, но не женщинами. А я хочу, чтобы у него была женщина, а не вояка с сиськами бабы. Они же там андроиды какие-то со вторичными половыми признаками женщины, но не женщины вовсе. Пока он молод пусть рожает прекрасных детей от прекрасной и нежной женщины. Познакомишь? Я же, помнишь, познакомила тебя с Артёмом? Ты как просила. Долг украшает платёжность, – она опять извратила русскую пословицу.