Предрассветная тишина создала иллюзию одиночества и возможность наконец-то проанализировать свои сумбурные чувства, прийти к обобщающим выводам и наметить кое-какие планы. Собственно говоря, план был один: завтра требовалось во что бы то ни стало доказать Анжелкиному отцу, что он абсолютно не нравится девочке Тане.
3
На автомобильной стоянке возле большущего деревянного терема она первой выпрыгнула из машины. Здорово! На минуту вся компания онемела от пронзительно-синего неба, сумасшедшего солнца и ветра, раскачивающего верхушки зеленых елей. Не выпуская Сережкиной руки, Анжелка застыла, зажмурив глаза и подставив солнцу смешно наморщенный нос. Сережка тоже блаженно улыбался.
– Короче, молодежь, сразу пойдем в ресторан или погуляем?
– Мы как бы хотим погулять, правда, Сереж? – Крошка сверкнула глазками на своего журавлиноногого Сережку и потащила послушного парнишку за собой, вниз по ступенькам, к круглому лесному озеру.
Анжелкина красная маечка мелькала уже где-то далеко-далеко, а Швырков-старший, облокотившись на машину и поглядывая недоверчиво сощуренными глазами в безоблачное небо, все переговаривался через открытое окно с сидящим за рулем водителем, как будто инструктировал его на случай дождя, грома и молнии, града, камнепада и всех прочих немыслимых «падов».
Затянувшееся ожидание начинало действовать на нервы, но главное – оно никак не согласовывалось с «планом». Чтобы господин Швырков не истолковал обычную вежливость как большую заинтересованность в своей персоне, пришлось изменить правилам хорошего тона и, ни слова не говоря, поскакать по ступенькам вниз.
У кромки воды, на сером, мокром песке мгновенно проявилась вся обманчивость позднеапрельского «лета»: из черной глубины озера, еще не окончательно освободившегося от льда, тянуло мрачной зимней стужей. И вдруг сделалось по-июльски жарко. За спиной, конечно же, стоял он. Следовательно, шел по пятам. Что и требовалось доказать!
– Замерзла? Пойдем, в лесу теплее. Пошли, пошли! Еще простудишься!
В лесу, бестравном и безлистном, с целым архипелагом снежных островков, в босоножках, тоненькой блузке и летних брюках, пожалуй, тоже было бы холодновато, если бы не взгляд идущего сзади мужчины, не энергичное потрескивание веток под его ботинками и не веселое посвистывание в ответ на чик-чирик какой-то птички.
Узкая сырая тропинка вывела на асфальтированную дорожку, вполне подходящую для претворения в жизнь обдуманного во всех деталях «плана», но здесь, в чуткой елово-березовой тишине, с простенькими цветочками мать-и-мачехи вдоль дороги, пропало всякое желание эпатировать, сотрясать воздух – прозрачный, голубой, невинный – язвительными словечками и уничтожать выспренними гуманитарными фразами симпатичного свистуна, безобидного пересмешника лесных птиц.
– О чем задумалась, Татьяна? Или голова болит после вчерашнего?.. Да, классно я тебя вчера напоил!
Вот тебе и безобидный!
– То есть как? Вы что, нарочно спаивали меня?
– Ага. Решил посмотреть, как ведут себя серьезные девочки, когда пьяненькие. Как все остальные или по-другому.
У «серьезной девочки» земля ушла из-под ног: сейчас нахально посмеивающийся господин Швырков скажет, что она его обнимала!.. Что же делать?! Спасти могли лишь ледяное равнодушие, общение нехотя, словно это общение – сугубо вынужденное.
– И к какому же выводу вы пришли?
– Да какие могут быть выводы, когда ты взяла и уснула. А я-то, дурак, так надеялся, что ты полезешь ко мне целоваться. Только зря шампанское на тебя потратил.
