3
Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом! Отцом – еще ничего. Отец спит себе спокойненько и уже, наверное, досматривает третий сон. А вот матерью! Да еще двух дочерей! Где их только черти носят в двенадцатом часу ночи?
В темной кухне, взгромоздившись на табуретку, она встала коленями на подоконник и выглянула вниз: может, девчонки целуются со своими кавалерами возле самого подъезда?.. Никого!.. Честное слово, нет покоя! Так хотелось почитать в тишине «Мастера и Маргариту». Галка дала два номера журнала «Москва» только на три дня – говорит, у нее еще сто человек на очереди. Вчера Женька отобрала, читала до самого рассвета, сегодня опять ничего не получается: сидишь тут, как курица на насесте, и сходишь с ума из-за противных девчонок! Куда же они провалились?.. Инусю, безусловно, можно понять – опять приехал ее красавец Слава, на все студенческие каникулы. Но тоже надо иметь совесть! Три дня девчонка пропадает с утра до ночи. Сегодня убежала в десять часов и за весь день ни разу не позвонила. Слава, конечно, положительный молодой человек, он всегда провожает Инусю домой, однако всякое может случиться: вдруг поссорились? Девчонка разволновалась, расплакалась, понеслась сломя голову… и попала под машину! Ужас! Ну, где же она в конце концов?.. А Женька где? Уперлась в гости, на день рождения к какому-то мальчику в Кузьминки. Это же чертова даль!
На дорожке между сугробами по-прежнему не было ни девочек, ни мальчиков. Звук захлопнутой двери стал полной неожиданностью. В темноте чуть не переломав ноги об табуретку, она, как фурия, выскочила в коридор.
– Женя, если ты обещала вернуться к одиннадцати, значит, в одиннадцать должна быть дома! Почему я должна волноваться каждый раз?
– Мамуль, да ладно тебе. Что ты все волнуешься? Куда я денусь?
– Учти, завтра никуда тебя не пущу!
Женька надулась. Не преминув воспользоваться удобным случаем, бросила грязные сапоги прямо посередь коридора и обиженно удалилась. Двух секунд не прошло, а из-за гневно захлопнутой двери уже появилась ее ехидная физиономия:
– Интересно, а Инка где?
– Скоро придет.
– Ага, значит, Инке можно, а мне нельзя?
– Женечка, будь добра, ложись спать! Инусе, между прочим, уже двадцать лет, а тебе только семнадцать.
Для нашей Женечки это не аргумент – недовольно фыркнула и закрыла дверь перед самым носом. Нахалка!
Одна явилась, на душе стало полегче, но строчки таинственного, завораживающего романа проплывали мимо. Чтение Булгакова в таком взвинченном состоянии было поистине кощунством. Стрелки часов на буфете между тем показывали уже четверть первого… Где же Инуся? Еще пятнадцать минут – и надо будить Леню! Пусть звонит по больницам… или по моргам?
В гнетущей тишине загудел лифт. Наконец-то! На лестничной клетке, обезумевшая от страха, она первой распахнула дверь остановившегося лифта:
– Инуся, я чуть не сошла с ума!
– Мамочка? – Сомнамбулическая Инуся так нежно обнимала двумя руками большущий букет красных гвоздик, словно это был не букет, подаренный Славой, а сам Слава. – Не сердись, пожалуйста… Слава сегодня сделал мне предложение. Он сказал: мне очень хочется, Инуся, чтобы ты стала маленькой хозяйкой моего большого дома. Ты только не говори пока никому, хорошо?
Сомнамбулическое состояние вскоре сменилось диким восторгом: Инуся обнимала и целовала «самую любимую на свете мамочку», настойчиво требуя подтверждений своим восторгам:
– Правда, он замечательный? Необыкновенный! Удивительный! Ведь правда?
– Да-да, дружочек, настоящий принц. – Бурно порадоваться вместе с Инусей не получалось: понятно, любовь, и все-таки стало обидно, что девочка с такой легкостью, не задумываясь, готова расстаться с мамой, папой, Женечкой – самыми близкими людьми. – Пойдем спать, Инуся, уже очень поздно. Завтра все обсудим.
