– И уж тем более чего-то ожидать от тебя! – подала голос и одна из женщин, пренебрежительно, но весело. – Ифиса, ты слишком уж много о себе воображаешь.

– Ты не права! Я засыпаю и просыпаюсь с мыслями об Ифисе! – заявил ещё один насмешник из творческого сообщества.

Ифиса вернулась, села на место и осмотрела всех присутствующих величаво и надменно.

– Думала ли я об этом дне, просыпаясь некогда в жемчужной спальне, в небесной иризации, идущей от драгоценных витражей сводчатых окон от пола до потолка? В пении диковинных птиц, порхающих в рощах, которые неведомы вам, закрыты для вас! Тончайшие ткани касались моей чудесной фигуры, сливочной кожи. Я не знала ни в чём отказа, мои желания исполнялись как по волшебству. Какой могущественный, но влюблённый в моё очарование, в мою юность и талант, человек целовал кончики моих пальцев… И вот я очнулась однажды в этом до чего же и неприглядном месте! А он-то и вовсе зарыт в земляных пластах, гниёт и растаскивается микробным и прочим червивым сбродом на элементарные бессмысленные частицы. И нет там с ним ни его власти, ни дворцов, ни рощ с их благоуханием, ни юных любовниц в перламутровых павильонах для расслабления от тяжких трудов по управлению настолько и тяжкой жизнью. Так что я в сравнении с ним, пожалуй, и счастлива! – и она швырнула толстостенный зеленоватый бокал из дома яств, который надо было вернуть, и служитель заведения должен был явиться за посудой, в угол неустроенной творческой обители Реги-Мона. Удар был настолько силён, что бокал не выдержал и разлетелся на мелкие части, смешавшись с хламом непонятно чего в том же углу.

– Опа! – радостно прокомментировала Ифиса, – кто же возместит потерю заведению, любезно предоставившему достойным людям посуду в наём?

– Спасибо, что никого не убила! – с хохотом отозвались за столом.

– Если только пугливому счастью Реги-Мона досталось по лбу, но его что-то не видно нигде.

– Сбежало.

– Почило.

– Зарылось в кучах его мусора.

– Ты бы убрался, что ли, а ещё такую даму принимаешь у себя в гостях.

– Нэя, заставь его вернуться в реальный мир и навести порядок в собственном жилье.

– Я уберусь тут сегодня, – добродушно отозвался сторож парка вместо Реги- Мона, – оплата умеренная.

– Ты уберёшься, а потом собственные творения придётся искать в мусорных кучах за пределами столицы, – встрял один из пирующих и жующих, – ты вон в парке порядок навёл однажды, так все скульптуры нанятый тобою мусорщик вывез в неизвестном направлении.

Когда гости деликатно и быстро покинули пределы мастерской, унося в руках и ртах то, что не успели доесть и дожевать, или Реги-Мон незаметно шепнул им об этом, остались только он сам и Ифиса со своей молодой подругой Анит. Оставшись без публики, Ифиса неожиданно сникла, утратила свой воинственный вид, стала жалкой и сутулой, что особенно поражало. Стало заметно, что она не просто бедствует, а пребывает у того самого края, за которым может последовать падение в нечто совсем уж кромешное. Чутким сердцем Нэя сразу это почувствовала, не надо было и слов. Она достала из сумочки деньги, предвидя подобный расклад. Она не тратилась на повседневную еду, как и на аренду и эксплуатацию здания «Мечты», живя в «Лучшем городе континента» над всеми бытовыми проблемами, и скопила приличную сумму. Небольшую часть она могла и пожертвовать на прежних бедствующих друзей – Реги-Мона и Ифису. Как ни разозлила она Нэю, а возникла жалость.

У девушки Анит, которую Нэя не знала прежде, тоже имелся свой безвыходный случай, своя история неудач. Та тихо сидела за опустошённым столом, сжавшись так, словно надеялась остаться незамеченной. Богемная гордость обычно не мешала актёрам клянчить деньги, и Нэя никому и никогда не ставила этого в вину, хотя и не смогла бы сама ни у кого хоть что-то попросить. Она подошла к Анит, тронутая её историей, и положила деньги рядом с нею.

