– Что за подлость! Лата всё выдумывает, чтобы нас рассорить. Как ты проверишь, чтобы она тебе ни наплела? Ты же понимаешь, что она наш враг? Хитрый и очень умный враг.

– Зачем ей враждовать с текстильным центром?

– Затем. Она ревнует тебя к Руду! Все знают о её влюблённости в него. В Администрации все потешаются над ней. Ей хочется через меня, как слабое место в её мнении, посеять тут раздор, а потом и до тебя докопается. Будет постепенно рыть подкоп, чтобы всё и обрушить тебе на голову. Уж найдёт потом, как и чем, если меня отсюда выбросят. Нашлёт какую-нибудь напасть, воров там, скандал какой устроит через третьих лиц. Ты же доверчивая и чистая, не видишь ни в чём подвоха. У! Она страшная! И дочь такая же мерзавка у неё. Я, если хочешь, по просьбе Инара-Цульфа тебя охраняю. Слежу тут за всем. За это он мне даже приплачивает. А ты говоришь о слежке! Это охранная функция. Вдруг кто тебя обидит? Инар держит за тебя ответственность перед одним человеком. Не говорит перед кем. Только то, что и Руд Ольф перед тем человеком – пылинка залётная. Дунет – нет Руда. Вот так! – Эля с силой дунула на волосы Нэи. – Ты не догадываешься, кто тот человек? Я, если честно, голову сломала такой вот мыслью.

– Нет.

Как размер любви связан с размером ума

Не всегда им удавалось проводить много времени вместе. Чаще он уходил рано утром, а она досыпала одна. Возможность длительного общения была подлинным счастьем. Когда внутренний куб пирамиды наполнился свечением, Нэя проснулась окончательно. Настроение было прекрасным. Она смотрела в конус потолка, где, казалось, и сфокусировался источник света. Из него и растекались по стенам изумрудные потоки, наполняющие всё внутреннее пространство, омывающие кожу, глаза, окончательно изгоняющие фантомные страхи туда, откуда они и выползли, чтобы у них не было никакого шанса на воплощение в жизнь. И всё же, мизерные крупицы тёмных кристаллов грядущих бед, их горькая россыпь где-то так и застряли в ней, с неустранимой программой их реализации где-то там, за горизонтом, куда и устремляется каждый из воплощающихся дней – к своему закату. Если бы, если бы жизнь была навсегда такой – утренним мерцающим пробуждением в счастливую вечность.

Замерцала сфера-шар на изумрудном кристаллическом столе, их всеобщая связь друг с другом на любом из объектов землян на Троле. При желании можно было настраивать сферу на показ Земли, её континентов, городов, океанов и островов, а также на показ всех планет Солнечной системы. Для Нэи это была интереснейшая игрушка. Земля была необычайно пестра и разнообразна. Непостижимо не схожие друг с другом ландшафты соседствовали на одном континенте, а будто принадлежали они разным планетам. Словно кто-то взял пазлы разных миров и соединил их в одном удивительном земном мире. А может, так оно и было? Ведь, как говорил Рудольф, они не знали своего сложного прошлого. У них существовали разные исторические версии, гипотезы их происхождения, и все их тайны не были раскрыты до сих пор. Сам же Рудольф, увлекаясь в молодости историей, знал этих исторических версий множество, и ни одной не верил, и говорил, что, возможно, у них землян и не было этого прошлого. А некто спустил их со звёзд и оставил на Земле в полной покинутости, где они и придумали себе свою земную историю, совершенно разную у разных народов. Они до сих пор не изучили свою планету, хотя и расползлись по очень большим пространствам Вселенной.

– Вот подумай, – сказал проснувшийся Рудольф, наблюдая её возню со сферой, – лезем к другим учить справедливости и вселенской мудрости, а сами ни черта ещё не понимаем. Прошлое Земли такая же свалка, как и у вас, миллионы и миллионы втрамбованы в земные пласты, страшная мистика денег уродовала людей веками, кроя под своё людоедство людей в их преемственности поколений, придумав сказочку о первородном грехе падшего человечества. Но мы выкарабкались, и вы не пропадёте, если учесть, что в подручных у вашего Надмирного Света здесь обитают эмиссары из других миров.

