– Если бы ты знал, Антон, какие тайны хранит моя душа, – и Нэя наивно указала на свою пышную грудь. В последнее время она сменила свой стиль, вызывающий к ней всеобщее внимание. Платье было закрыто у самого горла. Она теребила тончайшее кружево точёной рукой, также закрытой до запястья. Лицо оставалось обиженным.

Милая девушка принесла поднос с напитками и фруктами. Не смотря на мутную репутацию своих девчонок, Нэя их оберегала, пытаясь по возможности их устроить и здесь. Но она не была всесильна. Они были сформированы миром, из которого сюда прибывали и тащили за собою очень часто шлейф неблагополучия, от которого были спрятаны люди в «Садах Гора». И местные люди не хотели прощать Нэе выходок её девиц, в которых она не была виновата. Её считали тут владычицей гнезда разврата, те женщины, чьи мужья грешили против семейных устоев. Всё это, разумеется, происходило вне стен её чудесного и зеркального кристалла, в котором всегда царили чистота и ароматный уют. Но вина была на ней, только на ней, считали оскорблённые обывательницы.

– Какие шедевры мне удавались иногда, Антон, – смакование цветочных утренних напитков вернуло ей успокоение, она мило улыбалась. Произнося его имя столь часто, Нэя словно упивалась его звучанием. Возможно, в этом была скрыта её несостоявшаяся попытка оторвать себя от влияния мощной гравитации Рудольфа, её прошлая тайная мечта полюбить его, Антона. Антон это всегда понимал, но он искренне забыл об этом, когда возникла Икринка.

– Я постараюсь и на этот незабываемый для вас раз. Однажды я сшила платье, признанное непревзойдённым на столичном конкурсе. А я была тогда совсем девчонкой. Я думаю его повторить для Икринки. Потом же меня вдохновляла непревзойдённая по таланту и красоте женщина. Её волшебное лицедейство, как и она сама, были уникальны. Мир опустел без неё. Она была, конечно, невероятно требовательна, и ей было непросто угодить. Никому не удавалось, а мне удалось! Она в то же время была и добра, как и положено ангелу. И вкус был дан ей свыше, Надмирным Светом, не иначе. Можно сказать, что я училась, работая на неё. Но эта работа была сродни празднику, она ценила моё творчество. Иногда она забывала мне платить, но я никогда не напоминала ей этого. Это же происходило не от жадности, а от её рассеянности.

И Нэя взглянула в глаза Антона, который всё понял и вспомнил о деньгах, доставая их комом из кармана шорт. Она брезгливыми пальчиками взяла их, расправила, после чего уже не прикасалась к еде. Убрав их в сумочку, она долго вытирала свои пальчики, глядя на которые трудно было и поверить, что они принадлежат труженице, какой она, без сомнения, была. Она перевела дыхание от самовосхвалений.

– Ты не считаешь меня жадной, Антон? Но я обязана думать о своём будущем, увы, таком неопределённом. У меня никого нет в этом мире…

Надо было вставать, а уходить не хотелось. Нэя убаюкивала его своим голоском, думать ни о чём не хотелось. Или же он не выспался на самом деле.

– Я вот думаю, как воплотить тот старый замысел в новое платье. Я хочу показать тебе эскиз.

– Для чего мне?

– Для вашего брачного ритуала, конечно.

Она удалилась, но вернулась быстро с красочным рисунком. Он увидел платье, на котором камнями были вышиты земные созвездия. Он замер. Случайное совпадение? Ведь на Троле не могло быть подобных конфигураций звёзд.

– Кто придумал рисунок? – спросил он.

– Она, ну та актриса, моя бывшая заказчица.

– Где же она сейчас?

– Погибла.

– Когда?

