– Не хотел я покидать тебя и не собирался. Хотел сразу взять с собой, отпустить Гелию на все четыре стороны… – он опять замолчал, но слов и не требовалось. Она опять побрела за ним туда, куда он её не приглашал. И перевод его ощущений-воспоминаний в прямую речь это уже была её личная самодеятельность:

«Почему я тогда поступил так, я не понимаю до сих пор. Я даже не помню толком того момента, как я доехал до той окраины… Я бы никогда не вошёл в то жильё. Не посмел бы. Но он шёл навстречу, едва я вошёл в тот маленький дворик. Там был водоём с фигурой какого-то динозаврика, что ли. Из его пасти лилась струя воды. Я пил воду и представлял, как ты играла тут в куклы. У тебя и теперь такое лицо, что легко представить, как ты выглядела в детстве. Не думай, что я вроде извращенца-педофила, как Чапос… Я хочу сказать, что твоя детскость есть лишь проявление искренности и таланта твоей доброй и прозрачной души. За что я и полюбил тебя, как никогда не любил даже на Земле. Я устал оправдываться, – трагедия, страшная и непоправимая, случилась не по моей вине. Я не собирался трогать Нэиля, хотел только поговорить. Я был настолько великодушно настроен, переполнен любовью к тебе и ко всему, что имело к тебе отношение. И вдруг выстрелы, за что? И два попадания в цель, третья пуля отскочила, был защитный жилет под рубашкой. Я никогда не доверял местным и не напрасно. Чего ждать? Смерти? Если бы он сразу метил в голову? Если бы он убил меня? Наших постоянно убивают здесь повсюду… А самое скорое вычисление убийц не способно же вернуть жизнь…

Нэя верила в очевидность того, о чём он молчал. Но она терзалась совсем не этим. Она и сама хотела сказать ему, что он страдает зря, что он не убийца, как его заставили поверить, и её тоже. Но Азира… за неё нет ему прощения! Она вцепилась в ткань его рубашки, толкнула его, будто будила, хотя он и не спал, – Ты считаешь себя провидцем, а не понял, кто такая Азира! Она никогда не любила тебя! Она ни в ком не нуждалась, кроме единственного человека, моего брата!

– Как же тогда Чапос? Её верная тень…

– С Чапосом другое её связывало. Уж чем он там её привлекал, она унесла эту тайну с собой в неизвестность. Думаю, её кто-то и убил. Рано или поздно с такими, как она, это случается с печальной закономерностью. Они скатываются всё глубже и глубже к исчадиям дна, к выбросам инфернальных глубин, куда и её утянуло. Сколько мерзких делишек они с Чапосом прокручивали, не узнает уже никто. А ты приблизил её, ничего в ней не понял. Она же всегда издевалась над всеми, над тобой! Она рассказывала мне обо всех любовниках, в том числе и о тебе низкие подробности, она просто заходилась от издевательского презрения при этом…

– Не сочиняй…

– Один из друзей Тон-Ата, а попросту шпион, привозил её к нам в плантации. Она была неразвита, груба с детских лет. Она таскалась по «Саду Свиданий», вначале подглядывала за всеми, а потом и сама начала половую жизнь с самой зелёной юности. И моя бабушка, поняв, что она пропадёт, устроила её в школу танцев к своей подруге. Она и Нэиля соблазнила! Потому что ты не давал свободы Гелии, а Нэиль такую свободу имел. Я ничуть не верю, что Нэиль первым совратил её, тут уж она пыталась себя выставить несчастной и использованной жертвой, чтобы доить меня, как доила в своё время и бабушку… А-а! Тебе-то зачем о том и знать! Ты же сознался, что полюбил её, забыв обо мне. А я никогда не забывала тебя. Я считала только тебя своим мужем, даже живя одна. Я не могла и представить, что можно с другими делать то, что я делала с тобой и только с тобой одним. Ты мог после Гелии, после меня быть с этой ядовитой самкой червя, злобной, безвкусной, жадной! Она только и умела, что совершать свои непристойности, извиваться в своих притонах, тупая нимфоманка! – Нэя задыхалась от обиды и ревности.