– Ну, знаете, это уж слишком! – Гордо вскинув голову, от радости не чующая под собой ног: ура, коварный виночерпий не догадался ни о чем! – она независимой походкой направилась дальше, туда, где вдали кончался лес и голубело небо, но вместо неба прямо перед глазами оказалась светлая трикотажная рубашка с расстегнутой верхней пуговицей на загорелой шее, крепкий подбородок с ямочкой и смеющиеся губы:
– Хорошеньким девочкам не идет сердиться! Не, в принципе, ты и сердитая – ничего, но когда веселая, вообще спятить можно!.. Не злись, я пошутил. Ну, наполовину пошутил. Просто ты такая воображала, когда трезвая, что к тебе не поступишься! – С нешуточной силой сжав невольно дрогнувшую руку, он и сам как будто испугался своего порыва и стал дуть на побелевшие пальцы со студенческими, коротко подстриженными ногтями, сначала на все вместе, потом на каждый в отдельности. – Что ты на меня так смотришь? Не может быть, чтобы ты, такая умненькая, и не сообразила, что я… что ты мне страшно нравишься. Помнишь, как ты тогда вышла из ванной и перепугалась? А я, знаешь, как перепугался! До сих пор в себя никак не приду…
Хотя по пальцам пробегал ток и ужасно хотелось поверить в искренность его признаний, чувство реализма подсказывало, что так, посмеиваясь, не признаются. На всякий случай, чтобы не остаться в дураках, вернее, в дурочках, не такая уж доверчивая овца, как думал господин дон-жуан, она высвободила руку, отпрыгнула и игриво, под стать ему, рассмеялась:
– Ситуативность вашего мышления меня просто умиляет!
– Это ты о чем?
– Это я о том, что до уединенной прогулки в лесу вы что-то слишком тщательно скрывали свои подлинные чувства… Разве нет?.. В таком случае зачем же вы так дерзко разговаривали со мной в начале нашего знакомства?
Легкомысленный мужчина, который, судя по всему, и не подозревал, насколько мучительными бывают некоторые чувства, расхохотался на весь лес. Вытер кулаком выступившие на глазах слезинки и снова фыркнул от смеха.
– Дерзко, говоришь?.. Отвечаю. Это у меня такая защитная реакция организма. – Хитренько подмигнув, он прямо на глазах – как какой-нибудь неуловимый, изменчивый Протей – трансформировался в вяло-равнодушного, зимнего, господина Швыркова. – Ладно, пошли, а то молодежь придет, а нас нет.
Весь обратный путь через пронизанный солнечными лучиками лес он шел сзади, не без юмора насвистывая неожиданный для его репертуара бизешный мотивчик: У любви, как у пташки крылья, ее никак нельзя поймать… На краю леса отломил ветку цветущей вербы и пушистой желтой веточкой игриво провел по руке задумчивой и, если честно, несколько разочарованной девчонки. Впрочем, разочарованную уже посетила одна вдохновляющая, конструктивная мысль: а что если он тоже страшно боялся остаться в дураках и поэтому все время не договаривал и смеялся? Дабы самому не выглядеть смешным. Почти двадцать лет разницы – это вам не шутка!..
Анжелка с Сережкой как в воду канули: их не было ни у озера, ни на стоянке.
– Ну, загуляли! Пошли тогда в бар, выпьем чего-нибудь.
– Вы опять за свое?
– Ха-ха-ха!.. Какая ж ты все-таки забавная! Вот за это я сейчас и выпью!
В симпатичном ресторанчике а ля рюс, с видом на озеро, супергалантный мужчина – откуда что взялось! – невесомо обняв за плечо свою «забавную» спутницу, провел ее между столиками, подсадил на высокий табурет возле длинной барной стойки и, подпрыгнув на соседний табурет, мгновенно вошел в образ хамоватого парвеню: облокотившись на стойку, принялся лениво рассматривать бутылки за спиной бармена.
– Так, мне виски плесни. Вон там у тебя «Джек Даниэлз». А девушке сок. Какой будешь, Татьяна?
– Если можно, то ананасный.
Для «Татьяны» нашлось иное лицо – обаятельно-улыбчивое:
– Таким красивым сероглазым девочкам можно все.
Протянув высокий стакан с бледно-желтым соком, кусочками льда и соломинкой, он задержал его в руке и с недоумением вскинул брови:
– Слушай, а почему ты так… дерзко мне улыбаешься?
– Дерзко? Отвечаю. Хотя марксизм сейчас не в моде, при всем при том основоположник был очень неглупым человеком. Так вот, на вопрос, что вы больше всего цените в людях, Карл Маркс ответил: простоту. Естественно, в хорошем смысле слова.
