Он засмеялся и сказал, что для меня подобный расклад хуже его бедности, поскольку я не аристократка, и в имение он меня уж точно не возьмёт. Да и зачем ему какое-то имение на клочке суши, если в скором времени он будет владеть огромным океаническим островом. Соответственно этому и девушка рядом должна быть высокого качества. А поскольку девушек слишком много, ему необходимо время, чтобы выбрать из них ту самую, ему подходящую.

Я спросила: «Как же я»? А он опять стал смеяться надо мной: «Моя будущая жена не может быть той, которую в обнажённом виде наблюдали посторонние. Но поскольку у меня в обладании будет и собственный океанический пляж, я могу взять и тебя как живое украшение для своих будущих владений. Будешь доставлять эстетическое удовольствие моим гостям, когда они захотят насладиться купанием. А ты и плаваешь отлично». Меня накрыло такое ощущение, будто небо надо мною стало чёрным, хотя вокруг сиял день… Я решила утопиться. Заплыла так далеко, где и росли те надводные цветы, которые по ночам целует сама Мать Вода… чтобы уже не было сил приплыть обратно. Но я слишком хорошо плавала, а утонуть было очень страшно. Я с трудом выбралась на маленький речной островок посреди реки, отдышалась там, наплакалась и поплыла к берегу…

Топкая трясина чужих откровений

– Что же было потом?

– Ничего уже не было потом. С тех пор я так и живу, отлично держась на плаву, поскольку научилась ни о ком не помнить, не страдать, чтобы сердце как грузило не утянуло на дно.

– Разве ты не на дне?

– Никогда не была там, а ты продолжаешь верить расхожим предрассудкам. Могла бы, всё же, и припомнить свой прошлый опыт жизни в той творческой среде, где и вращалась до замужества. Разве там всё настолько кошмарно, как плетут те, кто смотрит на всё со стороны и через свои искажённые представления? Мало ли что о тебе самой-то плели, про Гелию и Ифису – твоих старших подруг, про Элю тоже, так же не было? Диву даёшься тем фантазиям, которыми склонны от собственной серой скуки забавлять себя люди. Они воображают, что сближение мужчины и женщины настолько лёгкое и пустяковое дело… а ведь даже у животных всё основано на сложнейших ритуалах.

– Падение нравов отменяет даже животные ритуалы.

– Ну, ну. Тебе виднее. Что касается меня, то я никогда не обитала в среде настолько уж и падших женщин, которых покупают как еду в доме яств. Помню, встретила его как-то в центре столицы, где он улицы патрулировал с другими военными. Иду вся из себя роскошная, в новых туфельках, он глаза свои синие вытаращил, подошёл и говорит: «Что же ты не приходишь на Дальние Пески купаться? Я недавно был там, так о тебе всё вспоминал. Может, придёшь туда к вечеру? Вода уж очень тёплая бывает вечерами».

Я ему: «Так ты мне и за те разы новые туфельки не подарил. А помнится, обещал». Он отвечает: «Да ты, вроде, не босиком гуляешь. А я пока что не разбогател». Я ему: «Так, пожалуй, когда ты разбогатеешь, я и состариться успею. Поэтому ты уж не обижайся, у меня теперь другие места для отдыха имеются. Там бедных нет». Он даже исказился и шипит мне: «Не попадайся мне больше на глаза, кошка беспородная»! Я тоже не из молчаливых: «Ты и сам кот бродячий, хотя и породистый»! Он тоже не молчит: «Не фыркай! Не рано ли хвост свой распушила? Как бы ни отдавили»! А ведь когда приваживал, был ласковым… Думал, что я как была мяконькой, да вкусненькой дурой под обтрёпанной туникой, таковой и в роскошном платьице осталась? «Нет, мой красавчик», – говорю я ему, – «В другой обёртке и конфетка другая уже. Не про тебя угощение»! Решил, что стоит поманить, так я и опять под ним распластаюсь… а я быстро поумнела… «Пусть тебя твои актрисы за красоту любят, а мне твоя красота боком вышла». «Оно и заметно», – отвечает, – «Душа-то у тебя скособочилась. Так что своим новым платьицем ты свою ущербность уже не замаскируешь…

Напряжённые и злые глаза Азиры увлажнились, она поперхнулась и для чего-то стала оглаживать свой подол, – И всё-таки я пошла в тот же вечер на Дальние Пески…

– Зачем?

