– Отстань от неё! – крикнул Рудольф. – Ты вечно ищешь то, чего не терял. То какие-то порталы, то крылатых пришельцев, то исчезнувшие цивилизации. А теперь занялся поиском прошлых снов. Сказал бы уж честно, что она тебе нравится, и ты просто нашёл повод поболтать с нею. Я не ревную. Она всем нравится.

– Того, о чём ты спрашиваешь, никогда не было, – сказала Нэя. – Ты никогда не был в доме Тон-Ата. Да и не мог ты туда попасть…

– Как же не был? Если вспомнил отчётливо. Даже сам наш разговор, который по понятной причине не озвучу. Даже подушечку с прикольной вышивкой я помню… с цветочками там… – упрямо не соглашался Арсений. После чего снова сел в креслице у столика.

– Подушечку? – изумился Рудольф. – Какую такую подушечку ты вспомнил?

– Выдумщик! – засмеялась Нэя, но опять невесело. – Почему я должна отвечать за чьи-то сны? – обратилась она к Рудольфу. – А если бы ему приснилось, что я… – она замолчала.

Но Арсений вовсе не был человеком, который чувствует опасные грани иных явлений, к коим лучше не прикасаться никогда. О чём следует забыть, и что невозможно расшифровать. – А чешуйчатая спина твоего дедушки Тон-Ата мне тоже приснилась?

– Что?! – от волнения Рудольф так резко пододвинул кресло, в котором сидел, поближе к Арсению, что оно взвизгнуло от трения об пол и едва не опрокинулось. – Ты сам это видел? Чешую? К чему бы он устроил для тебя стриптиз?

– Я не видел. Но я отчего-то это знаю. Он кто-то вроде мифического нага, кто-то, кого не может быть, но всё-таки он был.

Рудольф взирал на Нэю тем же полубезумным взглядом, что и Арсений, словно бы заразившись душевной аномалией коллеги. – Он не мог это придумать. Или надо признать, что и я выдумщик.

– Разве сам ты видел Тон-Ата без одежды? – через нервный уже смех спросила Нэя. – Даже я, зная его с детства, никогда того не видела. Каким бы образом? Он же не землянин. Ни тренировками, ни купанием он не увлекался никогда, поэтому его никто не мог видеть без его верхней одежды. К тому же…

– Ты же была его женой, – хмуро напомнил Рудольф.

– Никогда! – крикнула она. – А этого придурка, что к нам привязался, я никогда не видела в доме Тон-Ата! – И тут она совершила то, что могла позволить себе только Эля, когда злилась на Лату-Хонг. Она бросила в Арсения тарелку из-под супа. Остатки «разумной зелени» повисли на вороте рубашки, жирное пятно от остатков бульона растеклось по ткани неадекватного любителя психологических головоломок. Вид Арсения был жалок. До него, наконец, дошло, что он переступил дозволенную черту в беседе отнюдь не с близкими себе родственниками.

– Жарко сегодня. Я что-то запутался в собственных мыслях, да и вас запутал… – промямлил он.

– Да ты и не вылезаешь никогда из своих запутанных лабиринтов и прочих пещер! – согласился Рудольф, бросая ему салфетку. Арсений беспомощно растирал остатки зелёного супа на белой рубашке, – Никогда бы не подумал, что ты такая хулиганка. А ещё являешься местной аристократкой…

– Чего же ты и хочешь, – наконец посочувствовал ему Рудольф, – она выросла на такой хулиганской окраине, что никакой аристократический глянец не выдерживает столь агрессивной среды. Помнится, и твоя аристократка была любителем подраться. Как-то и Артура едва не сшибла с ног, когда ей не понравилось какое-то пустяковое его замечание. Тебя самого, не исключено, побивала временами, а меня реально уже хотела побить. Да побоялась. Знала, что сдача будет. – Он хотел перевести всё происходящее в разряд шутливой беседы, только Арсений шуток не понимал абсолютно, нюансов чужого состояния не чуял, как все те, кто и склонен к аутистическому мышлению. И как только он мог попасть в такую уникальную космическую структуру как ГРОЗ, куда многоуровневый и тщательный отбор кандидатов происходил с детства, как и само многолетнее воспитание и обучение. Вот что подумал Рудольф, хотя и сам попал в ГРОЗ внезапно. С весьма отдалённой от ГРОЗ периферии. Но тут были уже его личные тайны, а также тайна происхождения его матери от одного очень уж продвинутого и нестандартного деятеля этой самой структуры, о чём ему намекали, но во что он вникать не желал.