Ни о чем не подозревающий Леня сладко посапывал во сне. Ему везет – все девчачьи страдания, переживания, проблемы обрушиваются исключительно на маму. Папе остается лишь «завизировать» уже обдуманные, готовые решения. Как на службе, поставить свою «подпись».
На правом боку предстоящее Инусино замужество не казалось таким уж трагическим событием. В конце концов когда-нибудь оно должно было произойти, да и жених хоть куда! Красавец, должно быть, умница, раз в двадцать семь лет уже кандидат наук, воспитанный, вежливый парень. Всегда с цветами. И Горький недалеко, всего-то четыреста километров. Будут часто приезжать, звонить.
На левом боку опять начинало щемить сердце… Как же можно отдать Инусю, такую наивную, сентиментальную, домашнюю, в жены малознакомому, в сущности, человеку? Он увезет ее в чужой город, где у девочки не будет ни родных, ни друзей, и если вдруг что-то не заладится, то и защитить ее будет некому. Вполне возможно, этот Слава вовсе не такой уж «замечательный». Где, спрашивается, он пропадал четыре месяца? Почему не позвонил несчастной девчонке? Инуся говорит, у него были проблемы с диссертацией. А у кого нет проблем? Это не оправдание. Нельзя поверить, что у человека не нашлось минуты, чтобы снять трубку и позвонить любимой девушке. Что же это за любовь такая?
Широкая спина в пижаме излучала тепло, покой, безмятежность. Вот, пускай Леня и решает. Хотя какие могут быть решения, когда девочка так безумно влюблена?
4
Леня с любопытством поглядывал из-за «Советского спорта»: что это там Нинка строчит на листе бумаги? Уж не стихи ли принялась сочинять? – но после вечерних лекций у него уже не было сил задавать вопросы.
– Я, Ленечка, решила составить список гостей на Инусину свадьбу.
– А-а-а… – Зевнув в кулак, он передернул плечами, чтобы разогнать сон. – Притомился я что-то. И кого ж ты там понаписала?
– В общем, нас, со Славой и сватьей, шесть человек. Баба Катя – семь.
– Да, матери уж больно захочется на Инкиной-то свадьбе погулять. Придется мне за ней съездить. Хотя полдня, небось, протащусь. Там нынче сплошные объезды да переезды.
– А что там, ремонт дороги?
– Ты вот газет-то не читае… – Леня опять протяжно зевнул и, отзевавшись, сердито постучал по газете пальцем. – К нам на будущий год Никсон собирается. А ему, видишь, в голову стукнуло Загорскую лавру посетить. Вот наши и давай в авральном порядке новое шоссе строить, чтоб этого черта Никсона с ветерком прокатить!
– По-моему, ты напрасно взъелся на Никсона. Наоборот, дай бог ему здоровья. Наконец-то сделают нормальное шоссе, и мы тоже будем ездить к бабе Кате с ветерком. Часа за два с половиной доберемся, как думаешь?
– По хорошей-то дороге, с утра пораньше я и за полтора домчусь. – Заядлый автомобилист подложил руки под голову и, глядя в потолок, мечтательно развздыхался, по-видимому, представив себе, как понесется по новому Ярославскому шоссе. Или вспомнил, как гонял в Германии по автобану на своем «опель-адмирале».
– Давай дальше, дорогой… Балашовы с Галкиными родителями – четверо. Вики с мужем не придут. У Вики в этот день спектакль, у Петра Нилыча съемки…
– Вот и слава богу! Я этого вашего пузатого Нилыча видеть не могу! Как только не стыдно? Мужику сто лет в обед, и туда же…
Гневная тирада в адрес Нилыча и «твоей дуры Галины, которая выдала девчонку за этого старого дурака», повисла в воздухе – нехорошо перемывать кости близким друзьям – и Леня, нацепив тапочки, пошлепал к двери:
– Пойду за «Известиями» спущусь. А ты Левку с Лией Абрамовной не забудь.