– Захотелось вдруг проверить, так ли тепла там вода, как была прежде.

– Проверила?

– Да. Тёплая вода была. А он был точно такой же горячий, как и тогда.

– Он? Песок что ли?

– Песок как раз остыл. Но это и не важно было… И туфельки новые он мне принёс. С бабочками. Он понял, что я приду. А я поняла, что и он придёт… Он Гелию не любил. Он меня любил!

– Нет! Он любил только Гелию! Не обманывай себя хотя бы теперь. У него с Гелией была прочная и глубокая связь.

– Но ведь ей эта прочная связь не мешала жить с тем, от кого она родила свою дочь. Вот и ему глубина их отношений не помешала войти настолько глубоко не только в моё тело, но и в мою душу, что он там и завяз. И как ни пытался он оборвать эту связь, ему такое не удалось. Почему? Да потому что я продолжала его удерживать, не физически, а в другом и более сложно устроенном смысле. Произошло врастание друг в друга. Родство же душ…

– Ты недоразвитая для него была! И душа у тебя такая же, мутная, илистая. Допускаю, что он несколько увяз, потому что ты его оплела своим распутным искусством, но не любил он тебя! Ты и сама забыла, кто лишил тебя невинности. Я вот слышала другую версию событий. Тебя доставили к Ал-Физу в его павильон отдыха, чтобы он разгрузился от своего напряжённого управленческого труда, а потом вернули в твою школу танцев – питомник по выращиванию таких вот надводных цветов для телесной радости. И так повторялось не раз и не два. Но тебе хотелось и любви, как и любой нормальной девушке. Ты же была пока нормальной, пусть и с оборванным своим стеблем, а свежесть-то желаний не успела увянуть. Ты и придумала своё шокирующее шоу, изобразила первозданную чистоту.

– Было и такое, что я танцевала на праздничном ужине в имении Ал-Физа. Так ведь он был там с гостями и с собственной брюхатой женой! Вскоре я и уехала оттуда, голодной и усталой. Мне даже не дали поесть, только и позволили утолить жажду из садового фонтана. А потом его служитель невежливо затолкал меня в машину, да и повёз назад, глумливо домогаясь до меня всю дорогу. И лишь когда я пригрозила обо всём рассказать хозяину, та скотина и притихла. Я была чиста, а Ал-Физ не был этим озабочен на тот момент. Он не смешивал чистое искусство и сексуальное баловство, если ты в состоянии это понять. То, что случилось когда-то с Ифисой, так он и сам молод был тогда.

– Ценитель чистого искусства Ал-Физ не мог посягнуть на твою небесную чистоту, а скотина Нэиль, конечно же! Только и был озабочен совращением непорочных дев! Будь ты невинной, он к тебе бы и не прикоснулся! Ты как была, так и осталась убожеством!

– Твоё наследственное высокомерие не даёт тебе принять факт его любви ко мне. Ведь и он сам противился такое признать. Я тогда плохо понимала реалии жизни и не была настолько уж смелой, даже стремясь к нему.

– Если обнажение при посторонних парнях не являлось смелостью, то уж и не знаю… хотя это было самое откровенное бесстыдство!

– А почему я должна была стесняться своей красоты? Я же отлично видела, какова я, каковы окружающие. Может, я хотела доказать всей нашей местечковой своре, что я гораздо лучше тех, кого они обхаживали, назначали своими невестами, а меня в упор не замечали и пренебрегали мною все? Тогдашние мои представления о происходящем были порождены предельно наивным и полудетском ещё разумом. В его власти было играться со мной не настолько и серьёзно, если он не хотел идти в Храм Надмирного Света. Так же многие игрались, купались, встречались, целовались. Может, так было бы и лучше для меня? Не смогла бы я в те времена вскочить на него, как опытная наездница на коня. Это Гелия такое сумела. Она же была его первой женщиной. Также и он воспользовался моей влюблённостью и подтолкнул меня к падению своими обещаниями подарков. Я с детства хотела его любви, но кто-то же должен был включить свой разум? Он же старше был. Я не упрекаю его за любовь, а только за последствия, которые он полностью взвалил на меня. А так-то мы любили взаимно…

