– Ну, как знать. Добро для одного – зло для другого, – Цыган пожал плечами, а Петьке захотелось его хорошенько стукнуть по голове кулаком. Так, чтобы искры посыпались из глаз! – Отец уезжал, бросал твою мать порой на месяцы. Она одна барахталась тут, пока он где-то работал. А вместо извинений и столичных нарядов приносил бесполезные безделушки. Добро или зло? Виноват ли в этом дядя Саша?

Мальчишка зарычал, соскочил с бревна и, зачерпнув стопой ракушечник, швырнул пыльную волну в Цыгана. Как он мог! Как посмел высказать то, что и сам Петька обдумывал долгими вечерами на турбазе, глядя на трехкрылую стрекозу? «Сказками не наешься!» – кричала мать в одну из ссор, что были перед тем, как отец уехал в Краснодар в последний раз. Но без сказок как?..

– Хочешь замечать все – не закрывай глаза, когда больно и страшно. Не корми свою тень, – Цыган поднялся и, не прощаясь, побрел вдоль прибоя прочь от поселка. Петька плюнул ему вслед и пошел в другую сторону.

Небо нахмурилось: скоро будет гроза, надо увести Сивку и Ишака в стойла, пока не начал хлестать ливень. На душе было тяжело, казалось, будто мир затягивает на шее пеньковую веревку и вот-вот, как в книжке, шериф произнесет маленькому оборванцу приговор. Чудовищная горлица, как всегда, зашевелилась в жухлой траве, стоило Цыгану удалиться. «Сбегай за Беленькой», – прошелестела она в голос с ветром, и Петька понял, что каждый раз, кроме дня побега, выполнял материнскую просьбу. Значило ли это, что он был виноват в ее пьянстве не меньше?

От таких мыслей стало тошно, и мальчишка, запустив в траву ракушкой, побежал.

Гроза застала Петьку, когда он собирался бежать из конюшен на турбазу. Моментально стемнело, дождь застучал по крыше, как пьяный и злой барабанщик. Мальчишка постоял на пороге, ощущая, как волна холода перехлестывает через него и разливается в помещении, а потом, прикрыв двери, вернулся к стойлу Ишака. Маленький пони волновался и тоненько ржал, переминаясь с ноги на ногу: ему не нравился ливень, пугали раскаты грома, которые каждые пару минут раскалывались над головой. Петька взял щетку и, говоря спокойно, подошел к Ишаку и стал его поглаживать и вычесывать. Это помогло: пони ткнулся носом подмышку мальчишке и начал успокаиваться. Он все еще тревожно фыркал, прижимался головой к плечу, но уже не приплясывал и будто больше обижался на погоду, чем пугался ее.

– Ну ты чего, глупенький… есть вещи пострашнее, – Петька погладил его по шее, проникшись нежностью, желанием защитить Ишака. Сивка одобрительно фыркнул из соседнего стойла: он наблюдал за мальчиком и пони с выражением понимания, которое доступно только лошадям. – И тебя тоже я почешу, потом.

Мальчишка улыбнулся тяжеловозу и продолжил свое занятие.

Вскоре Ишак задремал, успокоенный бубнежом Петьки и монотонным шумом ливня. Гроза сместилась, гром уже был едва слышен, а яростный стук превратился в усыпляющий шелест. Мальчишка заканчивал приводить в порядок Сивку: конь покорно склонил голову, которая была размером с Петькин торс, чтобы дать возможность расчесать гриву. Он шумно выдыхал, обжигая колени, в лиловых глазах выпуклое Петькино отражение шевелило руками, похожее на жука. Какое красивое животное! Прямой нос, аккуратные бархатные уши!.. мальчишка представил, как однажды Сивка будет катать на своей спине местную детвору, а Эдуард Викторович, будто добрый Дед Мороз, будет запрягать его в расписные сани и со смехом развозить местным подарки. Хороший он, все-таки, человек!.. каждую неделю честно выплачивает Петьке заработанные семьсот рублей, жестяная копилка в тумбочке все наполняется. Совсем скоро он встретит отца на автобусной остановке, придет с ним домой и выложит перед матерью заработанные несколько тысяч. И они вместе выгонят алкаша дядю Сашу, а потом мама простит папу, и все будет как раньше! И они даже съездят на охоту осенью.