Как это она может забыть Левку с Лией Абрамовной? Причем Леве надо позвонить прямо завтра-послезавтра, предупредить заранее: товарищ он исключительно занятой. То у него творческий вечер, то концерт, то читательская конференция. Левочка – молодец! Добился на литературном поприще немалого успеха. Может быть, поэт он и не великий, тем не менее его лирические рифмованные строчки, положенные на музыку известных советских композиторов, несколько раз в день уж обязательно, распевают по радио популярные эстрадные исполнители. Даже сам Муслим Магомаев. Поздравляя с наступающим Новым годом, Лева теперь непременно добавляет:
– Кстати, Ниночка, в «Голубом огоньке» будет премьера моей новой песни. Я посвящаю ее тебе.
Правда, злые языки в лице Галки Балашовой упорно поговаривают, что песенки за Леву сочиняет Лийка и «пробивает» тоже: она же райкомовская! А у этих все схвачено!
– Слова Льва Левитесова!.. Ха-ха-ха!… Как будто Левка в состоянии что-нибудь сочинить! – С сарказмом смеется Галка в телефон после очередной «премьеры песни» на слова Левитесова. – Да все эти стишки сочиняет Лийка! Сие мне известно из достоверных источников. Ты знаешь, я вашу Лийку не выношу, но башка у нее варит будь здоров!
– Галь, не говори глупостей. Зачем Лийке сочинять за Леву? Писала бы тогда сама.
– Затем, что таким манером она приковала к себе Левитеса навек!
– Ой, Галь, они женаты уже двадцать пять лет! Куда Левка от нее денется?
– Очень даже денется! Левитес стал такой шикарный, деньги гребет лопатой, и бабы вокруг него вьются, прямо как мухи над вареньем! Я сама сто раз наблюдала в Цэдээле. Наверняка уже завел себе на стороне какую-нибудь бабенцию.
Интимных подробностей жизни Левитесов Галка, естественно, не знает. Если б знала, может, спокойнее отнеслась бы к Левиному головокружительному успеху. Хотя вряд ли. Тогда на него вылилось бы еще больше грязи. И так уж вполне достаточно! Чего только не навыдумывают! Как раз сегодня Галка сообщила еще одну «потрясную новость»…
– Ты сидишь или стоишь?
– Галь, можно, я тебе перезвоню? У меня выкипает суп.
– Выключи свой суп и сядь!.. Села? Так вот, Нинуля, как ни финти, все тайное когда-нибудь становится явным! Слушай сюда! Вчерась… – У творческой интеллигенции нынче в большом ходу простонародные словечки, и Галка шагает в ногу со временем. – …одна наша баба из отдела поэзии поперлась к знакомым на новоселье то ли в Коньково, то ли в Тропарево, то ли еще в какую-то мунькину задницу. Не в ентом суть! А в том, кого она встретила возле их дома. Ты точно сидишь?.. Рыбка моя, Левку Левитеса собственной персоной! Прогуливался под ручку с красивой бабой лет тридцати пяти и – ты сейчас умрешь! – с коляской! Младенец – копия Левка! Левитес, подлец, конечно, смутился, стал цвета полкового знамени и наврал, что Оля – так он представил свою девицу – его двоюродная сестра. Представляешь, каков негодяй?
– Галь, зачем ты так? Все это сплетни.
– Никакие не сплетни! Наша тетка видела младенца собственными глазами. У нас вся редакция только об этом целый день и говорит.
Делать вам там больше нечего! – чуть не сорвалось с языка. Надо же выдумать такое! Даже если представить невозможное – что Лийка все-таки вылечила Леву с помощью каких-нибудь чудодейственных импортных препаратов из цековской поликлиники и на старости лет он вернулся к полноценной мужской жизни, – все равно рассказ этой тетки из поэтического отдела был беспардонным враньем. Младенец – копия Левка! Да у Левки пол-лица занимают борода и седые брови! Кроме того, как это она ухитрилась рассмотреть ребенка? Зима, мороз. В коляску, что ли, залезла?.. Но возражать Галке не было никакого желания: любое возражение повлекло бы за собой еще не одну порцию идиотских инсинуаций Левиных завистников и пришлось бы отложить приготовление обеда на неопределенный срок. Галка, к счастью, быстро закруглилась, проворковав совсем иным, нежным, голоском:
– Нинуль, извини, ко мне пришел автор. Целую!
