– Тебя? Да я впервые тебя и вижу! Надеюсь, что и впредь не увижу, – она не ощущала неприязни, а отвечала так, чтобы не уронить своего достоинства. Отчего-то это существо ощущалось враждебным.

– Не надейся. Ещё не раз столкнёмся на узкой дорожке, как говорят на Земле. А уж кто кого столкнёт с этой дорожки, будущее покажет, – после этого неизвестная, обутая в странную обувь, определённо не созданную для удобной ходьбы, с лёгкостью помчалась прочь, буквально заскользила с танцевальным изяществом по полу, похожему на застывшую воду…

Выход из запутанного здания не находился. Рудольф пропал. Нэя открывала узкие двери, но они уже не принадлежали внезапно привидевшемуся, просторному, призрачно-мерцающему миру, это уж точно были каморки «Ночной Лианы». Не имея сил, она вошла в пустую, предельно узкую комнату и села на тот самый топчан с резко и безвкусно душистым ковром. Это оказалась та самая комнатка, которую они с Рудольфом покинули, а её пока что не закрыли, не успев прибрать для следующих посетителей. Скорбный зеленовато-серебряный лик спутника, набравший полную силу, освещал комнату через арочную прорезь узкого окна.

– Я устала, – Нэя сбросила туфельки. Легла поперёк ложа, закрыла глаза. Чувство отвращения к этому месту пропало, настолько хотелось спать. Но сон не приходил, а разноцветное головокружение стало ослабевать и вскоре пропало. Стало хорошо, бездумно и беспечально. Внутреннее пространство Нэиной души заполнялось тихой и ощутимо ласкающей иризацией спутника Ирис. Нэя так и не открывала глаз. Не хотелось из-за неодолимой сонной лени. Веки стали как будто прозрачными. Она видела комнату сквозь них, а удивления не было, как не бывает его во сне.

– Ты продолжаешь издеваться над моей головой? – обратилась она к мысленному образу синей фигурки «Матери Воды» с её невозможным напитком. – Пожалуйста, оставь меня в покое. Я больше никогда и не прикоснусь к тебе. Кто бы ни изобрёл эту сладкую коварную рецептуру, он не был добряком или другом человечества.

Мужская рука бережно гладила её по ажурным, заляпанным растительным маслом и цветными соусами, чулкам. Когда Нэя расталкивала ногами тарелки на столе во время приступа озорства, ноги перепачкались, но ни ей, ни Рудольфу не было до этого никакого дела.

– Сними, – потребовала она, отдавшись на волю невидимых рук, – они противно грязные.

И руки подчинились, столь же бережно стащив тончайшие шелковистые плетения с её ног. Стало совсем легко. Невидимка поочередно поцеловал её пальцы на обнажённых ногах, щекотно, и она засмеялась.

– Не бойся, – сказал свистящим шёпотом тот, кто сидел рядом, – я тебя не трону. Я только поглажу тебя, ни в чём другом у меня уже нет нужды. Я так одинок, так страшно и заслуженно одинок.

Нэя потрогала его голову, нащупала костяной выступ под причёской, удивляясь отсутствию страха и не имея ни малейшей памяти о том, как он сюда вошёл. Он поймал её руку, прижав к мягким губам. Они вовсе не были жёсткими, как в недавнем бреду.

«Хорошо, что я не вижу его лица», – подумала Нэя спокойно, заворожённая запредельным сиянием Корби-Эл. Мужчина сидел, обернувшись к ней, и спутник освещал его со стороны затылка.

