Человек притянулся взглядом к браслету – подарку Анит. Смотрел долго и, наконец произнёс, – Забавная вещичка. Но вам не по статусу. Дешёвка для потаскух, – голос был безразличным. Толстые и жёсткие губы жадно поедали угощение на глазах свирепеющего Рудольфа. Рудольф стукнул его по мощной ноге своим высоким ботинком. – Хватит жрать! Не заслужил ещё! – одновременно он стащил с запястья Нэи браслет, сломав хрупкую застёжку, и бросил само украшение на пол под ноги незваного гостя. Тот нагнулся и подобрал вещичку, без церемоний сунув её к себе в карман. – Мне на память. А может, и на счастье, – произнёс он тем же безразличным голосом. – Говорят, такие обереги, освящённые прикосновением жрицы «Матери Воды», дают защиту, если уж и не само счастье. – Он словно и не замечал самого Рудольфа, к которому подсел на правах хорошего знакомца.

Нэя не могла произнести и слова от его наглости, мгновенной расторопности, с которой он умыкнул чужой подарок. – Отдайте, что не ваше, – потребовала она.

– Вам-то он зачем? А мне память. Я же сказал. Возможно, что и послание от той, кого я утратил.

– Кого это? Жрицу «Матери Воды»? – удивилась Нэя, не очень его понимая.

– Вы не верите в мистику жизни? Безделица для вас, для меня это доброе послание от той, кого я считал погибшей. И я рад, что она жива, если подарила вам это.

– Кто? Жрица Матери Воды? Можно подумать, ты видел их живьём, – хмыкнул Рудольф. – Где вот только?

– Разве не с вами рядом много лет одна из них и обитает? А штучка сия вовсе не от жрицы Матери Воды, а от той, о ком госпожа всё поняла и сама. Вам-то всякая ерунда к чему? – повторил он, – для меня было передано.

– Для вас!? Разве вы знали ту, кто мне подарила браслет? Да и она не могла знать, что я вас увижу. Каким это образом?

– Она нет. А судьба – да. Очень отрадная весть пришла мне через вас. Мне ничего уже от неё не надо, как и ей от меня. Я просто рад, что она жива и здорова. Ведь здорова?

– Как и сказать…

Бледное лицо чрезмерно намалёванной Анит в чужих обносках, с её разящим и на расстоянии неблагополучием, вряд ли принадлежало здоровой женщине. Едва до Нэи стало кое-что доходить из его туманных речей, как Рудольф грубо прервал его, – Выкладывай, зачем пришёл и проваливай! А жрать садись от меня подальше, там и пускай свои слюни. Не видишь, я с дамой?

Ничуть не обидевшись, незваный нахлебник прекратил поедание десерта, но не сразу. Напоследок он принюхался к оставленному яству, явно не в силах его отодвинуть, с шумным вздохом сожаления вытер испачканные губы салфеткой, бросив её небрежно и умышленно в сторону Нэи. Рудольф это заметил и брезгливо сбросил салфетку на пол, отодвинув кончиком ноги подальше от себя. Тарелку с десертом он также брезгливо скинул ему на колени, – В стороне от нас и дожрёшь!

Человек, подобный тёмному бруску, хотя и великолепно одетый, ничего не сказав, вытащил крошечный предмет и отдал Рудольфу.

– Посмотрю у себя и решу, чего стоят эти твои данные, – сказал Рудольф неприязненно, но отчасти и спокойно, – принесла же тебя нелёгкая. Испортил весь ужин.

– Браслет отдайте! – повторно потребовала Нэя, – я лучше верну его той, кому он и принадлежит.

– Он часть моей памяти, и память эта принадлежит только мне. А ей такая память уже ни к чему. Я дал ей гораздо большее, чем эта побрякушка.

– И чем же вы её одарили? Разве что несчастьем…

– Я подарил ей свободу. Она была моей личной рабыней. Или она думает, что такая ловкая, раз сумела удрать от человека, от которого и паук не ускользнёт? Если это паук из его личного подвала.

– Проваливай, рабовладелец! – Рудольф исказился как от проглоченной и немыслимой кислятины, – совсем сдурел?!