– Благодарю тебя, – насыщенно-фиолетовые глаза девушки, вернее, молодой женщины блеснули слезами, – мне Ифиса много рассказывала о тебе. О том, какая ты уникальная и добрая. Как тебе было нелегко, а ты не только выстояла, но и нашла своё счастье. Мне так хотелось тебя увидеть, что я и напросилась пойти вместе с Ифисой. Мне это важно не из любопытства, а совсем по другой причине…

– Озвучь, раз уж начала! – потребовал Реги-Мон властным голосом, которым он пользовался всегда, если видел, что девушка попала под его неодолимые чары.

– Короче, один человек рассказывал, когда был… когда я была с ним вместе. Нет, никаких наветов, только прекрасные вещи рассказывал он о Нэе. Печальная история, поскольку любил, кажется… Без взаимности, понятно…

– Не напрягайся, Уничка, – отозвалась Ифиса, – она всё поняла как нужно. Её многие любили без взаимности. Какое ей дело до этих многих? Она любит своего единственного, – она назвала худенькую маленькую, забитую невзгодами Анит «сдобной ягодной пышечкой», что воспринималось как насмешка. Анит больше походила на сухарик, чем на булочку. Но, вероятно, Ифиса знала её в лучшие времена, когда суховеи жизни ещё не иссушили её очарования, насыщенного молодыми соками. А самобытность того очарования и теперь просматривалась в ней. И зря она так вульгарно расписала своё лицо. Нэя задумчиво изучала девушку, забыв о деликатности. Но та, кого обозвали «Уничкой», смиренно разрешала неожиданной благодетельнице осмотр своей персоны.

– Ты умеешь шить? – спросила она у Анит, решив, что её можно взять в швейный цех.

– Насмешила! – воскликнула Ифиса, – Да кто её туда пропустит? В такое-то стерильное место. Ты же и представления не имеешь, кто она.

– Кто же? – спросила Нэя, заподозрив Ифису в нежелании устройства для своей новой подружки просто из зависти.

– Она, скажем так, выпала из категории людей, обладающих свободой распоряжаться собою по личному выбору. Доступно для понимания?

Поражённая, Нэя не нашла слов для ответа. Реги-Мон искоса наблюдал за Анит, ничуть не удивившись услышанному. Естественные краски лица девушки были скрыты гримом, отчего она, помертвев, стала казаться настоящей уже маской.

– Так ведь я всё сумела устроить! – уже торжественно добавила Ифиса. – Ей вернули удостоверяющий её полноценность жетон, чистенький и девственный! К сожалению, ей самой уже не быть таковой.

– И зачем тогда заляпала её грязью? – сурово спросил Реги-Мон, – Если всё удалось тебе исправить, кто ж и узнает?

– Ну и дурак ты! – насмешливо ответила Ифиса. – Там не то место, где тайны, даже тщательно упрятанные, остаются таковыми. Если только покровитель нешуточный есть, то тогда уж… А у неё он есть?

– Есть! – самоуверенно сказала Нэя, – если я захочу, она будет там завтра же!

Но Ифисе отчего-то не хотелось вручать судьбу маленькой неудачницы в руки другой, расфуфыренной и удачливой, покровительницы, – Не для того её готовили, чтобы сидеть ей за швейным станком. Анит бывшая акробатка, к тому же первоклассная танцовщица. Как я в своё время была. Но я-то не только время, но и форму утратила впустую, а она ещё вполне. Молодая и гладкая. Да и худенькая, что и требуется. Не в зажравшейся столице, к сожалению, так ведь страна большая. Целый континент в её распоряжении, катись себе куда хочешь!

– Я многое умею! – Анит вдруг встрепенулась, выразив желание схватить примчавшуюся неожиданно удачу за её расписной подол. Она с комичной гордостью стала перечислять свои умения, – И шить мне приходилось собственные сценические костюмы, и грим, и массаж, – всем этим я владею почти в совершенстве…

– Да молчи уж! – перебила Ифиса, – Искусница на все руки! Платье моё и то изуродовала. Знаю я, каким массажем ты овладела в совершенстве, какой грим наводила и на чьи лица! – тут она обратилась к Нэе, – Но, если ты хочешь приобрести себе ещё одну Элю, которая запятнает тебя в глазах обитателей «Лучшего города континента» уже повторно, я не собираюсь тому препятствовать. Она уже не станет нормальной женщиной, о чём я говорю тебе со знанием жизни и как человек, неплохо разбирающийся в психологии.