– Чапос? Я тебя уже не боюсь…

– Если бы я захотел, я забрал бы тебя. Я знаю все тайные выходы отсюда. И твой Рудольф никогда не нашёл бы тебя. Но я не хочу. – Он сжимал её ногу выше колена, – Ты упругая, прекрасная, как будто время создано не для тебя, или вернее ты создана не для этого мира. Но я ещё дождусь своего часа. Когда тебе некуда будет деваться от одиночества, как и мне. Никогда настолько близко и отчётливо я не видел твоей сокровенной красоты. А ты, оказывается, не носишь нижнего белья, моя порочная скромница? Насколько же совершенно и тайное твоё сокровище, приглядно и притягательно, как и всё прочее, и я в своё время вкушу тебя. Надеешься, что тебя скрывает темнота? Но я обладаю способностью превосходно видеть и в более сгущённом мраке. Наследственность такая мне досталась от практически вымершей расы. Вернее будет, что они запустили процесс самоликвидации по собственному недомыслию, или же это было коллективное помутнение ума? При условии, что умом они обладали. Судя по охвостью нашей цивилизации, чем и является Паралея, разумники те ещё были… Жители же Паралеи остались как их имитаторы, в своё время перемудрившие своих захватчиков, притворились кроткими и смиренными, заползли в сердца и постели властных похотливцев, имея внешнюю красоту облика, усыпили бдительность наигранным тупоумием, а затем… А затем и сами деградировали, испив той же отравы из наследия древней и порочной цивилизации. Захват не привёл ко благу.

– Не стану я твоей никогда, и не дождёшься ты своего часа! – перебила его Нэя, не желая слушать его историческую быль – небыль. – Ал-Физ больше не сможет покровительствовать тебе. Он умер. – Нэя озвучила сведения, открытые Ифисой. Продолжая неконтролируемо смеяться, она ткнула ступнёй ему в лицо, и он, как любящая собака, лизнул её пятку, ловко захватив ногу рукой, – Я всегда и для всякой был господином, но я твой раб…

– Ты не нужен мне даже как раб, – сказала она ему. – И я почему-то точно знаю, что ты не посмеешь прикоснуться ко мне без моего позволения.

Длинный монолог из уст наваждения

– Кто сказал тебе о смерти Ал-Физа? – спросил он.

– Какая в том и тайна? В столице все о том знают. А что ты будешь делать теперь? И почему он тебе покровительствовал? Ты был его секретным агентом? Наймитом-ликвидатором его врагов?

– Стал таковым не по склонности ума и души, а потому, что этот властный негодяй поспособствовал тому… Он был моим отцом. Я задал ему вопрос, понимая его нелепость, но так произошло от вдруг возникшей, резанувшей до костей муки, когда я стоял лицом к лицу с ним. В далёкой юности я задавал такой же вопрос Надмирному Отцу, в которого верил, но никогда не получал ответа.

«Почему ты породил меня таким уродом»? – спросил я у биологического своего конструктора, которого случайно назвал тут отцом, ибо он им никогда не являлся. Отец – это понятие скорее духовное, ментальное, чем физиологическое. Какой отец есть у червя или у рыбы? Даже птицы, выкармливающие своих чад, лучше иных людей. Отец это тот, кто не только защищает и кормит, или учит повадкам выживания, а кто начертал иероглиф смысла, знак духа в уме ребёнка. «Ведь ты сам», – продолжал я, – «даже в зрелых годах вполне себе хорош. А моя мать, как говорил мне приёмный родитель, была тоже хороша, хотя и принадлежала к красноволосой расе. Их женщины необычны, да, но влекут ярко выраженной женственностью и магией своих глубоких глаз. Я и сам имел связь с такой девушкой. Она любила меня, да я, тупой болотный ящер, не ценил ничего. Да и как ценить, когда привыкаешь жить в среде, где отсутствует эта самая ценностная шкала. Ребёнка её отверг, как и ты меня». А он, Ал-Физ, что мне ответил?

«Ты обязан был своей жизнью отрабатывать мои ошибки, а не искать себе счастья. Счастье не для случайных выродков, каков ты и есть. Отцы грешат, дети расплачиваются. Это не я придумал. Я и так к тебе снисходил достаточно. Твоя мать родилась в пустынях, а там до сих пор живут одичавшие красноволосые и гребнистые люди. Они и передали твоей матери свою кровь, она родилась полукровкой, а ты вышел вылитый пустынный обитатель. Она, чудесная и притягательная в своей юности, работала в садах моего отца. От неё пахло цветами и ночным колдовством. Она не противилась, когда я задрал её подол, и мы утонули в сочных травах. Она сама пришла в ночную рощу, когда взошли спутники, едва я намекнул, что люблю гулять в одиночестве под сиянием далёких алтарей Надмирного Отца. И приходила всегда, когда я этого хотел. Я был слишком молод, совсем подросток, и мой отец выследил нас и сдал её в Департамент нравственности. Что я мог против него»?

