Азира прекрасно уловила, что женщина в роскошном платье, но уже вышедшая из той категории, что определялась как живая роскошь высшего сорта, всё равно соперница. Она была натаскана на подобную чувствительность своим образом жизни и ответила не менее свирепым излучением. Она произнесла довольно изощрённую речь, обращаясь к Рудольфу, наверняка используя реплики неких других актёров.

– Бывшие и потрёпанные актрисы никогда не могут признать, что дни их былого сияния давно стали невзрачным вечером. Их лица потемнели, а груди обвисли как вялая листва.

– У неё чудесное лицо, а грудь просто великолепна, – ответил он.

– У кого? – спросила она.

– У Ифисы, – ответил он.

– Так и иди к ней! – сказала она и сильно вцепилась в его руку.

– Так надо тебя проводить! Куда же ты потащишься ночью одна.

Досадуя, что он увидел Ифису так поздно и уже после ухода Гелии, он готов был бросить Азиру одну. Он топтался на месте и ждал внимания со стороны Ифисы, не желая влезать в чужую компанию, да ещё при явной обиде Ифисы. Внезапно он увидел, как за одним из столиков, умышленно сокрытого в зарослях, сидит Гелия. Устала она! А сама прыгнула тотчас же в другое уже сборище. Он узнал её причёску по блеску камней, обнажённую шею и часть белейшей спины. Всю ту компанию частично скрывали заросли и, кажется, там были её так называемые творческие друзья. Во всяком случае, мелькнули знакомые рожи тех лицедеев, к кому с его стороны не могло быть ничего даже близко подобного ревности. Пара лицедеев не иначе была куплена на забаву другой парой разодетых особ зрелого женского облика и трудно различимого статуса. Гелия была там пятой лишней, но для чего-то сидела рядом. Азира вместо того, чтобы уйти прочь к своим неведомым «статусным людям» с плавающим сознанием от вида её обольстительности, топталась едва не на его ногах и не уходила никуда.

– Не надо к ним подходить, – зашептала она. – Там очень уж непростые тётки сидят. На деньги одной из них буквально содержится всё столичное театральное искусство. Гелия её любимица. Не знаю, поступаю ли я подло, но есть слухи, что эта чисто-золотая, но телесно корявая тётка является тайной поклонницей старого культа «Матери Воды», – Азира вытаращила глаза и перешла на шипение, – Она нанимает Гелию за огромные деньги на роль жрицы Матери Воды! Когда устраивает свои тайные оргии…

– Да разве Гелия девственница? – спросил он, удивляясь абсурдной информации.

– Это же игра! Где же им найти настоящую жрицу Матери Воды? Им важен только зрелищный эффект, потому что за всем прячется вовсе не вера, а скука. Иначе её же собственный муж – один из членов Коллегии Управителей размазал бы её по полу за нарушение законов настоящего Надмирного Отца!

– Он случайно не тот самый член, который и тебе знаком? – спросил он, издеваясь над девушкой.

– Нет. Иначе мне не надо было бы задирать ноги и выворачивать суставы по сценам за гроши. А уж тем более терпеть издевательства Гелии и ей подобных зазнаек. Привлечь такого дядю это не шутка!

– Тебе много приходится терпеть издевательств?

– Конечно! Как и всякой молодой и потрясающей девушке, не обиженной талантом.

– Ну и где же в таком случае твои статусные члены – охранители?

– Я приврала, конечно. Несколько переиграла, – она тянула его за руку, к выходу. – Если быть до конца честной, то Гелия одна среди нашего специфического зверинца самая добрая и человечная. Только она принимает участие в моей судьбе.

– Каким образом ты с нею сблизилась? Где? Ты как вообще-то попала в их особый театр? Насколько я понял, ты заурядная танцорка? – Он сел на обширный диван среди зарослей, стоящий для отдыха тех, кто уставал от собственной шумной компании и жаждал хотя бы мимолётного уединения.

Азира замялась, но плюхнулась рядом, приготовившись к его натиску, предваряющему в её мнении возможное будущее единение в более интимной обстановке. В том самом элитарном чулане. Но он и не прикоснулся к ней. Если бы Ифиса, отринув обиду, всё же подошла, с Азирой ничего бы и не завязалось.