Мальчишка и сам не заметил, как рассказал всю свою историю, свои мечты Сивке. Конь слушал, положив голову ему на плечо и подремывая. Шум дождя постепенно затихал, но Петька решил пристроиться на сене в углу свободного стойла. Мокнуть ему не хотелось, вдобавок в конюшне было темно, тепло и сухо. Здесь царил кисловатый запах лошади, а мерное дыхание Ишака и Сивки успокаивало. В конце концов, не страшнее, чем спать на турбазе! Он закутался в покрывало, которое принес пару недель назад дядя Вася, и свернулся калачом в углу. Среди шума дождя ему послышались натужные всхлипы, а среди сумрака балок крыши завозилась отвратительная горлица в цветочном халате. Она, как всегда, будто чего-то ждала, но сегодня Петьке от этого было почему-то необычно тревожно.

Терпеливая тишина. Она тоже терпелива. Она знает, что однажды мальчик окажется прав, знает, что он расколется, сломается, как ломается яичная скорлупа. Тук-тук, постучится сердце, потрясенное чудовищностью мира, и даст трещину. Тогда она вцепится в него, разорвет когтями появившуюся брешь, и заберется в самую мальчишечью грудь. Она сожрет его живое сердце и будет биться вместо него, заставит его бояться, ненавидеть всех. Она проглотит все его мечты, которыми он так дорожит, убедит в том, что мир – прибежище зла. И тот, кто ходит по дорогам и много говорит, уйдет ни с чем. Все люди ломаются, все они закрывают глаза.

Петька подскочил как ошпаренный: его разбудил ужасающий рев. Сивка ржал, низко и громко, грозно. Копыта грохали по земле. С треском вылетела дверца стойла, повалилась наземь, а вместе с ней – какой-то кулек. Ишак испуганно и тонко просил о помощи, приплясывая. Мальчишка протер глаза. Кто зажег лампу, поставил ее на колоду подле его спального места? Рядом – тарелка, в которой золотистые гренки и початая чекушка. Сердце сжалось. Сивка подскочил в полумраке, взбрыкнул и всхрапнул, а потом забился в дальний угол своего стойла. Кулек на земле захрипел.

Мальчишка бросился к нему, упал на колени рядом с поверженным человеком.

– Ты… ты… дядя Саша? – голос не слушался. От мужчины несло перегаром, даже несмотря на то, что он почти не дышал. Не мог: грудная клетка смята могучим ударом огромного копыта. Против воли слезы подступили к глазам и обожгли нос. – Я сейчас позову кого!..

Новый-папа вцепился в руку Петьки. Губы зашевелились: он собирался что-то сказать, но…

Глаза закрылись – человек то ли впал в забытье, то ли умер. Мальчишка этого не понимал, потому что никогда прежде не видел, как умирают люди. Со стороны было похоже на то, как обмякал в руках бычок после того, как ударишь его по макушке обухом ножика. Сам не свой, Петька поднялся и опрометью бросился на улицу, где дождь уже перестал. Надо было позвать кого-то на помощь, но кого?

– Помогите, помогите! – первая попавшаяся калитка. Мальчишка плакал, глотал слезы и крик. Он колотил в нее изо всех сил полминуты: зажглось окно. – Помогите! – и побежал к соседней калитке.

Рядом с ним, растопырив когтистые пальцы, металась изуродованная чертами горлицы мать. Ее глаза, пустые и тупые, окрашивал Петькин страх: как она теперь будет жить? Совсем одна? Кого будет просить сбегать в магазин?

Спустя час в конюшнях была толпа, большей частью это были зеваки. Когда Петька привел Эдуарда Викторовича, Александр уже скончался – его накрыли покрывалом, в котором не так давно спал мальчишка. По правде сказать, этот факт потряс едва ли не больше, чем сама смерть.

– Что вы тут столпились? Идите по домам! – Властно сказал городской бизнесмен, но люди только воззрились на него. Петька подумал, что они смотрят так, будто ищут виноватого. Запоздало он испугался, что здесь окажется и мать, а потом быстро осмотрел бледные лица. Нет, ее не было: только горлица возвышалась над человеческими головами. Она будто бы ухмылялась в свете ручных фонарей и светильников.

– А… что вы будете делать с ним? – Баб-Нюра, готовая собирать сплетни даже над покойником, выступила вперед и, поджав губы, воззрилась на Эдуарда Викторовича.

– Скорая уже едет. Будет через двадцать минут. Остальное решим утром, с его родственниками.

– Нет у него родни, только баба есть, – эта мерзкая старуха так хлестко произнесла эту фразу, что Петьке захотелось, чтобы Сивка и ее лягнул. Пусть бы только заткнулась! Но баб-Нюра только начала. Она воздела обвиняющий перст и ткнула его в сторону коня, сквозь толпу. – С ним, вот с этим дьяволом, вы что делать будете?

Эдуард Викторович побледнел.

– Сивка не виноват! – Петька взвился и попытался кинуться на старую сплетницу, но Эдуард Викторович крепко удержал его за плечо.

– А что же, Сашка-то сам себя ударил?