Тут я сказал Ал-Физу: «Ты не считал меня сыном, поэтому и я могу не считать тебя отцом. Ты подверг лютому избиению человека, вырастившего меня, которого я считал родным».

«Это давняя история», – ответил он, – «я потому и сохранил ему жизнь, что узнал о тебе. А так, тебя выбросили бы в расщелину-пропасть в подземной тюрьме, как очень опасного свидетеля, поскольку я и сам состоял в заговоре и являлся по закону государственным преступником. Виснэй Роэл не являлся моим другом, поскольку был старше и считал, что я мало подхожу по своему уровню развития для дружбы с ним. Он мог быть или другом или воспитателем, каким стал для тебя, мальчишки – лесника и чернорабочего в его усадьбе. А я в воспитателях не нуждался никогда. Хотя я очень уважал его. Талантливый, хотя и гордец неимоверный. Но ведь выдали его, а не меня. Кто? Да мало ли бывает вокруг предателей, маскирующихся под друзей. Мой тесть защищал себя, свой род от мести людей из Коллегии управителей. А в отношении твоего отца-кормильца вёлся обычный допрос. Я выяснял, что он знал, а что не знал. Простонародье далеко не так глупо, как думают иные аристократы. Уж мне ли не знать, если у меня целая толпа детей от простолюдинок. Что же, они все тупые животные? Нет, конечно. Одному тебе не повезло. Ты родился слишком рано, я и сам ничего не соображал тогда, не вызрела во мне ещё мужская ответственность за потомство. Так что твой приёмный родитель не мог быть на меня в обиде, поскольку я всего лишь выполнял свои обязанности, допрашивая его, как и прочих. Я выполнял приказ. Только и всего».

«Я тоже пришёл всего лишь выполнить свою работу. У меня тоже приказ. Ты всю жизнь с ненавистью дышал в спину того, кто стоял впереди тебя. И вот ты добился того, что перед тобой никого нет. Ты вошёл в Коллегию Управителей. А кто сзади тебя? Там точно такой же, как ты когда-то, сопит в твою спину и ненавидит тебя за то, что ему приходится дышать не вольной грудью, что ты запираешь ему дыхание, да и сам неограниченный простор. Он ждал слишком долго, и вот твой час наступил. Не я, так пришёл бы другой, а уж он не был бы озабочен тем, чтобы тебе умереть без муки. Ты как отец дал мне, объективно прекрасную, но лично для меня мучительную жизнь, я же как сын, пусть и отвергнутый, дам тебе лёгкую смерть. Надеюсь, я отработал твои грехи, а уж ты замолви за меня словечко перед лицом Надмирного Отца, если Он захочет общаться с тобой в своей Надмирной Пустоте», – так я ему ответил. И какое совпадение, что через короткий промежуток времени он перестал дышать. Он повалился в ту самую сочную траву в личной роще, где когда-то позволял себе совать свой твёрдый и отвязанный от всякого порядочного человеческого чувства наконечник в подростка – сироту, мою будущую мать. Да и мало ли в кого ещё. За всю мою жизнь единственный человек, кого я искренне любил, кто видел во мне эту возможность – стать мне человеком, кто беседовал со мной и пытался развить мой тёмный ум, был Виснэй Роэл – твой отец. Теперь ты знаешь, что Ал-Физ его не убивал, как думала твоя мать.

– А кто?

– Какая теперь разница. Поэтому я и полюбил тебя, что вначале пожалел, а потом привык за тобой следить, оберегать и уж после… Да что теперь, когда в наше небо вторглись чужаки, и один из них забрал себе то, что не ему предназначено.