– Не въехал… Эй, ты чего это скривилась?
Увидев себя, как в зеркале, – надутого воображалу-бизнесмена, который, недовольно скривившись, смотрит поверх обслуживающего персонала, пойманный с поличным господин Швырков определенно смутился, однако уже через секунду в его глазах зажглись лукавые огоньки, и он кивнул в сторону лысого, ушастого бармена:
– Но он же не Карл Маркс. Вдруг не поймет?
Третье пребывание в ресторане, не в пример двум предыдущим, оказалось чрезвычайно приятным времяпрепровождением. А все потому, что рядом был не противно молчаливый банкир или надутый, самодовольный бизнесмен, а нормально ориентированный мужчина, который, презрев весь остальной мир, ловил каждое слово и каждый взгляд.
– Вот и молодежь! – (Как он сумел заметить, что в зал влетела встрепанная Анжелка, а за ней – пунцовый Сережка?) – Эй, молодежь, что будем пить?
– Не, мы ничего не будем!
– Тогда, вон, видишь, столик у окна? Идите садитесь, мы сейчас придем. Только допьем… – Допивать он не спешил. Он, собственно говоря, и не пил – только шутливо-чувственно смачивал губы в чайного цвета виски. – Что тебе заказать? Тут варят отличный рассольник, суп с белыми грибами тоже ничего…
– Если можно, то рассольник.
– Я ж тебе уже сказал, тебе можно все. – Украдкой взглянув в зал и убедившись, что Анжелка с Сергеем сидят спиной, он спрыгнул с табурета, подхватил за талию и, опустив на пол, не разжал объятий. Его губы были так близко, что отчетливо слышался запах спиртного. – Знаешь, а я ведь тоже больше всего люблю рассольник…
Малиновому Сережке никак не удавалось увернуться от насмешливых глаз своего визави. К большой радости несчастного пацана, мобильник «Николая Ивановича» призывно заухал, и деловой человек отключился от всей мирской суеты. Конечно, любительница рассольника не прислушивалась, но информации было достаточно, чтобы сообразить: он улетает сегодня, всего лишь через несколько часов.
4
Трехслойный стеклопакет и тот не в состоянии заглушить грохот низвергающегося по водосточной трубе сумасшедшего дождя, вчера ночью обрушившегося на Москву и меньше чем за сутки превратившего тротуары и мостовые в сплошной холодный поток. Хорошо хоть не снег. Всего десять градусов! Бр-р-р!
Долгожданное тепло, исходящее от мраморных плиток пола, горячий чай с бубликом и учебник с одуряющим количеством отглагольных существительных очень скоро привели в состояние разварной рыбы. Подперев голову руками, не способная сосредоточиться, зацикленная все на одном и том же, она снова уставилась на большой настенный календарь с глянцевой картинкой зеленого леса и живописного озера и красными цифрами жарких майских праздников. Канувших в Лету. Вместе с «летом».
Господин Швырков, можно считать, тоже канул: за три длинные недели он неоднократно звонил Анжелке, но ни разу не передал квартирантке даже ни к чему не обязывающего привета. И это после всех его признаний и нежно-задумчивых взоров! Выходит, они и правда были следствием ситуативного мышления: подвернулась хорошенькая девчонка, так почему бы не поморочить ей голову в лесной тиши?