И все обратили слепые глаза на коня. Тот мирно стоял в углу и жевал сено, будто его не заботила встревоженная толпа. Петька следил за ними, за их послушными баб-Нюре движениями и взглядами и понимал: они нашли виноватого. Как никогда прежде ясно мальчишка рассмотрел в их зрачках притаенные тени, похожие на его горлицу. Эти тени жаждали злобы, они не умели прощать.

– Эдуард В… Виктырч…

– Вон отсюда. Решать будем утром, – впервые его голос звучал так, что невозможно было спорить. Петька смотрел за тем, как изменился вдруг невысокий округлый человек и не мог скрыть изумления. Его взгляд был живым, хлестким: он пронизывал толпу, заставлял отворачиваться каждого, с кем сталкивался на своем пути. – Это частное владение.

Даже баб-Нюра не смогла ничего сказать в ответ. Люди потянулись на выход, а Эдуард Викторович, усадив Петьку на недавнее место сна, устроился рядом. Вид у него был разбитый, опустошенный и несчастный.

– Они ведь… Сивка хороший, – Петька шмыгнул носом. Горечь произошедшего заставляла желудок сжиматься. Или это был запах смерти, поселившийся в конюшнях наравне с кисловатым лошадиным потом?

– Все хорошие, Петька. Один я, дурак. Помог алкоголику!.. – и мужчина уронил лицо в ладони. – Клялся, что не будет пить больше никогда. Просился, чтобы тебя к матери вернуть. Ох, ну дурак!..

Петька смог только обнять этого доброго человека. Даже слова утешения не находились.

Дальше все полетело со скоростью кометы. Приехала скорая, констатировала смерть, увезла тело. Эдуард Викторович перевел Сивку в другое стойло, привязал покрепче, велел Петьке поутру работать как обычно и ушел. Петька съел гренки, попробовал водку. Редкая гадость, но от нее стало так пусто в голове и спокойно, что он смог даже почти позабыть о происшествии. Может быть, и водка не зло? Цыган говорил, что ничто не зло, вроде бы. А почему тогда Сивка зашиб дядю Сашу, почему спилась мать, почему баб-Нюра так кровожадно смотрела на коня? Почему вообще все происходит так, как происходит? Петька сидел на сене и думал, а потом заснул. Над ним ворковала почти что ласковая горлица: она видела треснувшее сердце и полагала, что больше ничего не сможет ей помешать.

Наутро пришел дядя Вася. Он уже был в курсе произошедшего, поэтому почти не говорил, но держался рядом с Петькой, готовый поддержать и обнять. Они занялись работой: убрали стойла, починили сломанную калитку, продолжили укладывать свежий утеплитель и доски в западной стене. Мальчишка не думал: в нем поселилась какая-то гулкая пустота. Стало все равно, что будет дальше – с матерью, с Эдуардом Викторовичем, с баб-Нюрой… люди оказались совсем такими, как худшие из героев книг: злобные, непонимающие.

– Василий, Петя, я вам принесла тут… – Галя. В своем красном платье, с пакетом, в котором таились гостинцы. Петька ясно рассмотрел яркую пачку чипсов и апельсины. – Баб-Нюра больше всех болтает про демонического коня, который всех нас призван сожрать. Сказочница еще та, – и она добро улыбнулась.

Петька почувствовал недовольное движение в груди, будто сердце сжали и отпустили когтистые пальцы. Дядя Вася выпрямился, хлопнул себя по круглому пузу и рассмеялся.

– Эта старая ведьма своего не упустит!.. – от его смеха сердце у Петьки сжалось снова.

– Я, по правде, принесла и для него… – Галя достала из пакета половинку батона. – Петя, я побаиваюсь, он меня не знает… угостишь от моего имени?

Галя, Галя, Галенька!.. она стояла в свете полуденного солнца, волосы ее подсвечивали лучи. Будто ангел: добрая, нежная! Сколько раз она его угощала в это лето! А кепку какую подарила! Петька почувствовал, как в груди царапаются кошки. Как он мог желать, чтобы весь мир провалился пропадом! Ведь тогда к Гале никогда не приедет ее бизнесмен и не увезет в безбедную жизнь, которую эта прекрасная женщина безусловно заслужила.

– Да, я щас, щас! – Мальчишка протер глаза кулаком и подскочил к гостье. Ему было неловко находиться рядом с Галей, такой простой, мечтательной. Невыносимо было смотреть ей в глаза, полные сострадания. Но это теплое чувство заражало и его, заставляло ощущать жжение, горе. В этом было что-то странно приятное: злиться нетрудно, но какое облегчение приносит сочувствие, человеческое тепло! – Сивка хороший, правда. Пойдем?..