– Думаешь, что тебе я и предназначена? Неужели ты думаешь, что я смогла бы…

– Смогла бы, – он встал, закрыв собою узкую нишу окна. Освещённый сзади сиянием спутника, очерченный синим мерцающим контуром, он казался зловещим призраком, а может, и был им. – Ради тебя я смог бы стать другим человеком. Я отдаю себе в этом отчёт. Но теперь-то, конечно, уже нет. Не хотел я тебе говорить, не в моих это интересах, но скажу только ради того, чтобы устранить из тебя горький привкус, присутствующий всегда на дне твоей любви к другому. Не ради него! Ради тебя, чтобы душа твоя не пропиталась этой горечью уже непоправимо, и не помутнел бы никогда прозрачный дом твоей души. Чтобы ты не теряла самоуважения к себе. А душа она всегда глубже нашего дневного ума. И моё невыгодное для меня благородство – доказательство моей бескорыстной любви к тебе. Я хочу обладать женщиной сладкой и чистой от примесей горечи, чему и способствуют горькие мысли. Ты нужна мне светлой, какой была в то утро… Помнишь? Когда я вернул тебе утерянный браслет… – и он ловко и незаметно снял с запястья Нэи подарок Рудольфа, молниеносно спрятав его в карман штанов. Не из-за жадности, а как знак того, что рано или поздно она окажется в его власти.

Нэю тянуло в сон, его монотонная и слишком затянувшаяся речь убаюкивала.

– Подземный оборотень не убивал твоего брата. Если бы такое случилось, ты бы никогда не смогла его любить. А ты любишь, потому что душа глубже дневного ума, как я и говорил тебе. В ту ночь, уже под утро, я получил его экстренный вызов к месту у того самого дома, где ты и жила в те прежние времена. У меня была и есть тайная связь с ним. Я прибыл туда, но его не было нигде. Я вошёл внутрь двора, где был ваш забавный бассейн с источником питьевой воды. И там я увидел, как твой брат пил воду, ловя губами холодную струю. Он тоже увидел меня, а смотрел так, как будто не видел. Он сильно был взволнован. Вокруг него валялись какие-то свертки, бутыли и фрукты – всё вперемежку. В отдалении я увидел оружие. Он испуганно схватил его и стал пихать в место, где обычно на поясе крепится кобура для оружия, но там ничего не оказалось. Кобура валялась чуть в стороне с оборванным креплением.

«Ты чего тут»? – спросил он, узнав меня, а он знал меня давно, как и тот красавчик – его дружок Реги-Мон. Я не знал, что ответить. Но в тот миг опять завибрировала связь на моём запястье – срочный сигнал от Рудольфа. Я активировал наушник, а он невнятным заторможенным голосом сказал, что не понимает куда заехал, после чего связь прервалась. Я оставил твоего брата, поскольку был он цел и невредим по виду, а тогда я и понятия не имел, что произошло совсем недавно между ними, и ринулся искать Рудольфа, поняв, что это с ним случилось что-то плохое. Я нашёл его спустя немалое время возле того самого парка, ты знаешь где, когда он, придя в себя сообщил мне, где находится. Как он смог туда доехать, я не знаю. А потом уж узнал, что твой брат убит. Но я-то видел его живым уже после ранения Рудольфа и после того, как он в горячке уехал прочь и далеко от вашей улицы, а уж потом потерял сознание. Понимаешь? Гораздо позже мать моей бывшей жены Эли рассказала мне, что видела из своего окна, как на лужайке под деревьями, куда и выходит окно её спальни, навзрыд плакал странный человек, сидящий на скамье. Его голова была опущена вниз, и поскольку она от любопытства открыла окно, то и услышала, как он вскрикивал, охваченный отчаяньем. Худой, старый и в чёрном одеянии, он ничуть не походил на Рудольфа. И Гелия прекрасно узнала его, поскольку тоже видела из вашего уже окна, она ведь в ту ночь находилась в вашем жилье, ожидая Нэиля. Она сразу узнала своего отчима. Но она не знала того, что я видел живым её нового любовника уже после того, как тот ранил Рудольфа. Этот непонятный её лжеотец часто следил за ней, таскался по её пятам всюду, поскольку, так я думаю, любил её с ненормальной одержимостью. Гелия не всегда замечала его неотступную слежку, поскольку вообще-то мало что замечала, занятая только собой. Конечно, хилый и слабый человек, вроде бы, он не смог нанести такое увечье никому, но… – Чапос перевёл дыхание и замолчал.