Нет, не подвернулась!!! Все его действия были обдуманными, не импульсивными. Он еще накануне скомандовал своему водителю «завтра к десяти подъезжай», затем весь вечер то исподволь, то в открытую уговаривал подышать свежим воздухом. Нарочно пригласил Сережку – чтобы Анжелка не путалась под ногами. Нарочно долго разговаривал с водителем о погоде – чтобы «молодежь» убежала подальше. Но суть даже не в этом! В тот день, когда деловой человек так спешил в ресторан на встречу с немцем, он поджидал у подъезда вовсе не Анжелку. Зачем, спрашивается, ему нужна была Анжелка? Во-первых, он не настолько глуп, чтобы тащить на важную деловую встречу полностью неуправляемую дочь, которая могла лишь дискредитировать его в глазах немца. Во-вторых, какая из Анжелки переводчица? Она же ни бельмеса не знает по-английски! И в-третьих, у Швырковой есть мобильник, так что при желании найти ее – пара пустяков! Кстати, по мобильнику он мог поговорить с ней и тем зимним вечером, когда процедил в телефон: «Передай Анжеле, пусть позвонит, совсем пропала». Помнится, вернувшаяся из театра крошка тоже удивилась, почему это отец не позвонил ей на мобильник…
Перелистнув страницу, тупая как пробка, она со злостью захлопнула учебник. Жестокий Казанова! Его нет, а он здесь! Улыбается из каждого угла, преследует блестящим взглядом. За что такие мученья? Хлопает дверь – он! Телефонный звонок – он! Загудит лифт – он приехал! Мало того, снится каждую ночь, и приходится с упоением целоваться с ним на гигантских размеров кровати, застланной серо-голубым прохладным шелком. В загадочной комнате, не имеющей стен. Какие-то цветы источают там тонкий, поэтический аромат. Проснуться – все равно что умереть! Хочется удержать серо-голубой сон как можно дольше. Потом весь день ходишь, как больная, не в силах избавиться от чувственных видений, не можешь думать ни о чем и ни о ком другом, не можешь заниматься. А между тем надвигается сессия. Кошмар!
Перспектива завалить сессию, опозориться перед преподавателями, однокурсниками, папой, Бабверой, Инусей, испортить себе жизнь из-за какого-то сумасбродного женатого господина с двумя детьми – Анжелкиного отца, мужа толстой тетки! – показалась настолько реальной и настолько унизительной, что давно бродившая в голове мысль о переезде к Жеке моментально обрела конкретику: в субботу! В субботу, прямо с утра, к Жеке! В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!
Охваченная страстной надеждой под руководством реалистки-тетеньки быстро восстановить спасительное чувство ироничного отношения к действительности и к себе самой, она потянулась за телефонной трубкой, чтобы обрадовать Жеку прямо сейчас, и вздрогнула: трубка зазвонила сама.
– Это ты? – Я. – Татьяна? – Да. – Ты меня еще помнишь? – Да. – Я в Москве, недалеко, в переулке, где церковь, знаешь? – Да. – Короче, я жду тебя. Придешь? Ну что ты молчишь? Придешь? – Да.
Холодный дождь и не думал прекращаться, и, с головой накрывшись курткой, чтобы волосы не завились в смешные овечьи колечки, она понеслась между домами, мимо стройки на пустыре, вниз по переулку, перепрыгивая через студеные лужи. Вылетела из-за угла и среди пестрого множества иномарок на маленькой площади мгновенно нашла глазами серебристый «мерс».
Сегодня он сам сидел за рулем. Только какой-то на себя не похожий. Машинально, будто целовал престарелую родственницу, коснулся губами мокрой щеки запрыгнувшей в машину, задыхающейся от волнения девчонки и даже не заметил ее разочарования, не понял, что она ждет совсем иного поцелуя. Подобного тем, что снились. Снова навалившись грудью на руль, он скосил щелочки глаз под тяжелыми веками:
– Короче, где это ты все гуляешь? Я звоню, звоню, а ты трубку не берешь. Анжела уж, небось, думает, чего это отец раззвонился?.. Так с кем гуляешь? С этим, что ли, со старшим братом Анжелиного пацана? А, Татьяна?
Получалось, он тоже думал о ней, звонил и, кажется, даже ревновал, однако его тон был таким неприятным, нагловато-вялым, что, обиженная до злости, она не захотела ничего отвечать. Упрямо смотрела в лобовое стекло, на медленно работающие «дворники» и на то возникающий, то исчезающий в дожде подъезд соседнего дома.
– Так как насчет банкира? Или ты меня обманула?
– С какой целью?
– Да вы, девчонки, любите мужикам голову дурить. Набивать себе цену.
– Или вы сейчас же извинитесь, или я ухожу! – Возмущенная таким невероятным хамством, она дернула за ручку двери, но дверь не открылась. – Зачем вы это сделали?
– Чтоб не ушла.