Нэя легла на его грудь. Он поднял её вверх одними руками, гордясь, вероятно, своей силой, а потом бережно прижал к себе.

– Ты возьмёшь меня на Землю? Как обещал. Помнишь?

– Но ведь тогда ничего не осуществилось. А сейчас мне хорошо с тобой и здесь. Зачем нам Земля?

Нэя поняла это так, что он не хочет её обманывать. – Почему ты не хочешь взять меня с собой? Если улетишь на Землю?

– Я не улечу на Землю. По крайней мере, в ближайшее время. И потом, ты единственная здесь. Вдруг на Земле будет иначе? Мы с тобой как первозданные люди в райском резервуаре. Ты единственная для меня, я для тебя. Нет?

– Ты боишься того, что будешь сравнивать меня с земными женщинами? И я не выдержу такого сравнения? А сам ты выдержишь сравнение с другими на своей Земле?

– Да. Ты ведь можешь и тут объективно оценить меня. Нас же много. И я тут главный, ну, один из главных. На Земле, конечно, нет. Но и там я не был худшим. Да разве дело в этом? Ты не сможешь адаптироваться в чужом мире, вот что более чем реально. Зачем думать об этом сейчас? Если хорошо жить так, как мы и живём? У нас с тобой время бесконечного открытия разных ощущений друг от друга. Что нам Земля? А если похитят не меня у тебя, а наоборот?

– Есть кому?

– А то! Когда я с тобой, я исчезаю как грубое физическое тело. Я не понимаю природу своей трансформации, да мне и без надобности. Каждый раз выходить из своей оболочки, такой привычно ограниченной, и оказываться где-то, чему я не знаю названия. В волшебных сферах, где ты мой проводник. Что может быть прекраснее? И это всё такому скоту, каким я был.

Нэя закрыла его губы руками.

– Ты добрая. Ты простила всё. Но я себе не простил ничего.

– Я тоже животное, – прошептала она, – И мне нравится будить в тебе непристойные желания, хотя кто может вторгаться в наш мир со своим мерилом? Должного или не должного? Я люблю твоё тело, а душа только в придачу к ней, – и она засмеялась, – видишь, какая я падшая! Так они там говорят, те внизу. И не понимают того, что я одна в их городке люблю в одной из самых высоких башен одного из самых высоких зданий ЦЭССЭИ, в «Зеркальном Лабиринте», над ними, выше всех! Они же все там, внизу. А я, падшая, парю в хрустальной выси. Но они даже не видят этого! И люблю я самого прекрасного человека Паралеи.

– Я самый прекрасный? Ты шутишь. А я даже не умею отделить твою мягкую и согревающую меня душу, родную, от твоего родного тела. Ты для меня неразъединимое целое.

Ссора на пустом месте, или же причина есть?

Но так было не всегда. Как-то раз он вызвал её к себе утром, сказал, что сильно соскучился и у него есть время для неё.

– Почему ты никогда не расскажешь мне, как ты жила в своих плантациях, – они сидели в его маленькой столовой внизу, где он хотел сварить кофе. – Ты помнишь, как попала туда? Как попадали туда другие?

Нэя поняла, что её упоминание о появлении Тон-Ата в прошлый раз вызвало в нём некую тревогу и ему важно нечто уяснить для себя. – Другие? – спросила она беспечно, не желая погружаться в подробности той жизни. – Кто? Разве туда кто-то попадал из других?

– Гелия.

– Гелии нет на свете, зачем о ней? Почему она не рассказывала тебе ничего? А мне не известны ни её пути, ни те пути, что вели в страну Архипелага.

Это походило на допрос, причём с привкусом беспощадности. Нэя взяла яблоко из садов доктора Франка. Земные фрукты были очень вкусные, если дозревали до максимума своей спелости. А эти яблоки… Нэя отложила в сторону красочный, но недозрелый плод. Казалось, само имя «Гелия» состоит из металлических холодных игл. Оно укололо сразу. Очарование момента пропало. – Всё же ты бываешь временами таким… – она скривилась от кислоты недозрелого фрукта, – какой же жёсткий и… – она не успела произнести слово «фрукт», как он перебил её, посчитав, что определение относится к нему лично.

