– Когда они лезут со своими, неприкрытыми уже ничем, желаниями, очень часто хочется закрыть глаза и ничего не видеть, – Икринка прищурилась, тая насмешку.

– Если любишь, в любимом человеке прекрасно всё.

– Всё? Представляю, как он бесподобен, когда без всего… Конечно, тебе в твоём возрасте тоже хочется секса, но согласись, быть чистой от подобных желаний куда как предпочтительнее.

– Почему же?

– Потому что все мужчины дико бесстыдные в этом смысле!

– И Антон?

– Странный вопрос. Разве он не мужчина?

– Получается, что ты так и не изжила из себя ту травму, когда он настолько поспешил…

– О себе лучше расскажи!

Икринку как дочь Рудольфа Нэя стыдилась, продолжая изображать из себя безупречную стерильно-чистую воспитательницу юного поколения. Откровенничать с дочерью об отце, ставшем любовником той, кто стала старшей и единственной подругой этой дочери, было невозможно по любому. И Нэя запиралась, даже будучи пойманной на очевидных фактах.

Вещи мамы Икринка все пересмотрела, когда Нэя их показывала и предлагала забрать. Нэя блестела от уже новых камней, наслаждаясь своим безбедным, снизошедшим на неё существованием, и не умела таить ничего, утаивая всё на словах. У неё появился также подлинный алмаз голубой воды и огромный. Она объяснила его появление следующим образом.

– Мне подарок за моё редкое искусство, – и лицо её засветилось, будто камень на кольце передавал ей часть своего сияния. – Ты ведь знаешь, я художник во всех жанрах искусства, а все художники любят подарки не потому, что они корыстны, а потому, что считают их за выражение признания. Я умею дарить людям радость и наслаждение. Это моё призвание в мире угнетённых зачастую людей, редко добрых. А те, кто над ними властвуют, и вообще настолько деспотично-тяжёлые, и уж точно недобрые всегда. Из-за чего и кажется, что даже днём в ясную погоду угрюмые тени преобладают над светом. В таких условиях настолько важно уметь не только находить, но и самой создавать источники счастья. И вдвойне отрадно получать отражение в себя чужого счастья, которое ты сумела дать… – она прикрыла губы ладонями, ресницы её затрепетали, а взгляд стал стеклянным, как у её бестрепетных кукол. Она отключилась от реальности, настолько внутренняя её одержимость отцом Икринки была всевластной и значимой для глупой модельерши, кем она сразу же стала для юной и проницательной подруги. Сразу поняв, о чьём счастье о каком «отражении» она говорит, Икринка испытала внутреннее отторжение от Нэи, физическое неприятие её.

– Для чего ты закрыла свои губы? – спросила она у Нэи.

– Для того, чтобы не болтать лишнего. Я очень искренняя. Особенно с теми, кого я люблю.

– Ты глупая, – ответила младшая подруга, также не способная к фальши даже в мелочах, даже там, где иногда и необходимо придержать проявление своих чувств, если они способны задеть другого человека. – Ты старше меня, но нисколько не умнее.

– Да, – согласилась Нэя, – я глупая, поскольку хочу невозможного.

– Чего же?

– Хочу всегда быть рядом с ним. С твоим отцом.

– Так разве ты не с ним?

– У каждого из нас своя жизнь. Ему мало интересен мой мир, а мне ничего не известно о наполнении его жизни.

– Ты же всегда ходишь к нему ночевать в жилые корпуса «Зеркального Лабиринта». Я и сама тебя часто вижу из своих окон. Передо мною зачем юлить? Все уже давно знают о тебе и о нём.

– Да? – Нэя полыхала щеками, будто перед нею не юная девушка, а некий блюститель за нравственностью, сурово обличающий её в порочном поведении. – Не знаю, поймёшь ли ты меня… я с ним не настолько рядом, как мне того хочется… я же работаю целыми днями, а он тоже устаёт, поскольку такая нагрузка бывает у них, там, иногда, что… ты же знаешь, как неспокойно и даже страшно бывает в горах.

– Вот именно! И там уж точно не подходящее место для того, чтобы загорать голышом!