– Не спрашивай меня больше о ней, Антон. Мне это больно. И потом, это не только моя тайна. Я больше не выдаю чужих тайн, даже если они уже никому не нужны. Однажды я выдала чужую тайну, и это стоило жизни самому дорогому мне человеку, самому лучшему… – и она уже не сдерживала слёз. Антон ничего не понимал. Он обнял её, пытаясь утешить. Жалея о тех временах, когда счастливо-безмятежная по виду, воркующая, как утренняя птица, Нэя ждала его на террасе с напитками. Они же, казалось, на улице имели совсем другой вкус. Сейчас он не нуждался в этих напитках, в этом и была причина утраты вкуса к ним.

«Ну и цветочная бурда!» согласился он с определением Рудольфа. В холл вошла Эля. Её рыжеволосая голова была похожа на факел. Было трудно определить, природный ли это цвет? Но лицо было красивым. Здесь встречались порой очень притягательные девушки. Эля, увидев Антона в одних шортах, обнимающего Нэю, выразила, хотя и милым, но недалёким лицом, все свои чувства. Ясно, что именно она подумала, но было всё равно.

– Мне кажется, платье больше подойдёт тебе, а не такой девчушке, как моя Икринка.

– Да, – отозвалась Нэя, вытирая слёзы рукавом, как простолюдинка, не имея под рукой платочка, вернее, им она вытерла руки после денег, – как хочешь.

Он встал. Она, непривычно согбенная, осталась сидеть у своего подиума. Что было причиной её душевного спазма? Прошлое, которое она вспомнила? Или её настоящее, Антон так и не понял. Что-то, видимо, непоправимо сломалось в их отношениях, Нэи и шефа, что-то произошло уже после той встречи в лесу.

Окончательное прощение

После той встречи в лесу Рудольф решил выкинуть Нэю из головы, промаявшись несколько дней и не зная, как с ней помириться. Стал жить так, будто её нет, как не было её тут и прежде. Однако привычка к ночным прогулкам осталась. И временами ноги сами несли к её «Мечте». Но он всегда сворачивал в сторону, едва деревья начинали расступаться, и дорожка выводила к мерцающему от освещения сиреневому многоугольнику на холме. Её отсек был тёмен. Не возникало и мыслей входить туда. Вернее, желание появлялось сразу же, но воля не давала ему вырваться наружу. Потому что над прошлым чувством доминировала жалость к ней, и вина, которую она не хотела с него снимать.

Вернувшись назад, в тот самый угол лесопарка, где лежало бревно того самого дерева, что было повалено бурной летней ночью, и около которого его и охватило окончательно неуправляемое чувство к Нэе, он боковым зрением заметил, что на этом месте кто-то есть. На поваленном бывшем дереве, слабо светясь в темноте, сидело облачное существо, и он знал, кто. Нэя. Только она одна и могла обладать подобной светлой сущностью, подумал он, и светиться в темноте. И он подошёл, всматриваясь в её туманное лицо. Она как будто и ждала. Была спокойна и не произнесла ни звука. Он сел рядом и нашёл в темноте её ладошку. Она не сделала и попытки вытащить её.

– Как ты относишься к тому, что Антон всё же нашёл твою дочь? – спросила она

– Всё же? Он её разве искал?

– Давно. Он встретил её в горах, когда они совершали облёт с Олегом.

– Что она делала в горах? Как попала туда?

– Не знаю. Но он увидел её там, на какой-то скале, и стал искать. И нашёл.

Рудольф молчал. Она так и не убрала свою ладошку.

– Тебе холодно? – Он стащил свою куртку и укрыл её приоткрытые лёгким платьем плечи. – Как всё понять? Опять штучки Хагора?

Нэя уже гладила его руку, трогая браслет на ней.

– Я уже не сержусь, – произнесла она голосом маленькой обиженной девочки и надула губки, – Почти. Ещё только совсем немного… сержусь…

– Ты с нею подружилась. О чём вы общаетесь? Вы, люди разных миров?

– Я учу её пониманию жизни, любви.

– Любви? Это ты? После такого опыта? Чему ты её научишь?

