– Этого и следовало тебе ожидать, – сказала она, наконец. – Не бывает нам счастья с теми, кто живёт за своими стенами, прячась от нашего неблагополучия. Они ведь берут себе девушек и женщин лишь на время. Много их тут развелось, элитных «садов счастливцев». И они нисходят к нам только чтобы удовлетворить свои низкие и порочные стремления, чего стыдятся, верно, со своими благополучными женщинами. А с нами-то всё можно вытворять. Мы всё выдержим. – Она нисколько не злорадствовала над бедой Нэи сейчас, если и завидовала ей в тот вечер, когда ужинала с ними в «Ночной Лиане». Она вздыхала, и её колоссальный бюст матроны, не желающей мириться со своим возрастом и всё ещё льнущей к молодым и бедным творцам в мире искусства, тяжко вздымался от её дыхания.

И Нэя, глядя на неё, с ужасом думала о своём безрадостном будущем. С ненужным Реги-Моном, уже не тем, кого она ждала на мосту. Для него она, сама впавшая вдруг в ничтожество, была надеждой на лучшее будущее. Уж и будущее у них вдвоём будет! И Нэя, безмолвно плача, заливисто смеялась, представляя себя, ещё не старую, но уже поседевшую с полукалекой Реги-Моном, бывшим когда-то первым красавцем, любовником лучших женщин и её девичьей недостижимой мечтой. Она вспомнила его мечты о богатой невесте и опять нервически смеялась, думая, что вот и стала такой желанной ему невестой, для которой хуже, чем он, была только смерть. И она выбрала бы эту смерть, если бы не ребёнок, который жил в ней. Ради которого она и купила себе и ему корыстного искалеченного отца, ничего ещё и не знающего о том подарке, который приготовила ему новобрачная.

Но ребёнка Азиры, найденного Нэей давно, он не мог не принять, потому что это было её условием. А так, не согласись он, согласился бы любой из здесь сидящих молодых мужчин. Сыграть роль ради возможности жить прежней свободной жизнью, но при этом иметь сытое и тихое пристанище на случай отдыха от утомительных запоев и творческих загулов.

Видение, спущенное Надмирным Отцом в Храм Надмирного Света. Рудольф

Она с усилием пыталась упорядочить в себе все те видения, которые её посетили в Храме Надмирного Света в густом и душистом тумане. Одна их часть была прекрасна, а другая страшна и непонятна. Она видела океан, точно такой же, как в горной стране Тон-Ата. Только был он не зелёный, а ярко-синий. И небо было над ним точно такое же, так что не было границы между ним и синим странным небом. Стройный и совсем молодой, совсем другой Рудольф выходил на кромку мокрого песка. Оказалось, что её память прекрасно сохранила его облик таким, каким она и увидела его впервые. Так что она вдруг ясно поняла, насколько он раздался в кости и вообще заматерел за те годы, что ей пришлось провести в плантациях Тон-Ата. Скептическое состояние её сознания отвергало сами видения как чудеса и расшифровало их как своеобразный сон наяву. Отряхиваясь, явленный Рудольф повернулся к ней спиной. Он был в одежде. Вода стекала по его сине-серебристому и облегающему одеянию, по волосам, которые закрывали уши. И странен был ей вид его волос. Хотелось увидеть лицо, но не получалось. Некая сила не давала ей приблизиться. Он смотрел в сторону от самой Нэи, а со стороны той кто-то приближался к нему. Загребая песок босыми ногами, словно бы в неуклюжей попытке придать походке танцующую лёгкость, шла молодая женщина в коротком и белом, мешковато-просторном платье. Ветер с океанических просторов надувал ткань пузырём вокруг её стремительного и узкого тела, похожего по своим пропорциям на фигуру Гелии. Точёные колени, ровные длинные голени, она шла и словно заплетала своими ногами невидимую косу или боялась нарушить некую прочерченную для неё черту, по которой она и должна была идти. За нею по мокрому песку протянулась зримая цепочка следов, тянущаяся из бескрайности. Невообразимо яркие, длинные и блестящие её волосы, на которые закат вылил все свои угасающие краски красно-золотого спектра, разлетались во все стороны, и каждая прядь завивалась в упругую спираль.