– Могла бы, кажется, и забыть о ней.

– Зачем было доводить её до расстройства психики?

– Я её довёл?! Да она сама была способна довести любого до расстройства всего, что только и возможно! Она сама себя разрушала какими-то опасными наркотиками. И разрушила бы полностью, если бы не твой добрый муженёк – исцелитель…

– Ты был с нею на речном острове?

– На каком ещё острове… мало ли где и с кем я был, когда ты тоже была замужем.

– Почему ты не выбросил её после первого же сближения? Чем она тебя и приклеила к себе так надолго? Не этим ли экстремальным сексом, какого тебе не хватает даже тогда, когда ты, как уверяешь, любишь меня? Для того и потащил меня в ту усладительную комнатку в «Ночной Лиане», чтобы вспомнить былые отрывы от реальности на пару с Азирой?

– Да ты своё воображение-то не распаляй до полного уже бреда! Это навсегда исчезнувшее прошлое, где тебя рядом не было. И не я от тебя, а ты сбежала от меня!

– О каких демонах, меняющих свои лица, она мне поведала? Что ты вытворял с нею? Или кто ещё? Почему она была отдана другим? – её несло в какую-то пропасть, из непроглядного марева которой и тянулась к ней тонкая рука Азиры в бряцающих браслетах… Нэя таращила глаза, приоткрыв рот, не понимая, какая сила заставляет её выкрикивать всю эту невозможную галиматью. Где была там полуправда, где остаточное безумие самой Азиры. Он взял её за подбородок, как будто имел намерение сжать челюсти и силой прекратить её безумное вопрошание.

Но только погладил её, призывая к примирению. Мягкий тон не соответствовал жести того, что обсуждалось, – Танцовщица, запущенная наркоманка, спятила с ума. Однажды она сбежала из подземного отсека в горы, где какое-то время и блуждала. Потом ребята её нашли…

– Зачем она оказалась в подземном отсеке? Уж не в том ли самом…

И тут её накрыло мраком, поскольку дальше хода отчего-то уже не было, или же так произошло потому, что Рудольф заговорил, – Понимаешь… она стала проявлять признаки буйства. А я, прежде чем отвести её к Франку на необходимое обследование, хотел сам сделать ей успокаивающую инъекцию. Немного лишь отвлёкся, а она сразу же сбежала. Ей каким-то чудом удалось вылезти в горы. Но далеко она не ушла. Её и обнаружила одна из дежуривших там групп…

Едва он замолчал, как она опять нырнула туда, откуда её только что и вынесло, едва он заговорил вслух. Это был уже не поток, а нагромождение скал вокруг, так что брести следом за ним пришлось таким образом, чтобы не свалиться в некую трещину, не проявленную зримо, но ощущаемую где-то очень и очень близко. Некое препятствие не позволяло ей заглянуть туда.

«Они решили, что она диверсантка, а пожалели её. Не стали отдавать ликвидаторам. Решили оставить ей жизнь. Что там происходило, откуда я знаю? Может, она и одарила их некоторым отвлечением от рутины, от работы, превратившей их в человекообразные автоматы. Я долго не мог её нигде обнаружить, а когда нашёл, она уже проявляла признаки невменяемости. Но вины тех парней в том не было, она давно соскальзывала в безумие, и вот однажды просто грохнулась туда. Они и не пытались обмануть меня, сказав, что нашли в горах заплутавшую молодую женщину, поскольку не имели привычки ко лжи, а я быстро бы их раскусил. Что я мог с ними сделать, кроме очередного дисциплинарного взыскания… Если кто-то и что-то себе позволил, каким таким нравственным образцом мог быть я сам для своих младших коллег? К тому же никто из них не отнёсся к ней хуже, чем я в своё время. Я и за человека-то её не держал. Очередная и весьма быстро испортившаяся игрушка. До сих пор в памяти какое-то липкое ощущение, как бывает, если прикасаешься к плохо выкрашенной кукле, оставляющей на пальцах какие-то ошмётки. Противно до сих пор, и только тебе я мог бы рассказать даже о таком. Понятно, что всего до конца я не расскажу никогда и никому. Я вынужден был заняться её дальнейшей участью, а Гелия поместила её в клинику этого зловещего колдуна…

– Что же добрый и такой всесильный доктор Франк не помог ей? Да у вас и другие врачи есть в наличии, – не выдержала она. Границы между его мыслями и нею уже не существовало, поэтому он опять не удивился её вопросу.