С возрастом Галка стала большой любительницей посплетничать. Возможно, таким образом она компенсирует отсутствие крупных событий в собственной личной жизни: за последние два-три года количество ее «необыкновенных» романов заметно пошло на убыль. Но такое злопыхательство в отношении Левы никуда не годилось. Если у Левы и в правду появился младенец, Галка должна была бы лишь порадоваться за него. Ведь знает, что он до сумасшествия любит детей. И уж кому-кому, а Галке не стоило так сильно возмущаться Левиными «любовными похождениями»: и сама не без греха, да и ее Вики, к двадцати четырем годам уже поменявшая двух мужей, теперь подцепила «мэтра» советского кино – обрюзгшего, похожего на Черчилля, плешивого дядьку. Можно не сомневаться, что к этому браку приложила руку и тщеславная Галка. Как же! Зять – известный кинорежиссер! На семнадцать лет старше тещи. Дочь – кинозвезда! Играет в новом «шедевре» Нилыча доярку Стешу.
Что бы там ни болтала поэтическая тетка, «бабенция» с ребенком, скорее всего, какая-нибудь дальняя родственница Левитесов – Лева всех опекает и всем помогает, – и нет никакой необходимости пересказывать дурацкие сплетни Лене, тем более что он вообще ненавидит «бабскую трепотню» и только ополчится против «твоей врухи Галины».
Вместе с «Известиями» Ленечка принес из почтового ящика долгожданные журналы – «Юность», «Огонек» с кроссвордом и, главная радость, «Иностранку».
– Ты собираешься приглашать кого-нибудь с работы?
– Директора бы с супругой вроде надо. Да, и главбуха нашего Ефим Ароныча. Мировой мужик! Хохмач! Назначим его тамадой. Запиши пока четырех. Сколько там получилось-то?.. Тридцать пять человек?! Прилично! В ресторане нынче не меньше чем рублей по двадцать – двадцать пять с морды. Считай, восемьсот рублей… – Ленечка помрачнел, почесал в затылке, но как только услышал, что Слава хочет все расходы по свадьбе взять на себя, аж подпрыгнул на стуле. – Я, чего, по-вашему, нищий?! Дочери свадьбу не могу организовать? Как я тогда людей-то позову? С какой рожей я там сидеть буду?
С разбушевавшимся Леней нужно говорить спокойно и ласково, тогда он обязательно «завизирует», в сущности, уже обдуманное решение.
– Успокойся, мой дорогой. Ты безусловно прав. Давайте пополам? Иначе с какой «рожей» будет сидеть Слава? Не переживай, расходов у тебя и так будет предостаточно. Инусе – белое платье, туфли, подарки молодым. У Женечки скоро день рождения – восемнадцать лет, у нас с тобой серебряная свадьба. Но теперь, я думаю, не будем отмечать?
Леня опять помрачнел: он придавал этому событию очень большое значение и планировал отпраздновать его с помпой, в «Национале».
– Говорила я тебе, Ленечка, не нужно было покупать мне такую дорогущую шубу.
– Еще чего! Сейчас одна замуж собралась, там, глядишь, другая соберется. Так бы ты у меня без шубы и осталась.
Глава восьмая
1
Пасьянс в третий раз не выходил из-за пикового короля… Кто такой этот пиковый король? И что ему нужно? Физиономия хищная, усмешка с издевкой… Под тяжелым взглядом черных азиатских глаз сделалось не по себе. Чушь, конечно, но, когда сидишь одна в пустой, сумрачной квартире – за окном то ли дождь со снегом, то ли снег с дождем, – в голову сами собой лезут нехорошие мысли. Вдруг Лене стало плохо с сердцем?
Нет, пиковый король – это уж никак не Ленечка! Он блондин и вообще светлая личность. Так распушил сегодня своего аспиранта! Молодец!