– Ты всё давно знаешь. Разве Антон спит с тобой всякую ночь?

– Нет. Иногда я сплю и одна. И я очень люблю спать одна, как и привыкла у себя дома. Просто наслаждаюсь!

– Не скучаешь о своём любимом?

– О любимом – да! Но о близости с ним не особенно. Надо же и отдыхать иногда. Так не считаешь?

– От чего отдыхать? От любви разве можно устать?

– Тебе сильно того хочется? Близости с ним? Сколько раз за ночь ты ему отдаёшься? Он такой сильный по виду, а ты-то такая мелкая. Или ты с ним практикуешь те самые игры, о которых ты мне и рассказывала? Чтобы насытить его, но не утомить себя. Он восхищается твоим телом? – ученица даже не пыталась скрыть своей насмешки над учительницей.

– Я тебе о подлинной любви, о жажде человеческого общения, а ты всё свела к чему-то такому, чего между нами нет.

– Ты с ним не близка? Он тобою пренебрегает в этом смысле или ты его не хочешь как мужчину? – Икринка издевалась над Нэей, и та отлично это понимала.

– Любовь не исчерпывается одной лишь физической близостью. Всё у нас есть! А то, что наше, оно для твоего и уж тем более для чужого праздного любопытства закрыто! Не ожидала, что так быстро ты из чистой и застенчивой девочки превратишься в бестактную и бесстыдную!

– А зачем ты изворачиваешься и врёшь мне, что редко его видишь? Когда спишь в его доме, а сюда приходишь лишь работать! Ты всегда хочешь от меня откровенности, но сама…

– Я говорю тебе о том, что скучаю о нём, как только перестаю его видеть. Он постоянно занят, да и я вынуждена с утра до вечера с головой зарываться в тряпьё, чтобы выживать, как умею. Я не собираюсь ни для кого быть обузой!

– Если бы не мой отец, ты не выжила бы тут и дня. Тебе просто не дали бы такой возможности.

– Конечно, он мне помогает, защищает. Он больше, чем возлюбленный, – он мой друг и защитник. Даже еду мне доставляют со складов «Зеркального Лабиринта» бесплатно. Причём, лучшую еду. Нас и охраняют тут, как мало кого из живущих здесь. Никто не сует к нам свой нос. Я делаю, что считаю нужным. Никогда не жила я так хорошо, как теперь. Я всё понимаю. Видишь, я ничего от тебя и не скрываю. Но я хочу быть рядом всегда. Я же говорю, хочу того, что невозможно! Я мечтаю о Храме Надмирного Света, чтобы зажечь волшебный зелёный огонь в семейном алтаре. С ним рядом войти, пусть пока и в иллюзорные, но поселения Надмирного Отца. Он смеётся и говорит, что люди в Храме просто угорают от наркотического дыма, и никто там ничего не приоткрывает, никаких волшебных дверей в мир будущей совместной вечности. А ты не хочешь того же с Антоном?

· – Мне всё равно. Да и с чего ты взяла, что такого человека как мой отец должен занимать твой мир? Или ты хочешь научить его шить

одежду? Мило, мило! А я, представь себе, видела однажды, как он пришивал себе пуговицу. Выглядело довольно смешно. Ведь мама абсолютно не умела держать в руке иголку. Дедушка даже похвалил его за умение. А дедушка мой умеет всё. Готовить, чинить одежду, стирать, знает и всякое разное. Он даже сумел создать крылья, на которых мы с ним и летали в горы… – Тут уж Икринка прикрыла ладошкой свои губы.

– Когда ты с ним летала? Я не понимаю, о чём ты? – ничуть не удивилась Нэя, плохо её поняв.

– Ни о чём. Я просто подшутила над тобой. Да и почему ты думаешь, что наполнение его жизни будет тебе настолько уж интересным? Ты просто ничего там не поймёшь. Там не только всё запутанно и непонятно, в их городе, но и скучно ужасно.

– Я хочу, чтобы было как у тебя с Антоном.

– Ни у тебя, ни у него не может быть как у нас с Антоном. Вы для

таких отношений просто старые.

– Разве мы, я и он, старые?