– Я получила рекомендацию в этот театр, чтобы вы знали, от такого человека, кому никто не посмел перечить. Но если вы что-то подумали такое, то не так. Его отношение ко мне сводится лишь к чисто эстетическому восхищению моим даром. Он всего лишь бескорыстный ценитель подлинного профессионализма. И только. Он слишком всем объелся в этой жизни, потому и ценит те тонкие нюансы в зрелищном искусстве, что не способны уловить грубые и простые души. Он сложен, привередлив, многоопытен и чрезмерно критичен тоже. А в моём таланте, как природном, так и профессиональном, даже его критичность не нашла изъяна.

Рудольф едва не открыл рот от изумления её речами, поскольку она искренне увлеклась и забыла о своей собственной роли простоватой танцовщицы. Прозрение на её счёт было подтверждено ею же самой. Она не та, за кого себя выдаёт. Но она спохватилась и добавила, – Тот человек, ценя искусство зрелищное и радуя им свои глаза и уши, слишком презирает актрис в чисто женском их смысле. Женщин он любит только чистых. В нашем мире есть лишь одно исключение, до кого он иногда и снисходит. Да и то потому, что его связывает с той особой какое-то таинственное прошлое.

– И кто же это?

– Да есть тут одна… Слова простого не скажет. Давно уж валяется без спроса, в пыли и уценке, как товар в лавке вторичной роскоши, а мнит-то о себе, будто на ней запредельно-высокий ценник. Но её шик из прошлых десятилетий лично мне смешон, противен даже. Для аристократов она заманчива точно так же, как барахло из мусорного контейнера. – Азира засмеялась над собственно-изобретённым злющим глумлением по отношению к неизвестной.

– Что же тогда твой таинственный утончённый покровитель её предпочитает всем прочим? Как её зовут?

– На что вам её имя? Я думаю, что он когда-то любил её по молодости, да неравенство не дало им шанса на создание семьи. А впрочем, что за тайна в её имени? Она давно старая для нашего ремесла! Ифиса – Лан её зовут.

– Так ты считаешь того человека редким утончённым эстетом? – он уже понял, о каком «эстете» зашла речь. Ал-Физ – статусный член Коллегии Управителей Паралеи.

– Он реальный шик! – она и на него разозлилась, видя, что он остывает к ней, а дальнейшее разворачивание желаемого сюжета застопорилось, не успев толком начаться. – Я считала бы себя счастливейшей из женщин, одари он меня своим чувством как мужчина. Но это лишь заоблачные мечты, а я не мечтательница.

Он ощутил к ней почти отвращение. Впервые вот так, открытым текстом, его сравнили с Ал-Физом, чей заоблачный уровень и сравнивать-то смешно с ним, с троллем-шатуном, топчущим земляные полы «Ночной Лианы». Она искренне считала их несопоставимыми, уже в силу высоты «супер» какого члена Ал-Физа. Если бы отторжение хоть ненадолго задержалось в нём, а танцорка не проявила бы потом такой оголтелой навязчивости, противопоставить которой было нечего, кроме кромешного мужского своего одиночества, то…

Впоследствии оставалось только вздыхать, да каяться. Сразу же после её исповеди он отвёз «не мечтательницу» в маленькую каморку, где она жила, и ничего не понявшую, скисшую оставил одну и уехал. Вернувшись в «Ночную Лиану», Ифису он там не нашёл. Приплёлся за так и неубранный столик, глуша залпом фруктовые напитки и раздражённо ковыряясь в остывшей еде. Прикоснуться к еде было так же невозможно как к собачьей миске, и ничего не оставалось другого, как впервые задуматься об Ифисе. А о ком ещё? Азира – сплошь тёмное пятно. Гелия – вечная душевная резь. Нэя – девушка «облачко», она же «нимфея», исчезнувшая, упорхнувшая бесследно во всех смыслах. Ифиса была не только и безусловно хороша собою, а неглупа, деликатна, ненавязчива и, как ни странно, для её образа жизни прозрачна душой. Этакое многогранное цветное стёклышко, которое ополосни лишь тёплой водичкой доверия, дыхни на неё с лаской, и оно ответно засверкает. То, что она не была молода, имело значения лишь для тех трольцев, кто подыскивали себе жену. В их традициях жена должна быть непременно юной. Хотя и у них по-разному было. Женились на вдовах, на отщепенках, на беспутных, на тех, кто не считался ровней по кастовой принадлежности. Ифиса же – женщина подлинное украшение для всякого, в ком есть хотя бы зачаток эстетического чувства. Причина её всегдашнего одиночества была скрыта в ней самой. Да только не знал он, где она обитает. Старое место знал, а о новом месте для проживания так и не спросил ни разу. Где же теперь её разыщешь? Он не верил в то, что Ал-Физ, бывший в её прошлом тем, кого она по сию пору называла своим единственным мужем, имеет хоть какое-то значимое присутствие в её настоящем.