Родители у парня из Сухуми, какие-то сумасшедше богатые и, очевидно, поэтому утратили элементарное представление о приличии. Неожиданно, без звонка, заявились вчера вечером прямо домой – с дарами. Под недоуменными взглядами растерянных хозяев отец решительно поволок на кухню ящик коньяка. Сладко улыбающаяся золотыми зубами мамаша, как женщина восточная, врываться в квартиру постеснялась: поставила корзину с тюльпанами и громадную спортивную сумку, набитую мандаринами и сушеной хурмой, в уголок у двери.
Леня еле сдержался, чтобы не спустить их с лестницы. Рассвирепел жутко.
– Я им, чего, взяточник что ль какой? – еще долго орал он после ухода этих «данайцев». – Сейчас я все это г… в мусоропровод вышвырну! Безобразие какое! Они чего думают, короли мандариновые, профессор Орлов коньяку себе купить не в состоянии? Учти, Нинк, ни на какой ихний с… банкет я завтра не пойду! Пусть хоть у..!
– Сейчас же прекрати ругаться! В конце концов почему твою ругань должна слушать я? Сказал бы все это им!
Багровый Ленька в сердцах наподдал ногой по корзине с цветами и полез в карман за нитроглицерином:
– Черт бы их побрал! Что за народ, Нин? Совсем совесть потеряли! Небось, думают, паразиты, что и у Орлова совести нету? Ну, я им покажу… таким!
Весь вечер бушевал. Утром послал по телефону новоиспеченного кандидата наук к черту, а про себя, наверное, и еще подальше, но на банкет все-таки пошел, не выдержал натиска: ближе к вечеру в дверях опять возник отец диссертанта в сопровождении заваспирантурой – хорошенькой, нарядной Марины Афанасьевны. Переступив порог, бледный как мел сухумец затряс молитвенно сложенными руками:
– Прафэссор, дарагой! Паэдем в «Арагви», умалаю! Калянус здаровьем матэри, я нэ хатэл тэбя обыдэт! Хочэш, я на калэни пэрэд табой встану? Прасты, если можэш, Алэксэй Иваныч… таварищ палковник… я вэд тоже франтавык. Я Будапэшт брал! – На скорбных, бараньих глазах выступили слезы. Сообразив, что сурового Леню слезами не прошибешь, он жалобно высморкался, украдкой кивнул Марине, и та кокетливо затарахтела:
– Алексей Иванович, ну пожалуйста, поедемте! Нина Александровна! Как же мы без вас? Пожалуйста, поедемте. Такси у подъезда… Алексей Иванович!
Красивым женщинам Ленечка отказать не может:
– Нин, ну чего, может, поедем?
– Дорогой, поезжай один. Я не проконтролировала, и Женечка ушла без ключей…
Из педагогических соображений, пожалуй, следовало бы проучить Женьку: пусть бы посидела разочек под дверью! Двадцать два года девчонке, уже институт заканчивает и такая растрепайка! Все-то она забывает, теряет, разбрасывает. С тех пор как аккуратистка Инуся вышла замуж и уехала в Горький – подумать только, прошло уже почти пять лет! – в угловую комнату страшно зайти. Иногда нервы не выдерживают:
– Жень, как же ты будешь жить, когда выйдешь замуж? Муж выгонит тебя из дома на второй день!
– Спокуха, мамуль! Я найду себе такого, который будет убираться сам. Убираться, стирать, готовить и подавать мне кофе в постель!
– Интересно, где это ты найдешь такого дурака?
– Как где? В Москве!..
В четвертый раз карты легли неплохо, но тут, будто в подтверждение Женькиных заявлений, в коридоре зазвонил телефон… Один из дураков! Андрюша.
– Нина Александровна, Жека еще не вернулась?.. Извините, я перезвоню позже.
Вот присох парень к Женьке! Уже предложил вертихвостке руку и сердце. Женька ответила, что подумает. Пусть думает! И подольше. Андрюша – мальчик ничего, красивенький, вежливый, но семейство там не из самых лучших: отец полковник в КГБ и мадам слишком уж советская – Элеонора Кузьминична. От всей этой публики по возможности надо держаться подальше.