Тот молчаливо встал, тарелка с недоеденным десертом свалилась на пол, но он не обратил на это внимания, как и на свои запачканные взбитым кремом штаны. Он ушёл, не прощаясь, оставив после себя, казалось, тёмное пятно как свою незримую страшную ауру, не успевшую за ним уйти следом.

– Кто он? – спросила озадаченно Нэя, – почему он рядом с тобой?

– Рядом? Когда это он был рядом?

– Тогда… – и она не стала договаривать, не желая портить вечер окончательно. Рудольф подозвал знаком обслугу, шныряющую то тут, то там, и велел убрать брошенную тарелку и остатки десерта на полу.

– Есть особый тип людей, – сказал он, – они всегда мусорят вокруг себя и мусорят в душах других людей. Даже уходя, они всегда оставляют свой грязный след. О ком он тебя расспрашивал? Чью дрянь ты нацепила на свою руку? Тут же обитает полно больных людей. Помни это всегда. Какие ещё подарки и от каких таких подруг? – Рудольф вынул из кармана дезинфицирующую влажную салфетку в упаковке, вытащил и тщательно протёр запястье Нэи. Чтобы исправить положение, он вдруг решил развеселить её фокусами. Он засунул руку в глубину её корсета и вытянул оттуда браслет! Тот самый браслет с нежно-лиловыми переливчатыми камнями, выброшенный ею когда-то в дорожную пыль! Она узнала его сразу же. Или он был умышленно создан Рудольфом по образцу того утерянного. – Мой подарок намного лучше, – произнёс он, тая от удовольствия и закрепляя браслет на её запястье. Она поднесла руку к скудному свету, еле теплящемуся на ветке древовидной лианы. Камни мерцали двумя цветами одновременно, то зелёным, то нежно-розоватым. Это выглядело настолько восхитительно!

– Тогда я очень долго над ним возился, когда и делал его ради тебя. Да и теперь пришлось повозиться. Камни пришлось очищать от воздействия неблагоприятной среды. Ведь неизвестно, какие руки прикасались к ним. Теперь они реально новорожденные. Очень редкие самоцветы, уникальные. Найти такой самородок было редчайшей удачей. И когда я его обрабатывал, думал о тебе. Потому он и засверкал после обработки таким уникальным цветом. Он буквально впитал в себя твой образ. И ты уже не должна его терять.

– Как его имя? – спросила она.

– Разновидность хризоберилла. А как его называют тут, я не знаю.

– Какая необычная, переменчивая игра цвета у кристаллов, – произнесла она, – назову его рудольфит.

– Да ну, тупо же звучит, – не согласился он. – Как графит или нефрит.

– Тогда пусть он будет нэилит?

– В честь тебя? Отлично.

На самом деле Нэя подумала о Нэиле, но обрадовалась, что Рудольф подумал иначе. – Хо-хо, отлично! – повторила она.

– Давай без этих «Хо-хо» и прочих местных прибауток, – он поморщился.

– Ладно.

– Хочешь местного вина? Здесь дорогое и качественное. Тебе немного не будет вредно. Оно не крепкое, но оно раскрепощает. Вечером от него ты будешь любить меня особенно остро. Увидишь.

Нэе не хотелось вина, она никогда его и не пробовала, помня наставления бабушки и Тон-Ата, но хотелось прогнать тень, оставленную тёмным человеком. И хотя столь неожиданный подарок обрадовал сильно, браслет «Ягодной Булочки» было очень жаль, как и саму его обладательницу. Нэя мельком подумала о наивной юности маленькой несчастной танцовщицы, прибывшей в столицу за своей мечтой, а попавшей в жуткую паутину паука-рабовладельца. Лучше бы браслет остался у обедневшей Ифисы. Сердце защемило от запоздалой жалости и к ней тоже.

Наваждение как месть Матери-Воды

– Это не вино, а нечто вроде загадочного эликсира. В отличие от алкоголя он не оказывает разрушительного воздействия на барьеры печени и не отравляет кровь. Он только способствует активной выработке эндорфинов, проще радости и насыщенности ощущений, но опять же без разрушительных последствий для органических структур организма и без всякого пагубного привыкания, как алкоголь или наркотик. Я слышал местную легенду, что его рецептуру хранят жрецы бывшего и отринутого давно культа для своих тайных ритуалов, но кто-то спёр эту тайну, или же они сами её продали. Неизвестно.