– Я? Да я добряк, каких и сроду не водилось в вашей Паралее, – разговаривая, Рудольф снял верхнюю куртку – составную часть той униформы, в которой пребывал в своём подземном городе, оставшись в рубашке без рукавов. Нэя с неприятным удивлением увидела голографический рисунок скорпиона.

– Ты говорил, что выбросил рубашку…

– Когда говорил? Зачем же выбрасывать то, что вполне годится для носки? У нас же нет текстильных производств. Мы всё занашиваем до дыр ради экономии энергии. Любая вещь требует для своего создания энергетических затрат. Я стараюсь не ходить в тряпье Паралеи там, где можно чувствовать себя землянином. Чем тебе не угодила моя одежонка? Качественная вещичка, ей износу нет. А у вас тряпьё, хотя и натуральное, очень уж недолговечное.

Нэя поняла, что он начисто забыл о том, при каких обстоятельствах он в ней красовался. Он вообще не фиксировался на этом. – Удобно. Сегодня жарко.

– Я помню один сон, – сказала она, нарушая табу не прикасаться ни единым словом к тому, что осталось в прошлом. – В ту самую ночь в доме у Гелии этот скорпион вдруг ожил и заполз на меня. Он лёг на мою грудь и придавил меня тяжёлым туловищем, ставшим металлическим. А потом очень больно укусил… в самое сокровенное место девушки. Я почувствовала, как горячая кровь потекла из меня, а он не хотел покидать моего тела, продолжал жалить, глядя сверкающими зелёными глазами без всякой жалости. Ты тогда так и сказал, что мне приснился кошмарный сон. Но именно этот кошмар полностью вытеснил всё то прекрасное, то предельное доверие, что и открыло мне подлинную суть любви. Я же запомнила лишь свою муку… но ведь точно же было запредельное счастье взаимного познания… не могло не быть? Почему произошло такое странное вытеснение счастья ужасом? А ещё говорят, что все кошмарные переживания уходят вглубь подсознания с неизбежностью…

Рудольф сел на гостевой диван, стоящий возле панорамного окна. – К чему вспоминать сны? – спросил он.

– Та любовь в квартире у Гелии была только моим сном? Ты не был у меня первым? И единственным по сию пору…

– Наверное, так поступать было неправильно, но тогда я… Как бы себя определить теперь? Если с вершины прожитых лет? Я был одержимое тобою животное.

– Не был ты никогда животным. Как бы я тебя смогла полюбить? Жаль, что наше первое сближение случилось не там, где мне и хотелось почувствовать твоё первое проникновение в себя, – в твоей обещанной хрустальной пирамиде… У меня до сих пор в памяти тот сон о чудовище, которое овладело мною, затмил отчего-то нашу первую ночь любви… Наверное, горький привкус собственной моей негодности всё испортил. Любить тебя в постели Гелии… Утром я ничего не могла понять, принять свершившееся, не могла себе простить такого падения…Но это избыточно мягкое определение. Я ощущала себя попросту негодной женщиной. А ты исчез, бросил в чужом доме одну… И опять этот чудовищный скорпион на твоей рубашке… В том подземном отсеке он будто ожил, когда я вошла. Он даже зашипел, я уловила. Ты же обещал выбросить эту рубашку! Я не могу её видеть!

– Наверное, тогда возникла лишь иллюзия, вызванная страхом и непривычной обстановкой. Вся та ситуация выпадала из зоны нормы… Ты очень тонкий человек, и ты почувствовала, что место опасное. А скорпион? Может, он хотел предупредить тебя о том, что не стоило бы тебе лезть в то логово? Разве я не предупреждал тебя о том? Разве не изгонял тебя дважды, прежде чем ты осталась там? Но ты и сама хотела экстрима! Я же зверски тогда скучал в своём личном одиночестве, и ты тоже, – он засмеялся, будто то, что там произошло, имело отношение к чему-то весёлому. Нэя прикусила губы, запрещая себе превращаться в плаксивую девочку.