Даже Ласкира сказала ему: «Ну и что тебе стоит пойти с нею в Храм Надмирного Света? Потом заплатишь за расторжение союза, как многие делают». Он ответил, что ему не до меня в настоящий момент времени. Все эти Храмы Надмирного Света для него ничего не значат, как и предрассудки здешних обитателей. Он так и сказал: «Ласкира, ты лучше меня знаешь, что делают в похожих случаях. У тебя есть возможности всё уладить. Я не могу в такой сложный для меня период жизни взваливать на себя эту танцовщицу-ребёнка по уму». Ласкира же и передала мне свой разговор с ним. Хотела, чтобы я поняла, что перечить самой Ласкире мне не стоит. Она предложила мне прервать беременность… Я в ужасе убежала, забилась куда-то в глухой угол сада, в какие-то колючки, и не могла поверить, что всё происходящее правда… Дома рассказала матери о том, что той придётся приготовиться к предстоящему позору, её дочь станет падшей, а ребёнка отберут для того, чтобы отдать приёмным родителям. Но это и хорошо, вдруг он попадёт в аристократическую семью? От ужаса мать упала едва не мимо кровати, глухо завопила, боясь, что услышат соседи, замахала руками, но бить меня не стала. Ласкире пришлось заняться моей матерью, заткнув её рот деньгами, а драчливые руки задобрить кучей новых платьев. Та и примолкла. А меня Нэиль вместе с Ласкирой отвёз на окраину континента в военной машине, да забыл обо мне, как забывают о честно выполненной, но навязанной работе.

Спустя пару дней Ласкира вывезла меня оттуда на машине частного извоза, уверяя, что я как была, так и осталась во мнении всех в нашем квартале прежней девушкой с незапятнанной репутацией, уж коли никого из них я не допущу к себе под подол для обследования. Все люди жуткие лицемеры и рады наброситься лишь на того, кто не сумел обмануть всех. На самом деле Ласкира больше всех на свете любила Нэиля, и если жалела меня, то не больше всех прочих, просто она отзывчивая и добросердечная. Но у меня возникло сильное воспаление… И тогда Ласкира опять вывезла меня уже в усадьбу твоего Тон-Ата, расположенную недалеко от столицы. У него и там были небольшие поля лекарственных растений. Я лежала в какой-то абсолютно пустой и белой комнате, а Ласкира лечила меня и ухаживала за мною. Тон-Ата я там ни разу не видела. Зато один раз пришёл Нэиль. Он даже не подошёл к моей кровати, а только постоял у раскрытой двери, глядя на меня какими-то полубезумными обесцвеченными глазами.

«Ты же не винишь во всём лишь одного меня»? – вот что он спросил.

«А кого мне винить? Только нашу бедность и несовместимость такой красивой любви с такой паршивой жизнью».

«Надеюсь, никто ничего не узнал и не узнает», – сказал он. – «Ни единой девчонки, да и любой женщины на Дальних Песках не бывает никогда. Реги-Мон мой друг и не болтун. Прочие ребята сами и не такое вытворяли. Мужская солидарность не бабья дружба, а у тебя по счастью нет подруг. Что говорит лишь о твоём уме. А твоя мать стоит на защите твоих же интересов». Я поняла, прежних отношений, о возобновлении которых я мечтала, как только оклемаюсь, уже не будет. И я впервые в жизни забилась в истерических рыданиях. И вовсе не от утраты ребёнка. Не нужен мне был ребёнок. Ни тогда, ни теперь. Он сказал: «Не плачь. Я не обманывал тебя, а любил, как никого и никогда прежде, если тебя это может утешить».

«А теперь»? – спросила я. Он ничего не ответил и ушёл. Я выздоровела. Ласкира опять дала матери денег, чтобы та хорошо кормила меня. Потом начались занятия в школе. Вроде, и не было ничего…

– Зачем ты Эле рассказала обо всём?