– Не старые, а взрослые, вот что я хотела сказать. И до чего же глупо позволять себе целоваться у всех на виду на улице!

– Ты ревнуешь отца ко мне?

– Чего мне его ревновать? Мне нет до него никакого дела. Но за тебя мне стыдно! Ты иногда похожа на опьяневшую розовощёкую дурочку, если судить по твоему лицу со стороны. У нас на окраине во время публичных праздников все тётки так себя вели, когда напивались. И молодые и не очень. Вешались на своих мужчин у всех на глазах и таращили на них остекленевшие глаза. Ну, а уж те снисходительно похлопывали их по задницам, обтянутым праздничным платьем, обещая то, чем не обладали сами.

– То есть?

– Разве неизвестно, что мужчины всегда обещают женщинам вечное счастье с таким лицом, словно оно у них в кармане припрятано. Но ничего у них нет. Не только вечного счастья, а и самого куцего.

– А у Антона есть в кармане вечное счастье для тебя? Или ты с ним никогда не целуешься? – Нэю задевала бестактность юной подруги, но ввести её в рамки приличий не получалось.

– Антон не все. Он другой. И ты отлично об этом знаешь.

– А твой отец разве как все?

– Тебе лучше знать. У тебя же был опыт замужества. Да и прежде ты вращалась в актёрской среде, а там все заняты сплошной любовью друг с другом.

– Ложь! Простонародные сплетни людей, не посвящённых в мир искусства. Или же недобрые вымыслы порочных людей, которые везде и всюду видят только порок. Я даже не знаю, о каком случае ты говоришь. Когда ты видела меня пьяной, да ещё с твоим отцом, если я абсолютно не пью? Как и твой отец. Никогда.

– Я не сказала, что ты была пьяной. Я сказала, «как будто была». Ты даже меня не заметила. Я считаю, что прежде ты была лучше.

– Чем же я изменилась?

· – Ты утратила свою необычную индивидуальность и заметно поглупела. Я же тебе сказала. Ты была тут как никто, а теперь ты стала… – Икринка опомнилась и замолчала.

– Договаривай, раз начала.

– Я в тебе разочаровалась. Вот и всё. Ты такая же, как все. Может быть, лишь чуть более добрая, нарядная и душистая, чем прочие. А я думала, что ты похожа на мою маму. Только моя мама была ни на кого не похожей. Единственной. И я уверена, что для отца она таковой и осталась.

Икринка перестала любить Нэю и стала отдаляться. Не окончательно, но заметно. Нэя печально приняла её отношение, не пожелав ничего уже объяснять. Но что ещё она и могла объяснить? Если всё было сказано на пределе возможной откровенности. Икринка приходила только на примерки одежды, которые продолжала шить ей неутомимая швея-художница, но уже редко. Платья тоже перестали её волновать. И так натащила целый шкаф. Что в них? Антон же любил её безо всяких платьев. Ему всё равно, в чём она ходит. Могла бы и в той тунике ходить. Чего ради и выбросили? Нэя по-прежнему, встречая их с Антоном, бросалась к ним как к родным. Антон ей тоже радовался, а Икринка давно перестала, проявляя безразличие. От её былой дружбы, переходящей в любовь дочери к матери, ничего не осталось. Хотя и какая мать-дочь? Нэя и была-то старше всего на десять лет.

Первые ночи в хрустальной пирамиде

«Десять лет… да неужели столько лет прошло с того времени? Так много»? – задала она себе вопрос, впервые попав к нему в его загадочную башню. На самом верху зданий «Зеркального Лабиринта» существовали несколько надстроек пирамидальной формы, вроде мансард, примыкающих сверху к жилым помещениям тех, кто тут обитал. Неизвестно, кто и как использовал такие вот архитектурные излишества. Но Рудольфу пришла в голову идея устроить там свою спальную комнату. Прозрачные стены не были таковыми на самом деле. Материал, созданный по земной технологии, имел свойство экранировать то, что прятали стены.