– А как тебе такое объяснение, что есть вещи, которые невозможны даже для меня! Ради чего я должен был выставлять себя хуже всех в глазах этого премудрого пескаря-идеалиста, если я таковым не являюсь? Тем более, посвящать кого-то ещё в свои личные интрижки с местными «особыми девами». Или ты воображаешь, что у нас там, в подземных уровнях Паралеи, существует космическая гармония душ?

– Какие ужасы, какая же грязь! Да неужели и у вас возможно такое…

– Ничего плохого ей никто не сделал. Будь она в ясном уме, её отпустили бы без всяких последствий.

Демоны, толкущиеся в перепутанной памяти Азиры, её откровения, поразившие когда-то, получили своё объяснение. Заброшенные в чужой мир молодые земляне, почти мальчишки, рассказывали пленнице о своей тоске, о синем небе и о тех, с кем были разлучены. Они не проявляли к ней грубости, а иные, возможно, играли в нежность, желая кого-то, кто не была достижима. Она бродила под куполом одного из отдалённых дежурных пунктов в горах, абсолютно не понимая, где она и что с нею происходит. У них у всех было лицо Рудольфа – обидчика и оборотня в её мнении. Всё это было свалено в порушенной психике Азиры в перепутанный лом прошлых событий, густо пропитанный её ненавистью к Рудольфу. Их же лица стали для неё неразличимы, пустые и гладкие, как и положено быть лицам демонов, лишённым человеческих черт. Волна гнева и возмущения окатила Нэю, утопила её в себе, в удушливой опрокидывающей плотности.

– Я ненавижу тебя! Всё равно ты один виноват в гибели Нэиля, во всём только ты один! Ты был настолько более властен тогда над обстоятельствами, чем я! Ты всегда мог прогнозировать последствия своих поступков хотя бы на шаг вперёд. А ты? Зачем ты туда побрёл? Если ты всегда знал, всё знал про Нэиля и Гелию. Я всегда презирала тех, кто мог прикасаться к Азире! Только опущенные до животного уровня самцы и могли! Но воображающие о себе, что они аристократы или особые звёздные избранные существа… А ты… Ты неправедный и ты уже давно не землянин, а тролль, как ты презрительно обзываешь местных людей. Ты давно уже и безвозвратно тролль! – и она задохнулась от собственных слов, их горечи. Удивительно, как спокойно и отстранённо он принял её крик.

– Какой же скандальной ты можешь быть. Да ведь я же дал тебе полную свободу разлюбить меня и отринуть. Конечно, я окончательный тролль. Я полностью врос в местную биосферу. Как могло быть иначе?

И добавил то, что она перевела для себя в доступный формат, хотя слов произнесено не было:

«И разве существовал хотя бы один день или ночь, чтобы я не сожалел о случившемся тогда. В ту ночь я в бреду валялся в столичной квартирке, и Гелия вопила мне в уши, чтобы я воскресил Нэиля. Я даже сумел ей рассказать, что видел его живым уже после нашей стычки. Нужно было вызвать людей из «ЗОНТа», а она этого не сделала, так и сказала: пусть и я подохну! Я впал в полузабытьё. «Ты думаешь», – прошептала она мне в уши, – «я не поняла, кто убил его? Но ты всё равно убил. И ты будешь сожалеть об этом всю свою жизнь». Я же видел, как живой Нэиль умывался в том самом водоёме, плескался струей и гладил голову того каменного и замшелого зверя… Я отдал бы половину своей жизни, чтобы так и было на самом деле. А потом мой бред от кровопотери спутал все события…

– Можешь и не пересказывать мне свой бред, – перебила она его мысленные переживания, – Он так и умер у того бассейна, но…