– Никому я ничего не рассказала. Но все почему-то узнали всё. Это всё равно как ветер разносит повсюду мусор и пыль… Все события приобретают отчего-то для посторонних лишь вид какой-то грязи, хотя её и близко не было там, где мы с ним обитали в счастливом и светлом мире… недолго. Да и мать вдруг осмелела, видя, что Нэиль куда-то пропал, как и не было его, а Ласкира стала игнорировать меня. Подарков уже не дарила, в гости не приглашала, на приветствия лишь сдержанно кивала и отворачивалась. Мамаша взялась за старое. Орала на меня, распускала руки, выгоняла порой из дома, так что мне приходилось ночевать в пустой общей спальне внутри жилого корпуса школы, на голой деревянной кровати. Ведь все постельные принадлежности увозились в городские прачечные, в отпускной период школа закрывалась. И еду никто не давал. Но сторож впускал меня из жалости. Он Ласкиру знал и всегда превозносил её за какие-то прошлые благодеяния и в отношении него лично. Давал иногда поесть, и даже старую вонючую подстилку дал, чтобы на голых досках мне не спать. Я пошла, отполоскала её в реке, да и высушила. А под низ настелила душистой травы, чтобы и мягче, и свежее было. Вроде сеновала вышло. Вот такой скотинкой безутешной и жила какое-то время. Я и пошла тогда искать себе работу в бродячих театрах на время их выступлений по столичным окраинам. Иногда и удавалось. Я даже научилась заменять Нэиля актёрами-мужчинами. Когда меня провалили при выпуске из школы, не дав возможности никакой работы, Ласкира и тогда за меня не вступилась. Только однажды сказала мне при встрече где-то в центре столицы, предварительно оглянувшись вокруг, не толкутся ли поблизости ненужные свидетели?

«Я прожила слишком непростую жизнь, поэтому никогда никого не осуждала и не презирала за свершённые промахи, за потакание своим страстям, столь неодолимым в юности. Но прошу тебя, не подходи и близко к Нэе. Ты выбрала себе тёмный путь женщины неразборчивой в связях, а моя внучка чиста и светла. Ты поняла»?

Я впервые увидела Ласкиру, чтобы в центре столицы. Она смотрелась великолепно. Платье как цветник, в зелёных тончайших кружевах, туфельки переливчатые, причёска убрана искристыми заколками. На запястьях браслет, на шее, ничуть не морщинистой, подвеска с зелёным прозрачным камнем. Издали-то я и не признала в ней жительницу ремесленно-торгашеской окраины. Вот же, думаю, аристократизм впитался во все поры её кожи, в движения, в её скелет даже! Чиста и благоуханна, не знаю уж, кого она здесь и навещала. Наверное, старых друзей, её не забывших. Ведь у твоей бабушки всегда были деньги. И Нэиль врал, что он беден. Лишь бы отвязаться от меня.

– У него было другое понятие о богатстве, чем у тебя.

– Я спросила в ответ: «А Нэилю вы тоже запретили общаться с сестрой? Он тоже мужчина, неразборчивый в своих связях, если уж он связался с такой как я»?

«Ты падшая, если по свершившемуся факту, и той девочкой, что была ароматным первоцветом, ты уже не являешься. В тебе настолько очевидно распускался бутон яркого таланта, но теперь всё увяло в тебе, подёрнулось гнилью какой-то. Никто не мешал тебе после переосмысления своей ошибки и пережитых страданий поумнеть и сохранить чистоту души, но ты только озлобилась. Тело-то твоё выздоровело, упругое и манящее по-прежнему, но глаза твои стали злые и пустые, как у твоей матери».

«Я всегда такая была. Злая и жадная. Злая на тех, кто имеет то, чего лишена я. И жадная до всего, чего мне хочется, но чего я также лишена. Я избрала Нэиля лишь как возможность стать мне женой аристократа, приличной женщиной. Нэиль для меня уже не существует! Другие не хуже, чем он! Так ему и передайте! А деньги-то при моём умении привлекать мужчин не будут большой проблемой в будущем. Увидите ещё…

«Нужда была передавать ему ругательства скудоумной и несчастной женщины. Может, я и похуже что ему выговаривала. Да ведь ничего уже не исправишь. Ты перед тем, как ему отдалась, ко мне за советом не пришла».