Найдет себе Женечка еще сто таких андрюш, можно не сомневаться! Что ни говори, она девочка с интересами, отличница и в последнее время очень похорошела. Правда, стала еще больше похожа на переславского деда, Ивана Прохоровича, но, к счастью, только внешне: никаких серьезных пороков, кроме эгоистичного легкомыслия, за Женечкой пока не замечено. Тем не менее для профилактики с ней нужно быть построже. Вот явится сейчас, и ей будет устроена приличная взбучка, чтобы в следующий раз не забывала ключи и вообще думала не только о себе, но и о других…
Со взбучкой не вышло: за Женькиной спиной маячил какой-то новый кавалер – долговязый парень в каракулевом картузе.
– Привет, мамуль! Представляешь, какое безобразие, я забыла дома ключи!
– Представляю. Из-за твоей забывчивости я не пошла с папой на банкет.
– Да-а-а? Ну и зря, какие проблемы? Мы с Борькой приехали бы к вам в «Арагви». Кстати, мамуль, познакомься – это Борька.
– Очень приятно.
Так называемый Борька кивнул длинным носом, не дожидаясь приглашения, снял пальто и забросил на вешалку картуз. Воображала Женечка не спешила расстаться с новенькой дубленкой: любуясь своим отражением в зеркале, размотала шарф и, щелкнув замочком лаковой сумочки, сунула под нос флакон с духами.
– Понюхай, мамуль, какой потрясный запах! Между прочим, страшный дефицит. Притащилась в ГУМ, говорят, «Клима» уже закончились. С неимоверным трудом нашла в Петровском пассаже.
На редкость раскованный молодой человек, так же без приглашения, проследовал прямиком в столовую, развалился на диванчике и, нимало не стесняясь, вытянул чуть не до середины комнаты журавлиные ноги в драных носках. Его раскованность приводила Женьку в восторг – дурочка беспрерывно хихикала. Уселась за стол и, вытащив из-под руки пасьянсную карту, с намеком облизала губы… Ага, этого нахала нужно еще и угощать!
– Жень, вы, может быть, хотите есть?
– Ну… ты как, Борьк?
– А я всегда хочу есть! – Вдобавок к бесцеремонному заявлению парень погладил себя по тощему животу, растянул буратиньи губы в блаженную улыбочку, и Женька чуть не умерла со смеху.
На кухне начала подлизываться:
– Мамуль, ты иди, отдыхай, я сама все разогрею! – и в результате с поцелуйчиками и поглаживаниями выставила из кухни вон.
Сквозь занавески в спальне уже не сочился свет, тикали часы с «амурчиками». После таблетки анальгина от головной боли можно было бы и уснуть, если бы не громкий Женькин хохот. Минут через двадцать молодежь переместилась в соседнюю комнату. Стена содрогнулась. Женька взвизгнула, сдавленно захихикала и замолкла… Целуются! О, господи, пойти, что ли, с горя попить чайку с пирожком?
Попила! От четырех кусков песочного пирога уцелели две микроскопические крошки. Брошенная на столе трехлитровая кастрюля с грибным супом оказалась подозрительно легкой. Пусто! Котлетки тоже испарились. Женька – на диете, выходит, все смолотил ее Борька. Вот зятек кому-то достанется! Не позавидуешь!
2
Лене – антрекот с цветной капустой, чтобы не поправлялся, Женечке – одну капусту, а себе и вовсе стакан осточертевшего кефира. Перед «выходом в свет» в новом, темно-синем эластичном купальнике требуется срочно сбросить хотя бы два-три килограмма. Когда-то в Германии, на песчаном пляже в Зеддин-Зе, Ленечка шептал, целуя в голое плечо: «Ох, Нин, какая у тебя фигура! Из всех наших баб самая красивая! Худенькая ты у меня, а костей не видать». Несмотря на стройную фигурку, она и тогда стеснялась раздеваться прилюдно, теперь же, со своим пятидесятым размером, уже месяц только о том и думала, как неловко будет чувствовать себя на черноморском пляже, где полным-полно народа. Это тебе не у бабы Кати за огородом, где нырнула в воду, поплавала и завернулась в халат.
