– Ты удивлён, что я умею быть и такой? – спросила Нэя и добавила, – Я была такой всегда на наших семейных приёмах у Тон-Ата. – И лицо её стало гордым.

– А его верные рабы миловали твои пальчики с подавленным вожделением?

Нэя замерла с куском, который не успела проглотить: – Разве ты можешь знать об этом?

– Ты же сама мне об этом и рассказывала.

– Не помню. Не могла я этого тебе рассказывать.

Не улыбаясь и не выходя из образа, она спросила, – Если бы я сразу же, вернувшись из плантаций, пришла к тебе? Что было бы тогда?

– Ты же не пришла.

– Во первых, я не знала, где тебя искать.

– Ты знала.

– Во вторых, каким образом я туда проникла бы? Ходила бы вокруг стен, по лесным дебрям и болотам и кричала: « Эу-у-у-у! Руд, я тут! – она засмеялась, вспомнив, как кричала Эля в ту ночь, когда он уехал с Латой вместо того, чтобы высадить её из своей машины. – В третьих, я думала, что ты

сдал всё в архив и запечатал навек.

– Я сломал твою карьеру актрисы, – сказал он. – Ты умеешь неузнаваемо перевоплощаться.

– Мне что ли одной?

– Кому ещё?

Она промолчала.

– Но я ничуть о том не жалею. Если бы ты стала второй Гелией, я неизбежно утратил бы к тебе всякое влечение. Я не выношу б… – последнее слово он произнёс на языке, который не был ей пока что доступен.

– Что за слово ты произнёс? Ругательное? Тебя возбуждает ругань? Можешь ругаться. Там, где я провела юность, на столичной окраине, воздух был перенасыщен бранью. И мне известно, что есть особы, которых бранные слова возбуждают даже во время любовных действий. Но я к ним не принадлежу. Меня это вводит в оцепенение. Не ругайся в присутствии своей госпожи. А то я тебя стукну по губам!

– Хочешь всё испортить? Всё волшебное действо?

– Это не игра, если в том смысле, в каком любишь играть ты. Просто я решила явить тебе образ моего прошлого, где я была госпожа своего мужа и его окружения. Это одно из любимых его платьев. Ты ведь навсегда запомнил меня пригнутой моей бедностью в столице. И ты думал, что я навсегда останусь такой вот невзыскательной простушкой? Между тем, я родилась аристократкой. У тебя на твоей Земле были женщины, которые господствовали над тобой?

– Нет! Для всякой, посягни она на такое вот владычество, всё это закончилось бы, не успев и начаться.

– Как же тогда Гелия? Она играла роль твоей госпожи.

– Именно что играла, а не являлась таковой.

– Как насчёт твоего слова? Что сегодня ты мой раб?

– Слово есть слово. Но ведь это только на один вечер и ночь… – Не желая ужинать, он встал сзади и обнял её, давая понять своё нетерпение, гладя так, будто платье было её кожей. – Ты слишком много стала есть. Это вредно для женской красоты, к тому же почти ночь…

– Зачем же всё заказал?

Он целовал её в шею, мешал приступить к еде, а она, пробегав целый день в столице, была голодна.

– Ну, прекрати объедаться. Займись, наконец, мной! – и жадно ощупывал её, как будто делал это впервые. – Такое чувство, что я тебе изменяю с кем-то…

– Мечтаешь об этом? Чтобы изменить? Теперь я понимаю, в чём была сила Гелии. В её лицедействе, в её вечной изменчивости. А я никогда так не умела, я всегда искренняя, я…

– Во мне нет ни малейшего стремления к кому-то, кто не ты. И уже давно. Ты моя жизнь, а Гелия или кто там ещё – это архив, давно и необратимо запечатанный…

– У меня тоже есть личный архив, куда тебе нет доступа. То прошлое принадлежит только и мне. И поэтому я тебе его не отдам.

– Уж не ветшака ли ты вдруг вспомнила?

И тут она разозлилась. Было ли это переутомлением от него, но он всё чаще раздражал её. О последующих словах она пожалела, но сказанное нельзя было запихать обратно в свой болтливый рот.