Он поплёлся на выход, чтобы ехать к Гелии, вовсе не будучи уверен, что она дома. Она оказалась дома. Она уже легла спать. Предупреждая её возмущённые возгласы, что ей не дают отдыха, а она реально больна и еле-еле уже заставляет себя вставать по утрам ради давно ненавистной жизненной суеты, он спросил сразу же, – Где живёт Ифиса?

– Я думаю, в данный момент она у Ал-Физа.

– Откуда знаешь?

– Её перехватил телохранитель Ал-Физа у самого выхода из «Ночной Лианы» и предложил довезти. Куда именно, мне не сообщили. Меня довезли мои друзья. Я пребываю в неважной форме для того, чтобы ты стал моим дополнением. Мне необходимо выспаться, да и просто немного поболеть. Ни тебе, ни мне это не доставит удовольствия…

– Да не собирался я к тебе! Можешь хоть сейчас отправляться на свои подпольные сборища, ни для кого уже не тайные! Где ты и будешь изображать бесчувственную статую своей водной матери! Не завидую ничуть тому, кому ты там соизволишь стать дополнением, чтобы отморозить ему причинное место!

– Ты о чём? Не притворяйся, что веришь в подобные бредни обо мне, – примирительно промурлыкала Гелия. – Если Ифиса настолько тебе вдруг понадобилась, можешь поехать к ней, проверишь, вдруг она дома? От счастья она уж точно вообразит себя птицей и будет почти летать, сшибая всех с грохотом и топча их по ходу движения своими тяжёлыми ножищами… – Гелия и тут не могла удержаться от издевательств над собственной подружкой, преувеличивая её габариты. – Я не думаю, что она нужна Ал-Физу, если никому в целом мире не нужна! Она же не просто так оставила прежнее приличное жильё и поселилась в дешёвом квартале. Сказать, где она теперь живёт?

Подбирать обслюнявленные объедки со стола Ал-Физа? Да ни за что на свете! Ифиса окончательно покинула его мысли.

Но и об Азире он искренне забыл. Она же, как потом выяснилось, стала маниакально преследовать Гелию.

– Ему не понравилось, как ты одеваешься, – сказала ей Гелия, чтобы отвязаться.

– Так подари мне пару своих платьев, – потребовала Азира, – поскольку я веду чистый образ жизни, а потому бедна.

– Я не занимаюсь благотворительностью. Это очень уж неблагодарное занятие, и я от него устала давно.

Хитрая ловушка полубезумной распутницы

Однажды Азира ввалилась к Гелии со своим нищенским узелком и попросила прибежища на пару ночей, поскольку ввиду затянувшегося безденежья хозяин жилья выгнал её за неуплату вон. Было так в действительности или инсценировка, но «пара ночей» перетекла в месяц проживания в одной из самых заброшенных комнатушек в огромной квартире Гелии. Гелия деликатно, но пыталась выставить мнимо бездомную коллегу по «высокому искусству». А та канючила о продлении срока милосердия ещё на пару ночей. Азира выжидала его прихода. И дождалась.