Откинувшись на спинку сиденья, он подложил руки под голову и прикрыл глаза. Складывалось такое впечатление, что заторможенный до неузнаваемости господин Швырков либо абсолютно пьян, либо наглотался наркотиков. Небритое чингисхановское лицо внушало невольный страх. Наверное, глупый и необоснованный, но, с другой стороны, разве не страшно оказаться запертой, как в клетке, наедине с непредсказуемым, пьяным мужчиной? По большому счету, мало знакомым. По сути своей пролетарием. А папа говорит, что от пролетариев никогда не знаешь, чего ожидать.
К настойчивому аромату парфюма, теперь вызывавшему головокружение совсем иного рода, примешивался еще какой-то сладковато-тошнотворный запах. Но не алкогольный.
Справа, за мокрым стеклом, сгущалась тьма. Дождь отрезал клетку от всего остального мира. Кричать и звать на помощь было бесполезно: даже если кто-то и пройдет мимо, вряд ли он захочет спасать «девицу», запертую в «мерсе».
Что-то зашуршало, и сладкий запах стал еще отчетливее. Нервно-паралитический газ!
О чудо чудное! – перед глазами возникли белые лилии: атласные края изящно выгнутых лепестков, испуганно дрожащие пушистенькие тычинки, плотные зеленые бутоны. Устало улыбающийся мужчина с модной небритостью на лице подсунул букет под самый нос.
– Ой, спасибо!
– Вот тебе еще мобильник, а то прям как Штирлиц, звоню и молчу, когда Анжела трубку берет. Там, в пакете, еще кое-что, потом посмотришь.
– Нет-нет-нет! Я не возьму!
Не слушая никаких возражений, он положил на колени яркий красно-черный пакет и уже в который раз тяжело откинулся на подголовник.
– Объясните мне, пожалуйста, что с вами сегодня?
Он не ответил. Он зевнул! Сладко-сладко зевнул в большой кулак.
– Извини… Ни черта не соображаю, так спать хочу! В принципе, две ночи не спал. Все летаю. Через два часа опять лечу. В Штаты. Сначала в Нью-Йорк, потом в Хьюстон… Короче, загоняли меня начальнички, как Сивку-Бурку… Отдохнуть бы надо… о-о-ой! – Протяжно зевнув, улетавшийся бедняжка обнял руль и, уронив голову на руки, еле разлепил сонный глаз. – А давай поедем отдыхать вместе? Ты куда хочешь? В Италию, в Испанию, на юг Франции?.. Хотя там летом жутко жарко. Может, лучше двинем к северу? В Норвегию или.. в эту… в Голланди… класс… пляж… песок… кабак… супер… серв… – Бессвязное бормотание перешло в откровенное посапывание.
Ситуация принимала довольно комичный оборот: сгорающая от страсти девчонка примчалась на свидание к сексуальному мужчине, а он того и гляди заснет!
Невольный смех разбудил знатока европейских курортов.
– Что ты смеешься?
– А где гарантия, что вы не уснете?.. Как сейчас.
Секунды хватило, чтобы недоумение в его глазах сменилось лукавыми искорками и он весело расхохотался:
– Да, что-то я действительно чересчур упахался за последнее время!
Букет в целлофане зашелестел, захрустел. Лилии было жалко, и их швырнули назад. Забыв про свой самолет, деловой человек медленно заскользил горячими, сухими губами по лицу, шее, волосам… моей сероглазой девочки, маленькой воображалы, обманщицы… а твоего банкира я вызову на дуэль и урою… Ревнивец отстранился, увидел полузакрытые в блаженстве глаза и, уверенно просунув жаркие руки под куртку и свитер, с сумасшедшей силой прижал к себе изогнувшуюся навстречу ему Татьяну, от которой в принципе можно спятить!
Если кто-то и целовал ее так страстно, так нежно, так долго и с таким упоением, то только мужчина в серо-голубых снах.
– Уходи… прошу тебя, уходи быстрей…
Сознание вернулось лишь на другой стороне переулка. В десяти шагах от бабушкиных пенатов и в двух шагах от длинной, во всю глубину старинного дома, арочной подворотни.
В пустынном садике мокла под дождем зеленая беседка. Давным-давно, раскаленным июльским или августовским днем, когда ветер в проходном дворе подгонял летучий песок, а желтеньким анютиным глазкам на глиняной клумбе страшно хотелось пить, в этой беседке, на скамеечке справа, сидела бабушка Нина и устало улыбалась своей маленькой внучке, дорвавшейся до качелей. Качели взлетали все выше и выше, и голубой сарафанчик надувался парусом.