Рудольф встал с постели, потом опять сел и принялся застёгивать уже застёгнутые ботинки, – Я прошу тебя, не надо возвращаться к тому, что уже невозможно исправить. Мы же договорились…

– Зачем ты постоянно носишь эти уродливые ботинки? Все женщины, приходящие ко мне в «Мечту», говорят мне в лицо: «Зачем вы, такая роскошная женщина, позволяете этому странному человеку из «Зеркального Лабиринта» приближаться к себе? Иные находят его красивым, но все видят, как уродливо и странно он одевается. Он не достоин вас. По крайней мере, почему бы вам не обучить его тому бесподобному вкусу, которым вы и наделены»? И в этом столько издёвки по отношению к тебе, презрения уже ко мне! Одна лишь деятельно-полоумная Лата и очарована тобою…

– И нисколько не ты?

– Я ничуть не очарована тобой! Ты приковал меня к себе какой-то колдовской цепью. Я всегда боялась и боюсь тебя как того, кто приведёт меня к жизненному краху. Больше, чем Чапоса, боюсь тебя! Я живу с тобою как в мороке. И когда он вдруг рассеивается по той или иной причине, ты мне невыносим! Ты давишь меня какой-то чудовищно-плотной силой, ты истрепал мне всю душу! Ты используешь меня, не щадя моей репутации, не желая пойти на ничтожную, если для тебя, уступку и признать в Храме Надмирного Света своей законной избранницей в глазах беспощадных ко мне людей. Не ценишь моей бескорыстной искренней любви к тебе, как к своему первому и единственному мужчине… Это же надо не мне, а… окружающим, – она не смогла произнести: «Нашему будущему ребёнку», – А потом я отпущу тебя без всякого упрёка. Ничем не свяжу твоих дальнейших устремлений, не стану цепляться…

Если бы он сказал: да! Да! Завтра же пойдём туда. Это подействовало бы как таинственный речитатив заклинателя бурь. Но нет! – Что именно ты хочешь? Уйти от меня? Я не колдун и никакой магической цепи у меня нет. Перестань, наконец, жить в хрономиражах и истязать меня заодно. Прошлого не исправить! Или прими его или… уходи… То есть, я сам уйду, а ты можешь тут жить. Я не буду приближаться, чтобы столь утонченная особа не стыдилась того, что у неё такой вот неподходящий друг…

Она не верила его угрозам, он всего лишь психанул. Никакой решимости с нею расстаться в нём не было. Она могла бы дать ему облегчение, рассказать о странном визите Чапоса в ту каморку в «Ночной Лиане», но не стала, корчась не столько от того, что прошлое неотвязно шествовало за нею по пятам. Она и не могла отринуть это прошлое, поскольку именно там хранился тот самый заколдованный ларчик, в котором сиял драгоценный кристалл, невещественный, вне времени, вне пространства, он синхронизировал все имеющиеся в ней временные потоки в одну и единственную любовь, – другой не было и не будет. И даже не от отказа, ставшего привычным, пойти в Храм Надмирного Света, она корчилась, а от восставшей ревности к несуществующей уже Азире, завладевшей её прошлым, в котором он любил эту «особую деву», приравнивая красоту той к красоте надводных цветов, которыми сама Мать Вода украшала свою водную плоть. А то, что и сама обозначалась им «нимфеей», – так она не понимала значения загадочного слова, он ни разу не дал перевода. Она считала, что «нимфея» некая разновидность бабочки, обитающей где-то, откуда он и прибыл.