Возникло тягостное молчание. Ифиса подошла к Анит и заговорила ласково, как любящая мать с неразумной дочерью, – Забудь о столице и о прочих «островах блаженства» навсегда. Чем дальше будешь, тем лучше, – она потеребила тюрбан своей молодой подруги, – Наивная ты, как была, так и осталась. Если твой хозяин тебя встретит, даже я не смогу тебя защитить. Он же разрешения на твоё освобождение не давал! Лишь благодаря своим связям я устроила эту не совсем законную процедуру. При условии, что ты отсюда исчезнешь, как можно быстрее. Он и был-то тварью редкой, хотя и не последней, а теперь стал лютовать так, что… Слышала я, что дела его худые совсем, и попадись ты ему на глаза, то и схватит опять, раз ты ему принадлежала. Если он узнает, что ты работаешь в «Лучшем городе континента», он такое устроит! Это же скандал выйдет, а Нэе придётся его последствия брать на себя.

– Тогда вопрос, зачем ты её сюда-то привела? – озадаченно спросил Реги-Мон.

– Тебя забыла спросить! – взвилась Ифиса.

– А не мешало бы. Раз уж тут я живу. И не я к тебе пришёл, а ты ко мне! Может, позволишь нам, давним друзьям, пообщаться без посторонних? – Реги-Мон откровенно хотел спровадить Ифису с её спутницей прочь.

Ифиса и не подумала ему подчиняться, – Я не к тебе пришла! Не приучена приходить незваной. А Нэюшка давно хотела меня повидать. Я знаю.

Большую часть денег Нэя, всё же, отдала Реги-Мону. Он взял. Он считал её почти своей роднёй.

– Что толку? Разве эти деньги спасут его от бессмысленности существования? – Ифиса, ничего не попросившая для себя и демонстративно отошедшая в сторону с таким видом, что продолжает изучать творения хозяина мастерской, отлично заметила деньги в руках у Реги-Мона. Совать деньги ей было как-то уже и неловко. Вышло бы так, что сама дарительница оказалась бы в несколько униженной позе просительницы. «Возьми, не осуди…». – только Нэя подумала так, как Ифиса ловко и быстро выхватила у неё остатки денег из ладоней, боясь, что и они окажутся у Реги-Мона.

– Он всё равно их растранжирит! А я сама заплачу Мире за аренду его мастерской. Вот скажи ты мне, зачем ей такие немыслимые платья? Ты думаешь, я не в состоянии узнать твой неповторимый стиль? А она врёт, что покупает одежду в столичных салонах.

– Так я же продаю свои изделия именно туда, где она их и приобретает. У меня несколько производственных цехов, не только творческая мастерская.

– Шикуете, женщина, в роскоши купаетесь, потому и друзей прежних забывать стали, – укорила Ифиса с неподдельной печалью.

– Я не слежу, какие цены они устанавливают на мои изделия. Я продаю по той цене, которую нахожу справедливой и разумной. Я и сама не могу свести концы с концами. Только видимость одна, что я процветаю. А так, затраты совсем не окупаются. Если бы у меня не имелось там защиты, я давно бы оказалась в доме неволи за долги… Я не разгибаюсь над выкройками и ручной отделкой, по ночам даже сажусь за швейный станок, но как ни стараюсь, все вокруг считают меня бездельницей, паразиткой на чужом труде, не исключая и моих подопечных. Все вокруг меня обворовывают, считают, что имеют право жить как я, не понимая ни моих творческих затрат, ни моих реальных вложений в такое сложное предприятие, пусть и небольшое. Когда-то я имела неплохие запасы от прежней жизни с мужем, всё вложила в свою «Мечту», не считаю прочих усилий, а кто-то думает, что мне всё свалилось сверху задаром, и меня можно и нужно доить…