Кроме мобильника в пакете лежали духи J’adore и кожаная коробочка с золотым колечком с бриллиантиками. И что со всем этим делать?.. Ладно, пора идти.
У дождя есть отличная привычка – когда-нибудь заканчиваться. Прямо над бабушкиным домом кусочек неба расчистился, заалел. Однако старинный дом почему-то хмурился… Что это? Три окна на третьем этаже зияли черной пустотой.
– Откуда такие классные лилии? Вау! – Швыркова засунула нос в протянутый букет и нанюхалась до полного блаженства. – Я из всех цветов их как бы больше всех люблю! До ужаса!
– Вот и поставь их к себе в комнату. У меня от этих лилий жутко разболелась голова. Боюсь, не усну. – Аллегорически последние слова были истинной правдой.
– А кто подарил? С кем встречалась?
– После расскажу, очень замерзла. Пойду залезу под горячий душ, иначе умру от переохлаждения.
Под душем «серое вещество» очистилось от лишней информации и быстро выработало легенду: складную, правдоподобную и, что самое главное, не проверяемую ни при каких обстоятельствах.
Вместо того чтобы заниматься философией, Анжелка дежурила под дверью ванной.
– Так кто цветы подарил? Он симпатичный? Высокий? Сколько лет?
После подобных вопросиков щеки порозовели, кажется, значительно интенсивнее, чем положено на выходе из-под горячих струй. Срочно требовался еще один тайм-аут.
– Если б ты знала, как у меня раскалывается голова! Будь добра, Анжелочка, сделай, пожалуйста, крепкого чайку.
Крошка едва не обварилась кипятком, дрожащей от любопытства рукой разливая чай по кружкам. Любовные истории Швыркова тоже обожает до ужаса. Вечно сидит у телика с вытаращенными глазами, когда показывают всякие гламурные небылицы в лицах про великую, до гроба, пиаровскую любовь ее кумиров.
– Ну давай же, рассказывай!
– Итак, сижу занимаюсь. Вдруг звонок. Беру трубку – а это мой двоюродный брат Илюша приехал из Нью-Йорка.
Надо было видеть разочарование, написанное на вытянувшейся рожице! Несчастная крошка так обиженно поджала губы, что не компенсировать ее душевные затраты, пожалуй, было бы бесчеловечно.
– Ты не представляешь, Анжел, какой Илюша классный! Вылитый Ди Каприо, особенно глаза. Стильный, галантный. Пригласил меня в клуб. В «Тормоз». Пришел с букетом, подарил мобильник.
Ни дикаприевские «улетные» глаза, ни прикольный «Тормоз», где крошка вместе со своей Кристиной из Нижневартовска тусовалась почти каждую ночь, пока не появился Сережка, не произвели ожидаемого впечатления: насупившаяся Анжелка, по-видимому, не простившая Илюше того, что он оказался всего лишь братом, с присвистом отхлебнула зеленого чая и скривилась:
– Мог бы из Америки и побольше привезти.
– С какой стати? Думаю, он не очень богатый человек.
– Да ладно! Они там все богатые! Только жадные очень. Не как у нас. У дураков. Вон, отец целый вагон тащит, когда в Уфу ездиет. К своим родственникам! – Абсолютно непоследовательная, Анжелка презрительно фыркнула и скорчила идиотскую рожу – изобразила всех ненавистных родственников сразу. – Больно добренький! У самого дети, а он племянникам компьютеры раздаривает!
Своими спонтанными, резкими отступлениями от темы Швыркова умела удивительно сбить с толку. Новые сведения об «отце» мгновенно вытеснили из «больной» головы все сочиненное про Илюшу. Чтобы не выдать своей крайней заинтересованности, снова не покраснеть и не запутаться с цветом Илюшиных глаз, необходимо было тоже круто сменить тему.
– Анжел, как ты считаешь, если на всех окнах коммунальной квартиры нет занавесок и не горит свет, что сие может означать?
– Что за квартира? Где?