– Он был умнее и сильнее всех, кто его окружал, и будучи очень властным человеком, позволял мне быть своей госпожой . Зачем ему было утверждаться на женщине? Он меня баловал. Я была главной роскошью его души. И в этом смысле, да, он утверждался. Я царила там, в его мире. А сегодня помни, ты мой раб. И моё слово для тебя – высшая воля. А воля такова, – сейчас я уйду в «Мечту». Спать. Я устала. У меня был показ в столице. Ты же знаешь, как меня вдруг стали ценить. Сегодня я хочу отдохнуть и от любви тоже. Ты принимаешь мою волю?

Рудольф застыл, не понимая, что это? Месть за прошлое или всё же игра?

– Хочешь меня переиграть? – спросил он, пряча за улыбкой сильное раздражение. Оно ответно передалось ему. – Но, если раб поднимет восстание? С рабами это случается. Желание лизать ноги и перегрызть горло, – вот что такое любовь раба. Опасные игры у вас, госпожа. Не боишься?

– Ты же дал слово. Ты же всегда держишь слово? – спокойно и всё так же гордо ответила Нэя, отстраняясь от него. Рудольф сел напротив, насупился и принялся без разбора поглощать то, что стояло на столе.

– Иди, – сказал он как бы с безразличием, но сильно обидевшись.

– Видишь, как опасно играть с людьми. Они тоже начинают любить подобные игры. А вот раньше мне и в голову бы не пришло играть где-то, кроме сцены. Ну, спасибо за ужин. Госпожа довольна. Хочешь поцеловать мою ручку? – и она протянула руку с браслетом – змеёй. Рудольф схватил её и сорвал браслет. После чего смял его и, деформированный, бросил на стол. Нэя, обиженно вздрогнув губами, встала.

– Спокойной ночи. Провожать не надо. Кого мне тут бояться, кроме тебя.

И ушла. Обиженная. На что? Сама же затеяла дурацкую игру. Рудольф сбросил ужин рукой со стола на пол. Домашний робот всё уберет завтра. И злой, в одежде, лёг на свою постель. Раньше она никогда так себя не вела. Не значит ли это, что он стал давать ей ощущение власти над собой? Но ведь это была правда. Она не могла не чувствовать. Он уже не мог без неё тут существовать.

А Нэя, скользя туфельками по скользким дорожкам, залитым водой, и уже набрав ими воду, замочив подол роскошного платья, добралась до своего любимого бревна, где и устроилась, закутавшись в дождевик целиком, высунув лишь носик наружу. Домой не хотелось. Прошлое вдруг вышло на поверхность души, и как эта дождевая вода затопила её. Было сыро, но тепло. К ночи дождь перестал, чтобы к утру опять продолжить своё нудное занятие после краткого перерыва. Зачем она сохранила это платье? Почему он так и не вспомнил ту ночь, когда они встретились у берега реки, а она была в этом самом платье? Она не спросила, боялась услышать ответ, знала, каков он будет. Он не помнил той встречи. Не помнил и всё! Зачем ему, если он был в то время с тою, кого назвал «моё утешение». И любопытно было бы узнать, где она теперь – юное «утешение»? Ревновала ли Нэя? Тогда очень. Буквально провалилась в воронку безотрадности и вместо развлечения, разрешённого ей бабушкой, чтобы погулять по ночному городу и полюбоваться на чужое веселье, получила такую боль, такой удар! Пока шла прочь от Сада свиданий, задыхалась от плача и висла на руке провожатого. А тот ничего не мог понять, пугался за возможный спрос со стороны бабушки, если та увидит заплаканное лицо внучки. А ведь она не проливала слёз со дня гибели брата ни разу. Возникло ужасное чувство сворачивания всей будущей жизненной перспективы, поскольку жила она лишь надеждой на будущее воссоединение с ним.

«Чтоб ты сдохла! Чтоб ты расшиблась на кусочки»! – так она бормотала, даже осознавая, что не заслужила случайная девушка такой кары. К тому же присутствие рядом Чапоса объясняло ей всё, что за «утешение» и какого оно сорта. А вот Азира да! Она так и осталась не прощённой, ненавистной. Может, от того, что именно Азира, единственная после Гелии, была вхожа в его хрустальную мансарду? Разобраться в себе Нэя не умела. Зачем ушла? Обидела его? Вызвав такое потрясшее его впечатление, не дала ему проявить свою любовь сегодня. А как могло бы быть прекрасно сейчас, сию вот минуту… А всё же ему необходимо устраивать подобные разгрузочные дни, чтобы он не пресыщался своей властью над ней, своим вечным торжеством. Ей-то он позволял это торжество понарошку, играя этим. А ей хотелось подлинного женского своего торжества.