– Меня всему учила моя бабушка. И Тон-Ат тоже.

– Он же был старик. Как мог старик учить любви? Он кто был? Врач или учёный-химик? Все лучшие биохимики Паралеи собраны здесь, в ЦЭССЭИ. Но о нём никто из местных ничего не знает и не слышал даже.

– Значит, не все были собраны. Он-то был лучший, чем те, кто здесь.

– Как ты могла жить со стариком столько лет?

Нэя не отвечала.

– Ты же чувственная, молодая, как ты терпела все эти годы постную жизнь, пусть и с мудрецом, но старцем? Или кто-то был ещё?

– Был, был, – ответила Нэя, – ты и был. Приходил ко мне в снах, любил меня, говорил, что ждёшь и всё простишь. Я спрашивала, что простишь? Мне свою вину?

– Как он мог так запрятать тебя, что этого убежища не нашла моя агентура, нигде?

– А если бы нашла? Притащила бы туда? В тот отсек?

– Забудь. Этого больше не существует.

– Тон-Ат был мне больше, чем муж. Друг, защитник, учитель. Но не возлюбленный. Он говорил, что твой возлюбленный никуда не денется от тебя. У тебя с ним будущее… – она заплакала, высвободив ладонь и закрыв лицо обеими руками. Рудольф достал из кармана куртки браслет, и отвёл её руку от лица, застегнув застёжку на её дрожащем запястье.

– Тут, – сказал он, – есть синий рисунок. В темноте не видно. Когда тебе будет нужна моя защита, моя помощь, просто дружба и общение, ты обведи по контуру пальчиком, и я буду знать, что ты хочешь меня увидеть. И если ты придёшь к «Зеркальному Лабиринту», ну, вдруг? Будешь гулять и окажешься там? То тогда и сделай, как я сказал. Я сразу же тебя встречу. Когда захочешь. Если ты не захочешь, то ничего уже не будет.

Она покорно держала руку, пока он застёгивал браслет, и потом не отнимала уже.

– Тебе грустно, что Антон уже не сможет стать твоим возлюбленным? Ведь вас так влекло друг к другу?

– Я не любила Антона никогда, как и он меня. Мы просто общались, от одиночества. А возлюбленного мне уже не надо. Никакого. Мне опротивела любовь.

– Как же ты учишь Лору любви, если тебе всё противно?

– Не любовь вообще. Любовь прекрасна, как была, так и осталась. А моя личная любовь не нужна мне.

– И ты никогда не простишь? Своего несчастного оборотня? Был приступ болезни. А ты обещала, помнишь, отфигачить зверюгу кнутом? – спросил он и обнял её, неожиданно и для самого себя. И она не отторгла его порыв, а прижалась, хлюпая носом.

– Я попытаюсь тебя простить. Я не умею долго жить с обидой или ненавистью. Это как таскать каждый день мешок камней. В себе. Тяжело.

Он нашёл в темноте, хотя глаза уже и привыкли, её губы и обхватил их своими, целуя нежно и почти без страсти. От неё пахло ирисками как от ребёнка. Она же была сластена. Освободив её лоб от волос, он прижался к нему подбородком.

– Хочешь восстановим тебе пигмент волос? Франк умеет. Тебе-то уж точно не откажет.

– Я крашусь для красоты. Зачем мне что-то восстанавливать? – Она пыталась скрыть то, что он разглядел ещё в художественном салоне через яркую окраску волос. Её седину. Разглядел не совсем правильно – почувствовал. Даже через маскировку красителями необъяснимым образом он догадался, поскольку некоторые её тонкие волосы были светлее и выделялись на основном тёмно-золотистом фоне пышной причёски. Подобный цвет волос считался у них в Паралее шиком, хотя в природе такого оттенка не существовало ни у кого. Такова была причуда их моды

– Ну и ладно. Как хочешь, – он погладил её лоб, проведя нежно пальцами по бровям. – Ты навсегда останешься для меня той девочкой-сладкоежкой, которую я увидел впервые. Вот и сейчас ела сладости? Чтобы подсластить свою печаль?