Нэе хотелось веселья. Принесли странную бутылочку в виде голой девушки из синего стекла. Рудольф тщательно протер её чистой салфеткой и для чего-то лизнул фигурку между ног. Нэя засмеялась.

– Ничего смешного, – сказал он, – так определяют подделку. У фальшивки надпись выпуклая. Они стали дурить посетителей гадостью, но не умеют так тонко подделывать надпись. Подлинная надпись похожа на голографию. Кажется, что она выпуклая, но она гладкая на ощупь. Она внутри стекла.

– В чём и отличие?

– Подделка – дешёвое пойло, а подлинный напиток, а это больше напиток, чем вино, дает незабываемые ощущения. Но я давно понял их фокус. Они меня запомнили и боятся.

– Ты разве часто это пьёшь?

– Я нет. Но приходилось тут бывать. С друзьями, например.

– А у друзей были красивые платья? Их было также удобно расстёгивать?

– Не ревнуй. У меня и вообще-то было мало женщин даже в период моей свободы, а теперь и подавно никого нет.

– А я?

– Ты не женщина, ты дар, инопланетная нимфея.

Не умея пить, не контролируя количество, а «напиток», как назвал его Рудольф, оказался вкусным и терпким, Нэя выпила много. Аромат напомнил клубнику доктора Франка, напиток сам устремлялся в горло как живой, мгновенно обволакивая душу. Нэя засмеялась. Ей стало хорошо, но жарко. Она сама расстегнула пуговки. Ей странно и непереносимо захотелось ласк, и она села на колени Рудольфа.

– Хочешь попробовать здесь? – спросил он, лаская её.

– Где? За столом? – удивилась она, всё же не теряя контроль над собой окончательно

– Тут есть особые места для уединения… – это совсем не напоминало возвышенных поцелуев в сиянии утра у придорожного леса, а скорее уж неизбежное сползание с высот, мало пригодных для жизни. Он подозвал парня-обслугу, что-то сказал ему, и тот вскоре пришёл с ключом. Стеклянная женщина скалила свой рот, не страшно, но забавно. Нэя, громко смеясь, прижала ладонь к лицу бутылки – кривляки.

– Разве у тебя может быть душа? Чем же ты смеёшься? – и обратилась к Рудольфу, – я что, схожу с ума? – С тем же глупым смехом она подняла синюю юбку, открыв белые кружевные чулки. Скинула туфельки и положила ноги на стол в тарелки. Рудольф наблюдал с интересом, но совершенно трезво, и она это понимала, несмотря на неконтролируемость своего поведения. Сознание раздвоилось. Одна часть его давала указания на то, чтобы хулиганить в публичном месте, хотя публичность эта и была очень условной. Она и не видела никого в полумраке и густых зарослях. Что там происходило? Кто-то возбуждённо взвизгивал, хохотал, шептал, звенел стеклом и шуршал. Другая часть сознания, ставшая немощной и бездейственной, тем не менее за всем наблюдала и ужасалась тому, что творит та, кому оно принадлежало и служило, вернее, не могло сейчас служить, и где-то зависло сверху отстранённым наблюдателем.

Рудольф взял её на руки, и Нэя уставилась в потолок, которого тут как бы и не существовало. Она увидела звёзды и один из ночных спутников, нежный и переливчатый зеленовато-голубой Корби –Эл или Ирис, как называли его земляне по имени орбитальной станции, вращающейся по его орбите. Голова запрокинулась, и она не увидела уже ничего, кроме кромешного мрака пола и растущих из него зарослей, которые обозначали, но не освещали светильники, матово жёлтые и зелёные, как живые ночные жучки. В отличие от настоящих жучков, они не переползали с места на место и не перелетали с ветки на ветку. Приподняв голову, Нэя не увидела разницы между верхом и низом. Вверху тоже висели неподвижные светящиеся жучки.

Она ощутила спиной пронзительно чужой и противно мягкий лежак, чем-то укрытый с претензией на роскошь. Застойное, одуряющее смешение чужих запахов пропитало всё вокруг. Нетерпеливые мужские руки схватили её ноги, согнув их в коленях, а жёсткие и отчего-то не родные губы впились в её чувствительный живот, сползая всё ниже…

Она увидела даже при отсутствии нормального освещения серый мох на бугристой голове. На вид грубые как проволока, волосы дали неожиданно бархатистое ощущение пальцам, которыми она нащупала также костяной нарост на макушке и затылке – замаскированный атавистический гребень под искусной причёской. Услышала хриплый свист чужого дыхания, от которого разило её съеденным десертом.