– Ты продолжаешь тонуть в прошлом, пребывая к нему всегда лицом навстречу, но спиной к будущему, – продолжал он, – Наше первое сближение, так и не получившее продолжения тогда, было невыразимо прекрасным, уж поверь мне как человеку, имеющему опыт в подобных делах. Поэтому я и говорю, ты превзошла всех моих прежних женщин и уверен, так и останешься не сравнимой ни с кем. Островной колдун зомбировал тебя и нарушил в тебе связность всех воспоминаний, дурил тебе голову какими-то призраками, которые приходили к тебе по ночам. Но ведь как ни грустна такая правда, тебя любил не я, а этот маг-оборотень. Признаю, он обучил тебя потрясающему сексу.

– Руд, ты не понимаешь, что говоришь пошлости?

– Почему? Я делаю тебе комплимент.

– Я и там любила тебя, а не его. Он… – она раздумывала какое-то время, но поскольку он сам же перешёл все границы, когда-то оговоренные, не лезть туда, где они жили порознь, ответила, – Я не могу объяснить ни тебе, ни себе его способностей. Он принимал твой облик и входил ко мне именно тогда, когда я была на грани того, чтобы сбежать. Но, живя там, я и понятия не имела, куда, собственно, бежать? Кругом необозримые сады, плантации цветов, а дальше горы. И ещё океан…

– И что же ты испытывала? Ты понимала, что он вводил тебя в гипнотический транс?

– Ничего я не понимала. Мне было хорошо с тобой. С тобой! А не с ним.

– Ничего себе дедушка! А что потом? Ты как-то должна была объяснять себе происходящее? Если сохраняла ясное сознание и помнишь об этом до сих пор. Так каковы же были твои ощущения? Тебе было хорошо с ним?

– Не с ним, а с тобой! Я испытывала счастье. Потом несколько дней была на подъёме всех чувств…

– Со мной? Меня там не было с тобой. И ты ясно понимала это. Выходит, ему было затратно прикидываться мною. Раз он столь редко баловал тебя своими посещениями. Ты приставала к нему, чтобы он повторял те сеансы с перевоплощением?

– Нет. К нему нельзя было, как ты говоришь, приставать.

– А дорого бы я дал за возможность проникнуть в сам механизм его трансформаций. Выходит, он был способен к эрекции? И что же, мощно у него получалось? Сколько раз за ночь?

– Руд, ты не осознаёшь кошмарной пошлости такого вот допроса? Его недопустимости? Того, что ты унижаешь меня, себя… Я была безвольна в той кошмарной игре, в которую он меня вовлекал, думая, что делает мне благо…

– Почему же та игра была кошмаром, если ты испытывала наслаждение? Не думаю, что он этим горел ответно. Что сама его природа нуждается в сексуальных утехах. Старик всего лишь входил в твоё положение, развлекал, коли уж назвался твоим мужем. А я-то думал, что он был никчемной ветошью, как и Хагор…

– Руд… – она закрыла лицо ладонями, – Ты потерял меру дозволенного…

– В отношении тебя мне дозволено всё! Ты полностью моя со всеми своими прелестями и тайнами. И снаружи, и внутри ты моя! И если меня одолевает такое вот любопытство, тебе нечего стесняться. Говори уж, как оно и было. Ты попала к нему в его логово, уже не будучи девственницей. Будь иначе, он с тобою так бы не играл. А ведь и существу, устроенному более сложно и затейливо, не чужды, выходит, такие забавы. Да я давно об этом знал! О том, в какие игры он играл со своими воспитанницами и до тебя!

– Во что он играл и с кем? О чём ты?

– О том, что ты права, и надо соблюдать границы даже в якобы безграничной откровенности между любящими. Прости меня. Забудем о твоём прежнем защитнике. Кем бы он ни являлся, он в прошлом. Я один виноват в том, что ты оказалась в его власти. Я жуткий пошлый ревнивец, – желая развернуть её от неприятных воспоминаний, он сменил тон на ласковое мурлыканье. – Разве я не сдержал своих обещаний? Ты оказалась в обещанной хрустальной пирамиде, где у тебя уже нет никаких соперниц, да и быть не может.