Нащупав его болезненную точку, – а ему жутко не нравилось упоминание Нэиля, – она продолжала генерировать колючий и сорный вихрь бесплодных уже упрёков, – Потом его похоронили в глубину пластов Паралеи. Я кричала и валялась на той плите, которой его придавили поверх почвы. Зачем? Разве мёртвые тела способны выходить? Если души навсегда покидают их? И там он до сих пор. То есть не он, а то, что от него осталось, от его прежнего, самого красивого на Паралее существа. Как я могла сразу после всего приблизиться к тебе? Я простила, потому что любовь и не подумала уйти, осталась во мне. А ты не простил мне ничего! Тон-Ат говорил, что человек всегда может простить другого человека за подлость, какую ему этот человек причинил, но никогда не прощает другого человека за свою личную подлость, если совершил её против него. Поэтому преступники никогда и не прощают своих жертв, а те, кто стали чьими-то жертвами, прощают часто. Ты издевался надо мною, ты ненавидел меня, будто я в чём-то была виновата перед тобой. Хотя я дала тебе столько ночей любви… И вот я воспользуюсь данной мне свободой, за которую заплатила уже, и…

И Нэя ушла из хрустальной пирамиды в своей мятой кружевной кофточке и синей, как земное небо, юбке, забыв свой корсет. С порванной шнуровкой он валялся у постели. Рудольф не смог его развязать и просто разорвал. Он подумал о том, что она пойдёт в таком мятом виде у всех на виду, она даже забыла причесаться от огорчения и вспыхнувшей старой обиды. Или всё ещё пребывала под воздействием наркотического напитка, которым он, не просто давно уже местный тролль, а тролль порочный, её напоил. Под густыми и сплошными кронами нельзя было рассмотреть дорог, проложенных внизу. Рудольф ясно представил себе, как она идёт, погружённая в себя, с неряшливо завязанной вокруг бёдер и сползающей юбкой, босая. Туфли были утеряны в «Ночной Лиане», и хорошо ещё, если не плачет при этом, а встречные воображают о ней и о нём чёрт знает что.

Артур и его не скрываемая влюблённость

Артур гулял по лесопарку, как обычно, забредя практически в лесную уже глушь. На цветастой полянке он увидел сидящую там девушку в белой воздушной кофточке и ярко-голубой юбке. Она плела гирлянду из цветов. Какое-то время Артур из зарослей наблюдал за ней, пока не узнал вдруг Нэю. Она подхватила распущенные волосы и ловко скрутила их, завязав растительным жгутом, так что получилось вроде косы, увитой цветами. Красиво! Артур вышел. Нэя была босая и лицо её показалось ему чрезмерно бледным. Во всяком случае, он рассмотрел голубоватые тени под глазами.

– Гуляешь? – спросил он, преодолевая застенчивость.

– Да вот, голова вдруг закружилась… – ответила она. – Отдохнуть решила. – Она суетливо стала отряхивать юбку от насекомых, нагло ползающих по ткани. Попыталась подняться и опять села. Артур сел рядом и глянул сбоку на неё, – Тебе контактный браслет передал Антон? – спросил он. – Я у озера его нашёл…

– Передал, – Нэя вздохнула, как будто ей не хватало воздуха.

– Если тебе нехорошо, я могу отнести тебя на руках до твоего дома, – предложил он, отчего-то отчётливо чувствуя, что её состояние непривычно-болезненное.

– Я тяжелая, – ответила она.

– Ты? – он встал и протянул ей руку. – Ну, тогда помогу дойти. Туфли твои где?

– Потеряла, – ответила она, пошевелив пальцами своих маленьких ступней, нежных и как-то по-детски трогательных. И добавила, – Пока шла, все ноги исколола.

– Так по лесу надо в походных ботинках гулять, – наставительно сказал Артур, по-прежнему скрывая в напускной суровости собственное смущение, – Да и стиль одежды, не подходящий для утренних лесных прогулок…

Она встала, пошатнулась. Кофточка сползла с одного плеча, оголив такую же нежную и трогательную в целом хрупкость, будто пред ним была не взрослая женщина, а очень юная девушка. Было довольно прохладно, вся лесная растительность вокруг переливалась от ночной и не успевшей испариться росы. Нэя заметно вздрагивала. Артур ощутил внезапное волнение и неожиданно бережно поправил кофточку. Юбка была завязана каким-то узлом на бедре, так что один край юбки был выше другого. Выглядело неряшливо, но тут могли быть и тонкости местной моды, в которой Артур не разбирался. Ловко и быстро он подхватил её на руки.