– Моя щебетунья, – задыхался призрак, хотя и обладал невыносимой плотностью, – даже здесь, в этом гнусном месте, я хочу тебя настолько сильно… – Он принялся колоть жёсткой щетиной, почти царапать её живот, о который тёрся лицом, а ведь Рудольф был чисто выбрит!

Ещё за столом она обратила внимание на неряшливый облик Чапоса, несмотря на его дорогую одежду. Не выбритый, заросший подобно пню клочковатым каким-то мхом, квадратный подбородок, под крупными ногтями чернота, словно он скрёб ими землю, ворот рубахи имел оборванные пуговицы, одна из которых болталась на выдранном клочке дорогой ткани. Или он опускался на окончательное дно, хотя и усыпанное неправедными деньгами, или с кем-то подрался только что. Набрякшие тяжёлые веки, казалось, не подчиняются ему, и одно веко поднималось над сумрачным и зловещим глазом лишь наполовину.

И это налитое тёмной зверской похотью лицо уже нависало над ней, и полумрак не скрывал отвратительных его подробностей, бугристой кожи, волосатых ноздрей. Липкий и сладкий рот охватил её губы полностью. С чавкающим звуком он облизывал и обсасывал их. Нечем стало дышать, – она будто тонула в чёрной пасти людоеда! Бредовый и страшный сон одел её при этом в небесное зелёное платье, так похожее на то платье мамы, из которого она кроила наряды куклам.

– Видишь, – страстно шептал мутант, – какое платье я тебе купил, для своей любимой мне не жалко ничего! Такие наряды заказывают своим невестам только аристократы. Цени это, обесчещенная нищенка! После твоего извращенца я покажусь тебе ангелом. Я твой спаситель. И ты будешь любить меня одного!

– Нет! Никогда! Никого уже не буду, никакой любви не бывает, всё обман!

Он взбивал свадебное платье, задирал выше к её подбородку, пытаясь открыть грудь. Кусал её в нетерпении через ткань, и не поддающееся ему платье душило её.

– Кто ещё пошёл бы с тобою в Храм несуществующего Надмирного Света. Я-то в него не верю, но ради тебя готов на всё! – вдобавок ко всему от него разило и палёными волосами.

– Небесный Огонь покарал тебя, чуть не сжёг, значит, Надмирный Свет есть, если Он знает о твоих преступлениях! – Кто отвечал за неё? Нэя не понимала. И кто, когда напялил на неё чужое зелёное платье для брачного ритуала в Храме Надмирного Света?

Внезапно очнувшись от кошмарного наваждения, она забилась в попытке встать и убежать отсюда. Желание любви пропало. Захвативший её и распяливающий на ложе продажного секса Рудольф представился кем-то, таким же чужим, как и всё вокруг, ужасным! Она превратилась в кого-то, жалкую, никчемную, раздавленную ситуацией некоей безысходности, будто бы эту девушку втиснули в неё откуда-то извне нереальной недоброй силой. Нэя отчаянно закричала, царапая его по-настоящему в попытке сбросить с себя, – Руд! Спаси меня! Где ты?!

Он резко встал и сел рядом, – Успокойся, – сказал он тихо. – Я рядом с тобой. Тебе плохо?

Придя в себя от его голоса, она тоже села рядом. – Уйдём отсюда! – дрожа, попросила Нэя, – я не могу тут. Ужасное место, все пропитано грязью…

– Здесь убираются, и бельё всегда чистое. За это им прилично платят, – ответил он отстранённо и спокойно. – То за столом хотела… Что не так?

– Поедем отсюда домой! – повторяла Нэя – я не могу здесь. Мне показалось, что это не ты, а тот урод, сожравший мой десерт. Я легла, и он сразу откуда-то вылез, навалился, сдавил…

– Ну да. Он любитель подобных мест. Вообще, этот напиток вызывает галлюцинации. Но обычно приятные. Я и не ожидал такого воздействия. – Он бережно помог ей встать и помог надеть юбку, обуться, делая всё на ощупь, щекоча и вызывая смех. Но и нервно смеясь, она не переставала ощущать страх, боясь, что некто схватит её за ноги, что он притаился под топчаном в сгустке кромешной живой черноты. Свет, проникающий в узкое, бледно-зелёное днем, но тёмное сейчас окно, был уже вечерним, – смесью уличного освещения и призрачного света спутника Ирис.