«Ещё одно наваждение, насланное Матерью Водой», – Нэя верила тому, что услышала от Чапоса. В глубине души всегда знала об этом.

– Тот старик, как и твой первый старый ложный муж, вышли из небесного каменного яйца, однажды свалившегося на нашу планету из бездонных глубин небесного колодца. Я встречал людей, которые видели их молодыми и блистающими нездешней красотой. Но это было так давно, что тут на низшей нашей тверди они утратили свой прекрасный облик, став кем-то вроде вечных старцев. Я видел однажды, как твой отчим убил одного преступника, всего лишь прикоснувшись к его горлу маленьким блестящим камушком. Этого оказалось достаточно, и тот упал с перепиленным надвое шейным позвонком, чтобы не встать уже никогда. Причём воздействие было не столько внешним, сколько глубинно-внутренним. Разве не такую смертельную травма обнаружили у твоего брата? И не смог бы он после настолько страшного урона, а вернее, после мгновенной смерти встать и тем более пить воду и разговаривать. А он пил, дышал, живёхонький и вполне себе бодрый. Даже кульки свои принялся собирать… я видел. Спросишь, зачем Хагор так поступил? Лютая ревность, равная по силе его глубочайшей любви. Рудольф уже не был его соперником, а твой брат занял его место. И месть получилась двойной, он убил реального соперника и подставил того, кто вызывал его ревность прежде. Я мог бы снять грех с души Рудольфа, но никогда не сделаю этого. Зачем мне? Пусть страдает. А он страдает, я знаю. Должен же и он страдать не за то, так за другое. И так ему слишком много дано могущества и любви. Страдание же уравнивает всех. А твой первый муж-старец всегда знал, чьих рук было преступление. Тон-Ат сразу догадался, как только ознакомился с результатами следствия по изучению причины смерти военного из правительственной охраны, да к тому же бывшего аристократа, но для них бывших не бывает, поэтому расследование провели тщательно. Он-то понял, какое оружие убило твоего брата, ему объяснения не требовались. Достаточно ему было увидеть саму травму в процессе вскрытия трупа, а он там присутствовал как врач и близкий родственник. У Нэиля оказалось сломано ребро, вот это действительно произошло от удара Рудольфа, но от такой причины не умирает никто. Нэиль быстро пришёл в себя после стычки и встал, вот тогда-то и появился Хагор – безумный ревнивец. Видишь, а твой воспитатель и муж по совместительству ничего тебе не сказал. Не хотел. Он лжец, как и Хагор. Он обманул меня, когда обещал тебя отдать мне для ритуала в Храме Надмирного Света, он просто использовал меня в своих сомнительных делишках, когда ему и требовалось. Они, те пришельцы из верхней бездны, слишком презирают нас, чтобы говорить правду.

За дверью послышались голоса и топот ног встревоженной прислуги заведения.

– Господин, – в дверь всунулся плохо различимый парень, – госпожу ищут. Вам бы уйти. Скандал может выйти. Если уж вы не ушли с нею сразу…

Чапос подошёл к нему лёгкой и бесшумной походкой, несмотря на свои габариты.

– Скажешь, что ей стало нехорошо, и ты привёл её сюда отдышаться. – Он вернулся к Нэе, нагнулся, взял её сброшенные туфельки и быстро вышел с ними из комнаты. Дверь закрылась.

А был ли Чапос наваждением?

Нэя растянулась на ложе, было мягко и уже привычно, не то, что поначалу. К запахам она уже не была чувствительна, надышавшись ими под завязку. За перегородкой, сплетённой из гибких тонких стволов лиан, в соседнем помещении слышались возня и бормотания. Периодические удары, всё убыстряющиеся, приводили в колебание шаткость этой условной стены. Что за неудержимые страсти, а главное кого, там бушевали?