– Никогда Ола не позволяла себе распущенного поведения ни с кем, – сухо ответил Арсений. – Да и что, собственно, я сказал, за что меня следовало бы огреть тарелкой по лбу?

– Тебя следовало, если ты такой тупой! – всё так же раздражённо сказала ему Нэя. – Бестактный, бестолковый, бесчувственный человек! Кто приглашал тебя за наш столик? К чему бы нам толковать твои сны? Ты испортил нам обед! – рядом с Рудольфом она чувствовала себя частью его всемогущества, коим его наделяла, и могла позволить себе то, чего никогда не сделала бы, будь одна. С этого самого дня Арсений впоследствии всегда избегал Нэю, просто не замечал её.

В столовый отсек вошёл доктор Франк. Он был бодр и весел, как и всегда. – Ух, я и голоден! – сказал он. – Всё некогда поесть. Зашёл вот отведать суп по собственной рецептуре. Вам как? – он воззрился на грязную рубашку Арсения, на пустые тарелки на столике. – Арсений, ты как младенец, пролил суп на одежду. Салфеткой бы обвязался, раз такой неряха, – и доктор засмеялся. – Прости, конечно, за бестактное замечание при даме, да ведь мы все тут свои.

– Доктор, вы могли бы сделать своё замечание и на родном мне языке. Поскольку тут шифроваться не от кого, – эта фраза была произнесена именно что на языке, который Нэя понимала плохо. Однако смысл сказанного Арсением она уловила.

– Так ведь неэтично разговаривать на языке, который непонятен хотя бы одному из присутствующих в компании, – всё так же на языке Паралеи ответил доктор. – Вдруг Нэя решит, что я говорю нечто обидное для неё?

– Конечно, зато делать мне замечания как недоразвитому существу в присутствии женщины – это легко! И с чего бы она была столь низкого мнения о нас, о землянах? – сказал Арсений уже на языке Паралеи.

– Ты чего такой злой? Голодный? – всё так же лучась добродушием, ответил доктор. – Не наелся моего супа? Так приступай со мною повторно. Я заодно принесу и тебе порцию…

– Суп ваш – дрянь, доктор, – грубо ответил ему Арсений. – Непонятно из чего вы его и сотворили. Из какого-то местного сорняка вы изобретаете рецептуру, как будто мы тут живём в дикой пустыне и пребываем на грани выживания.

– Завёл свою канитель! – перебил его доктор по-прежнему весело. – Он всегда так меня воспитывает, не признавая никакого новаторства в моих экспериментах с едой. Я же всё проверяю тщательно, прежде чем запустить в рацион новый продукт. А что, Арсений, станешь у нас оригинальным разработчиком новых рецептов? Боюсь, что тогда никто сюда и ходить не станет. Ты жуткий консерватор. А тут такая среда, что всякая еда быстро приедается.

– Вы правильно заметили, доктор, что я бестактный. А ещё я бестолковый и бессердечный. О чём мне только что и заявили! – Он, в который уже раз встал и, наконец, ушёл.

– Вот же чудак! – воскликнул Франк. – Чем я его обидел?

– Ничем, – ответил Рудольф. – Его природа обидела, а он извинений всегда от других ждёт.

Доктор вынес коробку с зефиром, специально утаенным для Нэи от остальных землян. – Мой тебе подарок! – произнёс он торжественно, словно бы вручал ей что-то бесценное. – Создан на основе не только яблок и местных водорослей, заменяющих земной аналог по имени «агар – агар», но и моей гибридной новой ягоды. Название пока что не придумал для неё. – Он приоткрыл коробку над розовато-белым содержимым, сияя счастьем. – А то тебе никогда не удаётся им наесться. Коробочка тоже съедобная, вроде вафельки. С Арсением не делись! – Франк заметил, что Арсений вернулся в столовый отсек и сел за отдалённый столик, вероятно, ожидая, когда доктор к нему присоединится. – А этому, – доктор указал на Рудольфа, – разрешаю дать пару штучек. Не больше! У них буквально у всех собачий аппетит, – что ни дай, всё проглотят, не чуя вкуса, да и благодарности не дождёшься. Сама же слышала, что сказал Арсений. А тебе, Рудольф, как моё новое изобретение – мой суп?