– Как смеешь ты вторгаться в мои видения! – закричала ей Нэя, – Я не знаю тебя, и знать не хочу!

– А разве с ним тебя соединяет твой Надмирный Отец? – крикнула незнакомка звонко и насмешливо. – У тебя, кажется, другой попутчик в твои Надмирные селения.

И тут при её приближении, Нэя увидела, что вместо лица на женщине надета белая и неподвижно-улыбчивая маска с золотисто-розовыми губами, с блёстками под чётко выведенными бровками и с чёрными пустыми провалами вместе глаз. Остолбенев от жути, Нэя пятилась в сторону зарослей, растущих у кромки пляжа с тускнеющим на глазах песком. Та, что была в маске, сбросила своё несуразное платье и абсолютно голой нырнула в волну, успев явить Нэе свой силуэт, подобный выточенной вазе, прежде чем волна утащила её в океан и накрыла сверху своим плотным стеклянно-кружевным гребнем, разбившимся вдребезги. Закатное мерцание света на неоглядных водах, казалось, поднимающихся вверх, стремящихся обрести невесомость неба, колебалось, словно клочья рассыпанных прядей волос исчезнувшей незнакомки. Рудольф нырнул следом и пропал, так и не дав Нэе возможности коснуться своего лица хоть одним взглядом.

Видение в Храме. Чапос

И, пока опешившая и вся тяжёлая, неподвижная Нэя стояла у границы, где джунгли наползали на песчаный протяжённый, но и узкий пляж, вторая волна выбросила на молочный и тёплый песок тёмное тело. Оно со стонущим звуком ломающегося во время бури дерева плюхнулось совсем рядом у её ног. И тотчас же померкло небо, угас светлый искристый песок, а сам закат красной водой окончательно стёк за горизонт. В наступившем вязком мраке, тем не менее, всё отлично просматривалось, и Нэя отчётливо увидела мёртвое лицо, принадлежащее Чапосу. Из его горла, из раны продолжала толчками выталкиваться кровь, тогда как само лицо было абсолютно безжизненным. Смерть для чего-то украсила его, придав ему белизну, а его окостеневшим чертам – чёткость. Он казался почти красавцем, и его беспокойный дух ощутимо метался совсем рядом в тщетной попытке опять завладеть отнятым навсегда телом – сосудом для его преступного и страдальческого существа. Но это было так же невозможно, как налить воду в разбитые глиняные черепки. Труп дрожал в попытке открыть запавшие веки, сотрясаемый тем, кто уже находился вовне этого отстрадавшего своё вместилища. Он жаждал только одного, впитать её в себя, – в застывшие зрачки, в свернувшуюся кровь.

И тут она в ужасе бросилась бежать, способность к движению вернулась так же внезапно, как и была утрачена. Тёмные толстые ветви, колючий и переплетённый хаос внизу и сверху, сбоку и отовсюду нависающих ночных джунглей не оказывали ни малейшего препятствия бегу, являясь только голографической страшилкой. И тогда она споткнулась обо что-то мягкое и объёмное, смутно белеющее на отвратительно мягкой и влажной трухе, выстилающей её путь. Она потянула за светлую ткань и легко перевернула лежащую фигуру лицом к себе. Понимания другой и подлинной реальности где-то совсем рядом с собою Нэя так и не утратила, поэтому страх был как бы игровой, не совсем настоящий. Оскаленное и застывшее лицо Реги-Мона улыбалось ей снизу из чёрного и всё равно прозрачного мрака, как из-под воды, над которой она наклонилась. Мир погибели окружал её, не давал вырваться из себя… Нэя тонко вскрикнула, как схваченная хищником птица, и очнулась в объятиях живого и счастливого Реги-Мона. Он держал её, сомлевшую, почти на руках, а жрец брызгал ей в лицо душистым прохладным настоем из белейшего с жилками нежной прозелени, полупрозрачного священного сосуда…

И странно, страшно стало Нэе, что вот и опять выплыл этот Чапос – страшная тень, предвещающая ещё большую беду. Да куда же и больше? Куда-то все постепенно рассосались, кто куда. Кто к себе в свои мастерские – каморы, кто уехал домой, кто дальше пировать в столичных заведениях, а Нэя осталась с Реги-Моном.