Азира в платье со шлейфом, сотканным из нитей дождливой тоски

…Как-то, прибыв к ним в очередной раз, Азира увидела её в этом платье. Она открыла свой большой рот ещё больше. Ей не был доступен подобный шик. Никогда. Она не понимала, что дело не в тряпке, а в самой Нэе.

– Продай! – стала умолять она.

– Но ведь твой аристократ сейчас с тобой и видит, что это моё платье? – удивилась Нэя

– Да плевать мне на него, – Азира пренебрежительно оскалилась, – я хочу поразить другого.

– Кого?

– Есть у меня один. Не главный, но шикарный. Я с ним редко когда встречаюсь. Он живёт в хрустальном доме в городе в лесу. Он умеет любить меня, как умеет любить только Надмирный Отец свою жену Мать Воду, – и она стала показывать кристаллы разных цветов, искусно просверленных и спаянных цепочкой из дорогого белого металла, – Делал один мастер в столице. А кристаллы беру у него… у него их там полно. Не хотел давать. Но я сама стырила. Имею право за свою любовь. Мне же нет в этом деле равных.

– У тебя же плоская грудь, куда тебе моё платье? – умышленно грубо сказала Нэя, разозлившись на наглую шлюху.

– И что? Ты перешей. На меня. А я заплачу. Или сшей новое. А маленькая грудь многим нравится. Например, одному человеку, входящему в саму Коллегию Управителей. Аристократу Ал-Физу. Он просто теряет от меня голову.

– От тебя все теряют голову. И как тебе не надоело любить безголовых, – ворчала Нэя. Она почти прощала ей Рудольфа, поскольку Азира никого из своих мужчин не любила. – Так ты любишь Ал-Физа? Он у тебя главный? – Нэя зло наслаждалась тем, с каким порченым существом связал себя её прошлый возлюбленный.

– Я согласилась бы признать его единственным только в том случае, если бы он сделал меня аристократкой. Своей женой. – Слушать Азиру было смешно. Никто и никогда не сделает из неё аристократку, никто и никогда не приведёт её в Храм Надмирного Света. И жалкие неосуществимые мечтания танцорки также примиряли с нею. Того, кого жалко, нельзя уже ненавидеть. Азира же упивалась своими откровениями о властном аристократе, – Мужчина он не молодой, но такой, знаешь, неустанный и с очень большим… э-э. Как бы тебе объяснить, неопытной девушке? С большой потребностью в половых контактах с утонченно-умелыми девушками. – Азира недвусмысленно изобразила в воздухе руками, что она имела в виду, дразня Нэю порнографической пантомимой. – Я буду для тебя отличной учительницей для утончённого секса с твоим стариком. В качестве же оплаты, за обучение, будешь шить мне платья на мой вкус.

– Да, – вздохнула Нэя, отлично владея собой, – теперь понятно, почему тебя избирают те, кто, похоже, с головой не дружат.

– Главное, дружат со мною. Разве моё искусство заключено в каком-то там вымени? Оно вот и есть у некоторых, но сами-то они живут со стариками.

– Я не шью на заказ. Я не мастеровой какой-нибудь, колющий себе руки из-за куска хлеба. Хочу шью для души, хочу нет. Тебе-то платье к чему? Ты как раз мастер для тех дел, для которых платье помеха.

Глаза Азиры зло засверкали. Даже будучи в доме Тон-Ата третьесортной гостьей, она никогда не любезничала с хозяйкой, не притворялась и вела себя нахально, как в далёком детстве, не признавая той дистанции, какую и полагалось проявлять всем по отношению к хозяйке, – Для соблазна, дура ты аристократическая! Не голой же я хожу туда, где и соблазняю собою. Ты-то мужчин платьями соблазняешь, а спишь с ними тоже голая!

– Никаких мужчин у меня нет!