Она вышла однажды утром ему навстречу в прихожую в невнятном каком-то одеянии, почти неглиже, отчего её великолепное тело было отлично проявлено через несуразную тряпицу. Она зарделась уже вовсе не косметическим румянцем, а подлинным, и внезапно обняла его за шею, повисла на нём, ввергнув в ошеломление. Но никакой ответной радости не было и в помине. Он стоял, – руки по швам и ничего не чувствовал. Не возникло даже того специфического чувства, что накрыло в «Ночной Лиане» поначалу. Кто-то свыше на запрос души выслал навстречу убогую имитацию вместо желаемого образца, что был напитан когда-то ливневой свежестью, первозданной чистотой…

– Я знала, что увижу тебя, – промямлила она детским от беспомощности голоском. – Я скучала…

Или же ловко сыграла неконтролируемое волей проявление девического счастья. Не встретив ответного порыва, она быстро куда-то улизнула, а пришла уже в столовую, наряженная в розовато-телесное и очень тонкое платьице, опять настолько узкое, что вполне можно было обойтись и без него – по любому ничего оно не скрывало. И опять удивила тем, что он успел о ней забыть. Так человек забывает, придя в гости, о хозяйской кошке, которая только что тёрлась у него в ногах по своей кошачьей привычке проявлять любопытство. Бывают такие радушные до чужих посетителей дома кошки.

– Что за платье у тебя! – раскритиковала её Гелия, – где ты такой кошмар раздобыла? Оно же детского размера.

– Я в этом платье принимала участие в конкурсе ещё в школе, где меня признали лучшей все представители конкурсной комиссии. Это Нэя шила. А что?

– Да не выдумывай! Нэя не могла создать такую нелепицу! – возмутилась Гелия. – Она никогда и никого не обслуживала. Она творческий человек и творила только ради меня. Ну и себя, конечно. Разве она с тобою дружила?

– Может, и не Нэя. Мне его Эля отдала.

– Вот это ближе к правде, хотя я совсем не помню, кто такая Эля.

– Ну, та милашка с розовыми волосами, как ни у кого, пожалуй. Она тоже училась в Школе Искусств. Ты её не помнишь? – Азира скорчила умильную рожицу, непонятно что этим изображая. Элю или своё к ней отношение.

– У меня память слишком драгоценная, чтобы я помнила какую-то Элю. Я и о тебе-то вспоминаю лишь тогда, когда ты вертишься рядом, – Гелия вообще была груба с теми, в ком не видела для себя никакой пользы. Но это было тут, пожалуй, и нормой. – Кстати, когда ты перестанешь путаться у меня под ногами в моём собственном доме?

– Сегодня и уйду, – ответила Азира.

– Нашла себе уютную спаленку где-то, помимо моего дома?

– Никакого уюта я у тебя не обнаружила, – дерзила Азира в ответ.

– Как заговорила! Отыскала кого-то, кто не против тебя приютить? – спросила Гелия.

– Да. Именно того, кто вытащит меня из убожества, где я вынуждено оказалась. Не по своему выбору. Разве Надмирный Отец даёт нам выбирать в каком месте, из какой матери вылезти?

– Фу! Какая же отвратительная манера речи! – возмутилась Гелия. – Да ты разве слизняк, который вылезает из своего кокона. Человек рождается, а не вылезает! У меня тоже были незнатные родители, и я жила в бедности. А это не стало помехой для меня, чтобы реализовать мои таланты и устремления.

– Все знают, кто именно помог тебе поступить в Школу Искусств, – раз уж её откровенно выгоняли, Азира и не собиралась сдерживаться.

– Кто же? – Гелия сощурила глаза. Ресницы трепетали от еле удерживаемого гнева.

– Нэиль, – спокойно ответила Азира. – Кажется, именно он давал тебе уроки для развития хорошей дикции и правильного построения речи. Ты же была из глуши. Я-то хотя бы в столице родилась, в квартале торговцев и чиновников. А там было полно образованных людей, и вокруг меня всегда звучала правильная речь. Конечно, и косноязычных простолюдинов было полно, но меня природа одарила не только чутким слухом, наблюдательностью, а и умом.

– Умом? А где он у тебя? Не в том ли месте, каким ты и привыкла общаться со статусными членами? – Гелия сияла улыбкой, довольная своей репликой.

– А ты… ты сама не то же самое место используешь для общения с мужчинами? – выпалила Азира.

Гелия скосила глаза на Рудольфа и сдержала себя, – В этом смысле я общаюсь только со своим мужем. А для человеческого общения человеку дан язык.

– Ты знаешь Нэю? – спросил он у Азиры, чтобы прервать их бесконечный поток взаимных оскорблений.

– Какую Нэю? – спросила Азира. – Мало ли Нэй в Паралее.

– Нэя в Паралее одна, – ответил он. – Это имя было изобретено её отцом.