Ух! Как же я рассвирепела: «Наслышаны мы были, как ты и сама в юности безудержной была. В аристократки из низших слоёв выбилась. И вряд ли ты для этого ум свой использовала. Умных и среди простых людей достаточно, да только не обогатил их ум-то. А уж какого рода ум использует женщина, не желающая жить в скудости, то всем известно, где этот ум у неё и запрятан»!

«Я много горя испытала», – ответила она, – «И не искала я никакого богатства в том смысле, какой ты в это вкладываешь. Никогда не стремилась жить среди аристократов, поскольку не вижу никакой разницы между ними и прочими людьми. Только обретение любви делает человека счастливым. И не одну лишь любовь полов я имею в виду. Любовь и милосердие ко всему живому, вот что я имею в виду. Жизнь моя была и остаётся счастливой с тех самых пор, как только я это поняла».

А я ответила: «Мне бы пожить, как вы жили прежде, то я на старости лет, да ещё при наличии драгоценностей, такими воспоминаниями тоже грелась бы».

Она засмеялась: «На! Держи!» – сняла свою подвеску, а потом браслет, – «Если тебе надо такого счастья, ты скоро им обогатишься сполна. Играйся, дура – дочь фабричной дуры». И ушла. Я долго радовалась этим украшениям, пока моё жильё в столице не обворовали. С тех пор Чапос и стал хранить все мои ценности и сбережения у себя. Да как-то тревожно мне, отдаст ли он то, что забрал?

– Конечно, нет! Ничего он тебе уже не вернёт, – подцепила Нэя её больной нерв. И тут же пожалела её. Азира как была, так и осталась человеком из простонародных низин, ничего не понимающим в тонкостях сбережения материальных ценностей. Она была почти безграмотной, и умела ли она писать и читать, оставалось под большим вопросом. Врождённая смышлёность, цепкий взгляд, острая наблюдательность и хорошая память помогли ей развить свою речь едва ли не до уровня тех, кого она и обслуживала.

– Но как быть? К Ал-Физу с такими заботами не сунешься. Ал-Физ это же человек из запредельного мира в сравнении его со мною. Я ему для расслабляющего отдыха нужна, а не ради обучения навыкам выживания в простонародной среде. Муж Гелии? Так он на другой же день, как меня выпроваживает, забывает о моём существовании на долгие и долгие дни-ночи. Проваливается куда-то, будто и нет его. А если и не вспомнит однажды? Как я в этот «Лучший город континента» без него попаду? У матери хранить тоже не выход. Потом ничего не получишь обратно. У тебя хотела попросить разрешения на устройство тайника в твоём огромном доме, ты бы точно ничего не взяла, так ведь и сюда самой по себе не заявишься. Ал-Физ так и сказал: «Лабиринт открыт лишь временно, пока я нужен для чего-то правителю этой закрытой страны, но всегда может закрыться без объяснения причин».

– Попроси же Гелию объяснить тебе хитрости личной финансовой безопасности.

– Она в последнее время возненавидела меня из-за своего мужа. За то, что я забираю часть его денег, а это ведь, что ни говори, а мимо её рта. К себе в дом, как прежде, не пускает. Я так боялась, что Ласкира спросит: «Что же ты не носишь те драгоценности, подаренные мною»? Но она и здесь не замечает меня, слова мне не сказала. Я ей: «Как вы тут живёте Ласкира? Как ваше здоровье»? А она: «Кто вы, милая девушка? Не помню вас. Кажется, ваша обязанность сопровождать вашего спутника и скрашивать ему ночную скуку, а не вести беседы со старшей матерью госпожи этого дома, которой вы не ровня. Если моя внучка настолько добра, что допускает вас до подобной милости и общается с вами, то мне с вами говорить не о чем». Будто и не знала никогда. Я просто перестала для неё существовать. И чтобы я не говорила ей тогда, сотрясаемая горем от предательства Нэиля, для меня самой он вовсе не перестал существовать. Я знала, что мы с ним соединены во что-то уже нераздельное. Просто он не желал это признать…

– Не смеши! Он и ты – это же несовместимые миры!