– За что тебя можно только пожалеть. И поскольку я добрая, я тебя жалею. Даже поделилась бы любым из них, живи ты не так далеко.

– И кого же не пожалела бы уступить? – спросила Нэя по виду дружелюбно, в душе же корчилась от ненависти к ней.

– Никого мне из них не жалко. Устала я от своей доли вечной скиталицы. А больше всех не дорожу я мужем Гелии. Он редок как праздник, только праздник давно закончился. Приходи и забирай! Оставь ты своего Тон-Ата, своё нынешнее место. А то состаришься, а так и не изведаешь ничего. А его захватчица, обзывающая меня драной кошкой, не из тех, кто способен дать мужчине наслаждение. Не знаю кому, но ей-то он точно не должен принадлежать.

– Он будет принадлежать мне в будущем! – выпалила Нэя.

– Но теперь-то мы в настоящем. А в этом настоящем ты удовлетворяешь ужасного старого колдуна. И будет ли у тебя желаемое будущее, неизвестно.

– Кто же для тебя самый ценный? Такой есть? Ал-Физ?

– Он слишком для многих ценен, поэтому я его им уступаю. Я конкурировать устала, сказала же тебе.

– Кто же тогда?

– Тот, кто долго любит, да не щедро платит. Он жаден, вот в чём беда. А я, понимаешь, очень корыстная. Жизнь меня обучила думать только о себе, а то вот меня упрекают иные за мать. Дескать, я её забросила. А она меня не забрасывала в детстве? Наряжала, баловала? Только хлеб да рыба, да скудные овощи, вот и вся была еда, только старые перешитые платья. Ну, и я хлеб с рыбой ей вожу иногда, да старьё какое, если где найду, то и подкину. Я всегда очень справедлива к своим долгам. Так что делай вывод сама. Никто для меня не ценность уже давно.

Мать Азиры забыта не была. Запомнилась её ругательная речь, жестокое обращение с детьми, – с дочерью и сыном, – и драки с собственным мужем. Весь двор высыпал на подобные бесплатные выступления народного театра. Делали ставки, кто кому на сей раз расквасит нос, – она мужу или он ей. Бывало по-всякому. Если доставалось матери Азиры, то вся округа наполнялась её визгом, а если отцу Азиры, то он покорно отдавал ей заработанные деньги, из-за которых и велись их битвы. Нэя обычно в страхе сидела у себя дома, но выглядывала в окно-эркер, пытаясь разглядеть сквозь ветви дерева, что за ужас происходит внизу.

– Ну, а с тем, из хрустального дома, как тебе? – Нэя табуировала его имя и напускала на себя вид относительного безразличия. Азира прикрыла глаза, наверное, красивые, если бы они не были так злы.

– Если я тебе скажу, что теряю сознание, настолько мне бывает с ним хорошо, то ты отравишь меня из зависти. Поэтому сказать мне тебе нечего. А тебе было хорошо хотя бы иногда? Как принято об этом врать. Понятно, что не с твоим хрычом. С любовником?

– У меня нет любовника! У меня муж. Я иначе воспитана, чем ты. И сознание от любви я, к счастью, никогда не теряла.

– К счастью? – презрительно хмыкнула Азира, – что ты знаешь о счастье?

– Моё счастье в моём творчестве.

– Продай мне своё творчество! Неинтересно же обряжать лишь себя одну.

– В столице много тех, кто умеет шить красиво и виртуозно. Обратись к ним…

Азира, неизвестно куда сгинувшая, сидела как заноза в прошлом Нэи. И кончик этой занозы торчал в её настоящем. Она была её соперницей тогда, а вытащить её за этот кончик она могла только в настоящем. И сегодняшний спектакль и был таким действом. Медицинским, если по своему замыслу, удалить из себя ноющее по-прежнему прошлое. Освободиться от него и всё забыть.

Правила игры нарушены

Рудольф дал о себе знать только на третий день. Больше не выдержал, с ликованием думала Нэя. У неё замерцал контактный браслет.

– Сегодня жду, – сказал кратко и властно, но добавил вкрадчиво, – Придёшь в том костюме госпожи? Твоему рабу очень хочется поднять восстание. Ты не будешь против?