– Посмотри, кто там притаился! – она обхватила Рудольфа и повисла на нём, трясясь от ужаса.

– Тебе надо поесть, – сказал Рудольф, – ты голодная, ничего не ела. От этого, возможно, такой негативный эффект.

Они вышли, вернее, Рудольф её вынес и поставил на пол только в самом зале. Тёплый, пропитанный запахом цветущих растений и всевозможных кулинарных изысков, воздух вернул Нэе чувство реальности. Звон посуды, смех, шёпот и негромкие голоса мало различимых среди зарослей людей окончательно отогнали ужас, словно зацепившийся за край её подола. Она усиленно потрясла юбкой, чем вызвала смех у Рудольфа. Вспомнив о сумочке, Нэя обнаружила, что её нет, но Рудольф наотрез отказался идти её искать в неосвещённую конуру.

– Фиг с ней, что там у тебя и осталось? А если жалко, иди сама. – Его служение всегда имело чёткие границы, если он чего-то не хотел, просить было бесполезно.

– Но он же там был, тот человек…

– Где? Если он затаился под лежаком, а потом выполз оттуда, где был я? Лежал рядышком с вами и любовался на ваши объятья? Тебе всё померещилось. Не ожидал, что у тебя настолько слабая голова.

Похоже, он разозлился, пренебрежительно подтолкнув её в направлении столика. Он повторно заказал ужин, попросив убрать предыдущий, остывший и перевёрнутый её ногами во время приступа бурной и озорной разнузданности, а также осквернённый прикосновением Чапоса. Прежде, чем съесть её десерт, Чапос едва ли ни обнюхал стоящие поблизости тарелки и судки, по-звериному втягивая идущие от них запахи широкими ноздрями. В каждую такую ноздрю могла бы поместиться десертная ложка.

– Как Эля могла его любить и рожать ему детей? – спросила Нэя, не умея избавиться от потрясшего её впечатления реальности его прикосновений только что, в узкой и позорной конуре, куда они с Рудольфом столь охотно залезли сами. И если это было лишь иллюзорное посещение Чапоса, как такое может быть? Она сошла с ума? А как вообще-то сходят с ума? Как прекрасный нежный любовник превратился в гребнистое чудовище? Таким жутким он не был и в том подземном отсеке…

«О, да», – сказала она себе, – «я извращённое жалкое порождение, но я любила его и там. Ни издевательства, ни умышленно причиняемая боль не убили любовь к нему».

Но то существо, что выползло из-под лежака, замаскированного под «ложе блаженства», не казалось ей туманным призраком. По крайней мере, по осязательным и обонятельным ощущениям он таким не казался. А насыщенный запах десерта из его широкого рта, похожего скорее на звериную горячую пасть, откуда взялся? Нэю затошнило, и она в страхе сползла под лиану, в темноту, чтобы там скрыться, если что… Но тошнота отступила неожиданно, как и проявилась. Рудольф успел подхватить её и сунуть ей в рот прозрачную маленькую капсулу, которая тут же растворилась, принеся облегчение. Он сразу понял её состояние, возможно по её внезапной бледности.