То, что ему ничуть не тяжело, она сразу же ощутила, как будто вес её исчез, – Увидят же… – она попыталась сопротивляться, но решила, что так даже лучше. Быстрее будет дома, а уж там и отлежится. Артур размашистым шагом уже шёл по лесу, напрямик, чтобы сократить путь. Его высокие ботинки сминали густую траву, защищая и от колючек, и от возможных влажных впадин.

– Да кто увидит? Раннее утро. Никого вокруг. Ты зачем так рано гуляешь, если тебе нездоровится?

– Внезапно как-то накатило, – ответила она, дыша ему в грудь и пряча лицо. Даже если кто встретится, то не узнает. По его ровному дыханию даже не чувствовалось, что ему хоть сколько-то тяжело. От него шло такое успокоительное надёжное тепло, как от родного человека. Мальчик обладал незаурядной силой, как и его отец…

Возле тропинки, выводящей из леса к «Мечте», она потребовала отпустить её и, даже не поблагодарив его, избегая глядеть в лицо, побежала к калитке в ограде, окружающей здание на холме. Да Артур и не нуждался в её благодарности. Он сделал то, что и был обязан. Сев на отполированное бревно, он уставился себе под ноги, даже не пытаясь проанализировать, что с нею произошло. Почему она оказалась в лесу такой ранью и в таком странном, в общем-то, виде? Припомнился тот самый вечер, когда он провожал её из подземного города на поверхность, и Нэя была в таком же небрежном виде, лохматая, как будто её терзали или жевали…

Он тут же отмахнулся от неприятных мутных воспоминаний, не желая их прояснения. Но отчего-то сам вид её подвёл к умозаключению, что и к сегодняшней странности как-то причастен его шеф, он же отец…

Он вздохнул, так же тяжело, как вздыхала Нэя. Все в подземном городе знали, что очаровательная хозяйка местечковой «Мечты» давно уже живёт с Вендом как его жена. И шла она, скорее всего, из «Зеркального Лабиринта», а вовсе не устроила утреннюю пробежку здоровья. И что там опять произошло, если по сути дела, то в семейном, закрытом для прочих пространстве, не узнаешь. Ссора, конечно, ибо сам характер Венда ничуть не был тайной для его подчинённых и всех прочих, живущих в подземном городе. Характер властный, не терпящий ни малейших поползновений к дерзости или намёку на бунт против подавляющей и превосходящей силы для всякого… Единственное, что не отнять, так это понимание границ как давления, так и силы, чем он никогда не злоупотреблял. И в общем-то был справедлив и часто снисходителен, нередко и балуя их всех отеческой даже любовью.

Артур опять глубоко вздохнул, всё ещё ощущая вес Нэи на своих руках, самый отрадный и самый драгоценный вес, который ему и приходилось поднимать за свою недолгую жизнь… На его плече повисла та самая гирлянда из цветов, которая выпала из её косы. Он стащил цветочное плетение и уткнул в него нос. Розовые цветы с белой сердцевиной и бирюзовыми листьями пахли еле уловимым ароматом, – ею. Так он решил.

В «Зеркальный Лабиринт» она не приходила целую неделю. Не отзывалась на вызовы Рудольфа по контактному браслету. Прошлое и не думало рассасываться, оно продолжалось и в настоящем, и что необходимо предпринять, чтобы оно не отравило и будущего?

Новый Год и новое счастье

Наступил земной праздник Новый Год. Большинство молодых и активных космодесантников отмечали его купанием в горных озёрах, куда их отпустили на целую ночь. Тихие «ксанфики» собрались у себя в одном из помещений «Зеркального Лабиринта», не смешивая себя с воинским контингентом и по праздникам, чтобы раздумчиво и без избыточных помех обсудить свои как глубоко личные, так и прочие профессиональные тайны. Те же редкие представители подземных молодых служак, которые не успели изжить в себе домашний земной инфантилизм, опекаемые стариком Франком, а также те, кто в принципе любили семейную тишину, пришли в столовый отсек. Его переоформили под заснеженный сказочный лес. Голография казалась настолько реальной, мерцала заснеженными, колеблющимися от несуществующего ветра ветвями. И верилось, что, выйдя за их пределы, окажешься на той самой опушке, где розовощёкая девушка хрустела подмосковным яблоком. Снежинки украшали её шапочку и рыжие кудри тоже…