Нэя засмеялась, она всё равно победила в этой игре. В конце концов, Тон-Ат не обиделся бы. Он всегда знал и понимал временность пребывания Нэи в своих плантациях. Конечно, он не предвидел своей гибели. Или да? Прошлое упало с Нэи, как упала листва в лесопарке, и Азира в этих давно сброшенных в небытие днях, та Азира, умеющая раскалять Нэю до припадков от ревности, вызываемой злым и продуманным, демонстративным откровением, эта Азира превратилась в блёклую пыль памяти, ни на что уже не могущую влиять.

Хрустальные покатые стены смотровой площадки были залиты дождём, что отлично просматривалось сквозь прозрачную стену спальни. Водяные струи мерцали от мягкого изумрудно-голубоватого, скрытого в конусе, источника освещения. Он был неярок и рассеян, и Нэя казалась русалкой, вынырнувшей из потопа, окружившего пирамиду. Только она была горячая, и вместо хвоста у неё была пара ног. Разорванное у ворота платье «госпожи» валялось на полу. Всё же «восстание раба», хотя и согласованное по сценарию заранее, оказалось слишком бурным и неожиданно яростным.

– Ты ведь сама согласилась, – мурлыкал «раб», – а я не мог не отомстить своей госпоже за своё попрание. Иметь рабов непредсказуемо опасное дело. Вся история подтверждает это, во всяком случае, у нас на Земле.

Нэя отвернулась и молчала. Она бежала по дождю, полная надежд на нежную и накопленную страсть, но предсказать Рудольфа она не могла никогда.

– Как я завтра выйду отсюда в рваном платье? – спросила она, правда, испытав от такой игры такую же радость, как и расшалившийся «раб». Но платье, принявшее на себя весь накал мести «раба», перестало существовать как шедевр её творчества. Обратилось в рваньё, и Нэя размышляла о возможности его починить, сокрушаясь, что у неё нет такой уникальной ткани, достать которую можно было только в стране Архипелага.

– Думаешь, рабы вели себя иначе, когда срывались со своих цепей?

– Зря я простила тебя, – Нэя закрылась от него пледом и отвернулась, продолжая игру. Раб должен был вымаливать прощение. – Когда ты срываешься со своей цепи, я перестаю любить тебя. Кому это может нравиться?

– Но тебе не следовало напоминать мне о своём прошлом. Так что мы обменялись с тобой равными ударами. Не советую тебе навязывать впредь своих игр. Ты никогда не сможешь просчитать мою реакцию. И не мечтай, – он нежно гладил её бледное от освещения под морское дно тело, стащив с неё плед. Нэе очень хотелось с ним поласкаться, но она хотела поломаться подольше.

– Никто не мешает тебе переселиться сюда. Притащи сюда своё барахлишко и живи тут всегда. Здесь же по любому пусто, а я тут редко бываю.

– И что обо мне будут думать?

– Не всё ли равно.

– Тебе всё равно, это да! А я что тут терплю? Я уже давно для них падшая. И для тебя тоже ничуть не ценность, раз ты так смеешь… – тут Нэя вспомнила свои забытые уроки в театральной школе и очень натурально заструилась слезами, как и природа за стенами, вспомнив Тон-Ата и своё туманное отчего-то, большинством наполняющих его дней, прошлое с ним, которое она неосторожно обнажила. Будто впустила Рудольфа туда, где его не было раньше, и он там наследил, вытряхнул все её сокровенные ящички, разбросал любимые вещички.

– Больше я к тебе не приду! – она уже забыла, что заплакала понарошку, поскольку обиделась вдруг по-настоящему.

– Да куда ты денешься, – он развернул её к себе лицом, ловя губами её ресницы.

– Кого я полюбила? – бормотала Нэя.

– Контрасты, – сказал Рудольф, – они дают острее прочувствовать то, от чего так быстро наступает пресыщение.

«Не от этих ли контрастов и сбегала Гелия»? – думала Нэя про себя, но боялась разозлить его всерьёз.

– У тебя нет прошлого. У тебя только настоящее. Я тоже ревную тебя к прошлому, как и ты меня. Но твоё прошлое принадлежит мне, как и всё в тебе. А ты моего прошлого не узнаешь никогда. У меня всегда перед тобой есть преимущество, – и он достал из-под своей подушки браслет в виде чёрной змейки с жёлтым кристаллическим глазом, загадочно мерцающим в полумраке.