Настроение скакало, как тот самый шустрый улыбчивый зверёк, что обитал у них в лесопарке. С нижней ветки оно подпрыгнуло до самой верхней, и Нэя засмеялась от облегчения. Собственное воображение (или же это было что-то иное?) такою же плотно реальной представило ей Элю, стоящую у небесной чаши в Храме Надмирного Света. Прохлада просторного и великолепного помещения Храма окутала Нэю, но себя она не увидела, наблюдая всю картину, залитую световым потоком, падающим из прозрачного купола, со стороны. Рядом с Элей стоял тот самый кубический Чапос. Его глазищи горели отражённым в них зелёным пламенем. Ну и зрелище было! А Эля, хорошенькая, юная, в светло-зелёном воздушном облаке дорогого наряда, всю юность мечтавшая о красавцах, неужели, его любила? Плыл аромат изумрудного прозрачного тумана, слизывающий контуры одеяния Эли, пел жрец, райскими цветами сверкали витражи прозрачного потолка. И вдруг Чапос зашёлся бурным кашлем, стал отплёвываться и махать руками. Его тёмное, как булыжник, лицо в порослях мха – жёсткой его щетины стало багровым от удушья. Небесный Отец не принимал преступного продавца живых душ в своём Доме, – огонь как живой хотел его ужалить, он взметнулся вверх и вбок, стремясь опалить нечестивца. И волосы Чапоса вспыхнули. Служитель тотчас же полил его голову и плечи водой из драгоценного, выточенного из полупрозрачного минерала, зеленоватого сосуда, и жених испуганно слизывал воду, стекающую по его потрясённому лицу. Это был знак его плохого будущего. Но как было на самом деле? Была ли это игра фантомов ночи, непонятно где происходящая? В голове Нэи или где-то вовне, в некоем изломанном пространстве, куда она провалилась? Кто показывал нелепое устрашающее кино?

– Элю обвиняют в неразборчивости, но после такого мужа стоит ли удивляться? Любой последующий кажется ей красавцем…

– Мы что, пришли сюда обсуждать эту химеру – помесь крокодила с гуманоидом и его лядь на букву б? – раздраженно перебил её Рудольф. Непонятное слово, сразу расшифрованное как ругательство, резко резануло слух. Ужин был испорчен окончательно. В надежде исправить ситуацию, Нэя незаметно пригубила напиток из синей ёмкости, с удовольствием обоняя его клубничный сладкий аромат. В зелёном бокале его было ещё много. Он опять возбудил в ней вкусовое удовольствие и лёгкое состояние. Она положила ноги на колени Рудольфа, призывая его к возврату потерянного, взаимного веселья.

– Только больше не пей, – попросил он, не заметив её глотков только что. Взяв девушку-бутыль, он ловко зашвырнул её в заросли. – Они убирают там каждое утро, – пояснил он, оправдывая себя в том, в чём обвинял Чапоса, оставляющего всюду мусор после себя. – Представь их радость, когда они найдут там дорогое и почти не выпитое вино.

Нэя, смеясь звонко и по-прежнему, продолжала пить из бокала, а Рудольф даже не понял, что это остатки колдовского напитка, думая, что она пьёт сок.

Незваный гость Ифиса

– Лучше бы мне отдал. Разбросался тут, будто богат! – произнесла Ифиса, внезапно проявившаяся из полумрака. Она успела вульгарно накраситься, что ещё больше усугубляло её заметное увядание, усиленное неполадками в её жизни. Платье, всё так же изысканное, говорило о том, что не оскудели её запасы, а похудевшая фигура стала и лучше, пожалуй, если бы не унылый вид лица, безразличного ко всему. Она села без приглашения.

– Конечно, куда мне до твоих покровителей, – ответил ей Рудольф.

– Нет у меня никаких покровителей. Одна я, но не за твоей жалостью или подачками я сюда пришла. Я Нэюшку искала, – Ифиса обхватила Нэю за плечи, как будто боялась, что Рудольф её прогонит, и заговорила ей почти на ухо, но вслух, – Удивительно, насколько я и провидица, знала точно, что найду тебя в этой специфической «роще счастья».

Нэя сделала жест руками, давая понять Ифисе, что она может угощаться за их столом и прогонять её никто не собирается. Ифиса сразу осмелела, приосанилась с привычной уже самоуверенностью и продолжила, – Не знаю, рассказывала ли я тебе, но прежде на этом месте действительно росла «Роща счастья». И многие растения остались тут от былых времён, не считая тех, которые привезли из джунглей на границе Южной провинции и заключили под крышу и стены вместе с тем, что осталось от заповедного места, – она обращалась к Нэе, игнорируя Рудольфа, и протянула ей утерянную сумочку. – Ты оставила в мастерской Реги-Мона. Хорошо, что Анит успела выхватить её из цепких лапок одной девицы, вернувшейся туда, не знаю уж и зачем.

– Для того, чтобы стать счастьем Реги-Мона, – предположила Нэя.