Петька очень хотел показать Гале, что конь не опасен. Это казалось таким важным, будто бы способным спасти целый мир. Дядя Вася вздохнул и поправил кепку, сдвигая на затылок.

– Он правда очень смирный. Таких лошадей еще поищи.

И Галя подошла к стойлу. Она отломила кусок хлеба и дрожащей рукой протянула его, предлагая коню. Сивка подошел, принюхался и аккуратно принял угощение. Напротив заволновался маленький Ишак: он тоже хотел вкусностей.

Петька наблюдал за кормлением с долей восхищения и боли. Почему другие не понимают! Почему они готовы видеть в мирном животном врага только потому, что… это был человек. Был – и нету. Против воли взгляд мальчика упал на копыта Сивки: каждое размером с его детскую голову.

– Как бы его защитить… вот бы продать кому, пусть заберут и увезут куда подальше, – Галя промокнула глаза белым платком с вышитым цветочком. Конь поднял голову, обнюхал ее лицо и будто бы поцеловал в щеку, слизнув слезы. Петька смотрел в его понимающие глаза. Будто этот тяжеловоз знал, что виноват и смиренно ждал решения. Сколько доброго, сколько хорошего!.. Сердце сжалось, в ушах зазвенело. – Петя, ты чего?

Мальчишка покачнулся, упал на руки стоявшего рядом дяди Васи. В голове затуманилось: он видел мельтешение крыльев, блеск птичьих глаз. «Они все врут, все врут! Они ненавидят его, ненавидят тебя! Нас! Люди злы, мир зол!» – шептала в самое ухо горлица. Шептала и шипела, шипела и пела: «Чекушку, сбегай за Беленькой!». Петька закрыл глаза руками, ткнулся в грудь дяди Васи и заплакал. Он ощущал, как острые когти разрывают его, как память услужливо подсовывает картинки…

Смотри, смотри мальчик! Вот – твой дядя Саша в первый день, как вы познакомились! Он принес тебе машинку. Видишь же? А вот он помог матери посадить смородиновый куст, видишь? А вот тут он приютил бездомного пса и назвал его Шашлыком, помнишь? Он учил тебя строить конуру, и вы вместе кормили Шашлыка с рук. Этот конь – само зло, видишь! Дядя Саша разве плохой человек?..

Тень переиграла сама себя, даже не поняв этого.

– Нет, нет! – Петька рванулся, отскочил от дяди Васи и натолкнулся на встревоженную Галю. Мир был таким ярким!.. мальчишка обхватил себя руками за плечи. Он понял, что горлица царапалась в его груди, пыталась вырвать и сожрать самое его сердце. – Дядя Саша хороший. И Сивка хороший. Правда?..

– Конечно, ты чего, – дядя Вася положил ладонь Петьке на плечо и заглянул ему в глаза. Впервые за весь день работяга увидел на дне зрачков своего помощника что-то живое. – Это случайность.

– Мне жаль, Петя, – Галя обвила мальчика за шею теплыми, пахнущими душистым мылом руками и прижала к груди. – Мы что-нибудь придумаем. Клавдия Григорьевна знает кого-то в Краснодаре, она может помочь.

– Старая карга! Алчная скупердяйка! – Взвыла в отчаянье горлица голосом Пети, его губами.

– Петр, – строго начал было дядя Вася.

– Это она тебе майку тогда подарила и кепочку. И апельсины сегодня – тоже от нее, – Галя поцеловала мальчика в макушку.

Горлица бесновалась внутри. Боль, страх, отчаянье – где вы все, где? Ложь все это, неправда! Клавдия Григорьевна – это жадная, вредная, ненавидящая всех на свете старуха! «Хорошенько присмотрись: не почерневшее ли добро, а не жадность?» – из темного угла усмехнулся своим золотым зубом Цыган. Тень метнулась к нему, вырвавшись из самого Петькиного лба – мальчишка заметил, как она сорвалась с его головы хищной птицей и кинулась на странного бродягу в поношенной шляпе. Впервые тот снял ее, украшенную потрепанным пером, и, будто фокусник, поймал Петькину горлицу в тулью. Она сверкнула пустым глазом прежде, чем исчезнуть в шляпе. Бродяга подмигнул мальчишке, и в его взгляде было нечто такое… совершенно иное, не от этого мира. Петька успел это заметить прежде, чем видение рассеялось.

– Я знаю, как помочь, – он заглянул в лицо Гале, потом посмотрел на дядю Васю, а потом осмотрелся. Разумеется, никакого Цыгана в конюшне не было. Но впервые Петька по-настоящему знал, что этот странный чудак не его воображение. Он, наконец, смог его хорошенько рассмотреть, увидеть по-настоящему.