– Ты починил мой браслет? – обрадовалась Нэя. Розыгрыш удался. Он решил откупиться подарком. Но таким, который привёл её в нешуточный трепет, – Почему браслет стал меньше? – Она схватила его и надела на запястье. На предплечье он уже не годился из-за меньшего размера. Рисунок на теле змейки был несколько иным, по её хребту проходила заметная изумрудная полоска, чего не было прежде. – Ты обработал её каким-то составом? – предупредила она его объяснение своим же ответом. Змейка приобрела загадочную и несвойственную ей раньше флюоресценцию. Его страстные объятия не дали ей времени для размышлений. «Раб» умолял о прощении, а «госпожа» не умела долго сердиться…

– Возможно, и живут на свете такие люди, к которым этот свет благоволит, и они не видят его изнанки никогда. Они больше всего и любят выступать в роли обличителей чужой безнравственности. А вот нам с тобою в этом смысле одинаково не повезло. И ты, и я, мы нахлебались этой изнанки. И что нам чья-то мораль? Именно потому, что мы заглянули за край, мы с тобой и ценим счастливые мгновения, что на обидно короткий миг дарит нам твой Надмирный Свет. А ты, несмотря на мои причуды, ведь любишь меня? Потому что знаешь, что я тоже люблю тебя. Мы хотя и контрастные с тобой, но созданы друг для друга. А моя любовь, она такая же, как я сам. Я девять лет помнил тебя!

– Разве это много? Я даже не ощутила этого времени. Если есть любовь, для неё нет времени. А то, что разрушается от времени, это уже не любовь. Это другое, то, что пристроилось рядом с любовью под общее название. Ты ведь никого до меня не любил? Ты забыл о тех, кто были в твоём прошлом?

– Нэя, даже у животных отличная память! Я помню всех.

– А Гелию сам же обещал забыть, как будто её и не было…

– Я имел в виду другое. Не её забыть, а самому измениться.

– Ты и изменился. Но иногда я жалею, что ты не прежний…

– Если я тебя не устраиваю, так я же тебя не удерживаю. Твой выход свободный, даже при том, что я буду страдать без тебя.

– Ты никогда не будешь страдать! Потому что я не собираюсь тебя покидать, – она капризно надула губы и милостиво подставила их для поцелуя. Он, как и свойственно бывает мужскому роду, был не чуток в отношении её женских игр. Он думал, её обида искренняя и очень старался утешить, чем усиливал полноту её ощущений от победы над ним. А она того и добивалась – усиления его страсти в результате совсем нехитрой игры.

– Я не хотел тебя обижать. Но ты свободна. Уйти в любое время.

– Я не могу быть свободна, если люблю. Любовь не может быть свободой уже потому, что она привязывает. Свобода же и есть отсутствие привязанности.

Утром Нэя опять куксилась, отказалась от утренних ласк, ворчала на него из-за порванного платья. Как добираться домой? Но по счастью из-за дождей можно было добраться и в дождевике. Они стояли в холле «ЗОНТа». Искрились города Нэиля. За прозрачными стенами лил дождь, и голографические города казались загадочной цивилизацией, затонувшей неведомо когда, где.

– Как в Атлантиде, – сказал Рудольф, – а ты как русалка.

Нэя в синем, как колокольчик, дождевике выглядела трогательно и смешно. Рудольф прижал её к себе.

– Русалка, – повторила она, – ты русский, а русалка – женщина вашей расы?

Рудольф прижал её к себе ещё теснее, она тыкалась в его сине-серебряный комбинезон, играя поясом, в котором было спрятано оружие и связь, они улетали патрулировать горы на границе с пустынями.

– Руд, ты такой красивый, у меня заходится сердце, когда я вижу тебя со стороны. Ваши русалки такие же, все красивые?

– Русалка – сказочный персонаж, а не синоним русской девушки. Русалки живут под водой. В Атлантиде, фантастическом подводном царстве. Но может быть, где-то они и есть, на ещё не открытой планете?