И все равно мысли о предстоящей поездке в дом отдыха, к морю, наполняли сердце по-детски нетерпеливой, бурной радостью. Сказать кому-нибудь – не поверят! Тетке пятьдесят лет, а она видела море лишь в кино и на картинах Айвазовского. И на самолете не летала никогда. Каждое лето на машине в Переславль. А как же! Ведь для старенькой бабы Кати приезд невестки и сына – самая большая радость в жизни, она ждет этого события целый год.
Капусту Женя смолотила моментально и потянулась за хлебом. Намазала горбушку толстым слоем масла… Что сие могло означать? Перехватив недоуменный взгляд, Женя как будто смутилась и тут же посмотрела с вызовом:
– Мамуль, кстати, спешу вам сообщить: мы с Борькой подали заявление в ЗАГС. И еще, поздравьте, мы ждем ребенка.
Остатки кислющего кефира из бутылки вместо стакана выплеснулись на скатерть.
– Женечка, ты серьезно?
– Конечно! А что же я не слышу ваших громких поздравлений?
У Лени на лбу выступили багровые пятна. Чувствовалось, что он обиделся и обозлился невероятно. Чересчур уж старательно изображал он ледяное равнодушие: не глядя на Женю, медленно размазал горчицу по корочке черного хлеба и словно между прочим поинтересовался, когда состоится бракосочетание.
– Двадцать пятого августа.
Еще не пережили одну ошеломляющую новость, так теперь другая!
– Женечка, как двадцать пятого августа? Мы же уезжаем.
– Ну и поезжайте. Приедете, отметим в тесном семейном кругу. Мы с Борькой считаем, что все эти свадьбы… – Женя презрительно, точь-в-точь как ее Борис, скривила губы. – Все эти белые платья с фатой и машины с кольцами – жуткая советская пошлятина!
– А зря! С пузом-то и в фате ты была бы уж больно хороша!
Незамужняя дочь ждет ребенка! – понятно, что эта новость сразила Леню, и все-таки он не должен был так грубо возражать девочке. Женя густо покраснела, склонилась над пустой тарелкой, и ее стало невозможно жалко. Еще и потому, что весь ее скепсис по поводу машин и платьев был сплошной бравадой. Разумеется, ей хотелось бы и красивое белое платье, и свадьбу в ресторане. Вертихвостка не упустила бы случая покрасоваться. Женечка пела с чужого голоса. За нее все решил Борис – видимо, редкостный скупердяй, если учесть, что за все время их знакомства он не подарил девчонке и цветочка.
– А где вы будете жить? У нас?
– Нет, мамуль. – У «мамули» сразу отлегло от сердца. – Нам Борькина тетка отдает свою комнату. А пока вы будете загорать, можем пожить здесь, покараулить.
– Видишь, Нин, как все отлично складывается. А чем занимается этот твой Борька, можно узнать?
– Ты разве не знаешь? Он журналист.
– Ага, ясненько. Бездельник, короче говоря.
– У тебя, пап, все бездельники! Один ты у нас ударник коммунистического труда!
Разгневанная Женька умчалась и в знак протеста изо всех сил долбанула дверью в свою комнату. У Лени задергалась щека.
– Дорогой, ты только не волнуйся.
– Не волнуйся?! Я ей покажу, как отцу хамить! Надолго запомнит! Соплюха такая! – Леня уже не владел собой: орал на весь дом и так стучал кулаком по столу, что подпрыгивали тарелки. «Выпустил пар» и, оглянувшись на дверь, перешел на шепот: – Можешь ты мне объяснить, что она нашла в этом жирафе? Журналист какой-то задрипанный! Красаве'ц! Длинный, лысый, морда наглая! – Сморщившись, он неожиданно очень ловко изобразил Бориса, хотя видел его, кажется, всего один раз. – Чего ты смеешься? Ничего смешного тут нет! Нашей Жеке серьезный мужик нужен, положительный, а не какой-то там бумагомаратель. Она и сама балаболка порядочная. Вот посмотришь, ничем хорошим это не кончится. Нашла красавчика! Отворотясь не наглядишься!