– Голод утоляет вполне сносно, – буркнул Рудольф. – Главное, чтобы живот потом не бурчал как вездеход.

– Бурчит от обжорства, поскольку все ингредиенты и прочие составляющие моих блюд тщательно выверены и сбалансированы. Умеренность во всём – вот залог здоровья человека! Видели? – он кивнул на Арсения и тихо сказал, – Слопал мой суп с такой жадностью, что даже облил себе рубашку, и за добавкой вернулся, а ещё ругается.

Нэя сделала реверанс вежливости, слегка нагнув голову и протянув к доктору ладони, чтобы принять его подарок. Он положил на них лёгкую коробочку и, не удержавшись, поцеловал Нэю чуть выше лба, в волосы, приблизившись к ней, – Наслаждайся, птичка-певунья, моим кулинарным творчеством. Ради тебя лишь и старался. – Свирепый взгляд Рудольфа доктор проигнорировал.

Она вышла с Рудольфом из столового отсека, держа его за руку, ощущая вину перед Арсением, перед Рудольфом, перед Тон-Атом, о котором следовало бы молчать, кто бы ни завёл о нём разговор. Коробку нёс Рудольф, попутно опустошая её содержимое, – Неплохо, неплохо варганит наш седовласый врач-стряпуха, что говорит о его универсальном таланте и добром нраве. Поскольку давно известно, что злые не умеют вкусно готовить. Да и таланты иссыхают в чёрствых душах.

– Я тут вспомнила, что в то время, когда мы были с тобою в ссоре, я часто видела Арсения в лесу. Он любил гулять в сумерках, как и я. У него был похожий длинный плащ, как у тебя, и вообще он похож по своей фигуре, если издали. Однажды он встал невдалеке от меня и смотрел настолько безумными глазами, в которых было столько тоски… я не сразу поняла, что он не ты! А вначале приняла его за тебя. Темно же было. Я почти приблизилась, но поняла, что он меня не отделяет от общего фона, не узнаёт даже. Да ведь он меня и не знал. Мне стало страшно. Я решила, что у меня галлюцинации, побежала от него…

– Не он это был, – перебил её Рудольф, – а я тебя отслеживал. Ты же, как зверушка, настолько стремительно убегала и исчезала, что бухнуться перед тобою на колени в лесную грязь, как я и хотел, мне так и не пришлось. Арсений никогда там не гулял и не гуляет на поверхности принципиально. Он жуткий нелюдим и гуляет только в горах. Ты рада моему откровению? А то ты что-то расстроилась.

– Да и есть от чего! Такого наболтал… Псих какой-то.

– Я же говорю, он искатель. Искатель конфликтов, хотя, вроде, добряк и всем друг. Искатель крылатых иллюзий в горах, где, то ногу сломает, то голову ушибёт, то отравится чем-то едва не до смерти, попав в какую-нибудь ядовитую расщелину. Вот так однажды он и прибыл из горных странствий, полностью вышибленный из состояния физической и психической нормы. Всё талдычил, что какой-то старец в багровом плаще сбил! Дистанционно! Каким-то кристаллом наш звездолёт «Финист»! Так уж на него подействовала та трагедия, что пришлось доктору Франку – нашему специалисту по человеческим душам душу Арсения от вывиха выправлять. Да и всем нашим врачам, благодаря ему, постоянная практика, а то точно, квалификацию бы давно потеряли. Вот он тебя и вплёл в свой давно прошлый бред, поскольку ты сильно его впечатлила. В чём я не сомневаюсь нисколько. Как он помнит о какой-то встрече у какой-то лавки старьёвщика, где ты зачем-то была. Может, и проходила мимо, а уж искатель грёз и приключений сразу тебя пристроил в свою коллекцию артефактов. Он же не артефакты коллекционирует, а собственные миражи!

– А какую девушку он ищет?

– Он ищет ту, кого сам же и предал, ищет сына, которого у него нет.