Пока она беседовала с призраком или подлинным Чапосом, вернее, беседовал он с нею, за стеной с шумом вскипали краткосрочные бурные контакты похотливых насекомых с интервалом затишья в несколько коротких периодов времени. Отстранённо, только с лёгким оттенком отвращения к происходящему, он размышлял вслух по поводу того, насколько перенасыщена атмосфера Паралеи сексуальными выбросами, да всё вхолостую. Страна год от года становилась всё безлюднее, пустели целые районы отдалённых провинций. Как будто сама Мать Вода не хотела больше воплощаться во временные и страдательные организмы, не имеющие ни целей, ни высших смыслов в своём существовании. Они тут галдели, пили, уединялись ради кратких и зачастую имеющих прейскурант, как и еда, животных случек, не ведущих ни к чему. Только к растрате и усталости, только к тоске и возрастающему отупению чувств, вплоть до полной их конфискации оскорблённой их развратом Всевышней Матерью, кого они в своём скудоумии уподобили самим себе, заточив её образ в синюю порнографическую бутыль.

Нэю поражали его отточенные речи, будто он читал вслух философские тексты. Но он не получил хорошего образования, так она думала. Отличная дикция и приятный тембр голоса наводили на мысль, что в нём пропал незаурядный оратор. Неужели, думала она, он выдаёт подобные гневные обличения тем, кто покупает у него женщин, в качестве рекламного буклета-приложения? Но Нэе не было смешно. Несоответствие, несуразность были заложены не только в видимых пропорциях этого человека, но наполняли его изнутри тоже. Кружась мыслями вокруг Чапоса, Нэя хотела спать. Возобновившееся, но уже приятное головокружение тянуло куда-то, где оказалось ещё чернее, чем вокруг. Сквозь полусон, а просыпаться ей не хотелось, она ощутила себя поднятой и узнала руки Рудольфа. – Ты с ума сошла? Как ты и додумалась сюда залезть? Я как безумный носился вокруг всей «Лианы», думая, что ты ушла в другую сторону от моей машины… Ифиса же сказала, что ты шла за нею следом….

– Где Ифиса? – спросила она.

– Выползла с каким-то мешком, заставила меня загрузить его в свою машинку. Я у неё спросил, ты бутыли что ли пустые туда сложила? Все собрала? Где Нэя»? Она мне: «Сейчас выйдет. За мной шла. Присела отдохнуть у выхода, её ноги не держат. Иди скорей»! Я туда, а тебя нигде нет. Решил, что ты уже успела выйти, но направилась в противоположную сторону. Вот же шкура эта Ифиса! Нажралась за чужой счёт и даже не проводила тебя до выхода. Ты реально сомлела или решила поиграть со мною в прятки? – он злился и не понимал, что она хлебнула слишком опасную дозу заколдованного неизвестным создателем напитка.

– Голова кружится, – ответила Нэя, и он сразу ей поверил.

– Потому что ты голодная. Так и не прикоснулась к еде!

Разгневанная Мать Вода, та самая из проповеди Чапоса, грозила ей синей ручонкой, укоризненно покачивала стеклянной головой, увенчанной высокой причёской-пробкой. Прозрачное лицо наполнялось дыханием и реальной плотью, становилось матовым и узнаваемым. Мать Вода сбросила свои тяжёлые мерцающие заколки и встряхнула каскадом тёмно-синих волос, подобно воде они пролились в чёрную грязь, и сосуд стал стеклянно лысым. В издевательской позе был намёк на определенные отношения, к которым она призывала прямо здесь и сейчас. Нэя сделала усилие отпихнуть её, но руки, пихающие пустоту, пугали Рудольфа.

– Тебе не кажется, что она похожа на Гелию? – спросила Нэя, – она всех опьяняет собою, но всех при этом презирает, холодная и чистая сама. Я не видела, но слышала, что Гелия обладала уникальным бесстыдством, сохраняя при этом своё лицо святым. Мой бедный Нэиль – он попал в капкан, он думал очеловечить её своим жаром, выплавить из ледяной заготовки живые пропорции. Ведь она похожа?

– Кто?

– Мать Вода. Чапос сказал, что она мстит людям за своё осквернение.

– Чапос? Когда и что он тебе сказал? У него рот был набит твоим десертом.