– Если ты наблюдательный человек, то замечала, что родственные растения обычно кучкуются рядом, произрастая в обширных лугах и лесах, где количество растительных видов не поддаётся подсчёту. Так и мы вовсе не случайно оказались рядом в этой жизни. Хотя ты росла, вроде бы, и на возвышении, питаемая сочной и прогретой почвой, а я была угнетена более низинным скудным местом произрастания, мы с тобою один вид. И Нэиль был мне родной. Он любил… Но понимаешь, бедность безвылазная с обеих сторон. Как быть?

– Для Нэиля это не имело никакого значения. И теперь ты понимаешь, почему так… – Нэя кивнула в сторону открытых окон. Бескрайние пространства тянулись до лазурной линии океана. – Всё это принадлежало бы Нэилю, если бы он был жив… и много ещё чего…

– И тогда в этой хрустальной башне на месте хозяйки сидела бы я! И не старик был бы моим мужем, а твой прекрасный брат! – с вызовом произнесла Азира. – Только я была бы совсем другая… утончённая госпожа, верная, изысканно одетая жена… как ты примерно. А ты со своим стариком жила бы в другом доме, поскольку у него, думаю, таких домов множество.

– Насмешила. Такого никогда бы не произошло. Даже не случись того, чего уже не исправишь…

– Не произошло, потому что его убили…

– Ты всё это придумала! Как костыль для вывихнутой ноги, ты изобрела для своей души, чтобы не ныла по ночам, выдуманную сказку о любви, обратившись к образу прекрасного актёра, кем был когда-то Нэиль. Какие ещё цветы он тебе добывал, преодолевая опасные водовороты? Куколку тебе обещал? Если бы я знала, что она тебе так нравилась, и ты ради безделушки пошла на близость с тем, кто в тебе не нуждался по-настоящему, я бы подарила её тебе сама на долгую память! Вот уж сказительница! Бабушка права, талантов у тебя много. Он никогда бы не полюбил тебя, даже если и «поимел», раз уж ты сама предложила себя! Выставила свою наготу всем напоказ! А кроме твоей наготы, которая есть и у прочих, что у тебя есть ещё? Злая, грубая, нечистая. Ты не надводный цветок, а насыщенно-токсичный дурман из душных и диких джунглей!

Выражение лица Азиры казалось спокойным и даже скучновато-утомлённым. Она притворилась глухой, предоставив Нэе возможность излить своё возмущение. Гелия была не права, отказывая ей в тончайшем лицедейском даре. Возникло ощущение, что она нечто придерживает у себя за пазухой, чтобы утвердить свою правоту во всепобеждающем завершающем аккорде.

– Я встречала много девушек и женщин, которые были бедны, и никакая бедность не могла принудить их к тому, чем занимаешься ты! – кипела праведным гневом изысканная хозяйка, забывшая о собственном печальном опыте проникновения в чужую спальню к чужому мужу, – Они трудились очень тяжело, но оставались чисты. Да ты и не способна любить! Но ты отлично овладела специфическим опытом глумления над теми, кто твои грязные игры принимает за подлинные чувства!

– Так и чего они стоят в таком случае, эти искатели подлинных чувств, если их так легко обмануть.

– Чем лучше человек, тем он доверчивее, тем легче его обмануть. Особенно такой токсичной чаровнице как ты!

– Я никого не обманываю. Я всего лишь даю то, что от меня и требуют те, кто ищут вовсе не любви, поскольку за любовь, как известно, не принято платить, – она что-то вынула из своей изящной сумочки на поясе и протянула Нэе.