Нэя смотрела влюблённо, – Разве ты сам не фантастический? Разве я сама не стала персонажем фантастической чьей-то выдумки? Кто изобрёл сюжет моей неправдоподобной жизни? Встреча с тобой изменила всё мое существо, и мне кажется, я живу не в реальности, а в выдумке. Настолько мне хорошо с тобой.

– Не боишься захвалить? Вдруг возгоржусь? – смеялся он, но радуясь её обожанию. Засунув руку под дождевик, надетый на одно бельё, он заботливо спросил, – Не застудишься? Не торопись. Не по лесу же тебе брести по раскисшим тропам. – Он связался с кем-то по связи и велел ей ждать Арсения, поскольку тот должен был ехать куда-то за пределы стен и по пути довезёт её до кристалла. Нэя вовсе не была в восторге при мысли от встречи с Арсением.

– Больше не будем так играть, – сказала она. – Иначе я разорюсь, если ты будешь рвать настолько дорогие платья.

– Я тебе заплачу за два платья. У меня как раз остались деньги. Можешь вернуться и взять их. Все и бери, какие там есть. Они хранятся в стенном шкафу, где валяется мой халат. Арсений будет послушно тебя дожидаться у стоянки машин, раз он обещал.

В ней вдруг заявила о себе прежняя Нэя, та, что не отказывалась от денег, не в пример теперешней, ставшей сказочной богатой, – и вовсе не в смысле денежного изобилия. Она протянула руку и выхватила протянутые деньги, будто кто мог подсмотреть и подумать о ней как об особой деве. Неопределённое будущее опять задышало в спину. Так поступала Гелия, опустошая карманы Рудольфа вчистую, используя его непонимание многих реалий бытовой жизни. Он жил частично в другом мире, где насущные его потребности как-то удовлетворялись без тех затрат, что у людей в Паралее. А Гелия знала, наблюдала лицо нищеты и боялась столкнуться с ним по-настоящему близко, как те, кто от соприкосновения с этим жутким феноменом всякого неправедного социума, столь быстро утрачивал природные и яркие краски. Потом и Нэя стала бояться унылой униженной гримасы этого лица, смотрящего слишком уж впритык из мира почти поголовного неустройства. Пусть этот мир отгорожен высоченной стеной, он всегда рядом, ощутимо дышит и будоражит пугающими образами.

– Ладно, – произнесла она беззаботно, – провожу тебя и вернусь за своей одеждой. А то правда, жалко платье. Оно очень дорогое. Я постоянно в убытке, это предприятие с пошивом дорогой одежды очень затратное. У меня никогда концы с концами не сходятся. Я плохо считаю, а меня все обманывают. Мой бухгалтер честен, вроде бы. И Эля, вроде бы, тоже, и мои мастера, и швеи стараются, послушно работают даже по ночам, за сущие крохи, если соотносить их прибыток с моим. Но как-то так получается, что кто-то невидимый, бестелесный, хронически подворовывает моё имущество. Вечные недостачи, то тут, то здесь. Может, мне всё бросить и попробовать поступить учиться в Академию? Ах, нет! Это тщетные устремления. Ведь у меня нет друзей, способных определить меня в здешнюю Академию для поднятия уровня образованности, как, например, есть такой тайный друг у моей Эли… – Нэя с лукавым укором взглянула на него. – Хотя в прошлом и у меня был друг, обещавший устроить меня в недоступную Академию…

– Зачем тебе оно и надо теперь? – спросил он, став серьёзным. – В своём семилетнем заточении ты, похоже, освоила такие уровни образования, что даже я порой встаю в тупик от твоей эрудиции. А местные богачи, как я понимаю, вовсе не превосходят своим интеллектом рядовых обитателей. Только если своим бесстыдным обманом, наглым вымогательством…

– Ты же понимаешь, что я не вымогательница? Если иногда я и опустошаю твои карманы, то…

– Ну, что ты такое несёшь! Как я могу такое думать о тебе? Хочешь, когда я вернусь, будем играть в прошлое? Я сам приду к тебе ночью…

Нэя спрятала лицо у него на груди. Она была похожа на какого-то эльфа в своём колокольчике – просторной пелерине, сшитой специально для дождевой погоды. На её счастье пелерина завалялась каким-то чудом в шкафу у Рудольфа. А то она готова была заставить его послать хоть кого, чтобы Эля принесла ей другую одежду. То далёкое уже утро, когда она брела по городу жуткой растрёпой, вызывало дрожь при одной лишь попытке прикоснуться к этим запретным воспоминаниям…

– Когда ты устанешь от своих игр и станешь взрослым? – строго спросил маленький эльф с милым женским лицом, глядя снизу вверх, – Вы уже кандидат в дедушки. Вам не стыдно?