– Неужели, так всё плохо? – последние откровения вызвали у Ифисы нечто вроде сочувствия пополам с удовлетворением. Не одна она и в упадке, другим не легче. – Разве там настолько бедное население, что у них нет денег на сказочную красоту твоих изделий? Уж если Мира покупает себе твои платья с переплатой в салонах, то уж в «Лучшем городе континента» точно твоё творчество не залёживается. Народ там сказочно богатый…

Ифиса не знала, что Мира давно уже стала приятельницей Нэи, к тому же и одной из её заказчиц. Правда, в саму «Мечту» Нэя ни разу её не пригласила, хотя и понимала, как Мире хочется попасть в город за стенами. Это было довольно сложно, да и незачем. Нэе хотелось быть загадкой для всех. Чтобы не расстраивать ревнивую Ифису, она промолчала.

– Мира буквально сна лишилась, как увидела тебя тогда на выставке. Она до жути завистлива. Постоянно выспрашивала меня о тебе, откуда-то узнав о нашей былой дружбе. Но почему и былой? Я по-прежнему считаю тебя подругой. «Где всё-таки обитает талантливая сестра прекрасного и неповторимого Нэиля? Что за место? Какие люди там живут? И с кем она там»?

«Откуда», – спрашиваю, – «ты её знаешь»?

А она мне, – «Нэя выставляла у меня картины моего Нэиля. Надеюсь, что Надмирный Отец дал ей заслуженное счастье». Ну, это она врёт! Счастья она никому не желает.

«Когда это Нэиль был твоим»? – говорю ей. Она стала уверять меня, что в прошлом родила от него дочь. Может, врёт, а может, нет. Куда ей было до Гелии? Да и дело давно прошлое.

– Никто и никогда не сравнится с Гелией, – подала голос Анит. Значит, она Гелию знала. – Возьми от меня на память, – девушка протянула Нэе безделушку-браслет из тех, что продаются на ярмарках для простолюдинов. Довольно умело сделанная гирлянда цветов из поделочного камня с ажурной бабочкой поверху. Нэя взяла браслет, любуясь его изяществом, но потом вернула его Анит.

– Моя мама мне его подарила, – «Ягодная булочка» вздохнула, – на счастье. Он, и правда, счастливый, да я несчастливая. Думаю, если бы не он, меня и в живых бы не было. Я верю в счастливые предметы-обереги. А ты? Гелия так просила его продать, но я тогда не смогла. Я верила, что браслет принесёт мне богатство. Мама не считала, что счастье и богатство одно и то же. Она сказала мне, что когда бабочка выполнит свою миссию оберега, и я выйду живой из немыслимых передряг, то после этого я могу передарить его. И обязательно с добрым посылом такому же доброму человеку. Тогда сила камня удвоится. Только злому человеку прикасаться к браслету нельзя. Злого человека камень беречь не будет. Бабочка выточена из редчайшего камня под названием «Улыбка Матери Воды». Он намного дешевле, конечно, чем «Слеза Матери Воды», но тоже непростой. Если не захочешь его носить, можешь потом и передарить. Я же хочу подарить тебе. Ты очень хорошая.

Не без ревности Ифиса следила за вручением дара безработной нищенки успешной модельерше, пробурчав, – К чему ей твоё барахло? У меня в своё время такого добра было в каждом углу по корзине. А счастья мне так и не прибыло. Не бери, Нэюшка, её дара, – добавила она вдруг грубо, – вдруг она колдунья? Они, эти красноволосые, прирождённые колдуны. Конечно, Уничка добрая, она зла никому не делала и не желала, а только зачем тебе при таких-то драгоценностях? Лучше бы мне отдала за мои заботы о тебе! – обратилась Ифиса уже к девушке.

– Прости, – ответила Анит, – ты же ни разу не попросила.

– Да я думала, что у тебя какое-то барахло болтается на запястье. Подарок прежнего хозяина или нечто вроде товарной бирки. А хозяин твой жадюга и даров никому не делает. Продала бы, раз вещичка такая ценная.

– Продавать его нельзя. Всё вышло спонтанно. Порыв сердца. Значит, так и нужно.