– Тебе решила вернуть, – на вытянутой ладони Азиры лежал мамин браслет змейка. – Мне Нэиль дал, но лишь как залог, знак того, что он выполнит своё обещание и возьмёт меня на острова вместо Гелии. Чтобы я не плакала и не повторила того безумства, когда решила утопиться. А браслет он вернул бы тебе. Если бы свою вещь отдал, то я бы могла подумать, что своё-то можно и забыть, а так… он взял твою память о маме. Гелия не была ему нужна. Он уже не желал её прощать. Он всего лишь хотел устроить ей прощальный ужин в вашем доме, а потом покинуть её навсегда. И отчим того же требовал. Отчим не желал допустить дрянную Гелию на свои острова. Он согласился на то, что близкой девушкой Нэиля стану я. А уж там видно будет, как сложатся наши дальнейшие отношения. Главным его условием было, чтобы я родила Нэилю ребёнка. А Ласкира сказала: «Не будет у неё теперь никаких детей»! Твой теперешний муж очень ругал Ласкиру за то, что она сотворила со мною: «Пошла проторенным уже путём, старая ты и беспутная дура»!

– Кто ж тебе и об этом рассказал?

– Телохранитель твоего Тон-Ата и рассказал. Он слышал, как они ругались в том имении, где у твоего мужа и были лекарственные делянки. Я тому парню нравилась… Зовём Ласкиру? Что скажет она?

Нэя не могла видеть себя в тот момент со стороны. Вид уж точно был жалким. Она схватила браслет молниеносно, словно боясь, что он растает в воздухе, исчезнет, как иллюзорный и потрясающе дорогой образ из сновидения. Азира всё такая же, утомлённая по виду, ничуть не торжествовала. Ласкиру звать не захотела уже Нэя. Всё услышанное необходимо было забыть. Бабушку ни в коем случае не тревожить. Азира не стала после своей затяжной новеллы ни ближе, ни понятнее.

Спустя короткое совсем время, после этих назойливых визитов, жалкое зрелище являла собою уже Азира, на время утратившая от стараний Чапоса, усиленных также и воздействием Рудольфа, свой здравый ум. Чапос слишком уж перестарался с передозировкой, накачивая фееричной энергией свою любимую марионетку, пока та не лопнула. Франк предупреждал Рудольфа о неполадках в организме девушки, по мере сил стараясь восстановить её нарушенный обмен веществ, да для Рудольфа чужая жизнь была теми самыми потёмками, куда погружаться слишком затратно. Танцорка была ему не нужна, её раскрепощённые танцы завершены, мысли о вызревающем в ней ребёнке сотрясали ужасом. Вся Паралея казалась нескончаемым фильмом ужасов…

Нэя упрямо продолжала считать, что несчастье произошло от врождённого скудоумия той, кто доставляла ей такие муки своей паскудной откровенностью. И даже укоры бабушки не поспособствовали тому, чтобы пожалеть Азиру по-человечески. Вечная оргия обернулась скорбным ударом судьбы по её блистательной карьере танцовщицы. Рудольф стал невольным карателем чужих пороков не потому, что не желал прощать Азире обмана, с которым она залезла в его постель «звёздного воина» и оставила пахучий след в хрустальной пирамиде, наследив и в его душе. Возникла ссора, причинившая, в общем-то, несерьёзную травму, но та стала спусковым механизмом, запустившим процесс выхода наружу накопленных уже повреждений в голове и психике этой «особой девы». Сам образ жизни давно уже приговорил её к подобному несчастью.

Рудольф же, впустив её туда, где не носил своих защитных оболочек, в собственное личное убежище, не сразу понял, что ему подсунули кощунственную имитацию вместо обещанной любви. Он действительно не знал о том, кто она! Он думал, она всего лишь рядовая танцовщица, каких множество. Молодая и неустроенная всего лишь. А свои озарения по её поводу во время первой встречи отбросил, как чрезмерную мнительность.