У Нэи тоже была прозрачная стена в её жилище в сиреневом кристалле. Её материальность ощущалась лишь касанием руки. Она занавешивала стену шторками, хотя и понимала, что её никто не видит снаружи. Какой смысл, кроме освещения, имели подобные стены, не было понятно. Почему бы не сделать просто окна в стене? Оказалось же, что помещения внутри пирамиды обычные и квадратные. Это был куб, встроенный в призму. Три стены ничуть не прозрачные, а голубовато-синие и похожие на обычные стены, какими и бывают все стены в домах, разве что идеально гладкие и отполированные по загадочной технологии. Четвёртая стена, полностью прозрачная, открывала вид на город. Таким же прозрачным был и потолок, и сквозь него просматривалась вся конструкция крыши, уходящая вверх своим остриём.

Как выяснилось потом, и потолок и стену при желании можно закрыть светопроницаемыми, но непрозрачными жалюзи такого же тона, как и прочие стены. В одной из стен скрывалась дверь, выводящая на смотровую площадку, огибающую всю постройку по периметру. Так что можно было обойти всю пирамиду вокруг, чувствуя себя кем-то, пойманным в хрустальную ловушку и подвешенной незримой силой над лесопарком и жилым городком. Вентиляция и кондиционирование скрывалось где-то вверху. Отсюда хорошо просматривался бледно-фиолетовый в проблесках зелёного кристалл «Мечта», преломляющий в себе как в многомерном зеркале цветники и окружающий окультуренный лес. Отлично просматривалось и место на террасе, где она по утрам не так давно любезничала с Антоном. И хотя она догадывалась о том, что он мог отсюда её наблюдать, Нэя тем ни менее ощутила прилив стыда, вспомнив свои порхания вокруг недостижимого «Каменного Красавчика». Стоило ли удивляться теперь тому, какую ревность он накопил против неё.

– Ты часто наблюдал за мной до того, как мы стали вместе?

– Нет, – отозвался он безразлично, и неумелая игра выдала его.

– Ты ревновал меня? Ты же ревнивец, я знаю.

– Если знаешь, зачем провоцировала?

– Чем?

– Тем. Что обнюхивала его голые плечи, моя похотливая бабочка.

Нэя оскорбилась. – Я и в мыслях ничего тогда не держала. Любовалась лишь красотой Антона. На него все любуются, не исключая и старух. Ты же уничтожал меня своими взглядами при встречах. Я даже плакала иногда, ну за что он меня так презирает? А сам забрался ко мне как вор, безудержный и наглый, и меня же во всем обвинил, обозвал шлюхой, – она произнесла всё как бы шутя, но это вовсе не было шуткой. – Зачем вам прозрачные стены?

– Чтобы мы никогда не забывали о своей принадлежности к нашему коллективному разуму Земли и не выпадали из социума, как вы тут.

– Я не смогу привыкнуть. Такое чувство, что мы тут у всех на виду. У меня очень консервативное воспитание.

– Судя по твоим нарядам среди всех этих шаблонных людей, на правду мало похоже. Ты любишь быть не похожей на других.

Внизу на дорожках сновали люди. Мирок закрытого городка прятался в лесном массиве. Краснели и розовели высокие вершины столетних деревьев, почти доставая до невидимых стен с той стороны пирамиды, где здание окружал лес. Постель Рудольфа располагалась как раз у прозрачной стены.

– Зачем она стоит у окна? – она назвала стену окном, да та и была гигантским окном. – Я не привыкну, – капризно и даже властно она подвергала критике установки хозяина. – Наверное, такое чувство, что спишь на сцене. Как же тут… – сказать слово «любить», она не смогла. – Как будто всё будешь демонстрировать неведомому зрителю…

– А Гелии нравилось, – сказал он, чтобы позлить её. – Она даже жалела, что прозрачность односторонняя.

Нэя отвернулась от него. – Кто же был тут ещё?

– Кто бы мог тут быть? Ты же и сама знаешь про Гелию. После её гибели сугубо личная жизнь перестала меня занимать. Можно и так сказать, что вся моя прошлая жизнь была начисто стёрта с её исчезновением. Тебя устраивает такой ответ?

Она промолчала. Она не могла спросить про Азиру напрямик, да и нужно ли?

