Хрусть-хрусть.
Нет, это что-то точно видело их машину. Оно знает, что они здесь. Может, это оно и было, на дороге?
Хрусть-хрусть.
Ладони и щеки у Василия были одинаково мокрые. Первые – от пота, который он – разумеется, тихо-тихо – постарался вытереть о простыню. Вторые – от слез и немного соплей, стекавших на подушку, потому что сморкаться беззвучно Василий не умел, а звучно…
Хрусть-хрусть.
Василий сел в кровати. Родители пошевелились, но не проснулись. За окном еще раз хрустнуло – совсем близко – и затихло.
– Олень, это олень, – прошептал Василий, вытирая нос рукавом пижамы. Страх был так силен, что внутри у него что-то онемело, и теперь он мог не только шевелиться, но и понемногу, по сантиметру за сантиметром, подбираться ближе к окну. Все то время, что у него занял этот путь, за окном было тихо.
Наконец, Василий уперся коленом в подушку, приподнялся, схватился за занавеску и, не думая, отдернул ее.
Это совершенно точно был не олень.
***
Шумел, шумел летний лес, но Василий этого не слышал. Во-первых, из-за естественного гудения движущейся машины. Во-вторых, из-за наушников. На самом деле он наушники не очень-то любил, но сейчас выбирать не приходилось: чтобы отгородиться от мира снаружи годилось все.
Василию было уже девять («с половиной», как обязательно добавлял он), когда начались летние каникулы, и родители решили поехать подышать воздухом. Настоящим, а не как дома. На велосипедах покататься. О чем они радостно ему и сообщили, причем, в своем обычном стиле, за день до.
– А куда мы едем-то? – спросил Василий и чихнул от внезапной щекотки в носу. Вопрос звенел угасающим эхом, словно он уже был задан раньше, а сейчас только повторен.
Родители переглянулись.
– Помнишь, много лет назад, когда ты был еще маленький, – осторожно начала мама, – мы зимой ездили покататься на лыжах? Ты тогда… испугался.
О, Василий помнил. Точнее, большую часть времени он как раз не помнил, но это было результатом старательной работы психолога, к которому его водили до самой школы и потом еще несколько месяцев, на всякий случай. Гибкая детская память не сразу, но все же приняла столь дорогую родителям и специалисту форму: ту, в которой утомительная дорога, заснеженная ночь и не-олень за окном сперва были загнаны в клетку «слишком богатого воображения», а потом и вовсе запрятаны в самый дальний угол, где о них не пришлось бы постоянно спотыкаться. Но стоило расслабиться, немного забыться или просто начать вслушиваться в ночную темноту, как воспоминания возвращались, ничуть не потускневшие за прошедшее время. Василий не плакал, не кричал и не признавался родителям, чтобы их не расстраивать, но он помнил. Собственный крик, перебудивший тогда весь дом, иногда раздавался у него в голове за несколько минут до будильника. После такого пробуждения Василий всегда шел мерять температуру, уже зная, что в школу ему идти не надо, – навязчивый кошмар стал верным предвестником болезни.
Немного помогало городское окружение, а точнее – отсутствие поблизости больших лесных массивов, но даже от пожухлого, едва живого парка, где гуляли его друзья, Василий старался держаться в стороне, особенно зимой. Хорошо хоть все зимы, последовавшие за той, «настоящей», зимой, были малоснежные.
– Аааа… ну, помню, – сказал Василий. Что значило «пожалуйста, только не туда, не надо, давайте останемся дома, я помою посуду и буду пылесосить все лето, только не туда, давайте к бабушке на дачу, только не туда, пожалуйста», но Василию было девять с половиной лет, а папа, не зная, как еще можно воспитывать напуганного непонятно чем сына, только и повторял ему последние четыре года, что мальчики ничего не боятся. – Отепя или как там ее?
Родители снова переглянулись. На этот раз с явным облегчением, а папа еще и кивнул: смотри, мол, какого я молодца воспитал. Но даже папу, кажется, не до конца успокоило его напускное равнодушие, потому что за всю дорогу он ни разу не сказал Василию перестать сидеть в планшете («глаза испортишь») или вынуть наушники («с нами лучше поговори»), и Василий этим пользовался, погружаясь в цифровой транс, в котором не было места ни лесу, ни страху. Из машины он вылез лишь дважды. Первый – на заправке, когда количество выпитой воды победило нежелание покидать салон. Не глядя по сторонам, Василий проскользнул в здание, опередив при этом папу, а на обратном пути, застав его у кассы, выпросил хот-дог – небольшое, но все же утешение. Второй – на границе, где Василий смотрел на крышу, пытался ее узнать, но проваливался: то ли она изменилась, то ли он сам. Вот холода, бродившие в коридоре для машин, было точно те же; несмотря на летнюю жару, мама куталась в накинутую на плечи ветровку, да и папа вздрагивал, когда пересекал поток сквозняка.
– Зябко тут у вас, – сказал он с заискивающим смешком человеку в окошке. Что тот ему ответил, Василий не услышал.
Июньские дни – самые длинные, и поэтому до Отепя они добрались засветло. После границы планшет разрядился, и всю дальнейшую дорогу Василий смотрел строго вперед, в спинку водительского кресла, ни в коем случае не позволяя скосить глаза в сторону. Он и рад был бы зажмуриться, для надежности, но так бы он себя точно выдал. Выбранная интуитивно стратегия работала успешно ровно до того момента, когда мама обернулась, улыбаясь, и сказала:
– Смотри, как красиво.
Реакция была автоматической: Василий послушно повернулся к окну, и только потом с ужасом понял, что нарушил собственное правило.
– Красиво, – только и смог сказать он.
Машина подъезжала к городу. Густая зелень эстонского леса периодически прерывалась, открывая повороты к очередному одинокому хутору или к нескольким сбившимся в группку домикам, почти игрушечным на вид. Вот и знакомый указатель – буквы, как и четыре года назад, складывались в нечитаемые слова: точнее, теперь Василий мог их прочитать по-английски, но лишние точки и черточки по-прежнему вызывали недоумение. Лес становился все реже, а застройка все регулярнее. Потянулись улицы, выскочил горнолыжный холм, показался овал стадиона. Несмотря на волнение, Василий не мог не признать, что летом, да к тому же при свете солнца, место теряло ту зловещую силу, которая преследовала его в фантазиях все это время. Обычный маленький городок, немного похож – если не считать стадиона, конечно, – на тот, возле которого у них была дача. Лес… ну а что лес? Домов-то сейчас вокруг было явно больше.