– Наверное, так произошло из-за какого-то несчастливого стечения не лучших обстоятельств, от нелепого недоразумения, раз он страдает, – Нэе внезапно стало жалко Арсения, – Он, действительно, очень добрый. Я это почувствовала. Наверное, такое может произойти и с не самым плохим человеком…

– С плохим может. С лучшим нет. Со мною точно такого не произойдёт! – ответил он.

– Разве ты лучший из всех возможных вариантов человека? – спросила она.

– Разве для тебя не так? – ответил он.

– А я для тебя? – спросила она.

– А мне никто и не предоставил тут широкого выбора этих самых вариантов. Взял, что было в доступе, – ответил он.

– Ну, спасибо за откровенность. Значит, не лучшая? – спросила она.

– А я ни с кем тебя и не сравниваю. Я просто живу и радуюсь, если есть чему. Рефлексия это по части Арсения, – ответил он и обнял её, – Ты же мне не веришь? Ты же отлично знаешь, что ты моя отрада, моя драгоценная находка, немыслимая ценность, обесценившая всю мою прежнюю коллекцию, собранную за всю мою прежнюю жизнь…

– Ты больше не коллекционер?

– Коллекции собирают от пустоты и неудовлетворённости, а я заполнен тобой от самого низа до самого доступного мне верха…

Она повисла на нём, уже зная, что не оставит его до следующего уже дня, да он и сам не отпустит. И даже в своём самозабвенном счастье, она помнила о Лате, о просроченном заказе, – наряд привереды так и не был доведён до завершения, – и опасалась, что та непременно подерётся с Элей и на пару они разгромят её «Мечту».

Праздничное платье, подаренное пасмурным утром

В это же утро Антон видел сон. Приснилась та рыбка из прежних сновидений. Она также плавала, мерцая и серебрясь, и ласкалась как девушка, а не как рыбка. Он понимал, что это Икринка, её игра, ждал, когда она вынырнет и превратится в девушку окончательно. Но блеснуло тонким и рассекающим пространство лучом, нечто вроде лески, и никого уже не было, никакой русалки. «Я как маленький», – сказал он сам себе, – «вижу сны и страдаю, если они плохие». Она спала рядом, и никто не ловил её ни на какую подлую блесну. Он погладил её кожу. Не мираж и не русалка в чешуе, пусть и серебряной, а живая и любимая. Подлинная.

Пробегая по давно заброшенной дорожке, увидел на бревне в заповедном углу Нэю. Она любила там прятаться от всех. Она изменилась, в том смысле, что уже не наряжалась как прежде. Одежда была милой, но и простой. Вероятно, она устала от своих затей, да и не было в том прежней надобности.

– Как мне все надоели! – пожаловалась она Антону. – Тут одна персона из Администрации города, считающая себя очень значимой, сказала, что зря я возгордилась. Что я лишь обслуга. И это во всех смыслах. Ты понимаешь? Как мне хотелось разрезать ножницами то платье, которое она примеряла. Я украшаю это бревно, делая из него женщину, и что в ответ? Представь, какой визг она бы подняла? Но меня не так воспитывали, как тех, кто меня вечно окружает. Я не даю себе распускаться, не отпускаю на свободу свои гневные импульсы. И я не сорвалась. Рудольф смеётся, говорит: не шей, ничего не делай. Пусть злятся. Но он скрыт в своём «Лабиринте», а я тут живу. В сущности, я тут одна. Я так боялась этого, но это произошло со мной.

– Что произошло? – не понял Антон.

– Я стала падшей. Он же не хочет идти в Храм Надмирного Света. А какое платье я мечтала себе сотворить, Антон! И если сказать правду до конца, я его и создала. Я расшила его цветами и бабочками.

– Бабочками, – повторил он.

– Да. Крылья перламутровые, узор из камней, а платье как было у мамы, небесно-зелёное, – и она вздохнула.

– Ты всегда была выше предрассудков. Не обращай внимания. Ты всё равно тут неприкосновенна.