– «Сливочные бомбочки». Я привожу их из столицы. Когда я жила одна в столице, я так хотела их, но не было денег. Мне приходилось на всём экономить.

– «Сливочные бомбочки»? – засмеялся он, – ты вся сливочная, но не бомбочка, конечно. Скорее ты бабочка-сладкоежка. Но твой лоб высокий и благородный, что означает, – ты умна и развита, хотя и играешь в куклы, моя забавная девочка. Я глумился не над тобой, а над собой, а тебя я люблю с того самого мгновения девять лет назад, и сейчас ничего во мне не изменилось к тебе. Выйдешь ко мне завтра вечером? Я приглашаю тебя к себе в гости. Можешь просто дружить, как с Антоном. Будем общаться. Пока ты не захочешь большего.

Нэя ничего не отвечала.

– Помнишь, я тебе обещал, я ничего не забываю, я покажу тебе звёзды с орбитальной нашей станции.

Нэя прижалась лицом к его груди, к облегающей майке, но даже сквозь ткань он уловил нежность и доброту её лица.

Отдав ей куртку, он остался в майке без рукавов. Нэя потрогала горячие мускулы любимой прежде руки и вздохнула. Нащупала еле ощутимый шрам на предплечье, след от пули, выпущенной Нэилем. Удивительно, но когда прошла её боль, любовь вернулась. Даже сейчас ей хотелось оказаться с ним у себя в подушечках и простить ему всё окончательно. И он, она нисколько и не сомневалась, улавливал её мысли, или мечты, всплеск прежнего желания, всё то, о чём она молчала. Потому что прикасался к ней так, словно осторожно готовил её для действа, невозможного сейчас по любому. Не так скоро во всяком случае. И улавливая его готовность, Нэя ощущала своё бессилие запретить собственное влечение, готовность уступить ему, наливаясь и сама томительной тяжестью внизу живота. Она попыталась отстраниться, стараясь выйти из недостойного состояния, не уважая себя за свою низкую животность, как она считала.

– Завтра выйдешь? Я буду тебя ждать в машине, где в тот раз, помнишь…

– Я должна подумать, – протянула она опять же капризным голосом обиженной девочки. Может, она, действительно, была отчасти и глупышкой, приостановив своё развитие в плену у колдуна, или же таким образом пыталась усилить его влечение, представив себя беззащитной, маленькой. Но она и была маленькой и беззащитной, и ему нравилась подобная разновидность любовной игры.

– Может, приду… может, не смогу… – она растягивала окончания слов, вызывая прилив нежности, желание подставить свои губы, чтобы ловить это тихое звучание, как росу с лепестков её губ…

– Я буду ждать долго…

– Только знай! – она надула губы, пытаясь изобразить строгость и неумолимость, – Если ты посмеешь войти ко мне в «Мечту», как проделывал это прежде… Уже на следующий день меня здесь не будет! И ты меня не найдёшь! Повторения того, что и происходило, невозможно!

– Милая… – прошептал он, и рука заползла под её подол, скомкав его на коленях. Её повелительные слова вовсе не прозвучали столь убедительно, как она воображала.

– Не трогай, не трогай же…

– А если я войду в «Мечту», что будет? Ты воткнёшь в меня тот самый нож, который и держишь под подушкой? Но ведь нет там никакого ножа. И не было никогда. Да и опасно спать с холодным оружием в обнимку…

– Жаль, что я не догадалась взять этот нож с собой в тот отсек! -она нашла в себе какую-то, завалявшуюся в укромном углу сознания, частицу самообладания и сильно сжала колени, не пуская его дальше. Он сразу сделал вид, что просто гладит её ноги в знак дружеского и ни на что не посягающего примирения.