– Знали его? – спросила Азира.

– Тебя не касается, кого я знал, а кого знать не хотел. Отвечай на заданный вопрос.

– Если и знала, то давно было. Да и как знала. Она всегда меня сторонилась.

– Презирала, наверное, – вставила Гелия. – Нэя очень утончённая, очень разборчивая. С кем попало в контакт, даже словесный, не войдёт.

– Не в пример тебе, – сказал он Гелии.

Они втроём пили утренние горячие напитки в столовой. Гелия была вынуждена допустить её до собственного стола, чего не позволяла прежде. Питалась Азира где придётся, но только не у Гелии. В этом ей было категорически отказано. Как и постельное бельё она вынуждена была купить себе на свои средства. Гелия всего лишь бросила ей вытертый коврик на расшатанный диванчик, как бездомной кошке из чувства жалости. Давая понять, что тут не ночлежка. Так что первую ночёвку в доме у роскошной столичной дивы Азира не спала от холода и неудобства, закутавшись в жёсткий коврик, всё равно, что в рулон картона. Но унижение, если она его и чувствовала, вытеснялось упёртым желанием дождаться того, с кем Гелия, капризная и непредсказуемая, уже не хотела её сводить. Откровенно выгнать Азиру она тоже не могла, а Ифисы – спасительницы от наглых гостей не оказалось рядом. Ифиса как нарочно пропала на целый месяц, где-то загуляв с Ал-Физом в собственном прошлом, ставшем настоящим на краткий срок.

– Чтобы сегодня же ты освободила мою квартиру! – раздражённо потребовала от Азиры Гелия. – Живи хоть в городском Саду Свиданий, а у меня тут не ночлежка. Пусть тебя оттуда уборщики выметают мётлами, если ты не понимаешь пределов эксплуатации моего милосердия.

Азира умоляюще смотрела на Рудольфа. Гелия тоже смотрела на него, но тревожно и ожидающе, сканируя его намерения уже в отношении себя. Ей вовсе не хотелось оказаться на предстоящую пару дней у него в хрустальной мансарде, как и в подземном городе не манили к себе деликатесы доброго врача Франка. Тот всегда нечто изобретал вкусное и особенное, чтобы порадовать тех, кого он любил. Любимчиков у него было немного, а Гелия и среди них была особенной. Он всегда заранее чувствовал, что она прибудет, поскольку столовая благоухала от приготовленных в её честь блюд. И это не было пустой фразой. Рудольф говорил, что доктор вовсе не баловал своих коллег такими вот изысками. Столовая была зоной для его хобби – он просто любил готовить. Но чтобы так необычно и волшебно, буквально как колдунья из жуткой сказки братьев Гримм «Карлик Нос», такое происходило лишь в дни появления Гелии. Он словно имел с нею тайный канал связи, по которому она и сообщала ему о своём визите. Старый врач, вероятно, тоже был колдуном. Кухня превращалась в алхимическую лабораторию. Иногда рядом там отирался и Арсений – помощник доктору в его затеях и в садах-огородах, и на кухне. На карлика с огромным носом Рахманов нисколько не походил. Если только своим странным характером, да угрюмой нелюдимостью.

– Ты на такое способна? – спросил он у Гелии. – Выгнать свою подружку в ночь на растерзание уличным бандитам? Ей же негде жить.

– Кто моя подружка? Она? Я всего лишь сочувствую ей как той, кто талантлива, да не имеет связей. Ни дружеских, ни родственных, ни профессиональных. Никому не известна, а характер имеет несносный. Пусть устраивается, как делают это все прочие. Я не виновата, что ей не дают ролей. Потому и денег ей не платят.

– Кто-то же оценил её талант, если она попала в ваш храм высокого искусства, – ответил он, поскольку Азира молчала.

– Не знаю уж, кто её устроил. У неё и спроси. Наше руководство её просто не замечает. Столичный театр такой категории как наш не место для выпускниц грошовых школ.

– Так кто же он? Какой такой статусный член продвинул тебя на самый высокий подиум, где ты и демонстрируешь свой талант? – спросил он у Азиры. – Она молчала. Она явно хотела съесть пирожное из вазы, прицеливалась к нему, но не решалась, страшась окрика Гелии.