– Но я страдаю от грубых людей. От их оскорблений я заболеваю. Их презрение меня ранит. Это может лишить меня красоты. – Она забавно и скорбно сжала пленительные губы, носик заострился от обиды. Но и в своём умилении Антон понимал её человеческое страдание и не понимал Рудольфа, не жалеющего её. Что изменилось бы в нём, пойди он на этот их обряд? А для Нэи это было значимо и важно.

– Антон, – она оживилась, – я немного лишь перешью платье, я хочу подарить его Икринке, ладно? Ты возьмёшь? Ты сделаешь ей подарок, как бы от себя. Вдруг она не захочет принять его из моих рук. Она изменилась ко мне.

– Хорошо, – согласился он, не испытывая ни малейшего интереса к платью, но желая утешить Нэю. – Я бы с радостью пошёл в Храм Надмирного Света. Там красиво, и обряд великолепный. Но Икринка не хочет. Ей всё равно, кто и что говорит. Она не такая чувствительная к мнению других, как ты. Она необщительна и замкнута.

– Она чувствительна и горда, Антон. Ты плохо понимаешь её. Но, может, вы и соберётесь? В Храм? Я подарю?

– Подари, – и он обнял её по-дружески. Она была так мила и добра. Прикоснулся к её волосам губами. Даже от волос шёл мягкий запах доброты и нежности. «Сказочная женщина», – подумалось ему. И как взревновал бы Венд, случись ему увидеть эту сцену. На дорожке показался Артур, одетый в местный «маскарад». В свой свободный день он бесцельно слонялся по лесопарку, но определённо сиреневый кристалл притягивал и его. Увидев Антона издали, он замер, а затем метнулся в сторону и пропал за деревьями.

– Бегает за твоими девчонками? – спросил Антон у Нэи.

– Нет, – ответила она, – впервые и вижу его тут. То есть, я хотела сказать, что он не приходит сюда никогда.

– Рудольф редко отпускает его. Муштрует как штрафника. Артур злится, хотя это у них взаимно. Он не называет его отцом, и Рудольфу, конечно, обидно. Но Артура можно и понять.

Нэя застыла в изумлении. Она ничего не знала. – Отцом?! Выходит, он брат Икринки? Она с ним общается?

– Нет. Она и не знает. Если отец не говорит, к чему мне сообщать?

– Как хотела бы я родить такого же сына. Дети, как двери в будущее. Они люди будущего. А он, Рудольф, говорил о сыне, оставшемся на Земле, но я не знала, что это Артур! А ты хочешь сына, Антон? От Икринки. У вас будет чудесный ребёнок.

Антону опять стало неловко от её, всё же, несколько и безграничной искренности.

И вот Икринка вертелась в холле, и крылья бабочек кружились на воздушном подоле, вызывая щемящее чувство, что всё это уже было. Только давно, только не здесь, только там, куда закрыты и временные и пространственные порталы. «Чем я тут занят? – думал он, смеясь над собою, – «и это наполнение сложнейшей Миссии землян тут? Девочка – бабочка? Но я же «ксанфик» – ботаник. Мне и положено всё это изучать. И все мы зависли в каком-то застойном блаженстве, как в волшебном янтаре, словно неизвестный мир набросил на планету призрачную ткань с волшебным узором и дал столь же призрачную возможность забыть обо всём, что скрыто за миражом. Но почему кровавые подвиги – это почётно? А любование родной девочкой в её наряде это ничтожно и недостойно мужчины? И ради чего живёт человек, как не ради того, чтобы бесконечно отворять двери в анфиладе, ведущей в непостижимое будущее. В его открытую и зовущую бесконечность. А дело мужчины и воина устранять тех, кто стремится закрыть эти двери, заглушить тихий зов воем рвущихся бомб, завалить перспективу руинами и изуродовать пороком тех, кто и рожает это будущее».

– Они будут смеяться, – сказала она, рассматривая аппликации на почти воздушной ткани. Антон поделился с нею своими мыслями, в сущности, проговаривая их вслух сам себе, но она неожиданно ответила тоном того самого мудреца, который в ней жил. – Это происходит от того, что в вас не изжиты многие дикие атавизмы. Вы считаете до сих пор подвигом уничтожение жизни, все эти ваши битвы и борьбу. Но когда-то просто было выгодно уничтожать избыток вашего населения в войнах, из-за нехватки ресурсов жизни, из-за желания власти над чужой жизнью и манией слыть владыкой смерти. Люди-людоеды слишком долго властвовали над вами. Но были ли они людьми?

