Во сне я мог разглядеть только горящие волчьи глаза, наблюдающие из темноты за людьми на освещённой костром поляне. Но я был готов дать руку на отсечение, что шерсть на загривке у него стояла дыбом, пасть была оскалена, и ещё мне почему-то казалось, что это старая одинокая злая волчица.
Утром Серёга потащился на работу, с лёгкой головной болью от похмелья, а я встал около девяти в удивительно прекрасном настроении и состоянии. Не спеша позавтракал, заварил себе чаю в походный термос, взял пирожков с капустой, которые вчера всучила нам тётя Нина, и выдвинулся в Елизаровку. Вчерашние разговоры, странный сон и сборник легенд и преданий, прочитанный в самолёте, сплелись в ощущение просмотренного фильма, интересного и захватывающего, с тревожным послевкусием, которое, впрочем, с каждой минутой все дальше уходило от меня.
Места у нас были, конечно, чудесные. Московские каменные джунгли вспоминались особенно мрачными в сравнении с буйством таёжной природы. Впервые в жизни я пожалел, что не умею рисовать. Тут можно было ставить мольберт в любом месте и творить шедевры пейзажного искусства. Поначалу я беспрерывно снимал на телефон, но быстро понял, что фотографии эти никак не передадут ни глубины всех оттенков зелёного, ни шёпота деревьев, овеваемых ветром, ни запаха самого ветра, несущего ароматы листвы, воды, травяного разноцветья. Да и батарейка в телефоне предательски быстро показывала снижение заряда. «Поменять бы телефон надо, – выходя на окраину села, думал я. – Бесит уже». Летом ещё ничего, а зимой телефон «умирал» буквально за полчаса. Но крестьянская моя рачительность не давала мне этого сделать уже год. «Крестьянская» – это я для красного словца больше. Вообще, как я приехал сюда, мне хотелось сойти за своего, будто не носил я в городе подвёрнутые у щиколоток узкие штаны и не ходил каждый месяц к барберу привести в идеальный порядок свою густую русую бороду. С улыбкой представил себе, что сказали бы односельчане, заявись я сюда в шортах. Тётя Нина округлила бы глаза, да всплеснула бы руками. А дядь Паша небось вполголоса спросил бы: «Никитка, ты, мил человек, штаны потерял что ли?».
На горизонте показался автобус. Честно говоря, проще всего мне было бы прыгнуть сейчас в него, доехать до райцентра, там пересесть на автобус до Елизаровки и добраться до нее в комфорте и не напрягаясь. Но, во-первых, в город мы хотели с Серёгой вместе съездить, по местным одноклассникам пройтись, школу навестить, погулять по местам боевой, так сказать, славы. А, во-вторых, пешком не так уж и далеко, места красивые, пройтись хоть по землице родной своими двумя. Ну и, в-третьих, чего уж там, был у меня какой-то кураж. Хотелось подвига, поступка что ли. Чтобы все поняли, что я не какой-то там городской пижон, а свой, местный. Сибиряк.
Так что автобус я проводил пренебрежительным взглядом, отвернулся и ещё раз сверился с навигатором. Дорога вроде несложная, не знаю даже, почему по ней никто в Елизаровку не ходил. Да тут не тропинка лесная, а тропа должна была быть протоптана. Вот ленивые, черти. И тут цивилизация вытесняет нормальные человеческие коммуникации. Раньше, в стародавние времена, небось, только так и бегали туда-сюда. Делов-то! Вышел за село, дальше через поле к лесу. Там в горку небольшую, вон как тайга вздыбилась в этом месте. На самом верху повернуть налево. В этом месте гора будто осыпалась в реку. Половина её, лесом поросшая, на меня смотрит, а другой половины и нету вовсе, будто река смыла. На карте обозначена как г. Белая. Почему белая – непонятно. Зимой, верно, белая, да всё равно же не видно за вечнозелёными деревьями, белая она там или сиреневая. Дальше по кромке леса, вдоль обрыва всё прямо, потом вниз, с горы до ручейка. За ручейком просека большая, непонятно, откуда взявшаяся, там ещё одна горка, тоже вроде небольшая, курган какой-то. Потом опять в гору, но вот эта побольше, там попотеть придётся. Но не Эверест же, пройду. Ну, а с той стороны у подножия «Эвереста» этого как раз Елизаровка и есть. «Эверест», кстати, на карте обозначен был как г. Чёрная.
Пошёл я к полю, иду и думаю: «Вот чудно, всё детство моё тут прошло, носились с пацанами тут, как зайцы, вроде всю округу излазили. И к реке бегали, да и в Константиновку, бывало, ходили. – Константиновка – это соседняя деревенька, маленькая совсем, ровно по другую сторону от Елизаровки, если относительно нашего села. – Вот в ту сторону все тропы нами исхожены, и шалаши делали, и в Робина Гуда играли, с луками самодельными носились, и на реке однажды плот собрали, хотели в поход отправиться. Хорошо, дед Василий нас заметил, за уши оттаскал. Плот, конечно, тот ещё был, далеко бы не уплыли. Уберёг нас дед Василь. Вся та сторона исхожена, а в эту ни разу дальше этого поля не ходили. Почему так?»
Лес начинался прямо у подножия горы. Понятно, какой лес у нас в Сибири – тайга. Даже слово «тайга» такое сладкое, манящее. Может, кому это слово отзывается буреломом, темнотой, да медведями. А у меня тайга ассоциируется с ковром из мягких пахучих пихтовых иголок, светлой лиственницей, могучим кедром-богатырём. Нет, конечно, я знаю, что бывают еловые чащи, где темно и неприветливо. Но всё же знакомая мне с детства тайга – уютная и ничуть не враждебная.
В лес я вошёл в прекрасном настроении, бодрый и полный сил. Даже довольно приличный уклон вверх не утомлял меня. Я шёл и раздумывал над всей этой Светкиной историей. Сейчас, при свете дня, она не казалась мне мрачной и пугающей. Наверняка, всё это – цепь случайных совпадений, в которых эти простые деревенские люди – здесь я как -то автоматически отделял себя от них и с гордостью причислял себя к «городским» – усмотрели ужасную подоплёку, придумали себе логическую цепочку, сообразующуюся с бабкиными рассказами, старыми сказками и легендами. Скорее всего, Светкина бабка была нелюдимая и некрасивая, жители сторонились её, жила небось на окраине. Характер, может, был так себе. И постепенно эта нелюдимость отделила её от всех и поставила особняком. А кто живёт особняком? Короли и изгои. Королём она вряд ли была, стала изгоем. Для собственного оправдания они решили считать её ведьмой. Дальше – больше. Все неудачи и несчастья стали приписывать её воле. Скотина пала – ведьма наколдовала, выкидыш – ведьма сглазила. А бабка была просто бабка, старая некрасивая бабка. Жаль даже её немного. Но, всё ж родила же она как-то Светкину мать, а Светкина мать – Светку.