Он тотчас же поймал себя на том, что видит лицо Нэи, а лица Ксении он не помнит. Было тоскливо. В углу неприязненной глазастой «совой на балу» сидел доктор Франк, и только им двоим было невесело посреди веселящейся молодёжи. На докторе была нарядная, просторная трольская рубаха, пошитая ему Нэей. Таких рубах у него было несколько, и он в последнее время щеголял только в них. А когда гулял в горах, то и трольскую шапочку натягивал на свою седую гриву.

Дочь Лора сидела на коленях у Антона, и они ели одно яблоко на двоих. Красное. Яблони вот уже как двадцать лет тому назад посадил в горах доктор – затейник Франк, не терпящий и часа безделья. В подземном городе никто не болел, сказывалась местная природа, очищенная неведомой силой от большинства зловредных вирусов и микробов. Поэтому-то доктор переквалифицировался в садовника, пропадая на насыпных террасах, устраиваемых роботами. Земные технологии позволяли выращивать плодовые деревья в сказочно-быстрые сроки.

Казалось, что снег с ветвей упадёт на изумрудное платье Лоры. Она смеялась, глядя в глаза Антона, и не замечала отца. Да и вообще никого. Она каким-то непостижимым образом была сейчас похожа на Лору земную, к которой не могла иметь никакого отношения. Как такое возможно? И почему он не замечал такого вот странного сходства прежде? В ней замечалась очевидная перемена, и не только та, что искусно скрывалась просторным платьем, а перемена во всей её внешности. Счастливый красавчик тоже никого не замечал, прижимался к ней. После укуса их совместного яблока, проглотив его, лез к её пунцовым губам. Она, смеясь, брызгала в него яблочным соком, кусая непомерное яблоко – мутант.

– Не подавитесь! – грубо сказал он им под всеобщее и внезапное к себе внимание, неодобрительное. Угрюмый, безмолвный доктор Франк – та самая «сова в углу» из сказки, которая пришла на бал и весь вечер проторчала в углу за печкой, – сузил свои круглые, непримиримые к Рудольфу глаза. Давал понять ему его всегдашнее недостойное поведение.

– Как Сове поплясать захотелось/Целый день перед зеркалом вертелась/А пришла и на балу/Сидит за печкою в углу… – Рудольф с ухмылкой проговорил скороговоркой всё это доктору. Прозвучало глупо, и никто не понял его, в том числе и Франк. Тем не менее, он ответил ему.

– Какие удивительные у вас познания в древнем фольклоре, и всё это пропадает втуне. Из вас выйдет замечательный дедушка – радость для будущих внуков. – Франк засмеялся своей собственной шутке, сузив глаза, всегда недобрые по отношению к Рудольфу. Но само определение «дедушка» настолько мало подходило Рудольфу, что все дружно засмеялись вслед за доктором. Не обратили внимания на всеобщее веселье только Антон с Лорой – Икри. Они пребывали под непроницаемым ни для кого волшебным куполом своего счастливого уединения, наполненного мерцающим счастьем. И видя это, Рудольф вовсе не горел желанием развязывать ссору с доктором, к чему тот и порывался, столь очевидно ревнуя его к Нэе, к её будущему материнству.

– Не смею оспаривать у вас столь почётный статус подземного всеобщего дедушки, который вы имеете тут уже два десятилетия, – Рудольф мило улыбнулся доктору, – кажется, пора вам навесить белую бороду и раздать подарки. Я припас в углу целый короб, да не мог придумать, кого назначить дедом Морозом. А то у меня нет артистических способностей. Вы же дед по факту.

– Стихи вы декламировали превосходно. Жалко урывками. Хотелось бы услышать полную версию сказочных событий. Ваш выход – сказка у ёлки для детей, мой выход следующий – подарки.

– Шеф! – засмеялись подчинённые, окончательно ставшие детьми у голографической ели, на которой блестели пузатые и блестящие шары всех цветов радуги, – Хотим сказку на ночь!