Видения в Храме. Реги-Мон

– Расскажи, – потребовала она, – что ты видел в Храме? Какие видения послал тебе Надмирный Отец?

Реги-Мон пожал плечами, с погрустневшей улыбкой глядя перед собой.

– Мне кажется, пережитое в Храме невозможно выразить обычными словами, а необычных слов я не знаю. Я понял всё как тайну, понимание которой займёт многие годы, если не всю жизнь. Возможно даже, что это задачка для нашего посмертного существа, с учётом того, что оно обладает некими способностями, открывающимися в нём только за гранью самой жизни. А при попытке расшифровать всё и сразу же, выходит абсурд. Если же никакой вечности нет, то тем более нет смысла в том, что настолько и похоже на сон.

– Но тебе было хорошо там, в видениях? Или страшно?

– Было хорошо. Потому что я ни на миг не переставал ощущать тебя рядом. Даже когда… – и он замолчал

– Продолжай! – потребовала она.

– Я прыгнул в чистейший искристый поток и краем глаза увидел, как над ним возник тот наш мост, через который был кратчайший путь из нашей округи в самый центр. Ты знаешь, что того моста уже нет? Его сломали, а дорогу полностью перекрыли. Рощу решили восстановить в её былом великолепии, высадили огромное количество новых деревьев и саженцев. Да. Всю территорию оградили, предприятия ликвидировали за ненадобностью и полной обветшалостью. Там были открыты подземные источники минеральных и целебных вод. Я слышал, там идёт грандиозное строительство нового столичного района для непростых горожан. И чтобы не докучали работяги с наших окраин, мост и убрали. Водная граница даже лучше, чем железная ограда. – Он не желал рассказывать ей о своих видениях в Храме, забалтывал.

– Что было дальше? После того, как возник мост? В твоём видении.

– На мосту кто-то стоял. Просто чёрный силуэт. Я увидел на другом берегу феерический и бескрайний цветник. Он искрился яркой, по преимуществу синей и розовато-зеленоватой раскраской. Вроде того. И там, – я знал об этом, – гуляла ты. Это был берег настолько близкого счастья, а сильное течение потянуло меня к мосту. За тем застывшим силуэтом на мосту полыхал грандиозный закат, от того человек и казался непроницаемо-тёмным. Вода у моста стала насыщенно – красной… Ну, всё! Я прожил довольно сумбурную и не особенно-то и длинную, а всё равно насыщенную жизнь, так что те персонажи, которых я там встретил, тебе неизвестны. Коснусь одного, другого – придётся тебе всю свою жизнь рассказывать. Долго получится.

– Ты веришь, что в видениях у зелёного Огня нам открывается подлинная география будущей и вечной уже Родины?

Реги – Мон молчал. Он не верил. И сам ритуал был для него только уступкой для Нэи, удобной в определённом смысле и для него самого. А трепета перед наличием Надмирного Света у него не было, и все верования, обычаи народа были для него только укоренёнными предрассудками. Видения – следствием вдыхания наркотических трав, сжигаемых жрецами в Храме, больше ничем. И поскольку он не был сверхличностью, не был никакой властью, он не мог изменить или отменить даже самых смешных и архаичных, истлевающих на глазах и никого не питающих духовно традиций. Он деликатно стоял в стороне от всего этого, предпочитая ничего не осмеивать, не отвергать и не обсуждать. Ему было и безразлично, и лениво это делать. Ему хотелось её ласк, а ещё больше хотелось просто уснуть от усталости, отключиться от плотно заполненного суетой и маетой дня. И он радовался, что всё осталось позади, а Нэя, душистая, воздушная, очаровательная пышечка, почти родная, рядом. Ему нравилось, что она заметно поправилась после того, как он встретил её на окраинном рынке, худенькую, едва узнаваемую. А сейчас, напитанная благополучием, роскошно изукрашенная, лишённая детской беспомощности и ставшая деловито-практичной, она была в его обладании. Его абсолютно не интересовала, не вызывала волнений и ревности её, неизвестная ему, личная жизнь, оставшаяся за порогом Храма Надмирного Света. Она вошла после ритуала в его убогую и арендуемую, правда чисто прибранную по возможности, мастерскую чистой и атласной в бесподобном по своей красоте платье. И он гладил в восхищении тончайшую как мираж ткань, не отделяя её от розовато-атласной кожи самой Нэи, так славно откормившей себя в приличном и благодатном местечке, предвкушая, но без особой страсти, их близость. Она была как бледноватый, но изысканный цветок в обрамлении богатых и сочных листьев – своего зелёного и расшитого платья.