– Я где-то точно такой же видела, – Ифиса вдруг перехватила браслет из рук Анит и долго его рассматривала. Лицо её дёрнулось странной гримасой. – Смешно и невероятно. Но поскольку дела давние, то и тайн особых нет. Смешно потому, что я не замечала твою игрушку в упор, хотя ты живёшь рядом со мной. А невероятно то, что точно такую же штучку таскала жена Ал-Физа. Только бабочка была другого цвета. А ведь известно, что у аристократов все безделицы эксклюзивные.

– Моя мама была из аристократического дома, – вставила Анит не без гордости. Она даже приосанилась.

– Не смеши! Твоя мать таскалась в пыльном фургоне всю жизнь по таким же пыльным дорогам и недоедала также всю жизнь, лишь бы пришить себе лишнюю блёстку на юбку для выступления. Откуда у неё? Хотя… – Ифиса долго рассматривала клеймо на застёжке из драгоценного металла. – Вензель того самого дома, из которого Ал-Физ и взял свою жёнушку. У меня отличное зрение и отличная память. Тесть Ал-Физа не был травоядным в отношении красивых женщин, ведь он вдовел много лет. Наверное, твоя мать была приглядна собою, раз хромоногий её одарил. А по поводу её аристократизма, это ты Реги-Мону сказки тут рассказывай. Он любит утончённых носительниц благородных кровей.

Нэя стояла в нерешительности. Вначале она подумала, что незачем брать то, что ей не нужно. Потом, что дорогая вещичка пригодится и самой Анит. Вдруг она потом пожалеет о своём щедром подарке? А увидев жадность Ифисы, поняв, что та сразу прикарманит бабочку, Нэя потащила браслет уже из цепких рук доброй покровительницы непризнанных талантов. Ифиса разжала пальцы не сразу. Ей было жаль красивую безделушку. Анит беспомощно следила за их странной борьбой.

Ифиса разжала пальцы и засмеялась. – Куда мне! У меня рука полная, а он сделан на птичью лапку! – Вслед за Ифисой засмеялись все.

Реги-Мон застегнул браслет на запястье Нэи и прошептал, – Ну и подружка у тебя.

Чуткая на ухо Ифиса его услышала, – Другой всё равно нет! Я хотя бы её не обворовываю. Эля тащит у неё из-за спины почём зря! Все видят, кроме неё. Вот увидишь, скоро она даст дёру, когда ограбит твою «Мечту» дочиста.

– Прекрати! – потребовала Нэя. – За своим добром следи.

– Ты не помнишь меня? – Анит тихо обратилась к Нэе, не желая вторжения Ифисы в их беседу. Но Ифиса была, что называется, ушки на макушке, хотя и обсуждала что-то с Реги-Моном.

– Нет, – искренне удивилась её вопросу Нэя. – Разве мы хоть когда встречались с тобой?

– Да ей всюду мерещатся знакомые, – встряла Ифиса. – Специфика жизни. Хоть в юности, когда она вертелась в своём балагане, хоть потом. Толпы и толпы шли через её жизнь, как по мосту шествуют прохожие. И ведь редко кто запоминает виньетки и рисунок на ограждении самого моста. Да никто и ничего не запоминает!

– Ты забыла, как ты сама была в подобном же бродячем балагане с тем парнем, который летал на волшебной платформе? – продолжала Анит, лихорадочно сияя глазами. – Что с ним стало потом? Мне говорила одна танцовщица, что он сказочно разбогател…

– Она никогда не была бродяжкой как ты! Она потомственная аристократка! – загремела Ифиса, уподобляя голос гулу после небесной вспышки. Анит даже пригнула голову, но храбро ответила, – Мы на то и лицедейки, чтобы изобретать себе любую судьбу для посторонних. Мало ли что ты плетёшь всем, а разве всё правда?

– Всё правда! И только лгуны не верят никому. А о каком таком парне речь? Кто там ещё летал на какой-то там платформе? – Ифиса без всякого перехода перешла на ласковое вопрошание. – Впервые слышу такую дичь. Хотя, что-то такое было. Очень давно… – Она уставилась на Нэю, ожидая её пояснений.