Рудольф искренне сопротивлялся, не желая быть смешным.

– Да отстаньте, блудные дети Космоса, вам не к лицу слушать сказки.

– Расскажи, папа, – вдруг вымолвила Икри, она же Лора, – я никогда не слышала, как ты рассказываешь сказки. И вообще никогда не слышала сказок. Только дедушкины рассказы, но они были правдой, хотя и похожей на ложь. Какие они, земные сказки?

– Как сове поплясать захотелось/Целый день перед зеркалом вертелась/А пришла и на балу сидит за печкою в углу/Появился воробей – в перьях праздничный репей/Увидал тут воробей грустную сову/Ну-ка, я её на танец возьму и позову/Расплясался воробей – наступил на пятку ей./Разоралась тут сова – удалая голова:/Попадись мне воробей вечером в лесочке/Покажу, как наступать мне на коготочки/Воробей в свой уголок еле лапки уволок./И за печкою без дела сова весь вечер просидела.

Молодёжь засмеялась, как будто это был детский утренник. Лора совершенно не понимала языка сказок, что было очевидно. Хотя русский язык она выучила необъяснимо быстро и лопотала на нём вместе со своим возлюбленным, словно и забыла язык Паралеи. Лицо её выражало безразличие к услышанному смешному стишку. Безразличие к нему как к отцу, безразличие ко всем, кто не Антон. Маменькина ледяная копия, она розовела и оживала, только обращаясь к Антону. Но обижаться было глупо.

– Что это «печка»? – спросила она, разглядывая огрызок яблока, как будто боялась обнаружить свою насмешку над нелюбимым отцом и его нелепой импровизацией.

– Большая конструкция из камней для обогрева древнего жилища, в которую пихали дрова для того, чтобы их там сжечь, – объяснил Антон.

– Разве птицы строили дома, где была такая печь? Они это умели? И разве у них были зеркала? У вас на Земле птицы умеют говорить и плясать? Они как люди?

Все опять засмеялись, приняв вопросы Лоры за розыгрыш. Доктор Штерн не собирался от него отставать и по-прежнему занозисто предложил, – Поскольку вы тут главный, то и тост ваш главный. Конечно, распитие вин – это порочная архаика, и у нас его нет. «Ночные лианы» и прочие ползучие и сладко-токсичные заведения мы не посещаем, но витаминные коктейли я приготовил знатные. – И он поднял свой бокал с густо- алым, томатно-овощным соком. С выражением ожидания чего-то такого, что даст повод всем повторно посмеяться, а ему лично придраться к любому пустяку, он сощурился, отлично уловив жест Рудольфа уйти отсюда. Он, как краб свою добычу, прочно держал Рудольфа в незримых клешнях.

По видимости Франк соскучился в своём благостном затворничестве по Рудольфу, не врагу, конечно, но оппоненту. Он искал повод для словесной дуэли, не имея намерения портить всем праздник, но желая его подпортить Рудольфу. Откуда-то он был осведомлён о недавней прогулке Рудольфа и Нэи именно в «Ночную Лиану». Скорее всего, Нэя приходила к нему для планового осмотра и что-то могла рассказать. Не всё, но достаточно, чтобы доктор догадался о недолжном поведении той, кто готовилась к будущему материнству. Он выявил в её крови наличие остаточного присутствия «Мать Воды». При мысли об этом у Рудольфа не прибавилось веселья. Как он сам-то не позаботился об очищении крови Нэи? Да как? Если она удрала, махнув помятой юбкой, да так и не вернулась с того самого утра. И он тоже хорош, разыграл ответную обиду и не пришёл к ней сам. Никакой обиды не было, а был сложный комплекс вины перед ней, анализировать который не хотелось.

Парни захлопали в ладоши, приглашая шефа выступить. Он опустил голову, не от задумчивости, а от досады на старика с его пригашенной «сладко-токсичной» ухмылкой. Повод у Франка для очередного осуждения был, а вот признавать за ним роль всеобщего отца-исповедника не хотелось.