– С ножом? В тот отсек? Ты уверена, что смогла бы воткнуть в меня свою игрушку? Ещё одна мстительница за прекрасного и длинноногого человека, к гибели которого я не причастен. Но кто-то сделал меня за это ответственным. Кто-то вдохновил на такой вот подвиг… Почему я не догадался сразу…

Он прижал к своим губам два сжатых кулака и замолчал.

– Разве Гелия пыталась тебя убить? – поразилась она.

– Ты думаешь, что кроме Гелии не было желающих за него отомстить? Странный разговор у нас получился…

– Да. Какой-то замкнутый круг, в котором прошлое продолжает истязать наши души совместно… Давай не будет возвращаться к этому? Раз уж я… тут с тобой, и мы помирились… – она порывисто обняла его. – Я знала, я чувствовала, что ты постоянно гуляешь тут, где-то рядом, по ночам. Я знала точно, что сегодня увижу тебя здесь. Ты учуял мой зов, как тот самец бабочки? Я так тоскую по тебе…

Порывистое объятие перетекло в длительные и, в сущности, невинные поцелуи. Как если бы это та самая девочка в бирюзовом платьице сидела с ним на брёвнах у бирюзовой реки…

Дуновение былых дней настолько ощутимо возвращало и ему, и ей утраченную чистоту чувств, хотя и путало мысли. Она схватилась за него из-за возникшего вдруг головокружения, будто и в самом деле сидит на вершине пирамиды из брёвен на берегу реки и есть риск свалиться вниз. Она пребывала там же, где и он, в том самом утраченном дне, и он видел то, чего видеть во мраке было невозможно. Как мерцает отражённое сияние бирюзовых вод в её глазах. Как уплывает её сознание, тонет в той самой быстротекущей реке, страх перед которой она так и не смогла преодолеть.

– Такое чувство, что меня утягивает течение реки, на глубину… – прошептала она доверчиво и жалобно. Если бы он взял её на руки и утащил в её комнату-шкатулку, она подчинилась бы всему. Но он чуял, что не стоит спешить. Если она выйдет к нему следующей ночью, это и будет знаком того, что вина окончательно снята и отброшена. Он засмеялся и стал тормошить её, будто хотел столкнуть вниз. Но под их ногами была надёжная лесная почва, и она ответно засмеялась, приходя в себя. Пугающие глубокие воды бирюзовой реки ушли в провалы времени, тогда как реальная река продолжала своё течение вдоль столичной окраины. Далековато отсюда, а потому и не нырнёшь в неё, как ни старайся.

– Вспомнила вдруг Дальние Пески, – сказала она. – Может, как-нибудь искупаемся там?

– Как-нибудь, – согласился он. – Да хоть завтра.

– Завтра? Нет, я не могу. У меня же назначена встреча с заказчицами в столице, а потом…

– А потом очередное бегство от того, что тебе настолько и невыносимо. И мы опять будем бесконечно разговаривать с тобой у меня в машине про тайны твоего великолепного аристократического рода…

Они дружно засмеялись. Не без грусти, что и это уже не повторится.

– У меня уже не осталось тайн от тебя, – Нэя переключилась с нижнего томления на более высокую жалость к нему. Исчерпав ресурс жалости к себе, она впервые задумалась о его глубинной ущербности. Ни оборотень, ни небожитель, а человек с большими проблемами в своём, внешне потрясающем, но внутренне больном существе. Если бы был жив Тон-Ат, как много он объяснил бы ей в нём, а она сама, маленькая невежда, всю сознательную жизнь витающая в своих красочных образах и фантазийных мирах, что она сможет изменить в нём? В сильном, неподвластном чужому и даже более мощному влиянию, своевольном, инопланетном существе? Но был ли он инопланетным, или она была инопланетной здесь, на Паралее? Нэе он казался родным изначально, даже будучи ребёнком, она предчувствовала свою встречу с ним, когда видела в ночном небе звездолёты землян. И она нисколько не сомневалась в том, что его звездолёт в ночь, когда ушла мама, – ушла, чтобы не вернуться никогда, – висел над горизонтом. И когда желание любви, его любви и своей к нему любви, вернулось, Нэя решила лечить его своим искусством, без чьей-либо помощи и подсказки. Поэтому зная, что он слоняется ночами вокруг кристалла, она и ждала его. И вот он ей попался. И она не удивилась, а может, она опять почувствовала его зов, или он её.