– Считай, что ты здесь первая в новой версии моей жизни, – промурлыкал он ласково у самого её уха. – А как насчёт меня? Я каковой по счёту?

– Знаешь сам. Как был, так и остался единственным… – Она слегка отстранилась, едва он попытался прижаться к её губам. – Мне стыдно. Будто всё будет происходить в стеклянном резервуаре, у всех на виду.

– Но это же иллюзия. Снаружи ничего не видно. Ты же знаешь…

– Я не готова…

– Если ты думала, что мы будем здесь только щебетать друг с другом, это странно. Ты же вполне себе взрослая девочка, успевшая и замужем побывать, да и я мало похож на стерильно-белоснежного ангела, как думаешь?

– А говорил вчера совсем другое… о дружбе…

– Да я не против! Иногда будем и щебетать как две птицы в хрустальном гнезде. Но сегодня я как-то не расположен к такому вот времяпрепровождению, поскольку я чрезмерно загружен, а всякий отрыв от моих обязанностей всегда риск. Ты понимаешь, на какие нарушения нашей внутренней дисциплины я иду ради тебя? Я и сплю-то не каждую ночь. Так что сегодня ты можешь возвращаться к себе. А утром поджидать на своей террасе ещё какого-нибудь любителя цветочных напитков. Я же, как ты помнишь, напитков такого рода не употребляю. Я не собираюсь тебя ни о чём умолять. Нет, ты свободна.

Она вышла в дверь, расположенную в одной из стен башни-мансарды, поскольку он сам же открыл её, демонстрируя внутреннее устройство того чертога, где и предполагалось их окончательное примирение и единение. Обошла вокруг и встала на том месте, где площадка повисала над лесом словно бы в пустоте. Ночной ветер грубо трепал вершины деревьев, их возмущённый шелестящий ропот был слышен отсюда, хотя сам ветер проникнуть в закрытую конструкцию не мог. Нэя поёжилась, представив, как неуютно и страшно сейчас за стенами, а она совсем недавно бежала одна вдоль кромки мрачного леса, подгоняемая ветром, пытаясь придержать тонкий лоскут шарфика, наброшенного на сложную причёску. Кстати, шарфик она так и обронила где-то, пока Рудольф тискал её у входа. Она протянула руку, уловив твёрдое препятствие, абсолютно незаметное для зрения. Незримые стены хрустальной ловушки препятствовали падению вниз, как ни прижималась она к ним лбом и раскрытыми ладонями.

Рудольф прижал подбородок к её макушке, подойдя сзади, – Не убежишь. Я тебя поймал.

– Разве я не сама сюда пришла?

– Если пришла, то назови причину прихода.

– Я хочу кофе. Я не пробовала. Что это?

– Я редко его пью. Кофе у нас роскошь. Плантация в горах маленькая, и доктор устроил её только для себя. Дарит зёрна только своим любимчикам, а я к ним не отношусь. Я привык к местным напиткам. Только у меня всё равно есть кофе. Мне дал один мой коллега. Утром я принесу тебе в постель эту горькую роскошь в маленькой чашечке размером на пару глотков.

– Ты уже вообразил, что я останусь тут до утра? И не лягу я в твою постель. – На затылке глаз у неё не имелось, и лица его она не увидела, как и его выражения, но ощутила, что опять стоит одна. Стало холодно и неуютно, и Нэя вошла в теплый освещённый куб, где он включил кондиционирование.

– Могу проводить, а то поздно, – он лёг на свою постель и выглядел устало- безразличным без всякого притворства уже. – И вообще, мне пора на объект. Чего я тут торчу как влюблённый птич в стылом гнезде? Пожалуй, я устрою спальню там, где ей и положено быть. Внизу. Мне перестало тут нравиться и самому, и глупая эта башня уже давно меня раздражает.