– Ты меня запутал настолько, что я, когда думаю о прошлом, не отличаю сон от яви. Ты же сам в «Мечте» развлекался от скуки очень экстравагантно. А там, у Гелии, ты мне сказал перед тем, как уйти на долгие девять лет, – «Спи, а настоящее счастье мы испытаем в чистом прекрасном месте». Но ни в какое хрустальное счастье ты меня не взял тогда. Я вошла в зал, где гости Гелии валялись пьяными по всем углам. Гелия отсутствовала и не знаю, если бы не Ифиса, чтобы я делала. Ты оставил меня одну среди чужих людей. Ты не должен был так поступать, не должен был прикасаться ко мне в доме Гелии. А я? Я была совсем девчонкой и, как безвольный лист, затянутый в сердцевину смерча… Я не могу ничего забыть, Руд, даже понимая всю смехотворность своих переживаний для тебя. И там, во мне, они так и остались настолько тяжёлыми переживаниями, что я не могу их трансформировать во что-то лёгкое и несущественное, даже любя тебя теперь. Я мечтала о твоей хрустально пирамиде все девять лет. Но… наше сближение было таким непростым. Почему? Для чего я всё выплеснула? Но перед самым утром, когда в мой сон пришёл Тон-Ат, он сказал, если я не уйду от тебя теперь, моя жизнь с тобой будет непростой и короткой… – тут Нэя поняла, что не стоит ей загонять его в угол и делать обвиняемым. С таким человеком, как Рудольф, делать этого было нельзя. Он никогда не возьмёт на себя вину.

– Не понимаю, куда тебе уходить? Зачем? Что ты всё время о снах! Такое чувство, что твои сны реальнее жизни.

– Но, если Тон-Ат вовсе не сон? Он не был человеком Паралеи, и физические законы нашего мира, хотя он был им подневолен, как он сам говорил, они не всегда были для него преградой.

– Такого быть не может! – жёстко опроверг он, – физические законы на то и законы, что встать выше них никому не под силу. Просто есть такие физические законы, которые пока что не изучены.

– Я не знаю… он умеет общаться напрямую с тем, кто очень далеко от него. Это затратное действие для него, но он умеет. Значит, он жив!

– И ты хочешь к нему вернуться? Так я понимаю? Куда? Как?

– Он велел… Нет, я не скажу… я забыла…

– Если ты от меня устала, то можешь уходить. Я ведь обещал тебе свободный выход на все четыре стороны. Задерживать тебя я не буду никогда.

– Тебе настолько легко отпустить меня?

– Нет. Нелегко. Только по любому я улечу отсюда. Мне пришло разрешение на отбытие. Да оно, собственно, уже и есть, много лет уже как. Я здесь только ради дочери. Но она во мне не нуждается. У неё теперь другой защитник.

– А я думала… Не ради меня?

– Нэя, ты сама затеяла бессмысленные уже разбирательства. В гибели твоего брата была виновата Гелия. Её тотальная ложь. То, что мы утратили девять лет жизни. Мы могли быть счастливы, и она тоже. Всё могло сложиться иначе. Он имел ложное мнение обо мне, он начал стрелять, не дав мне и приблизиться. Зачем? Мне было не до размышлений, когда он всадил в меня две пули. Самозащита всегда мгновенна. Но когда я вернулся, я увидел его живого. Он был жив после нашей стычки! И когда я узнал впоследствии, что он погиб, я испытал шок. Я не мог понять, как смог сотворить подобное одним ударом? Гелия опутала паутиной лжи и меня и твоего брата. А потом наша взаимная месть начала раскручиваться по спирали, кто сильнее, кто больнее ударит. И мы провалились с головой в эту месть. Она всегда могла уйти, но не уходила. Она, как подлая змея, ползала по каким-то притонам и приползала, прося подачек, в то время я уже не удерживал её. Я её отмачивал в бассейне, так противна она мне была, потому что сама атмосфера тех заведений пропитывала все поры её существа. Ты никогда такой бы не стала, как она, ты погибла бы от той мерзости, в какой она жила. Она была пресмыкающееся, и выносила всё за возможность блистать, как она того хотела. А ты наделяла её ангельской добротой, потому что не умеешь видеть зла ни в ком. Ты боялась только меня, единственного человека, который любил тебя. Что дал тебе твой Тонат? Все эти годы мы провели бы в любви, взаимной и оберегающей друг друга.