– Что за лекция? – застыл он оторопело.

– Только фрагмент того, о чём говорил однажды Рудольф моему дедушке. Они обожали совместные диспуты, хотя постоянно ругали друг друга при этом и никогда не обижались один на другого. Дедушка очень умный, а у меня хорошая память.

– А, – сказал Антон.

Вечером пришёл Олег. Ему было необходимо развеяться. Он впадал в тоску. Артур с ним не пошёл. Дорожки лесопарка были выложены разноцветной плиткой и напоминали Антону лесопарк около родного жилого комплекса в Подмосковье. Среди подсинённой и бледной, розовеющей

к вершинам деревьев листвы бегали смешные зверьки с улыбающимися, как казалось, мордочками – древесные грызуны. Бело-чёрные и ласковые, они выбегали попрошайничать подачку под самые ноги, но схватить их было не просто. Олега они раздражали.

– Улыбаются. А от людей улыбки тут не дождёшься. Мрачные вечно. Всё у них шиворот-навыворот. Листья как свёкла, – за пределами дорожек сгущался лиловый сумрак зарослей, казавшихся непроходимыми. – Я чувствую себя в этом мире дальтоником. Листья красные, лица синие какие-то, угрюмые.

– Ты стал как шеф. Всё бухтишь. Он тоже вечно плюется на этот лесопарк. По мне так тут здорово. Вы, можно подумать, с шефом прибыли из настоящего рая с инспекцией отстающих миров. Ничего не цените.

– Почему же. Райских мест у них – завались! Ты разве видел тут многие их красоты, кроме их Всемирного Храма, или как он у них называется? В этой их столице сплошные «Ночные оранжереи». Франк говорил, шеф большой любитель был раньше до их посещения.

– Франк стал сплетник. Это от старости у него, как думаешь?

– Он не сплетник. Он откровенен только со мной. Должен же человек хоть с кем-то быть открыт? Кому он тут интересен в человеческом смысле? Ты много с ним общаешься? А он совсем и не старый. Вот скажи, почему в цивилизациях упадка так велик спрос на порок? Не знаешь? Потому что самые высшие разработки, они же и самые уязвимые. Это относится ко всему, и к природе живой тоже. Высшие надстройки мозга гибнут, но инстинкт жизни быстро замещает высшее, но погибшее, низшим, древним, примитивным и стойким. Оно никуда и не исчезает из нас, но подавлено, свёрнуто под более высокими развитыми структурами. И вот оно выползает на свет, час его торжества над разумом означает конец человеку, как таковому, но льстит подонкам от философии тем, что вот! А мы что и говорим! Человек – скотина! Он зверь! В клетку его! В мусорный бак все излишки! Что это такое, психический распад в человеке? Что, если не клочья архаичного, до человеческого без «умия», которое выныривает вдруг из старых наших кладовых? Чего оно там и лежит? А вдруг и сгодится на что? Задачу биологического выживания выполняет и ладно. А ум, это дело наживное! И без него вон сколько форм процветает и жрёт друг друга, вытесняет ловко и неустанно. Микробы там всякие, мхи–лишайники, бациллы – крокодилы. А мы-то залезли в свои звездолёты и думаем себе, серебрясь от собственной святости под светом звёзд: «Где сине-зелёные водоросли, а где мы? Путешественники и разумные избранники Вселенной»? А водоросль-то, она в нас никуда и не делась. Спит себе, свернувшись в уютный клубочек в генетической прапамяти и ждёт, когда ей засрать наш хрустальный водоём, чтобы всё в нём передохло. – Олег совсем не был настроен на праздник.

– Ну, философ из подземелья, может, перестанешь бухтеть?

Олег взял Икринку за руку и шёл рядом. – Кто была твоя мать? Франк говорил, что тут уже давненько как не было земных женщин, но ты же земная?

– Чем же вы отличаетесь от тех, кто тут живёт? – спросила она, – я не вижу особой разницы. Разве ты умнее всех тех, кто тут работает? На поверхности из местного населения?