Он встал и вышел. Спустился вниз по винтовой лестнице. Она услышала, как там, в нижнем ярусе, с шелестом раскрылась входная дверь и как потом захлопнулась. Он покинул своё жильё! Она поняла, что сказала что-то не то. Ждать незачем, и она тоже вышла следом из его жилого отсека в коридор, а потом спустилась вниз на лифте в тот холл, где струились и мерцали в полумраке туманные города Нэиля. Общий вход в жилое здание, он же и выход на улицу, каким пользовались те, кто тут и обитали, был ей неизвестен. Рудольф провёл её сюда, используя сугубо засекреченный уровень, известный лишь землянам. Она не знала, что делать теперь. Ведь выход был возможен только по специальному коду, какого у неё быть не могло. Она начисто забыла о пластинке-пропуске, которую он же ей и дал вчера. Вокруг никого. В растерянности, в холоде, в платье без рукавов, не согревающем, она обхватила себя руками.

– То припёк, то холодно, это и есть Рудольф, – пробормотала она, и тут же её подняли вверх его сильные руки.

– Куда собралась? Выход только утром. И только с моего разрешения. Придётся тебе спать у меня. Я же уйду в подземный город. У меня там отличный жилой отсек – мой настоящий дом.

– Не уходи, – Нэя обхватила его шею руками, – мне без тебя тут страшно!

– Ладно. Останусь. Позволю тебе ругать меня, сколько тебе захочется. Я же обещал быть покорным и кротким, – тая свою радость, хотя она и выплёскивалась через глаза, он не сказал больше ни слова, пока они не вернулись в хрустальную спальню.

– Здесь настолько красиво, – первой заговорила Нэя, – Не бросай этот чудесный дом. Вот когда я вернулась однажды в свой прежний дом, где жила в юности, он показался мне таким… наполненным невообразимым смешением застойных запахов и пыли, как старая ветошь, которую невозможно уже отполоскать. «Как я могла тут жить»? – спросила я себя. А после того, что я увидела в лесном городе, вернуться туда всё равно, что прыгнуть в могилу, в отжившее навсегда.

– Намёк на то, что всё в прошлом? – он вслушивался в её бормотание и плохо понимал, о чём она.

– Ты не прошлое и не будущее. Ты это всегда. Но я отчего-то стыну. Я…

– Да, да. Ломайся. Я зачту этот ритуал недосягаемости только тебе в плюс. Конечно, ты имеешь право на собственные игры, если уж я вынудил тебя принимать участие в моих, навязанных тебе играх.

– Я не играю. Я… – Нэя прижала ледяные ладони к горячим и почти воспалённым щекам. – Раньше ты был всё же не таким…

– Ваш мир не мог меня ни изменить. Ты ведь простила? Ты же пришла опять не для того, чтобы капризничать? Ты ведь хочешь любить? Даже там, в лесу во время нашего примирения, ты хотела… Нет?

– Ты же обещал мне свою дружбу даже в том случае, если я не захочу близких отношений. Тех, что возникли у нас в кристалле… Разве это я их прекратила? А если я не смогу стать той, прежней… не потому, что не хочу. Вдруг не получится? Мне страшно начинать… Будешь опять копить свою ненависть? Прогонишь за стены?

– Была только одна девушка, которая полюбила меня так сильно и нежно, что мне почти не пришлось её уламывать и умолять… Но это было так давно. Почти десять лет назад. С тех пор меня никто не хочет любить и принимать таким, каков я и есть.

Нэя подошла к нему и обняла его, как обнимала в прихожей у Гелии, повисла на нём и стала такой же, как и была в свои семнадцать…

Когда она проснулась, хрустальная пирамида оказалась целой и не разбилась на осколки, как в том страшном сне, и сама она не оказалась, как тогда, в одиночестве, а он так и остался рядом. Его рука лежала на ней, и была эта рука совсем не чужой и тяжёлой, как в подземелье, а той ласкающей и прежней как в её кристалле. И даже лучше, такой, как в их первый раз в доме Гелии. Доброй и родной.

– Ты вернулся ко мне?

– А ты ко мне?

– Это не тот блаженный сон, после которого я провалилась в подземелье?

– Нет. Это реальность. А подземелье, оно и было твоим кошмарным сном, и моим тоже. И мы его забудем.