– Ничего с ним не стало, поскольку его и не было никогда, – ответила Нэя. – В том смысле, что никакого бродячего акробата никогда не существовало. Он был только иллюзией…

– Как же может быть иллюзия, которую видели многие? – не отставала Анит, являя свою редкую способность цепляться за всё, что и было ей надобно на данный момент. – Я ведь до сих пор о том дне не забыла. И тебя я хорошо помню, когда вы с ним отказались путешествовать с нашим театром…

– Да о чём речь-то?! – вновь прогремел над их головами голос Ифисы. Недовольной, что от неё ускользает некая тайна давно ушедших лет. – Кто и когда путешествовал в составе бродячего театра? Нэя? Да ты что, Уничка! Из своего фургона, что ли, вылетела головой на камни? Или с проволоки слетела вниз когда-то? У вас, у бродяжек, насколько же часто бывают отбиты ваши головы. Нэя рафинированная аристократка и всегда жила и живёт там, где не место тебе. И даже мне, – добавила она.

– Выходит, что та девушка была её двойником. Так же бывает, – согласилась Анит. – Да и время-то сколько прошло… Я вот часто не узнаю иных людей, а они тоже уверяют, что отлично меня знали когда-то…

– Жаль, что моя бабушка устроила когда-то в Школу Искусств бездарную Элю, а не тебя, как ты того заслуживала, – ответила Нэя. – Почему ты так и не смогла заработать себе денег на поступление?

– Ещё одна ушибленная на всю голову! – дала своё заключение Ифиса. – Да у неё сроду деньги не водились! Конечно, жаль, что Гелия погибла, и кто-то сумел украсть те деньги, которые она заплатила за обучение Унички. А по поводу Эли, наконец-то, я услышала от тебя трезвую оценку всех её мнимых талантов. Надеюсь, что дождусь и её изгнания из твоего дома «Мечта». Уж такой мечтательнице из прокалённой жести точно не место среди твоих воздушных и прочих кружевных чудес. Даёшь слово, что выгонишь жену Чапоса завтра же прочь?

– Жену Чапоса? – бледная Анит с её истёршимся косметическим румянцем побледнела ещё заметнее. – А кто она? Разве у него появилась новая жена?

– Речь о старой и беглой его жене, – уточнила Ифиса. – Не придуривайся, что ты о ней забыла. От него все бегут. Прысь! Прысь во все стороны! – Ифиса изобразила руками нечто, похожее на движения тонущего человека, пытающегося удержаться на воде.

– Мастерскую мою не погроми! – к Ифисе подошёл Реги-Мон, что-то жующий. Не наевшись, он подбирал остатки съестного на столе. – Тебе бы пошло играть владыку огня небесного. И по фактуре твоей, и по рыку твоему ты подходишь для такого перевоплощения. Только волосы тебе надо искусственные из белой пакли привесить, вроде как облачные. Будет блеск!

– Дурак! Не издевайся над той, кто всегда тебе может пригодиться! Я тебе не Уничка, чтобы надо мной потешаться! – и она толкнула его лилейной по виду, да мощной как у борца, рукой в грудь. Реги-Мон сильно пошатнулся от внезапности удара, но достойно устоял и не повалился. Анит вскрикнула и поддержала его сзади. После чего обняла за талию и прижалась к его спине, не стесняясь прочих дам. Он ответно обхватил её руки, скорее выражая благодарность за поддержку. Нэе остро захотелось уйти отсюда прочь. Вся эта разудалая компания была ей, что называется, не по статусу. Была уже нестерпима. От них всех веяло такой неустроенностью, такой неустойчивостью, балансирующей на грани их сваливания в клоаку жизни, что она ужаснулась вдруг тому, что они как-то сумеют при своём падении и её зацепить, и её увлечь туда же. Надо немедленно уходить и уходить без возврата к ним. Никаких друзей у неё уже нет. Осталась лишь иллюзия внутри неё самой, что есть некие друзья. Никого. Кроме Рудольфа.

Погрустневшая, оставив в неприбранных мастерских часть своего утреннего сияния, Нэя уходила на встречу с Рудольфом в то самое заведение, носившее имя «Ночная Лиана», там вкусно готовили. За общим столом Нэя так ни к чему и не прикоснулась из-за неуместной исповеди Ифисы.

Ужин в «Ночной Лиане»

Народ обтекал Нэю со всех сторон, и никто не посмел задеть её.