Мимо кто-то проходил, на них смотрели. Но они продолжали миловаться у всех на глазах. Да и вообще, в полностью закрытом для местных секторе «ЗОНТа» Нэя никого не боялась. А на тех, кто был за его пределами, уже не обращала внимания. Надоело. Да и они устали обсуждать её. Привыкли.

– У нас на Земле даже дедушки ещё юноши. Почему и не играть? Разрешаешь мне такую игру?

– Руд, я так благодарна, что ты починил браслет, мою змейку. Она стала ещё краше, чем была. Браслет моя память о маме. Он когда-то принадлежал ей…

Рудольф спрятал лицо в её волосах и ничего не ответил.

«Его чувства к тебе низменные»!

Нэя не захотела ехать вместе с Арсением. Какое-то время она наблюдала из окна, как Арсений топчется внизу возле своей машины, ожидая её. Потом выбралась из наземной жилой части «Лабиринта» другим выходом, что выводил в лесопарк. Дорога по лесным прогулочным тропинкам была короткой, а что подумает Арсений, когда не дождётся её, всё равно.

Однако, она еле добрела до кристалла. Её мутило, и сильно болела поясница. Рудольф, соединившись с нею по связи, стал ругаться. Не потому, что напряг Арсения и заставил его ждать впустую, а потому что сильно похолодало, а она была в одном тонком дождевике. Она не стала ему жаловаться. Он потащил бы её к Франку после того, как вернулся бы. И мог бы обо всём узнать. А так, пусть ничего пока не знает. Она легла в свою постель и долго не могла согреться. Пока дошла, дождевик остудил её тело до дрожи. Её знобило и вылезать, чтобы согреться под душем, не хотелось. Но симптомы не огорчали, а радовали. Она знала и от бабушки, и от других женщин, что так бывает у многих в начальные дни беременности. Лёгкое недомогание, похожее на отравление. «Потом я пойду к Франку сама». Но сейчас, когда лили дожди, выходить не хотелось никуда. Как хорошо, что ей никто тут не указ, и она может валяться хоть целый день. Именно этого ей и хотелось.

Вошла Эля с подносом, а вместе с нею вошла радостная и розовощёкая Икринка. Она сильно изменилась, и Нэя, хотя вид у Икринки был цветущий, тоже знала о причине её внешней перемены. Но сама Икринка молчала об этом. Она уже не откровенничала с Нэей как прежде.

– Ты болеешь? – спросила Икринка.

– Нет. Дожди. И я отдыхаю.

– Эля сказала, что ты вернулась в очень плохом самочувствии. Почему? Он бьёт тебя, как мою маму когда-то?

Нэя возмутилась, – Нет, конечно! Он же любит меня.

– Ты выглядишь утомлённой и нездоровой, у тебя под глазами голубые тени. Вот я всегда выгляжу хорошо. Антон даёт мне только радость. А ты не имеешь даже сил на работу. Эля уже успела мне наябедничать, что в последнее время все ваши дела запущены из-за того, что ты забросила свою «Мечту», и она скоро превратиться из дорогущего салона в убогий сарай, заваленный недошитым и отсыревшим тряпьём. Возьми себе на заметку, каковы твои подручные, что готовы жаловаться на тебя первому встречному. Во всяком случае, я никогда не была на откровенной волне с твоей Элей – пошлой раскраской под то, чем она не является. И на дружбу со мной у тебя тоже нет сил. Где они, твои силы? Куда пропали? Ты так сильно устаёшь от него?

– Совсем я не устаю. Просто нездоровится. Дожди. И от твоего отца мне только одно счастье. Как ты можешь так скверно о нём думать? Он изменился. Человек не остаётся неизменным. Люди вообще меняются. Со временем многое осмысливаешь, раскаиваешься в своих поступках, меняешь поведение, мысли.