Вокруг властвовала над миром глубокая уже ночь. Сколько же она проспала? Она с любопытством смотрела в сторону своей «Мечты», освещённой фонарями, которые в свою очередь заряжались от светила Ихэ-Олы. Они освещали Главную Аллею, по которой проходила главная дорога городка. И эта дорога, и Аллея уходили в бесконечную темноту, пропадали там. Нэя восхитилась необычностью открывшейся панорамы. Будто она, Нэя, находится где-то в воздушном пространстве над спящим городком, а кто-то, кого она сейчас не видела, словно дух эфира гладит её обнаженную кожу и хочет её любви. Той любви, которую они так и не смогли дать друг другу в прошлом. Но теперь она будет продолжена, хотя и будет всё иначе. Лучше. Потому что они научились ценить то, что так легко можно утратить. Навсегда. И Нэя заплакала от своего прошлого горя, от настоящего счастья, и от своего неизвестного будущего. Оно было тёмным, как шоссе, уходящее за пределы стен в мир, накрытый ночью, как мглистая небесная твердь, куда устремлялась вершина пирамиды. Хотя Нэя всегда знала ещё от мудрого Тон-Ата, что никакая это не твердь, а воздушная оболочка планеты. Она загадочно мерцала, как глаза Рудольфа, которые ничего ей не обещали, не обольщали как в юности, не манили в звёздные миры, а хотели только любви здесь и сейчас. Без оглядки на прошлое и загадываний какого-либо будущего. Он любил и хотел её только настоящую. А для Нэи он был соединён в трёх временах. В том времени, где обещал ей много детей и сокровища загадочных пещер. Сейчас, когда со страстью, казалось, оставленной в прошлом, входил в неё, и в будущем, каким он там ни будет, лишь бы был её…

Оказавшись тут впервые, Нэя ощутила разочарование. Обиталище инопланетных полубогов, мерцающая башня, столько лет тревожившая её воображение, занимающая её всегда, когда она видела её конус, отражающий от себя плоскость неба, с разлитыми по нему застылыми и алыми водами восходов и закатов Ихэ-Олы, оказалась полупустой и, по сути-то, стандартной небольшой комнатой. Этих башен, рисовавшихся ей чертогами детей Надмирного Света, на крыше располагалось несколько. Она воображала раньше, что всё там усыпано драгоценными камнями, всё пронизано загадочными лучами безмерно далёких звезд, с которыми общаются волшебники из рассказов Гелии…

Но всё оказалось обычно и прозаично, а к техническому комфорту она и попривыкла, живя в ЦЭССЭИ. В центре помещения стоял кристаллический стол и сфера, как в подземелье, и почти такая же широкая серебристая постель. И всё. Через стену-панораму открывался ландшафт лесопарка, – действительно красочное зрелище. В нижнем этаже холл, столовый отсек, сантехнические отсеки, спальня, в которой отсутствовала даже мебель, ведь спал он наверху. Всё полупустынное и скучное. Почему земляне жили в такой скудости, Нэя не понимала. В их жилищах не было ни единого лишнего, затейливого, радующего глаза, предмета. Всё функциональное, необходимое для жизни. Техностиль, как сказал Рудольф.

Она бродила по пустому пространству, для чего-то огибая постель, поскольку между стеной и постелью имелся довольно большой зазор, словно бы очерчивала некий спасительный круг и защищала своё предстоящее, зыбкое какое-то, счастье, то ли будет оно, то ли так и не состоится. А то, как он поспешно демонстрировал ей это ложе будущего единения, ничуть не сомневаясь в её окончательном согласии, было ей понятно. И такая его откровенность в сочетании с тем особым взглядом, который уже заметно туманился, коробило её отсутствием тонкой игры, искусным ритуалом почти воздушного ухаживания, непременно затянутым в виду того, что произошло в том подземелье… поскольку она могла бы приходить сюда ещё много и много вечеров без того, чтобы сразу завалиться в эту постель. Пусть будут долгие встречи, каких не было у неё никогда в её юные годы ни с кем, как бывает это у других девушек. Как было у него с Гелией…