– Продвинул. Только никакой демонстрации таланта, так и возможной бездарности, ей пока что не позволяют. Почему бы тебе, – обратилась Гелия к Азире, отодвигая от неё очень дорогие пирожные далеко в сторону, – не устроиться в какой-нибудь кочевой театр, где автоматически вместе с работой тебе и предоставят местечко в уютном и обустроенном фургоне на колёсах.

Азира странно взглянула на Рудольфа и опустила ресницы на разрумянившиеся щёки, будто боялась обнаружить нечто, что явить никому было нельзя. – Там же мало платят, – ответила она с наигранной скромностью тем же детским голоском, а на самом деле с трудом подавляя злость. – Там же немилосердное выжимание всех соков и сил. Там же заставляют продаваться всякому, у кого повышенное слюноотделение на молодых актрис. Там же…

– Раздолье для тех, у кого нет никаких внутренних запретов на любые формы распутства, – закончила за неё Гелия. – А внешних запретов там обозначать не будет никто.

– Перестань! – потребовал он у Гелии.

– Я ждала тебя! – выпалила ему Азира, решив игнорировать Гелию.

– Зачем? – спросил он.

– Как зачем? – встряла Гелия. – Для того, чтобы распахнуть своё точёное тело для принятия… Как бы выразиться поприличнее? Твоих даров.

– Каких даров? – спросил он. – У меня ничего нет.

– А обещанные побрякушки? – спросила Гелия. – Ты же отобрал у неё браслет, обещая взамен кучу драгоценностей.

– А! – сказал он, – я забыл.

– А она помнит, – сказала Гелия, – она не забыла.

– Мне вовсе не нужны твои дары, – сказала Азира, – и я забыла о своём подарке тебе. Я всего лишь хотела увидеть тебя повторно.

– Зачем? – спросил он.

– Я скучала, – ответила она.

– Я не хочу причинять тебе страданий, – сказал он, – поскольку я никогда не полюблю тебя.

– Ты уже причиняешь мне страдания, – сказала она. – Не хочешь, не люби. Просто возьми мою любовь без всякой оплаты.

Гелия таращила глаза от изумления наглостью «приблудной кошки», которой выделила потёртый коврик и спальное место в крошечной и ненужной комнатушке, где приходящая уборщица хранила свой инвентарь для уборки большой квартиры. Поэтому, приходя, уборщица всегда выгоняла оттуда Азиру, как и выгоняют кошку, если она мешает. Всякий в доме Гелии чувствовал предельно низкую значимость для хозяйки её гостьи – длинноволосой красотки – танцовщицы. И никто не понимал, зачем Гелия её терпит у себя.

Понимала Азира. Она ждала, не придавая значения ни небрежению Гелии, ни открытому неуважению её друзей. И вот этот долгожданный миг настал! Гелия вовсе не собиралась отбывать с ним туда, куда и была должна в силу уже устоявшихся жизненных ролей. Азира же предлагала себя на замену роли нежной жены. Без слов она давала обещание сыграть эту роль так, что он забудет о собственном вовлечении в пошлую постановку, где дублёрша лишь ради куска пирога превзойдёт непревзойдённый шедевр, – Гелию. Нежность Азиры вытекала из неё подобно звёздной плазме в окружающее пространство. Она согревала его, даже не прикасаясь, напружинив свою маленькую грудь в форме круглых блюдечек. Было заметно, что у неё сильное сердцебиение, поскольку она прижала руку к области сердца, пугаясь собственной сильной реакции на его внимание. Горошины сосков выпукло обозначили себя под дрянной полупрозрачной тряпкой. Ей действительно не хватало воздуха. Она стала прикасаться блуждающими руками к застёжкам на своей хламиде, предельно оголив грудь и явив на обозрение выкрашенные алым цветом возбуждённые соски. Это был особый косметический шик у женщин Паралеи – подкрашенные соски. Застольный стриптиз возымел действие. Он приковался глазами к явленной телесной роскоши той, кто не имела привычки хоть в чём-то себя сдерживать. За что ей и попадало больше всех остальных и в процессе мучительного обучения искусству танца, и в последующей уже жизни. Как ни сомнительна была эта роскошь, а била по глазам и действовала точно по цели, – той, что ниже пояса.