– Вряд ли и получится. Он в последнее время что-то приуныл. Я тут хотела Анит к нему пристроить для утоления его тоски, она это умеет. Прошла такую дрессуру! Никому такой не порекомендую, а для жизни её дальнейшей вполне может и сгодиться. Иллюзий насчёт мужчин не остаётся, и душа теперь закалена, если уж сразу не сдохла. Как и я в своё время. Конечно, меня обучали в роскошных павильонах отдыха для утончённых аристократов, но суть-то этой выучки та же самая…

Нэя открыла сумочку. Та была пуста. Ни диадемы с синими камушками, ни косметики, ни прочей женской дребедени. Кто взял? Как узнаешь? Анит? Или сама Ифиса? А Ифиса опять громко и вслух ушла в собственные воспоминания. Спросить о диадеме, означало её перебить и сильно обидеть.

– Помню, я была как выпотрошенная рыба на рынке. Я воняла горем, солёным от слёз. Я опустилась настолько, что ходила за бесплатной похлёбкой, что дают жрецы у Храмов Надмирного Света. Одетая в мятую и неопрятную тунику, я мерцала вышивкой из драгоценных камней, но того не понимала. И окружающие меня нищие тоже не понимали. Зато жрец сразу понял. Привёл меня к одному психиатру. Догадываешься, о ком я? Врач меня пожалел и восстановил мою порушенную психику. Я очнулась, встала на ноги. Стала тем, кем я и есть. А теперь я сама помогаю точно таким же, какой была когда-то, свалившись в бездонную яму душевного помрачения. Ты удивлена? А ты-то! Явилась благодетельница! Кому ты раздариваешь свои подарки, свои обильные угощения? Проверь, всё на месте? – был это хитрый трюк или она и не совалась в чужую сумочку, и сделать это мог кто-то другой. Нэя решила промолчать.

– А ты? Кому ты вывернула наружу то, что не тебе принадлежит? – набросилась в отместку Нэя, но благодарная Ифисе за сумочку, хотя и выпотрошенную. Искусственных камней у неё было достаточно, а такая сумочка одна, украшенная бабушкиной вышивкой. Нэя сама вшила аппликацию в дорогую вещь. Прощая, она обняла Ифису.

– Где же твоя роскошная диадема? – спросила Ифиса, разглядывая волосы Нэи. Нэя пожала плечами.

– А краску для волос кто тебе достаёт? Она ничуть не хуже, чем та, что я доставала для тебя.

Нэя возмущённо заелозила на месте, как будто для Рудольфа было не очевидно, что её волосы имели искусственный цвет. – У нас в ЦЭССЭИ замечательные торговые центры. Там всё от лучших поставщиков.

– Ты не разевай рот, когда приходишь в уже другие центры. Хотя бы и сегодня. Кто, спрашивается, украл твою диадему? Пока ты там изображала из себя богиню удачи, тебя и обокрали! И разве это только в среде творческой богемы так? Все пристойные профессии заняты ворами и проститутками, кругом одни бездари. Если думаешь на Анит, что она воровка, то я её защищать не буду. Пусть она и талант, а в такой не отмываемой грязи её извозили, в такие страдания окунули с головой, что душа могла и деформироваться. Тут я ни за что не ручаюсь. Она у Реги-Мона осталась. Тот тоже деформированный продукт страдальческой судьбы. Она как его увидела, так и обомлела, – «Хочу», – говорит, – «испытать радость с таким прекрасным человеком. Я его по старым фильмам помню. Я давно одна». Вот что значит прошлая обработка. Беды потоком на макушку льются, она даже лысеть начала от переживаний, неустроенность, а опять потянуло её к тому же смраду. Мне жалко, что ли, Реги-Мона? Я с нищими делить радости не приучена. Он не мой пиршественный стол. А эта необучаемая дура пусть и пирует. Пусть отведает. Пусть вместе теперь счастье ищут в захламлённых углах его мастерской, – без всякого перехода продолжила Ифиса тот самый разговор, который они вели и в мастерской Реги-Мона.