– Тот силуэт на мосту был Чапосом? – она упрямо возвращала его к начатому разговору.

Реги-Мон внезапно вздрогнул. – С чего ты взяла? Разве ты могла видеть?

– Скажи! – потребовала она, – я должна знать.

– Я не понял. Я не рассмотрел ничьего лица.

– Как же не рассмотрел, если он тебя убил? Ведь так у тебя было?

Непонятная гримаса приподняла верхнюю губу Реги-Мона, поскольку шрам препятствовал изобразить ему то, что он хотел – весёлую и молодецкую широкую улыбку. Только давно не был он ни весёлым, ни молодецки-беспечным.

– Разве ты унаследовала от своей бабушки искусство читать в душах людей и умение проникать в их грёзы? Меня столько уже раз убивали не только во сне, но и в самой что ни на есть настоящей яви, а я всё жив.

– Если бы я встретила Чапоса, если бы через колоссальное усилие над собой смогла бы заглянуть в его страшные и глубокие как пропасть глаза, коснуться его души-мучительницы и мученицы, а он ровно настолько же страдает, насколько заставляет страдать других, я бы всё ему сказала. Ему нельзя было становиться преступником, ему был дан талант души. А с таких людей совсем другой и страшный спрос Свыше, чем с ничтожных людей – ядовитых и кровососущих насекомых по своей сути, всяких там мошенников, воров, вредителей и прочих плоских паразитов. Таких людей всегда много, когда цивилизация пребывает в стадии распада, ты понимаешь? Лечить надо всё общество целиком, менять его устройство, его организацию, воздвигать грандиозную и светлую цель, чтобы она светила людям из будущего в их настоящее.

– Ты там училась? – спросил Реги-Мон, удивляясь её речам. – Я просто подавлен твоей образованностью, – и он уже мягко и без оскала улыбался только своими ласковыми, завораживающими глазами. Жаль, что Нэю они уже не завораживали. – Что же ты скажешь Чапосу, если увидишь его?

– Если он тронет тебя, то тем самым он приговорит и себя. Его жизнь как-то напрямую связана с твоей.

– К чему бы ему меня и трогать? Да я, знаешь, и сам могу любого тронуть, если надо. Ты забыла, какую выучку я получил? Бывший актёр, бывший военный, бывший преступник, хотя военный изгнанный, а преступник мнимый. Я не был выдворен в пустыни только благодаря Ифисе. За что я ей и благодарен. Поэтому ты не думай, что у нас были какие-то особые отношения, как тебе могли напеть. Только отношения тесной дружбы и моей неиссякаемой благодарности ей, как человеку деятельно-доброй души.

– Думаешь, я ревную? Ты как был, так и остаёшься свободным от меня во всём.

– А если я не хочу быть от тебя свободным, куколка моя… – прошептал он нежно, гладя её нарядное небесное платье, столь похожее на мамино, которое она раскурочила в детстве. На белоснежном чехле струилась и трепетала прозрачная бледно-изумрудная ткань. Нереально тонкая как дымка, а в ней проступали цветы, вышитые ею в те счастливые утренние часы, когда она приходила из хрустальной пирамиды в свой кристалл, наполненная страстью Рудольфа, ещё несущая внутри и снаружи на своей коже вибрацию счастья, которую передавала цветам, их алым лепесткам, оживляя и их. И сейчас в пасмурной каморе Реги-Мона они несли в себе пульсацию той любви.