– Такое ощущение, что у меня тут рана, – пробормотала она всё тем же жалобным детским голоском, имея в виду сердце и гладя свою нежно-пунцовую горошину. Плевать ей было на Гелию! В ход были пущены самые отчаянные и невозможные приёмы. Или сейчас или никогда.

– Очнись! – прикрикнула на неё Гелия, – ты не в закрытом клубе, а в приличном доме! И чего ты тут оголилась?! – она и сама как будто очнулась, вспомнив, что её муж вовсе не отдан той, кто припёрлась в её столовую в такой обёртке, в какой приличной женщине и спать стыдно. – Нет! Это до какой же степени ты тут распустилась! – она вдруг завизжала, – Прочь отсюда! – и бросила в Азиру маленькую десертную тарелочку с кусочком недоеденного пирожного, – Почему ты смеешь меня оскорблять в моём же доме! Весь аппетит отбила, гадина!

Азира ловко увернулась от снаряда, пущенного с нешуточной силой. Попади он, куда и был направлен, – в лицо, – синяка бы ей не избежать. Даже опостылевшую давно, житейскую свою роль Гелия не собиралась отдавать без боя. Азира вскочила. Румянец любовного возбуждения слинял. Испуганное лицо обесцветилось, и вся она подобралась как сжатая пружина, но покорно стояла, – руки по швам, что говорило о привычке к унижениям и побоям. Выносить всё покорно, но не из-за превосходящей силы, а когда от бьющей руки зависит дальнейшее благополучие. А так-то, она передралась со всеми бывшими ученицами из школы танцев, со всеми прошлыми соперницами, если те смели выходить на ту же тропу охоты, что и она. Конечно, не Гелия её била, а те, кто были над нею властны в недавнем прошлом. Но и Гелия охотно унижала ту, кто сама же напросилась на роль приблудной кошки в чужом доме. А ласковость не была тем качеством, коим природа одарила Гелию поверх всего прочего. Она не любила ни детей, ни животных, да и никого.

Гелия встала следом, имея намерение вытолкать Азиру не только из столовой, а за дверь. Гелия была выше ростом, в целом крупнее, да и хозяйкой в собственном доме. Её расширенные глаза буквально искрили как оголённый провод и были прекрасны даже в гневе. В утончённой по виду лицедейке были скрыты вовсе нехлипкие силы. Рудольф невольно залюбовался собственной женой, зная на собственном опыте, как может быть тяжела её лилейная рука.

– Дай мне хотя бы собрать вещи! – умоляла Азира, пятясь от стола. Он ухватил униженную девушку за руку и удержал рядом с собою. Почти прижал к себе. А Гелия вдруг села в креслице у стола и взялась за пирожное, как будто и не было тут никакого шума и шипения только что. – Как же вкусно! – проговорила она, впадая в экстаз уже совсем другого рода. – Передай от меня привет доктору. Жаль, что я не смогу сегодня отведать его кондитерских штучек. Зато другим достанутся. Я с тобой никуда сегодня не поеду.

– А я тебя разве зову с собою? Я так заехал, проверить, всё ли у тебя в порядке. – Именно тогда он подумал, к чему ему, хотя и прекрасный, да неотзывчивый манекен женщины, тогда как горячая и пластичная девушка жаждет с ним сближения. И лишь поморщился от своей низости, вовсе не ставя в вину Азире её распущенное поведение. Она такова, какова она и есть, какой создала её Паралея, какой воспитали и отшлифовали грубые родители и немилостивые учителя. Она всего лишь живая отливка из некачественной формы – окружающей среды. А рядом с нею не было того бережного умелого мастера, кто смог бы её подровнять до идеального образца, как было то проделано, например, с бело-облачной Нэей её тончайшей матерью и любящей бабкой заодно с премудрым дедом-отчимом. И опять от прикосновения к образу Нэи заломило где-то так глубоко, можно сказать, в полости костей, как бывает при высокой температуре…

– Считай, что я тебя предупредил, – вздохнул он. – Дары-то я тебе обеспечу, а вот сам уж точно подарком для тебя не стану.