Страшно заинтригованная неожиданным вопросом, Анжелка сильно разочаровалась, когда услышала отнюдь не детективную и не любовную историю о старинной квартире в стиле русский модерн, тем не менее задумалась и со свойственной ей житейской сообразительностью выдала массу вариантов: от «выстирали занавески и как бы спать легли» до «как бы уехали».
– Куда уехали?
– Я почем знаю? Может, отдыхать, может, ваще. А тебе не все равно?
– Нет, не все равно. Если бабушкины бывшие соседи уехали оттуда насовсем, то я вряд ли когда-нибудь увижу эту квартиру, а мне очень хотелось бы ее увидеть.
Кривая улыбочка «ненормальная, что ли?» требовала отмщения – дабы крошка не забывалась.
– Эта квартира – история моей семьи и вообще история. Кстати, я давно собиралась тебя спросить: ты с какой целью подалась на исторический?
– А на какой еще? По русскому у меня вечно ошибок дополна. Алгебру со всякой там геометрией и химией я в принципе как бы не перевариваю. Только история и остается. Прочел, рассказал – и привет!.. А ваще, какая по жизни разница? Лишь бы диплом был. После устроюсь на фирму, где приличные бабки плотят, и нормально! – Будущая бизнес-леди самоуверенно вскинула подбородок и вдруг, видимо засомневавшись, и не без оснований, в возможности получения диплома, сникла прямо на глазах. – У меня из-за этого чертового Сережки уже два «хвоста». Если я еще во вторник философию завалю, ваще будет как бы полный улет.
– Так что ты тогда тут сидишь? Бери учебник и читай.
– Да, читай! Чего читать-то, когда ни фига не поймешь, кто из этих Гегелей чего там понаписал… – Анжелка завздыхала, наморщила лобик «что же мне, бедной, делать?» и, чтобы вызвать побольше сочувствия, шмыгнула носом. Отчаявшись услышать предложение, ради которого и изображала из себя дурочку, не способную самостоятельно вызубрить элементарный курс по истории философии, она состроила несчастную физиономию «тебе-то хорошо, ты вон какая умная!» и заискивающе улыбнулась. – Позанимайся со мной, Таньк! А я тогда с тобой в ту квартиру схожу. Свалим зачет во вторник и как бы сразу пойдем. Клянусь, я тебя туда проведу!
5
Посещавшая все семинары и не по-девичьи толковая, по абсолютно справедливому замечанию симпатичного старикана профессора, бывшего «научного коммуниста», на склоне лет с детским восторгом открывшего для себя Соловьева, Бердяева, Флоренского и готового поделиться своими открытиями с каждым, в чьих глазах замечал неподдельный интерес, она получила «автомат» и сим осталась весьма довольна.
Благодаря кроссовкам со «шпорами» Швыркова отделалась легким испугом. Выскочив с зачеткой в коридор, она, задыхаясь от счастья, сообщила, что «этот старый дурак» жутко злился, гонял ее по всему материалу, но зачет поставил! Yes!!! Супер! Действительно супер – пятнадцать минут позора, зато потом полная нирвана…
Проникнуть в неприступный, молчаливый дом с кодовым замком на старинной, надежной двери оказалось посложнее, чем свалить зачет, – полчаса протоптались у парадного подъезда, а в подъезд так никто и не вошел и никто из него не вышел.
– Анжелк, все, хватит!
– Нет уж! Я сказала, что прорвемся, значит, прорвемся!
Азартная крошка еще раз со злостью подергала за ручку и стала наугад нажимать кнопки домофона. В результате чуть не получила дверью прямо в лоб. Из-за двери появилась голова огромного добермана. Большая «любительница» собак побелела и, вместо того чтобы покрепче ухватиться за латунную ручку, бросилась бежать.
Пришлось самой произвести это несложное движение и, улыбнувшись хозяйке величавого красавца, долго дожидаться, пока Анжелка не вернется с противоположной стороны переулка.
Внутри было невероятно чисто и неправдоподобно тихо. Как будто в загадочном, сумрачном доме не жил никто и никогда. Мраморные, за бурное двадцатое столетие стершиеся по краям ступени вывели к лифту, и тут, непонятно откуда, выскочила воинственная пенсионерка в брючках и оранжевом самовязаном пончо.
– Вы куда, девочки? К кому?