– Родная моя, куколка моя…

– Не смей называть меня куклой! – прикрикнула Нэя. И он смолк, не поняв её гнева. В отличие от неё, не привыкшей и не умеющей пить, быстро опьяневшей, он был бодр и ясен умом. По крайней мере, на вид. Шрам, пересекающий щёку и уходящий к виску, слегка деформировал лицо, и один глаз казался слегка прищуренным, будто Реги-Мон подмигивал или усмехался над нею. Но это было не так. Хотя и раздражало, мешало его серьёзному восприятию. Чужой человек обнимал её, не тот, её мечта, с которому она так и не призналась в юности ни в чём. А сам он не воспринимал её как девушку, с которой возможно сближение по целому ряду причин. А могли бы они жить с ним счастливо и мирно. Растить уже родившихся детей. Или нет? Кто теперь ответит на все вопросы? Нелепые и бессмысленные. Вкусив любви первого мужчины, Реги-Мона, она уже никогда не полюбила бы Рудольфа, кем он там ни будь, пришельцем со звёзд или демоном подземелий. А уж Реги-Мон в те времена ковал железо пока горячо, и девушку, влюблённую в себя, томить бы не стал и сам бы не томился зря. И Нэя играла в свои странные внутренние игры, решая, полюбила бы или нет Рудольфа, если бы Реги-Мон был более решителен? Ведь в таком случае она уже никогда бы не взглянула в глаза пришельца настолько пристально и не упала бы в глубину его зовущих глаз… Только вряд ли Реги-Мон стал бы той оградой для неё, за которую Рудольф бы не сунулся. Разве мог Реги- Мон быть ему соперником? Он всего лишь проявил бы своё устремление более прямолинейно и откровенно, задвинув Реги-Мона далеко за край собственного зрения, как проделал это некогда с женихом бедняжки Асии из того самого окраинного городка, где жила его дочь Икринка с дедом и бабкой. Та Асия тоже сбежала от него, как постоянно стремилась сбежать Гелия, как сумела сбежать она сама, Нэя. Почему от него все стремились убежать, даже видя его безусловное превосходство во всех смыслах с теми, кто обитали здесь? У каждой женщины была своя на то причина. И в то же время причина была одна и та же. Он сам и его поведение. Он властно привязывал, заставлял болтаться пойманную душу рядом, а сам жил так, будто рядом нет никого.

У Нэи заныл низ живота, померкла действительность вокруг неё, так непереносимо захотелось ей очутиться рядом с Рудольфом. Так больно ей стало. Где? Везде. В самой сердцевине её существа застонало беззвучное горе, протянуло щупальца в её кровоток, омыло все органы. И из этой боли соткался бандит, крадущийся за нею по дорожкам старого засыхающего парка. Он выкрал бы её по любому. Он следил давно, придумал тогда, что по найму Тон-Ата, а сам имел на неё заказ. Он хватал девушек на улице, затаскивал в машину, имея силищу зверя, и продавал тем, кому надо. Так он поступил и с Элей. Выкрал, но отчего-то не пожелал расстаться, женился на ней. А Рудольф? Ему была нужна именно она или всё равно кто? Нелепая игра с самой собою терзала её опьяневшую душу, а через душу и тело. И она как в спасение от боли настоящего окунулась ещё глубже в своё прошлое, где ошарашено и восхищённо смотрели на неё глаза Рудольфа, загадочного человека, свалившегося со своих стерильных звёзд в их пропитанный пороками мир. И как быстро эти пороки пропитали его. Но тогда, Нэя помнила, как ещё нескладны были его речи, как искренни объяснения, и какой мальчишеской была, в сущности, и его любовь.