Женщина-ужас, прилетающая из загадочных тоннелей

Нельзя было даже сказать, что Азира, одержимая тягой к богачам, мечтала о богатстве любой ценой, причём о таком, о каком обычно мечтают только низшие души, не получившие с детства никакого воспитания и наполнения. Нет. Она мечтала о власти над властными людьми Паралеи! Она быстро поняла, что главное богатство в мире, куда её сбросили немилостивые боги, это власть. Она уже приблизилась к одному из властителей Коллегии Управителей Ал-Физу настолько, что сумела понять, – материальные ценности, как и саму жизнь могут отнять, а вот закрепиться при властном человеке – это и есть подлинный счастливый выигрыш в коварной лотерее жизни. И когда она уже схватилась за край собственного выигрыша, как она вообразила, всё внезапно закончилось. Она провалилась в ту преисподнюю, где и потеряла свой рассудок. К счастью, на время. Но времени этого было достаточно для того, чтобы открывшиеся возможности высоких полётов в интимные сферы высоких людей она потеряла уже навсегда.

Во время же гостевых визитов в резиденцию Тон-Ата, о грядущем и сугубо личном своём бедствии Азири знать не могла. Она ли сама присосалась в качестве сопровождающей к человеку-послу от Ал-Физ, желающего войти в тайный сговор с повелителем обособленного от континента Архипелага, или ей поручили тайную слежку, неизвестно. Она потрясённо взирала на потолки из мерцающего неведомого материала, на обильный овальный стол в гостевом зале, и даже не догадывалась о том, что Нэя видит в ней лютого врага. Почему так было? Из-за брата или из-за Рудольфа, из-за ожившей вдруг неприязни детских лет, которые отравляла эта хулиганка? Всюду её караулившая, внезапно налетавшая и клевавшая, как бешеная птица. Или из-за того, что она вообразила себя каким-то «родственным растительным видом», – антипатия была такой глубокой, что никакие искренние улыбки, разъяснения и объяснения в любви не воспринимались.

Тварь, смевшая влезать в её чистое затворничество на правах единственной подруги, не отлипала ни на минуту. Тогда Нэя вынужденно включалась вместе с бабушкой в предобеденную суету, лишь бы от Азиры подальше. Азиру оставляли отдыхать в любой приглянувшейся комнате, но и оттуда она выползала, лишь бы к Нэе поближе. Ловкая прислуга носилась с закусками и сервизами, украшая стол цветами с плантаций и хрустящими салфетками, а ничуть непочётная гостья брезгливо следила за тем, как умело хозяйка всего этого великолепия самолично разделывает рыбу, делает нарезки, украшает салаты своей тонкой фантазией.

– Как ты можешь прикасаться к ужасной рыбе? У тебя же есть слуги, – вопрошала Азира, с жадностью поглощая закуски и ту же рыбу, но уже разделанную.

– Эти люди служат мужу, а я привыкла обслуживать себя сама. Я люблю изобретать новые сочетания привычных вещей, и в еде тоже, вот и всё.

– Когда же будет ужин? Я устала ждать. Ваши этикеты, бесконечные разговоры страшно утомили меня.

Азира не уставала работать челюстями, производя два действия одновременно, жуя и разговаривая, – Когда же я, наконец, получу полное утоление от всех ваших роскошеств? Женщина, которая не любит есть, не умеет и любить. Именно поэтому аристократки, помешанные на своей воздушной хрупкости, не способны давать того, что их мужчины находят во мне, – как и ожидалось, все разговоры сводились к мужчинам.

– А что они находят в тебе? Ты же никого не любишь, а только имитируешь.

– Я даю им возможность полного провала в скотство. А поскольку быть безудержным скотом, ну хоть иногда, многим из них ужасно хочется, без работы я не простаиваю. Поэтому мне и нужна обильная и вкусная еда, чтобы не уставать.

– Как же тебе удаётся запихивать в своё узкое тело столько еды? – спросила Нэя, удивляясь её прожорливости. – Мы ещё и не приступали к ужину, а ты уже набила себе полный живот.

Как она ни старалась, защитить уши от словесных помоев навязавшейся собеседницы не получалось. А они всё лились и лились, и душа невольно окуналась в липко грязный субстрат, не имея толстой кожи, не имея защиты.

– Я безразмерная, – ответила Азира, – знала бы ты, как я голодала в бедности и неизвестности. А от чего я, по-твоему, и стройная до сих пор? Мой желудок работает, как поршень. Сколько ни дай, я всё съем, а голод так и остаётся где-то, несмотря на раздутый живот.