– Он говорил в той каморке, где мы попробовали с тобою уединиться. Но уже потом, когда я сидела там без тебя. Он сказал, что ты не убивал Нэиля. Я знала всегда… Рудольф, я знала, что ты не смог бы, поэтому я и не разлюбила тебя… Ты мой муж, единственный, я всегда знала… Не страдай, милый, мне не за что прощать тебя! А тот чёрный крылан из скал как же ужасен! Он всегда мог убить тебя, о чём ты и не подозревал, но не смел, поскольку Икринка твоя дочь, а проливать родную кровь запрещает закон их Райского Созвездия. Ты же через Гелию и вашу совместную дочь стал их соплеменником, поэтому он не мог… Милый, как хороши были твои волосы, светлые, как у диковинного мутанта, и какой белой была твоя кожа, с каким тонким румянцем. Я хочу потрогать тебя на ощупь, хочу такого, каким ты был на Земле. Отрасти волосы на голове ради меня. Не лишай меня счастья обладать тобою в твоём прежнем земном облике. Отчего это в Паралее все темнеют? Я тоже потемнею и ссохнусь очень быстро под жёсткими лучами Ихэ-Олы. Я стану серой как пепел, стылой и едкой, и ветер будущих пространств навсегда сотрёт мои следы… Забери меня отсюда! Насовсем…

Рудольф разрывался между стремлением отвезти её к доктору Франку для очищения крови и между невозможностью так поступить, представляя с какими глазами его встретит доктор, даже если промолчит и ничего не скажет.

Как ни старалась Нэя, она не могла увидеть лица Рудольфа, хотя слышала его дыхание и ощущала себя в его руках. Он не мог стащить с неё узкий лоскут, оказавшийся на ней опять вместо её собственной одежды, так она себя одновременно и ощущала, и видела со стороны. Они находились уже в его мансарде в ЦЭССЭИ. Непонятное это платье отливало то белым, то жёлтым, то сиреневым цветом, поражая и пугая её нездешней голографической красотой. Дорога домой выключилась из её памяти, или она спала всё то время, пока они ехали через столицу, через леса и через город Центра по Главному шоссе. Сквозь конус пирамиды струились внутрь замкнутого пространства, не имеющие границ звёздные миражи, бывшие где-то в своей запредельности реальными объектами, гроздьями созвездий в новорожденных и умирающих уже Галактиках, представить которые не мог никто из живущих на Паралее.

Узкий лоскут стягивал тело Нэи, мешал ей и сдавливал грудную клетку, и она металась в беспомощной попытке освободиться от него.

– Сними, – требовала она со слезами, – разорви, мне нечем дышать! – злилась и царапала его спину, как дикая кошка.

– Успокойся, – упрашивал Рудольф, – мне же больно!

– Разве ты способен испытывать человеческую боль? – с внезапной радостью Нэя нашла на груди застёжки, поняв, что это её собственный корсет давил её и мешал дышать, и никакого платья на ней нет. Рудольф оборвал все застежки на корсете резким рывком, сорвал его и перевернул Нэю на живот, утопил её лицо в прохладной и спутанной простыне, напомнив вдруг того демона из подземелья. Потому что она увидела на его руке свирепое и живое мерцание Кристалла…

Кольцо, давно ею забытое, возникло неизвестно откуда. Непонятно, когда он его нацепил на себя. В досаде она ловко перевернулась и ускользнула из его тисков. Стащила жуткий камень с его пальца с неожиданным проворством. Рудольф дёрнулся рукой, и тогда кольцо с тяжёлым Кристаллом слетело на постель, а Нэя увидела в нём, как в осколке зеркала, маску бледной красотки вместо своего лица. С неконтролируемым смехом она надела огромный перстень на свой палец, подняла руку, чтобы он не свалился. Внезапно, под воздействием чудовищной плотности Кристалла, отведя кисть в сторону, шмякнула по скуле Рудольфа острыми шипами тяжёлой друзы. По его лицу потекла кровь, она испуганно ойкнула.

– Уймись же! – ответного гнева не последовало. – Я же не бесчувственный, и мне бывает больно! – он смахнул Кристалл с постели, и тот с гулом упал на пол. Удар был таков, словно упал увесистый булыжник, точно так, как произошло давно в квартире Гелии.