«Он заявил о своём пришествии в мир»

Постель Реги-Мона была не особенно и свежей. Видимо, он не планировал везти сюда невесту, купившую его, и думал, что их совместная жизнь начнётся только в новоприобретённом доме Нэи. Да и смешно бы было оформлять такой закут, заляпанный красками и заваленный изделиями неряшливого творца Реги-Мона, пунцовым бельём для новобрачных с сидящей поверх куклой, – на удачу. Правда, рядом на чурбачке стояла круглая и обширная стеклянная ваза с обильным алым букетом, поставленная заботливой Ифисой. Нэя осторожно провела рукой по жалкой и обтрёпанной подушке, хотя и спрятанной в расшитый чехол. Добрая Ифиса пыталась замаскировать вопиющую несостоятельность жениха, но и это не помогло. Привередливая невеста приоткрыла край тощего пледа. Как часто он и менял бельё? Хотя сам Реги-Мон был свеж и чистоплотен всегда, несмотря на свои шрамы, седину и частое подпитие. Он нравился ещё многим и многим. И даже женщины состоятельные не были для него особой проблемой. Тогда почему он согласился? Уж такая ли и большая корысть её дом, пусть и в лесном комфортном посёлке? Нэя-то точно не входила в число состоятельных дам. Ведь то, что обещал ей Рудольф, она же гордо откинула, решив уйти только со своим добром, потихонечку накопленным за два года в ЦЭССЭИ. У неё, помимо денег, было много, очень много камушков, Рудольф никогда их не контролировал, как и саму Нэю. Она же продавала их в столице и откладывала деньги, не только и те крохи за сшитые наряды для изысканных модниц. Какая-то расчётливая и корыстная, ничему не верящая частичка её души одна и трудилась для печального будущего, не веря ничему хорошему, в то время как вся остальная душа, её основная и подавляющая часть, гуляла на пиру счастливой и привольной жизни, не заглядывая вдаль, не загадывая далеко. И летая в мирах счастливых и изумительных, не смотрела вниз никогда. И вот куда пришлось ей спуститься.

Но бедность Реги- Мона, очевидно безысходная, не унижала его ничуть, не отбрасывала гиблую тень на его облик, не утративший достоинства. Зелёная рубашка, сшитая Нэей же на скорую руку по мерке Реги-Мона, оттеняла его мягко-смуглую крепкую и совсем молодую шею. Нэя благодарно прикоснулась к его шее губами. Чужой запах не был ей неприятен. Он имел в себе тот оттенок, что был знаком с детства. Дух свежего ветра от лугов с лиловой травой, запах чего-то вкусного. Реги-Мон при том, что жизнь его была основательно перекошена, обладал внутренней широтой и светом души. Как та утренняя даль из детства, никогда не несущая в себе угроз и опасных неожиданностей. Он был весь как на ладони – на её ладони. Нэя лизнула его на вкус. Вкус был солоноватый. Он счастливо засмеялся. Его ласки были нежны, слова прекрасны. Реги-Мон был утончённым и опытным соблазнителем, но в нём совсем не было страстного нетерпения, к которому она привыкла со стороны Рудольфа, не было и его силы, когда Рудольф поднимал её как не имеющую веса вообще, и у неё отключалось восприятие реальности. Реги-Мон был совсем другой. Вкрадчивый и постепенный, шепчущий и убаюкивающий. Или от усталости, от нервного перенапряжения хотелось Нэе так спать сейчас? Да и переживания длинного необычного обряда, всего дня целиком давали о себе знать. Что она творит? Ни Ифиса, ни Реги-Мон ничего не знали, не догадывались о её положении, но она-то, зная, выпила вина. Чтобы забыться, чтобы не очнуться не ко времени, не закричать от своего горя. В Храме она сомлела, и Реги-Мон держал её в полубессознательном состоянии почти весь ритуал. Наверное, он думал, так и бывает с девушками под воздействием вдыхания дыма от волшебного огня и таинственных трав, сгорающих в зелёном пламени.