Она уже не слушала. Она побежала переодеваться для прогулки туда, куда ему и будет угодно. К Гелии она уже не вернулась. Свой нищенский узелок она так и забыла у Гелии, а пришедшая вскоре уборщица брезгливо выбросила его в мусорный уличный контейнер. За что расплачиваться пришлось Гелии. Азира выставила потом счёт за утраченные вещи, ничуть не адекватный тому барахлу, к которому Гелия и прикоснуться бы побрезговала. Она даже принудила уборщицу вымыть ту комнату, где спала Азира, так тщательно, будто там ночевала стая бродячих кошек, а зараза могла распространиться и по всему жилью. Знал бы Рудольф об истинном отношении своей жены к той, кого она ему и предоставила для использования, если по сути дела, он искренне бы оскорбился таким вот отношением Гелии к своим насущным мужским запросам. Как будто нарочно подыскала что-то настолько непотребное, чтобы тайно над ним поглумиться. А по справедливости, девушка из социальных низов, одарённая редкой способностью создавать немыслимые виньетки из собственного тела, вовсе не была худшей по своим качествам в мире их «высокого искусства». Они все там были ущербные.

Не нуждаясь уже в Гелии, Азира стала собою – наглой и напористой, мелочной и неблагодарной. Всю свою возможную деликатность она исчерпала очень быстро, да и та была всего лишь ролевой игрой. Только и Гелия давно уж не была прежней. В ответ на требования хамки компенсировать убытки, Гелия рассмеялась той в лицо. А поскольку выяснения отношений были вынесены на открытую площадку в самом «Храме высокого искусства», Гелия после неучтивой реплики шлёпнула танцовщицу по лицу. Азира вынужденно проглотила и эту обиду. Гелия была хозяйкой и там. Возникла ли ревность или личная только неприязнь, но та ссора явилась поводом к тому, что Гелия время от времени появлялась у него в ЦЭССЭИ, самозабвенно играя роль кроткой и родной жены, заставляя надолго забывать об Азире. Азира горько плакала, но и с её стороны могла быть лишь игра.

– Я тебя предупреждал, – отвечал он на её слёзы. И абсолютно не верил в подлинное чувство со стороны обеих женщин. Всегда отслеживая все ходы Гелии, Азира знала, когда наступало время её реванша. Всегда появлялась в нужное время, всегда готовая к забвению обиды, к очередному сладостному примирению. И если внезапная блажь Гелии была всегда ценной ему, то всепрощение Азиры – никчемным сюрпризом. Могло быть, могло и не быть. И напрасно она старалась жилистым своим задом танцовщицы оттереть от него звёздную фею Паралеи. Прохладную, невесомую и безупречную, как снежинка, то тающую, то вновь возникающую в раскрытой тёплой ладони. Когда стоишь один в окружающем безмолвии под зимним небом Земли, и волшебный сказочный мир вдруг воплощается на краткие мгновения в реальность, где существовать по определению не способен. Гелия жила в сердце, даже уходя в свою отстранённость, а эта толкалась только снаружи, елозила по нему лишь поверхностно, хотя и не без приятности.

Кошмарная развязка

Вовсе не из-за её низкого происхождения, а уж тем более не бедность была тому причиной, что он не смог её не то, что полюбить, а и пожалеть по-человечески. Ведь и её происхождение, и крайняя нищета, выраженная в отсутствии даже необходимых вещей, для него не значили ничего. Точно так же, как смешна была гордость малышки Нэи за свой родовой аристократизм. Где он, собственно, себя и проявлял? В какой такой особенной черте характера или в форме носа? Но Нэя была сама лучистая доброта, что значимее красоты, доверчивая, тихая и тончайшая, с тем особым складом души, что именуют талантом, пусть он и был у неё в состоянии слишком юном и неопределённо выраженном тогда, в те дни их первых встреч. А эта, чья пошлость казалась уже унаследованным пороком, вшитой в сам её по-змеиному гибкий позвоночник, в дефектные структуры мозга, была как его собственная, воплощённая в телесный соблазн, тёмная Анима из писанины того самого несносного психиатра – философа Юнга из мрака времён. Она превосходила в степени яркости и Нэю, и Ифису, бывшую далеко не такой юной, бывшую всё же полноватой на его вкус. Да ведь и Гелию она превосходила, поскольку охотно и обильно давала как раз то, чего он и жаждал одинокими ночами той самой звериной составляющей всклокоченного подсознания.