– Ты обиделся?

– Нет. Я вообще не обижаюсь. У местных же сниженный уровень интеллекта.

– Ну да. Моя голова небольшая, и ума мало. Только и годится она для шляпок, украшенных ягодками, раз уж сама я сладкая ягодка – заманушка. – Самым разумным сейчас было бы ей уйти, как он и предлагал. Но этой самой разумности ей и не хватало.

– Перестань! – возмутился он, – не унижай ни себя, ни меня. Сама же просила меня об этом.

– Мы жили в стране Архипелага, – сказала она, – Тон-Ат также использовал тайные ходы. Они существуют, кратчайшие и необъяснимые. В лесном же посёлке у него была своеобразная база. Место встречи с теми, с кем он был здесь связан. Только что тебе от таких сведений теперь? Азира тоже была агентом Ал-Физа. И ты приблизил её настолько… А может, она приблизила тебя, как и знать.

– Не помню, кто это. О каких агентах речь? А ты лично видела его, Паука? Не могла же не видеть, если жила там? – он встал и подошёл к ней совсем близко, будто ему было важно высмотреть в её глазах смятение или ложь. Но не было никакой лжи, как и смятения.

– Никогда. Никто и никогда не видел его. Его придумали жители Паралеи, а вы им поверили. Паук – миф. – Нэя отвела глаза в сторону, злясь на неуместный и даже нелепый допрос.

– Кто же вёл против нас войну все эти годы? Твой старик был внедрённым агентом Паука в Паралее? Играл роль этакого народного целителя и мудреца. Да нам известно, что вся планета червивая. Жаль, конечно, что я не отвинтил его голову с морщинистой шеи, когда он был так близок. Зачем он взял тебя? Если был древен и скрипуч, как мумия?

– Он никогда не скрипел и вовсе не был древним!

– А! Как же я забыл о его мощной эрекции! Или всё же он давал тебе лишь иллюзию соединения…

– Тебе трудно принять, что он любил меня! Хорошо. Пусть не любил. Он был связан обещанием, данным моей маме, быть мне защитой, если понадобится.

– А спинку свою чешуйчатую он не просил тебя помассировать? Или ещё кое-что похуже? Ну, сознайся, что он не всегда приходил к тебе в ложном облике? Ведь иногда ты принимала его и без иллюзорного грима? Пусть и по-старчески редко, но он желал супружеского оброка с тебя. А ты виляешь теперь, уверяя себя же, что никогда бы не позволила ему прикоснуться. Маскируешь неприглядную правду своими же кружевными выдумками про какие-то транс уровневые сны. Что якобы приходил я, а на самом деле он трахал тебя!

– Замолчи! – Нэя обхватила свою голову руками, почти физически стало больно ушам, как будто её контузило акустической волной. – Ты как был, так и остался моим единственным мужчиной! Я никогда не знала других! Неужели, ты сам того не чувствуешь?

Рудольф подошёл к ней, по-прежнему охваченный какой-то своей мыслью, – Хагор знал о том, что Гелия бродила по ту сторону и гор и океана? Мы так и не поняли, где скрыт механизм, управляющий столь быстрым движением тоннелей.

– Никто не знает. Тон-Ат говорил, что тоннели – наследие давно погибшей цивилизации. А Гелия мстила Хагору. За тот Кристалл, что он тебе дал.

– Глупец Хагор думал, что теперь он будет знать всё о наших замыслах. Он думал, что я купился на его бескорыстный якобы дар. Да я сразу понял, что он лишь средство связи. И умышленно носил его только тогда… Ну, в общем, когда отводил свою душу. И он ничего и никогда не понимал. Сейчас он прячется в своих норах в горах или пьёт в провинции. Но кому он нужен, старый алкоголик, всё пропивший? Все свои способности, возможности? У них с Пауком свои игры, а у нас свои. Им тоже зачем-то нужна ваша планета. Ты умница, что никуда не совала свой нос, иначе твой благодетель никогда не отпустил бы тебя из цветочной тюрьмы. Ты нужна только мне.