Ещё какое-то время они болтали на цветочной террасе, когда он проводил её до дверей «Мечты». Они не хотели расставаться и сели у столика, где обычно Нэя с Элей по утрам пили свои напитки, уже без Антона. Преодолев в себе сексуальное тяготение к Рудольфу, Нэя даже повеселела и будто прибавила такой вот победой над своим изголодавшимся инстинктом к тому светлому чувству к нему, которое засияло в ней ещё светлее. Жалость к нему делала отношение почти материнским и родным. Она присела к нему на колени, гладя его бритую макушку. Но он-то своих устремлений не оставил и попытался повторить натиск, лаская её и побуждая к вполне определённым действиям. Понимая, как давно он пребывал в своём невольном аскетизме, по его накалу и несдержанным уже движениям, Нэя была счастлива, что они вместе отстрадали всё это время в телесном одиночестве. И тут ей на подмогу пришло то самое креслице, расшатанное Антоном, оно сломалось под Рудольфом, и они вместе свалились в клумбу и хохотали, как сумасшедшие.

Эля, – в её комнате была открыта часть окна на втором этаже, – не спала. Она только что вернулась из своего загадочного путешествия с Олегом, о котором никогда не распространялась Нэе. Может, она ревновала её к Икринке, может, сама Нэя к ней охладела, и её нисколько не интересовали тайны Эли. Подойдя к распахнутому окну, – на втором уровне здания стены уже не обладали той прозрачностью изнутри, как это было на первом этаже, – Эля увидела свою хозяйку. Та барахталась с каким-то мужиком и громко смеялась! Вошедшая в последнее время в роль повелительницы очень убедительно, так что ни у кого не возникало желания ей перечить, она уже не подпускала Элю к себе для былых откровений. Эля смогла разглядеть, что явно не Антон там внизу. А тот, о ком и подумать было немыслимо, настолько боялась Нэя одного упоминания о нём даже вскользь, думая, что Эля тупа и ничего не понимает.

– Ну и разошлась! – сказала Эля самой себе и тоже засмеялась, наблюдая комичную сцену. Высунувшись из раскрытой наполовину панели окна, она грозно, но исключительно из озорства, чтобы прогнать Рудольфа, крикнула в темноту, – Эй! Кто там бродит по закрытой для посторонних территории?! – якобы она не сумела рассмотреть в темени ночи хозяйку. Тем ни менее хохот не утихал, а только усилился. Нэя её раскусила.

Эля, как-то и вдруг заражаясь чужим и очевидным счастьем, захлопала в ладоши, любуясь и радуясь окружающей красоте мира. Возле «Мечты» вовсе не было темно. Кристалл не только освещался со стороны Главного Шоссе, но и сам излучал бледно-сиреневый свет на прилегающие террасы. Да и само небо было настолько ясным и обильно-звёздным в эту ночь. Искусственный свет от мощных фонарей вдоль Главного шоссе, поднимаясь до определённой границы и так, что нисколько не затмевал сияния бесчисленных звёзд, сливаясь с сиреневым, матовым и мягким светом самого кристалла, создавал видимость некоего натянутого, гигантского прозрачного зонтика. И тот уже заливал сверху мягким свечением сам холм, пышные купы деревьев, Нэю в светлом платье и Рудольфа в его белой безрукавной рубашке, мерцающей розоватой флюоресценцией, словно всё вокруг было втиснуто в некий волшебный хрустальный купол.