Разомлев от ласк Реги-Мона, она вдруг ужаснулась тому, что уже лежит на чужой постели, жёсткой, пропитанной чужим запахом. Было в его касаниях и что-то, напомнившее Тон-Ата, погружающих в тихую дрёму, но и что-то иное, сугубо мужское, не столь яростно выраженное как у Рудольфа, но всё же рождающее отклик. Она поразилась вдруг тому, что уже лежит без платья, которое и не помнила, когда сняла, или он снял так незаметно? И тому, какие чужие и немилые губы шарят там, где имел пожизненные права владения только Рудольф. Её рука нащупала седой жёсткий ворс головы, кудри были сострижены под корень, (и у этого тоже!). И страшный мираж «Ночной Лианы» накрыл Нэю. Как и там она в ужасе забилась и закричала истошно. Но Реги-Мон и не собирался брать её силой. Он испуганно сел рядом. Нэя, вырвавшись, тоже села, закрыв скомканной простынёй полную грудь, стыдясь её, и заплакала навзрыд. Поняв отчётливо и трезво, что если это произойдёт сейчас с Реги-Моном, то пути возврата к Рудольфу будут ей закрыты. А так у неё оставалась надежда. Почему-то она знала, что Рудольф сразу поймёт, если она ему изменит, и почему-то она понимала, что он продолжает любить её до сих пор. И ей надо только подождать, научиться терпению. Зачем? Для чего? Она не знала, но чувствовала, что нельзя ей падать на дно, куда толкнул её Рудольф, а надо цепляться за малейшие выступы, ломая ногти и царапая руки, но не падать, ибо Реги-Мон это дно. Для Рудольфа не имел значения её сегодняшний ритуал в Храме Надмирного Света. Это был не его Свет, не его Храм. А её любовь должна принадлежать только ему. Это имело для него значение.

Реги-Мон не был бы другом Нэиля, будь он иным. Он всё понял. Он вздохнул, погладил её плечи, бережно охватил почти братской лаской и всё же не удержался, обнял за живот. И тогда ребёнок стал толкаться изнутри. Реги-Мон замер вместе с Нэей. Так, сообща замерев, они и сидели какое-то время. Первое движение маленького эмбриона, уже отвергнутого матерью, и отцом тоже. И почему его, пока ещё робкие и мягкие, первые толчки произошли впервые в чужом убогом помещении от ласки ненужного Нэе жениха – мужа?

– Так ты понесла от того? – спросил Реги-Мон без всякого, казалось, чувства. – А он не хочет ребёнка?

Нэя ничего не отвечала. Она не знала, что ответить. Хотел или не хотел её ребёнка Рудольф. Он же так ничего ей и не сказал. То есть она ничего ему не сказала.

– Он хотел его отнять у меня после того, как он родится, – ответила она, – поэтому всё так поспешно и вышло.

Реги-Мон подал ей её великолепное платье, словно был её слугой, бережно и почтительно.

– Сегодня к нему пришла душа и сообщила тебе об этом, – сказал Реги-Мон. – А до прихода души он был всего лишь твоей частью, органической и только.

«А я, скотина, напоила себя заодно и с этой бедной маленькой частью, и душа вошла в пьяный храм, перекошенный и мрачный, населённый пьяными призраками», – так думала Нэя, – «и как должно быть ей, душе моего будущего мальчика, там страшно».

– Я не брошу тебя, не думай, – сказал Реги-Мон. – Конечно, мне обидно, что ты не поверила в меня и скрыла своё положение. Ты думала, что я откажусь? Наверное, я и обязан, – продолжал он задумчиво, натягивая свою зелёную рубашку и путаясь в её длинных рукавах, куда вначале пихал свою крупную голову, вызывая смех Нэи, мало уместный в такой ситуации. – Я обязан заботиться о чужих детях, раз бросал своих собственных. Не желал нести за них ответственность. Где они? Кто их отец? Эх, Нэя, моя куколка, да знала бы ты, сколько в моей душе тяжёлых камней, которые я таскаю в себе. Ты бы поняла, как легка и светла твоя душа. И каждый такой камень – мой прошлый проступок. Не всегда и вызван он был злым или пакостным умыслом. Нет. Всегда сладким чувством, любовью к девушке… А она, видишь ли, оказалась бедной, неподходящей моим родителям… После того я и утратил то, что и называют камертоном души. Хрипел, сипел, а думал, что пел. Безвкусный человек, одним словом. – Он задумался, и опьянение начисто сошло с него, если ещё и оставалось частично.

– Поеду пока к себе, – сказала Нэя, – в свой кристалл.

– Кристалл? Это что?