– Ты полукровка, – упрямо не сворачивал со своей темы Олег, – но как это и возможно? Ведь шеф все уши прожужжал, что смешение нежелательно из-за некачественного потомства. Заставляет пичкать местных женщин противозачаточными препаратами на случай, короче тот самый, в котором и преуспел сам. В чём же и качество? Если такой шедевр возник, как ты?

– А кстати, – сказал он уже Антону, – Я обратился к нему с рапортом. Штрафной срок давно отработан, я свободен. Я улетаю. Он стал грозить мне отсидкой на островах «САПФИР». Разберут, мол, тебя на винтики и запасные части, и соберут заново, а это будешь уже и не ты, потому что память вынут и другую пристрочат. Ну и пусть. Зато я буду дома. А память, Франк сказал, поправляют только тому, кто сильно травмирован, да и то по личному волеизъявлению. А эти тут создали себе благоустроенную клетку и радуются, разработчики будущего Эдема. А за стенами что? Руины какие-то, пустыни, дикари где-то шашлычок из человечинки коптят, лохмотья, вонь, но присыпано всё блёстками разврата, домами любви и высокой моды вперемежку. А ненависти сколько! Ненависть, злоба тоже вонь, но уже ментальная, духовная, так сказать, идущая от распада цивилизации.

– А ты сам? Сеятель добра и любви? Чего злишься? На кого? За что? – Антону не нравился настрой Олега, – вас с шефом послушать, просто библейские вопиющие пророки – обличители из пустынь.

– Не из пустынь, а «вопиющие в пустыне», то есть в одиночестве.

– Раз уж вы там на пару, где и одиночество?

Мимо прошла прежняя лаборантка Антона Иви, она вежливо их поприветствовала, но Олег, не глядя, не видя, оттиснул её с дорожки в траву. Девушка пошатнулась, потеряв равновесие. Антону невольно вспомнился тот детина, едва не пихнувший Икринку под поезд и сделавший вид, что не умышленно.

– Ты здорово мимикрировал под внешнюю среду, уже и девушек толкаешь, – сказал он Олегу

– И не только девушек, и не только толкаю, а кое-что и похуже, – буркнул он в ответ.

Местное развлекательное заведение было круглым как шар. Кому пришла в голову столь оригинальная идея, сказать трудно, но он светился изнутри, как гигантская сфера на цоколе, и к нему вёл пологий пандус.

– Устроились тут, – опять бухтел Олег, – элита! Дети у них чистенькие, дамочки благоуханные, девчонки пёстрые как бабочки, – и он посмотрел на подол Икринки, где посверкивали камушки на крыльях искусных бабочек, созданных тонкими и такими же воздушными пальцами Нэи. – А за стенами что? И сколько это может продолжаться? Такой дикий перекос? Их же рано или поздно зальёт всех этими внешними фекалиями, стены не спасут.

Антон уже жалел, что пошёл с Олегом.

– Олег, – сказал он, наконец, – ты не владеешь своими чувствами. Это плохо, Олег.

– Да, не владею. Я и говорю шефу: «Отпустите! Не могу я тут»! А ты, ресторан, девушки, познакомишься и развеешься. На фиг они мне тут! А этот, игумен нашего подземного монастыря, хорошо ему проповеди читать после того, как натрахается со своей и вылезет с лощёной мордой кота, умытого сметаной. А девушка эта, Нэя, и правда такая, не скажу, что и красавица, но… Опять же дочь тут родил. И какую! – Олег пристально смотрел на Икринку. – Моя Колибри тоже была как ты, воздушная, лёгкая…

– Кто это Колибри? – спросила Икринка.

– Птичка. Колибри. Её сожрали местные каннибалы. Им это запросто.

– Съели? Буквально? Мутанты, что ли?

– Они все тут через одного мутанты. Но это, оказывается, ещё и заразная болезнь. Начинаешь с ними соприкасаться и делаешься таким же.

– Так, – Антон встал между Олегом и Икринкой. – Идём развлекаться или нет?

– А что случилось с твоей матерью? – опять спросил Олег.

– Она погибла под руинами уничтоженного здания, – ответил Антон вместо Икринки. – Прибыли благородные спасатели, носители высшей идеи справедливости, и устроили им фейерверк до звёзд. Всех туда и отправили за высшей справедливостью. К звёздам, в смысле. Но и сами в качестве сопровождающих с ними отправились, а двух – ботаника и философа, решили оставить для прочих недостойных и здесь живущих – лекции им об упадке цивилизации читать.