– Да ведь полюбила я её, приблудную. Стоило раз покормить, пригреть, а уже и боль за неё навалилась на сердце как за собственную дочь. Пришлось Анит помочь в оформлении личного жетона, а это очень трудно сделать. Да у меня всюду есть нужные знакомства. У неё талант уникальный, она умела танцевать, словно не имела в себе скелета, в узлы могла завязываться, да и вообще имела дар пантомимы к тому же. Ещё когда Гелия была жива, то настолько впечатлилась её пластичностью, что обещала свою поддержку и протекцию, да не успела. Но я точно знаю, что Гелия заплатила за неё вступительный взнос в Школу Искусств, а тут и свалилась с неба оплеуха Надмирного Света. Помню, как полквартала разнесло вместе с телебашней, вся Паралея вздрогнула, а я рядом жила. С постели своей скатилась, и лучшая часть моей коллекции попадала с полочек и побилась. Очнулась вся в осколках, зелёных мелких от рассыпавшегося вдребезги окна, вся посечённая, в крови. Накануне обивку заказала для спальни, мастер настолько всё сделал прочно. Рисунок был – мечта. На облаках – дворец, а рядом девушка – мечта. В моём же доме не осталось ни окон, ни дверей, стены треснули, пришлось другое жилье искать. Но речь не обо мне. Об Анит, и ей, к сожалению, никто уже мечту не припас. Осталась её мечта в облаках. Где деньги Гелии? Где обещанное место? В Школу Искусств не взяли, никуда не взяли, выкинули на задворки, а потом и продали с аукциона, как гулящую, лишив всех прав. А она – цветок из джунглей, а не девушка была. Волосы как пламя, оранжевые с золотом, природные, лепка фигуры – божественная. И сама добрейшее, тончайшее существо. Но уж ясное дело после того, как вылезла она из зловонных подвальных стоков, потеряла и форму, и здоровье. Тоскливая, вся трясётся, глаза угасли. Ты же её видела. А была вся розовая и упругая, гибкая и блистательная. Глазки ласковые, когда она смотрела, то казалось, что гладит ими тебя по коже, так хорошо рядом с нею всякому находиться, общаться. Редкая женщина, и всю изжевали, едва не погубили, короче. Я помогла, само собой. Она скоро уедет в свою тихую далёкую глушь, там может и оклемается. Молодая ещё, силы восстановятся, а дар опять отшлифует, если не сопьётся, конечно. Вот кому надо помогать. Я люблю людям помогать, но не всем подряд. Я попрошаек не выношу. Достойный человек умрёт, а клянчить ничего не станет ни у кого. Это тебе на заметку. А то вытряхнула свою сумочку, а кому – тебе и всё равно! Чего Реги-Мону помогать? Не пропадёт он никогда. Уловила мой намёк?

– Зачем же ему бедная Анит? – отчего-то Нэю царапнуло известие о том, что якобы безнадёжно влюблённый Реги-Мон утешается теперь с завалявшейся «Ягодной булочкой».

– Да не нужна она ему! Он её в скором времени вытолкнет, да ещё и ускорения придаст, чтобы подальше отлетела. Ты забыла, кто такой Реги-Мон? Конечно, он мужчина красивый и ласковый. Сердцем наделён чувствительным, вкусом безупречным, только характер его – дрянь! Разве Анит такой человек нужен?

Наступило тягостное молчание, для которого у каждого имелся свой повод. Рудольф, ни слова не говоря, насуплено изучал собственный гарнир к рыбе. Ифиса не могла ни понимать, что чужая на их пиру, но из мстительного упрямства не уходила, прочно устроившись за их столом: мол, я к Нэе присоседилась, а не к тебе. И причина её мести скрывалась где-то в прошлом, в чём-то таком, чего не знала Нэя. И знать не хотела.

– Как я вошла сюда, в зарослях у входа тварь одну увидела, – первой нарушила молчание та, кто презирала нахлебников и прочих «незваных на пир», о чём и не уставала напоминать. – Пихал в глотку такой кусок, что на него и трех ртов мало будет, а он заглотнул и не подавился. Так вот, он танцовщицу Анит и переварил в своём чреве, а вытолкал из задницы, сама понимаешь что. Она ребёнка ему родила, а он своего родного ящерёнка запихнул как сироту в приёмную семью. Она думает найти, но я сказала – забудь! Другого ребёнка родишь от доброго парня. – Ифиса шумно вздохнула, – Хорошо, что есть на свете такие добрые люди, как мы с тобой, Нэюшка. Не раздавай деньги, кому попало. Мне давай, я всегда найду, кому помочь. А лучше себе храни на всякий такой-сякой случай.