– Это актриса, – услышала она шёпот юной девушки за своей спиной. Девушка ошибалась, но была и близка к истине. Потому что Нэя играла сейчас роль небожителя, спустившегося в бедную и скорбную низину, желая утешить тех, кому повезло меньше, чем ей. Но роль свою она считала провальной. Терзала жалость к Реги-Мону, не осталось обиды и на Ифису, и нечего ей счастливо сиять своими драгоценностями и случайным везением там, где этого нет.

Вспомнилась Азира, объявившаяся у своей матери, чтобы продемонстрировать своё благополучие бедным соседям. А уж насколько оно и являлось таковым, кто бы и смог проверить? Никакого богатства у Азиры не имелось, все материальные щедроты отбирались Чапосом -охранителем её преуспеяния, а личное счастье? Такой категории бытия для неё не существовало давно. Так проще жить, если в счастье отказано. Неважно почему и кем, – Свыше, людьми или обстоятельствами, каждый выбирает тот суррогат счастья, каков ему по уму и возможностям. Визит был запоздалым актом мести обездоленной бедноте, которая презирала её когда-то, поскольку Азира и среди них считалась самой обездоленной. Не ради любви к матери она прибыла в длинный многосемейный барак своего детства и ранней юности. Жажда уязвить тех, кто там обитал, своим показушным блеском.

Таким же вызовом людям, которых она унизила своим видом и своим бахвальством, было её собственное сегодняшнее «блистательное» появление. И не оправдывало ни искреннее стремление помочь, ни дружеское расположение к тем из них, кого она знала и по кому скучала, по Реги-Мону и Ифисе. Именно это и дала ей понять Ифиса. Как-то всё пошло сразу наперекосяк, оставило безрадостный след. Надо было тихо, не шумно встретиться только с теми, кто дорог, и помочь им наедине, без свидетелей, если они в том нуждались. И одеться скромно, как того требовала их среда, а то выставилась! Разбросала свои лакомства, деньги, ослепила! Ничтожное тщеславие бывшей скудоумной нищенки – вот что это! Таков был приговор самой себе.

В «Ночной Лиане» в прохладе, полутьме, среди стен, увитых цветущими и плодоносящими одновременно лианами из экзотических джунглей, что казалось, она попала в глушь леса, а не в центр столицы, Нэя с трудом нашла Рудольфа. Пока искала, её несколько раз схватили за юбку, приглашая остановиться, очевидно, принимая за девушку определённого сорта. Но Нэя даже не обратила на это внимания, настолько была погружена в свои мысли и переживания о друзьях-неудачниках.

Рудольф обожал местную еду. Он уже ел, не дожидаясь Нэи. Он поцеловал её в грудь через тонкую ткань и усадил рядом. Расстегнув корсет Нэи, растерявшейся и не ожидавшей этого, он стал нежно гладить её, но никто не мог ничего увидеть в полутьме и зарослях. Да и многие тут, на большом пространстве мини-джунглей под стеклянной кровлей, были заняты милованием со своими девушками больше, чем едой. Здесь небедные люди встречались с женщинами специфической жизни.

– Моя щебетунья отчего-то совсем поникла, – сказал он, уловив её настроение. – Расслабься, здесь особая обстановка. Здесь же никому нет до тебя дела. Дела у каждого свои, и только приятные…

– Ты стал совсем как тролль, – поддела его она. Маленькие, как светящиеся жучки, светильники в лианах делали обстановку вокруг чарующе нереальной.

– Тролли знают толк в утончённых утехах. Здесь действительно хочется обо всем забыть. – Его загорелое лицо почти не выделялось в полумраке, а лицо Нэи светилось как зыбкий мираж. Он впился в её губы. Поцелуй имел привкус терпких фруктов, которые он ел перед её приходом. – Я счастлив с тобой всюду. И даже в мерзкой столице…

– Но здесь-то не мерзко, – ответила Нэя, продолжая грустить. Представила Реги-Мона в молодости, – всегда смеющиеся яркие губы и золотистый, ровный, удивительный оттенок кожи. Глаза же делали всё это неотразимым для девушек, они манили и обещали вечное блаженство… Нэя имела, к сожалению, возможность наблюдать, чем это «блаженство» оборачивалось для иных девушек их округи, отважившихся поверить Реги-Мону, но заблудившихся в обещанном краю бесконечного счастья… А если, думалось ей, и прекрасные «Сады Гора» будут для неё тем же «раем» – оборотнем?