– Нет. Никому я не нужна! Я целый год после смерти бабушки мучилась в столице одна, совсем одна. Меня все обманывали, с домом в лесном посёлке, потом с работой, когда платили гроши за то, на чём наживались сами. Как я жалею, что покинула тот дом, и им кто-то завладел. Я подставила под удар молодого чиновника, взявшегося мне с готовностью помочь в сделке с его продажей, а его и самого обманули страшные мошенники, неизвестные мне, поскольку теперь-то я точно знаю, что не он был виновен в той запутанной истории. Если бы я не спешила убежать оттуда, дом так и был бы моим. А теперь куда мне уходить, как ты столь великодушно предлагаешь? «Иди! Иди, ты мне уже надоела»!

– Откуда мне было знать, что ты жила в столице после тех лет? Я и узнал-то случайно. И ничего я тебе не предлагаю. И я не говорил ни разу, что ты мне надоела. Только даю тебе понять твою полную свободу от себя.

А она воображала, что он пойман в её нерушимые сети. Но всё это не более, чем птичьи по замыслу и наивные ловушки её любви, без которой он в случае чего прекрасно и обойдётся, как обходился все годы. Иллюзия закрытости, защищённости оставила Нэю, и она повисла в пустоте, будто стен никаких и нет, как оно и казалось. Как во сне возникло чувство соскальзывания вниз, ойкнуло сердце, как при падении.

Она никогда не сумеет устроиться в той адской жизни за стенами, понять её запутанное устройство. Она действительно всю жизнь жила в некоем бутоне, не желая вылезать наружу. Думать о мире, о том, что дышит за стенами жилища Рудольфа, не хотелось. И тем более, о том страшном и уже подлинном, чем и была Паралея, что расползалась неоглядным, серым в пеструю крапину парков, лесов и растительности, живым студнем за стенами «Садов Гора». Студень, пропитанный испарениями живых существ, занятых суетой выживания, поиском пропитания, отчаянием, безотрадным бесконечным трудом, развратом и визгом питейных заведений, утончёнными поисками смыслов праздными умами, плачем и смехом, юностью и старостью, болезнями и роскошной кичливостью. Смертью одних, рождением других, – круговращение биологической массы, наползающей на саму себя, закручивающейся или наоборот раскручивающейся гигантской живой раковиной. Вот чем была для Нэи та жизнь за стеной. Возврат туда был невозможен. Легче было умереть.

Она прижалась лбом к изображению скорпиона на рубашке. Она питалась ласками чужака, и сама питала его. Ведь и пришелец хотел любви и счастья, и своей тёмной железной стороной, к которой она сейчас прикоснулась и отдёрнулась, страдая, он всё же был развернут к тому страшному миру, а к ней только своей нежной и беззащитной, человеческой стороной. Он притянул её к себе, приняв приступ страха и слабости за призыв к любви.

С уже распущенными волосами она стояла перед ним в одном нижнем корсете и нижней юбке, и её нагота полностью высвечивалась через паутину кружев. Кружева скользили в его руках и беспрепятственно проводили живой ток любовного напряжения, кожа привычно отзывалась на прикосновения, покрывалась мурашками, изнемогая… Но в данный миг рассудку Нэи было не до любви.

– Как же ты мне мила, даже когда капризничаешь… – прошептал он, – как я мог жить, когда тебя не было рядом?

– Разве ты думал обо мне тогда? И разве настолько часто ты вспоминаешь обо мне и теперь?

– Тебе не хватает? В противном случае, как бы ты смогла воплощать свои творческие фантазии, чем и наполняешь свою трудовую деятельность? К твоему же счастью, я не такой эгоист, чтобы присваивать себе всё твоё время без остатка. Я ценю тебя настолько, что готов лишний раз поскучать, но дать тебе возможность для полноценного восстановления – для отдыха.

Нэя отстраняла его руки, отстранялась сама. Он не понимал, играет она или рассердилась за предыдущий разговор, – Зачем ты напялила под платье эту скорлупу? – недовольно указал он на корсет.

– Так принято. Только падшие женщины не носят нижних одеяний, – Нэя давно перестала эпатировать окружающих необычными нарядами. Забыла, как сама же восставала против избыточной скованности женщин, нагруженных лишним тряпьём.