– Мой дом там. Настоящий дворец. У него прозрачные стены. Но прозрачны они только изнутри. А снаружи они как зеркальный экран. Отражают лес и цветники, которые вокруг. Там же мой Дом Моды. Был, – спохватилась она. Никому и ничего она не сказала в сиреневом кристалле о своём замысле побега. Там продолжалась привычная суета, ворчливые утренние перебранки швей, зычный голос Эли звенел и отражался от прозрачного купола зала показов. Нэя страдала, предвидя их потрясение, когда их всех за ненадобностью отправят за стены. И какой скандал выйдет, когда все заказчицы узнают о её исчезновении. А Рудольф точно всех вышвырнет. И немедленно. Зачем они ему без Нэи? Здание же принадлежало «Лабиринту» и было на балансе «Лабиринта». Проект-игра подошёл к концу. Кто мог и предвидеть подобный конец?

Короткое ночное путешествие и длинные разговоры

По просьбе Реги-Мона Ифиса, по счастью задержавшаяся в Творческом Центре в одной из развесёлых компаний, повезла Нэю до стен ЦЭССЭИ на маленькой своей машине. Она удивительно ловко ориентировалась среди петляющих дорог и ни разу не спросила Нэю о маршруте, что наводило на странные размышления. Обычно тем водителям, кто был незнаком с наличием ЦЭССЭИ, запрятанного в густом лесном массиве, долго приходилось блуждать в его поисках при отсутствии нужных указателей, но Ифиса ехала так, будто и не раз там бывала. Спрашивать её об этом Нэе не хотелось.

– А ну-ка! Предъяви добрым дядям свой пропуск! – Они подъехали к пункту хмурой охраны на лесной дороге. И об этом Ифиса знала! – Да я бесчисленное число раз ездила и другими дорогами, где и нет никакой охраны, – пояснила она охранникам. – К вашему «Лучшему городу континента» с любой столичной окраины без проблем можно подъехать. Нашли что охранять! Пустой лес! – и она хохотала как девчонка, чем вызвала их ответные улыбки. Им было скучно.

– Вылезай! Мы угостим тебя на славу, пышечка! Чего ты нашла в своих сухарях, иссушенных высшими поисками? От старости и смерти их учёность не спасёт, чего ради и разбухать от познаний?

– Так они сухари или разбухшие? – уточняла Ифиса. Она была весела настолько, словно её собственный ритуал состоялся сегодня в Храме Надмирного Света.

– Мозги у них огромные, а сердца-то засохшие! – нашёлся парень-охранник, открывая им проезд. В чём была причина радости Ифисы, если ещё и учесть, что Реги-Мон входил в число её прошлых интимных друзей? Нэе вдруг пришла в голову мысль о том, что Ифиса довольна сейчас тем, что в жизни Нэи случился провал. Нэя выпала из «Садов счастливчиков», по терминологии Ифисы, и теперь ничем не отличается от них всех. Такое открытие не вызвало в ней никаких чувств, ни плохих, ни хороших. Какая теперь ей разница, что и о чём думает Ифиса.

– Ты сильная женщина, – прервала молчание Ифиса, – ты единственная сумела отшвырнуть его от себя. А этого не сумела даже Гелия, не любя его. – И Нэя не могла ей сказать о том, что Гелию не отпускал он сам, а её, Нэю, отшвырнул без сожаления. И даже был не против того, что она займётся тем самым ремеслом, в котором и была специалистом Ифиса. Но после рождения ребёнка. Вот такой была его любовь. Нэя глотала слёзы. Были ли слёзы пьяными или их истечение не зависело от принятой, совсем и крошечной дозы дорогого аристократического вина, подарка Ифисы им с Реги-Моном? Ифиса ещё намекала, каким сладостным будет их первый уединённый вечер после ритуала в Храме Надмирного Света. Реги-Мон красавец, пусть и подпорченный, искусник, каких встретишь одного за десятилетие. И то, если повезёт. А она, Нэя, красавица и бывшая гордость их театрального училища, из которого сбежала, а зря! Даже жрец сказал Ифисе: «Как давно я не радовал свои старые глаза подобной красочной парой!» Ну, а шрам Реги-Мона ничто в сравнении с тем, какой он мужчина!