– Ты почему грустная? – спросил Рудольф. – О чём задумалась?

– Так. Столица навевает много грустных воспоминаний.

– Ну да. Что может быть у вас тут и весёлого, – утвердил он правоту её внезапного уныния.

Человек возник как сгущение мрака. Внезапно. Нэя, уйдя в свои мысли, не видела, как он подошёл. Он по-хозяйски сел за столик, придвинув кресло, вытащенное из-под пустующего соседнего столика. И сразу принялся за поедание десерта Нэи, к которому она не успела приступить. Нэя узнала его сразу. Эту коренастую мощнейшую фигуру, хищное страшное лицо забыть было невозможно. Крайнее уродство впечатляет порою сильнее яркой красоты. Шея, державшая его чрезмерно крупную голову, напоминала толстый обрубок древесного ствола, увитого лианами – его синеющими сквозь коричневые пласты мышц жилами. Даже в отдельной его части проявила себя аномалия, характерная для всего его облика. Этот человек и пугал, и притягивал взгляд своей ярко выраженной странностью. Уж не свалился ли и он со звёзд? Но со звёзд тёмных, угасающих, печальных. Из миров, созданных или злодеем – пересмешником Надмирного Света или неумехой бракоделом, заполучившим каким-то чудом могущество творца. А может, само понимание прекрасного и эталонного есть только вымысел человеческого сознания?

В нём словно бы проявила себя некая иная модель разумного существа, вполне себе и любопытная, если к нему привыкнуть. Несмотря на странное в целом лицо, кажущееся неподвижно-каменным, бесчувственным, лоб его был высок и нервно подвижен в отличие от нижней тяжеловесной части. Вероятно, он страдал тщательно скрываемым повреждением психики. Во всяком случае, ей, тонко-чувствительному наблюдателю, казалось, что он каждую секунду контролирует выражение своего лица, не забывает о нём ни на минуту. И само это лицо доставляет ему страдание. И даже во сне он не забывает и помнит о своем разительном отличии от всех прочих. Он жил безрадостно, страдая всегда, даже наслаждаясь, обжираясь, расслабляясь или вечно с кем-то воюя в своем уголовном зазеркалье. Поражали глаза, с ними можно было общаться телепатически, без слов, они переливались бликами и игрой света, как будто их радужка была гранённой!

Нэя вдруг ощутила себя растерянной девочкой из того дня в заброшенном парке – старой усадьбе. Этот человек всё помнил досконально, и она могла поклясться, что образ сырого и тенистого парка вошел в неё извне, посланный импульсом его мрачных и глубоких глаз, в которых она начала тонуть и захлёбываться от непонятных пугающих чувств, как и в тот первый раз. По коже открытых плеч прошла волна, как бывает от неожиданного чужого прикосновения, но ведь он её не трогал и не мог, не смел. Как и в тот день он едва прикоснулся к ней, а она, убежав от него, ощущала себя так, будто вырвалась из его цепких объятий, и он всю её потрогал. Как будто у глаз его были незримые, но вполне себе плотские руки, и как непостижимо он напоминал этим Рудольфа, его силу, его магнетизм, но втиснуто всё было в весьма оригинальное вместилище.

С трудом она вытянула себя из того дня своей юности, точнее из пучины глаз мутанта, и чтобы не подпасть под его гипноз, стала изучать любопытную его причёску. Волосы росли вверх и густо, напоминая гребень рептилии, с боков головы он их брил, подражая Рудольфу во всём. Он заметно похудел с тех времён, или новая причёска изменила его, но он уже не казался Нэе настолько устрашающим и чудовищно уплотнённым как прежде. Глаза вдруг угасли, – явленные образы ухнули на непроглядное дно, – они нагло разглядывали Нэю, её фарфоровые плечи, лицо, светлеющее над взбитым кружевом, рыскали по всей её фигуре, пока не зарылись в расстёгнутый верх блузки, почти не скрывающей грудь. Нэя невольно схватилась за прозрачные росинки пуговок, вспомнив, в каком виде она тут красуется.