– К знакомым! – Анжелка потянулась к кнопке лифта, но проворная бабулька, решительно оттеснив ее, распростерла свои оранжевые крылья, прямо как двуглавый российский орел.
– Не пущу! Скажите, к кому идете!
– Да пошла ты! – Швыркова рванула к лестнице, консьержка ухватила ее за рукав, еще чуть-чуть, и консьержке мало бы не показалось.
– Анжел, стой!.. Извините нас, пожалуйста! Добрый день. Не будете ли вы настолько любезны разрешить нам подняться на третий этаж, в седьмую квартиру?
Почувствовав, что опасность миновала, консьержка оставила в покое Анжелкин рукав, однако, бочком-бочком, и опять загородила лифт своим маленьким отважным телом.
– А вы кто такие? Зачем вам туда?
– Видите ли, когда-то в этой квартире жили мои дедушка с бабушкой. И даже прапрабабушка. Если можно, нам хотелось бы туда зайти. Всего на несколько минут. Просто посмотреть.
– Фамилия как?
– Орловы.
– Нет, никаких Орловых у нас сроду не было! Тем более в седьмой. Там Зотовы всю жизнь жили. Еще Клава Синюхина. Но она уж лет двадцать, как померла. Я, считай, здесь с пятьдесят седьмого года, а никаких Орловых не помню.
– Вспомните, пожалуйста. Мою бабушку звали Ниной Александровной. Она была очень красивой. Ее не запомнить нельзя. А дедушка – Алексей Иванович.
При упоминании о дедушке в глазах-буравчиках промелькнуло сомнение.
– Алексей Иваныч? Слушай-ка, а он тоже такой интересный был мужчина? Большой такой? Статный? У него еще машина была? «Волга»?
– Кажется, была.
– Ой, ну как же, помню я его! – Подрумяненное личико так кокетливо сморщилось, словно молодящейся старушенции улыбнулась не внучка, а сам дедушка Леня. – Твой дедушка, знаешь, меня один раз до полуклиники на своей «волге» подвозил. У меня флюс был во всю щеку, а он увидел, как я на улицу вышла, и говорит: куда же это вы по такому холоду с флюсом пойдете? Садитесь, я вас отвезу. А я, знаешь, до этого никогда в жизни на легковой машине не ездила. Да еще на «волге»! Да с таким интересным мужчиной! Сразу про свой зуб забыла! – Игриво похихикав, утомительно разговорчивая особа, не вызывавшая симпатии даже с учетом ее теплых воспоминаний о дедушке Лене, погрузилась в раздумья и, перебрав в дырявой памяти всех бывших жильцов дома, опять затрясла по-цыплячьи желтой головкой. – Нет! В седьмой Зотовы жили. Мне еще невестка хозяина рассказывала, что это была квартира ихней бабки. Давно, еще до революции. Вроде бабка у них из дворян была. Хотя вообще-то Зойка ихняя могла мне и наврать. Я еще тогда подумала, что на дворян они не больно-то похожи. Все как один рыжие… А дедушка-то твой как, здоров?
– Нет… Он умер. В девяносто первом году.
– Что ты говоришь! А какой с виду крепкий был мужчина! Вот, и Зотов, Василий Тихоныч, помер не так давно. Сыновья теперь квартиру и продали. И правильно сделали! У кого из нас, из рабочих-то людей, такие деньжищи есть, чтобы здесь жить? Здесь теперь одни богатеи. В центре в магазинах, знаешь, какие цены? У нас на Домодедовском рынке все в два раз дешевле. Мы с дочкой уж давно с соседями разменялись и отсюда уехали. Еще до дефолта. Жалко, продешевили. Квартиры в центре дорожают не по дням, а по часам. Зотовы за свою аж три двухкомнатных купили!
Тарахтящая со скоростью пулемета старушня перечислила, кто из рыжих Зотовых переехал в Бутово, в двухкомнатную с двумя лоджиями, кто – в Люберцы, с кухней восемнадцать метров, кто – в Новокосино, почти что к самому крематорию, но, к счастью, «запамятовала», как зовут вторую жену какого-то Юрки, и, отчаявшись вспомнить, махнула оранжевым крылом:
– Ладно уж, идите, посмотрите! Там сейчас ремонт. Скажете ребятам, Ольга Петровна разрешила.