– Когда ты достал Кристалл Хагора? И что с моим лицом?

– Твоё лицо злое и пьяное, – ответил он, вытирая кровь с собственного лица, – Кристалл Хагора замурован в сейфе вместе с оружием.

Но Нэя явственно услышала звук падающего на пол Кристалла. Даже невнятное эхо от удара отразилось от стен просторного помещения. Злая мистика, заключённая в ничтожном осколке могущественного и утраченного Хагором «Созвездия Рая», вовсе не была её сновидением. Рудольф, сбрасывая кольцо, думал, что проделал это незаметно для неё.

Месть Матери Воды, переданная по наследству

Утром Нэя проснулась в мансарде Рудольфа в «Зеркальном лабиринте», не сразу поняв, где она? Она ничего не помнила. Она даже не сняла свою блузку, и тонкие кружева удивили своей оборванностью и измятостью, будто она блудница, заснувшая после пьяной оргии. Корсет и юбка валялись на полу рядом с постелью. Увидев, что она проснулась, он сразу же прильнул к её груди, но она ничего не почувствовала, кроме сожаления об испорченной блузке.

– Я устал ждать, когда ты проснёшься…

– Не трогай!

– Но я ждал…

– Не лезь, я вся мятая и какая-то растерзанная. Что ты делал со мною ночью? Зачем изорвал мою одежду?

– Ты не давала себя раздеть. Ты больно дралась.

– Я ничего не помню, – сказала она обиженно. Голова ничуть не болела, но было чувство неприятной помятости во всём теле. – Зачем я пила отраву? И ты не остановил…

– Иногда для разнообразия впечатлений можно и попробовать. Ты сама же веселилась…

– Но я ничего не помню, – опять обиженно продолжала Нэя, – зачем мне такое веселье?

Впечатления о столичной прогулке было испорчено вконец. Нэя отвернулась и не хотела с ним разговаривать, не отвечая на его призывные ласки.

– Ну, просыпайся же, – требовал он настойчиво, – чего ты как тряпичная кукла…

Ощущая себя не лучше, чем в том самом подземном отсеке, когда её покинула всякая чувствительность, она не желала вообще никаких прикосновений. Возник всплеск страха, а если так будет уже всегда? Вот она, месть Матери Воды, как и предупреждала бабушка! Как возможно выдерживать подобное всю оставшуюся жизнь?

«А так»! – злорадно шепнула ей стеклянная девушка с лысой головой, – ведь пробочка-то золотая куда-то укатилась. Девушка возникла не зримо, а лишь как образ в её сознании, но воздействовала она как бы и извне: «Как другие выдерживают, живя без всякого отклика и любви со своими мужьями? Как Ласкира выдерживала, ничуть не любя Ниадора? Та же Гелия, оплачивая таким вот терпением собственную же корысть? Или Азира ненавистных пользователей своего тела»?

«Бабушка любила дедушку Ниадора»! – возмутилась Нэя.

«Хо-хо, отлично! А что ещё ей оставалось делать, как только верить в собственный же самообман? Куда бежать? В пустыни? Ей, так и не сумевшей стать подлинной жрицей Воды. Слабовольной и податливой на зов собственной необузданно-чувственной натуры. Стремящейся лишь к удовольствиям и экстремальным приключениям. Бытовой комфорт и жажда потомства были для неё важнее служения мне»!

«Ты всего лишь пустая и дрянная бутыль! Заткни свой стеклянный рот»!

Странное воздействие того, что таилось в напитке, добавленное в ароматную смесь диковинных фруктов и трав, продолжало распоряжаться её телом, плюща и душу. Коварная «Мать Вода» стёрла память о столь чудесно начавшемся вчерашнем дне. О нежных милованиях на лесной дороге, о встрече с Реги-Моном, о его влюблённом и совсем молодом взгляде, о своём произведённом на всех впечатлении. И только страшная фигура невыносимого Чапоса нисколько не поблекла, а напротив, торжествовала над всеми прочими впечатлениями, заляпав их собою как чёрной кляксой, растекшейся внутри… С таким же самым бесчувствием пополам с мукой она могла бы отдаваться и Чапосу…