Тень Гелии

Вспоминала свои девические мечты об этой пирамиде, ей обещанной как вместилище волшебного счастья. И почему он её так возносил, скучную башню- вышку, созданную лишь как обширная смотровая площадка? Но уж никак не храм любви. То внезапное желание телесной близости, накрывшее её в ночь примирения на поваленном дереве, на момент первого её прихода сюда отсутствовало. В чужом помещении он вдруг показался чужим, незнакомым, но тем, кто поспешно подталкивал её к тому, ради чего и привёл, – к заурядному утолению простейшего инстинкта, который, не исключено, презирал в себе, а давить бесконечно уже не мог. К ней же внезапно вернулось её прошлое бесполое наполнение, с каким пришлось прожить, по сути-то, большую часть своей молодости. Она словно со стороны увидела то, что должно вот-вот произойти… оголиться, открыться для взаимного доступа… И в тот самый момент, как он вышел за пределы спальни на смотровую площадку, видимо желая дать ей время для преодоления волнения, возник ощутимый сквозняк. Одновременно с ним накатило отвращение к своему податливому телу, к скрытому в нём вместилищу, предназначенному для его сладострастного выброса и последующего быстрого остывания. Охватил болезненный недужный холод, вселенский стыд за природу людей, в которой не было ни его, ни её вины, а вина эта отчего-то в ней была.

Она присела на край постели, внезапно устав от непосильной задачи привести себя в утраченную гармонию, и сильно сжала колени. Никогда, никогда она тут не заляжет, раскрыв себя столь же позорно, как произошло в её кристалле. Ей требовалось некое исцеление, а он его дать не мог. Он не умел, он не был Тон-Атом. Он мог дать или страсть, или боль. А ей нужна тихая нежность. Она любила его не потому, что он всех лучше, ведь не исключалось, что он для неё как раз реализация одного из худших возможных выборов, – из тех, что предлагаются откуда-то свыше. Он был ей дар, сброшенный со звёзд, и он был её непомерной тяжестью, какой для всех и является жизнь, поскольку от него нельзя было избавиться, только если вместе с самой жизнью. И она вспомнила слова Тон-Ата: «В любви, как и в смерти, никто не поможет».

Она какой-то частью своей души видела, как сюда входила Гелия. Открывалась панель в полу, и Гелия поднималась по белой и закрученной ракушкой лестнице, ведущей сюда снизу. О чём они тут говорили? О её заботах? О спектаклях? Вряд ли он рассказывал ей о своих делах. Этого он не делал никогда. Она залезала под плед, похожий на крыло гигантской птицы, такой же плед был и в подземелье, и у Гелии в её квартире. Как Гелия совмещала любовь к Нэилю и странную привязанность к Рудольфу без всякой любви, было за пределами понимания. А Рудольф что чувствовал? Чувствовал ли он пустоту, когда она, находясь рядом, была уже не с ним давно? Понимал её игру? Изматывающую своей фальшью, не дающую радости, в отличие от той игры на театральных сценах, которой она радовала поклонников своего дара. Ведь и сама Гелия уже не походила на ту, какую он встретил когда-то в горах. Чистая воплощённая мечта прежних лет, встреченная некогда в горах, не совпадала с Гелией настоящей. Чарующая красота оставалась при ней, а всё прочее утрачено… А иначе тут не возникла бы другая. Отталкивая прекрасную Гелию, она призрачно вошла в его сакральную башню. Но он её, понятно, не увидел. Её увидела Нэя…

…Азира со своим спутником, неким человеком из высших военных структур Паралеи, одно время очень часто посещала цветочные плантации Архипелага, точнее дом Тон-Ата, и терзала Нэю своими откровениями, понимая подлым бабьим чутьём, чего той не хватало в её изысканной, благополучной, но стерильной и пустой жизни.

Переливаясь глазами кошки, Азира шептала ей, когда они уходили от мужчин, погружённых в разговоры и смакование обеда, в женскую часть дома, где жила Нэя с бабушкой, о том, какую наполненную удовольствиями, обожанием необыкновенных мужчин, их любовью, жизнь она ведёт. После отбытия Азиры почему-то всё вокруг обесцвечивалось, наваливалась тоска и головная боль. Нэя завидовала не Азире, а той жизни, которой у неё не было. Она тоже хотела обожания и любви…