Олег замолчал и насупился. Все трое поднялись по пологому пандусу к прозрачному входу. Здание было полностью прозрачным, но было оплетено изнутри экзотическими растениями, и находящихся там, внутри, людей не было видно.

Скандал в прозрачном шаре

– Милая оранжерея, – сказал Олег, – надеюсь, там порхают и бабочки. – Он залез к Антону в карман, вытащил несколько дензнаков и первый вошёл в открывшиеся перед ними двери. – Не всё же нашему игумену только и пользоваться дарами местных богов, иногда и нам, простым служакам, вкусить от райского блаженства охота.

– Почему он «игумен»? – это был вопрос Икринки.

– Древнее слово. Я расшифровываю его так. Иго – власть, а мен – человек, понятно. То есть, человек власти. Ничего обидного. Ты же уловила, что я о твоём отце? – Олег не пошёл с ними в зал, к радости Антона, а свернул туда, где был отдельный и дешёвый резервуар для молодняка. А в зале сидела, в основном, солидная публика.

– Не обращай внимания. Он несколько разбалансирован в последнее время.

– Из-за гибели своей Колибри?

– Не знаю из-за чего. Он, кажется, быстро и утешился. Устал просто. Возможно, ему порекомендуют там, дома, сменить профессию.

– Утешился? С Элей? С ней? Она такая глупая.

– Вряд ли он проводит с нею метафизические диспуты, – Антон засмеялся.

– Ты что?

– Я представил, как идёт кто-то ночью, а из зарослей доносится дискурс о возможностях подъёма падших цивилизаций. У восторженной Эли нет и слов. Она благодарно ахает в ответ.

– Ты намекаешь на то, о чём знает весь ЦЭССЭИ?

– А о чём знают все? Я не знаю. Значит я не все?

– Все знают, что они уходят с Элей по ночам в глухие уголки леса. Там, мне говорила Нэя, есть укромные места, где скрыты маленькие павильончики для любителей природной любви. Конечно, Нэя знает это со слов Рудольфа. Не сама же она туда бродит. Ей-то зачем? У них с Рудольфом, что у неё, что у него, личные апартаменты. Иногда она к нему ходит, а иногда и он к ней. Они любят разнообразие.

– Откуда ты знаешь?

– Здесь слишком тесная жизнь. Скучная и пресная. Все друг за другом следят, и все обо всех знают всё! Ты один такой, отрешённый от всего.

– Но меня не интересует ничья жизнь, если она личная. Только наша.

Возможно, Олег уже заранее был настроен на скандал и пошёл искать возможности для его реализации. Он метал незримые молнии вокруг себя, и было бы лучше уйти, но Икринка так мало видела развлечений, что Антон остался, и они вошли в круглый зал. Здесь присутствовал довольно немногочисленный круг людей, знающих друг друга. Потому что возникло чувство, едва они вошли, что они тут чужаки, и их незаметно изучают, хотя и делают вид, что они никому неинтересны. Икринка даже попятилась, желая избежать холодного, явственно ощущаемого любопытства. За раскидистым деревом, растущим из каменного кашпо, стоял пустой столик, точно такой же, как у Нэи на её террасе. Они с радостью забились в этот уголок от чужого внимания. Дамы были в нарядах, многие из которых были сотворёны в «Мечте» Нэи, и поэтому платье Икринки не было вызовом никому. Но она волновалась, крылья бабочек волновались вместе с ней, шурша на подоле, пока она шла по залу. Дружелюбный обслуга – молодой парень принёс заказ. На роскошном перламутровом блюде красовался натюрморт из разноцветных фруктов, пряных трав и овощей. Всё это поедалось в сыром виде, всё росло в местных садах и огородах. На территории ЦЭССЭИ существовал свой мини агрогородок. Потом приплыло горячее, оно благоухало ароматом жаркого из местной живности, но Икринка никогда не ела мясного, и ей принесли рыбу и десерт, похожий на замок Фата-Морганы из белых облаков. В зелёных стеклянных бокалах темнели фруктовые соки.