– Мне не нравится твой наружный доспех. Я люблю тебя свободную и естественно-упругую… – он сделал попытку справиться с мудрёной застёжкой. – Будь прежней, чуточку неприличной для местных, но прекрасной для меня.

– А я устала быть тою, в кого влипают взгляды всех проходящих. Приходится отмываться от подобного внимания, словно бы, после похода в заброшенные шахты. Однажды в детстве мы, – Нэиль, я и Реги-Мон, – залезли в такую старую выработку. Нэиль мечтал обнаружить загадочные подвижные тоннели. Конечно, ничего не нашли. Пришли домой все чёрные, и бабушка выгнала нас вон. У нас в том доме был общий подвальный бассейн. У него было вечно склизкое дно, а вода мутная. Но пришлось там очищаться. И даже после этого бабушка домывала меня в большой ёмкости в нашей кухне. Она меня тёрла, тёрла до покраснения кожи. Вот точно также я и отмываюсь теперь всякий раз после своих выходов за пределы «Мечты». Я устала от всех. Как мне не хватает моих близких, – моей бабушки, моего Нэиля… – у неё затряслись губы. – Ты не хочешь дать мне защиту в Храме Надмирного Света, ты…

– Прекрати! Я дал тебе всю возможную защиту. Никто не смеет и пальцем к тебе прикоснуться в этих фальшивых райских кущах. А взгляды, – чего же ты хочешь, если люди всегда смотрят друг на друга, даже независимо от пола и возраста. Природа у людей такая, – изучать окрестности и прочие как живые, так и неодушевлённые предметы вокруг. Ты же не в мире поголовных слепцов живёшь. Назови хоть одно имя, кто задел тебя негодным словом?

– Как будто я знаю их имена, как будто я слушаю их речи! – Нэя сбросила с себя нижний корсет, наполовину уже стянутый Рудольфом. Не дав ему обрадоваться, она тотчас же стала искать своё платье, в котором и пришла. Это был ему знак. Она не желала сейчас того, ради чего он её пригласил. И не было никакой игры в умышленное оттягивание желаемых мгновений, вдруг переставших быть таковыми. Может, день такой выдался, может, пришло окончательное понимание, что порог Храма Надмирного Света он не переступит никогда. А значит… Что значит? Значит, к этому надо привыкнуть и как-то жить дальше. Платье валялось на диване, куда было сброшено для усиления его соблазна. А теперь ей действительно захотелось уйти.

Подойдя к окну, занимающему половину стены, она открыла его и села на широкий и низкий выступ, чтобы было удобнее смотреть на окружающий ландшафт. Зеленоватое небо частично растворяло в сияющем и уже жарком световом потоке кроны деревьев, а те расслабленно шевелили своими розовеющими листьями, вкушая свою насущную пищу – свет Ихэ-Олы. Нэя подставила лицо воздушному веянию, улавливая кожей световые частички, заряженные энергией вселенской жизни. Ей стало тепло, безмятежно как в детстве, когда точно также по утрам она высовывалась в то окно-эркер, что было у них в большой комнате в доме с наружной лестницей. И захотелось выйти наружу и босиком протопать по утренней траве к тем цветам, что сажала мама в саду, принадлежащем всем жителям общинного дома. Но не было тех клумб, хотя где-то так и остался тот сад и двор, не было мамы, не было Нэиля, не было бабушки. Никого. Только один Рудольф и был у неё. Она вспомнила вдруг маленького старичка Хор-Арха, лежащего на огромном пне срубленного дерева, его предсказания о будущем счастье, и заплакала. Почему так случилось, что она не узнала Хор-Арха на том рынке, где покупала себе овощи на скудный бедняцкий обед? Почему она забыла то детское утро, когда он, сидя в зелёном костюме и в зелёной шапочке развлекал девочек предсказаниями, как сказками, а предсказания все сбылись? Память об этом пришла как будто извне. Как будто она таилась в раскидистой кроне ближайшего старого лакового дерева, очень похожего на то, что срубили тогда в их дворике. Внезапный приступ головокружения едва не потянул её вниз.