– Не кипятись, пожалуйста. На тебя ведь, Ленечка, тоже не угодишь. Этот некрасивый, Слава, наоборот, был больно красивый. Вспомни, как ты говорил: уж больно ваш Славка красивый! На нем всю жизнь чужие бабы виснуть будут! А у Инуси со Славой все хорошо, по-моему, он ее очень любит.
– Ах, по-твоему! – Не желая признаваться, что когда-то был неправ, Леня ехидненько усмехнулся. – Если жену любят, ее не заставляют тяжеленные сумки таскать. Прошлый раз, когда я Инку на вокзал провожал, чуть сам не надорвался. Ясное дело, в Горьком жрать нечего, но нельзя же девчонке, как носильщику, переть! Чего это за муж такой? Сделали из нашей Инки домработницу! Удобно устроились! Мамаша в театре дурака валяет, а Славка все диссертации пишет, пишет…
– Кто бы говорил, Лень? И ты писал диссертации.
– Чего? Хочешь сказать, ты у меня за домработницу была? – Леня обиженно отвернулся, подрагивающей от волнения рукой налил себе нарзана и выпил залпом, точно так, как в молодости выпивал залпом стакан водки, чтобы придать себе решимости. И губы вытер точно так же, по-солдатски, тыльной стороной ладони. – А то ты не знаешь, Нин, что ты для меня всегда была королевой! Я, может, только для тебя все эти диссертации и защищал! Что б тебе не стыдно было, что у тебя муж – дурак деревенский! Старался, вкалывал, а вы… Э, да что говорить!
– Что ты, мой дорогой! Если б ты знал, как я благодарна тебе за все, что ты для меня сделал.
– Ну, ты глупости-то только давай не говори! – Милый Ленька увернулся от благодарного, со слезами поцелуя, подскочил и нервно заходил от стола к окну. – Это мне, уж я и сам не знаю за что, в жизни так повезло, что я тебя-то встретил. Поняла? – Отодвинув штору, он выглянул на улицу: с возрастом признания даются Лене все труднее. – …Ладно, не плачь, хватит уж.
– Не буду… Послушай, Лень, я вот о чем я сейчас подумала. У нас с тобой ведь тоже не было свадьбы. Главное, чтобы Женечка с Борисом любили друг друга.
– Тогда, Нин, война была, а в мирное время должен быть порядок. Вон, у Инки какая замечательная вышла свадьба! Мне Ефим Ароныч по сию пору все вспоминает, как с тобой вальсы отплясывал… А, черт с ними! Как хотят. Баба с возу, кобыле легче! Давай-ка, включи телевизор. Сейчас будут новости, после «Знатоки». Поглядим вместе?
– Обязательно. Только я сначала пойду посмотрю, как там наша невеста.
Невеста с индифферентным видом лежала на диване, изучая «Советский экран», который валяется у нее уже месяц и давным-давно прочитан от корки до корки.
– Ну-ка, Женечка, подвинься. Что ты обижаешься, Жек? Это мы должны обижаться. Если вы с Борисом решили пожениться, почему нельзя было сказать об этом заранее? Из уважения к папе прийти вдвоем, как положено…
– Где это так положено? – «Советский экран» полетел на пол. – Ты посмотри в окно! Двадцатый век на дворе! А вы все с вашими замшелыми установками! Какое имеет значение, пришли мы или не пришли? Вместо того чтобы поздравить меня, учинили скандал! Я взрослый, самостоятельный человек! Закончила институт, через неделю выхожу на работу! Имею я право выйти замуж?
– Безусловно имеешь. Но, по-моему, мы тоже заслужили право рассчитывать, что избранник нашей дочери попросит у нас, у папы, ее руки.
– Избранник?.. Ха-ха-ха!.. – Женька прямо покатилась со смеху. – Ну, ты даешь! Кто это сейчас просит руки или ноги? Одни вахлаки из Урюпинска!
Так и подмывало ответить ей: это твой Борис вахлак! Приличные молодые люди так себя не ведут! Околачивался в доме, поедал суп кастрюлями, а как дело дошло до женитьбы, он, видите ли, не пожелал явиться! Такой вдруг стал современный, куда там! Почему-то Слава посчитал своим долгом попросить у папы Инусиной руки. Пришел в новом костюме, в белой рубашке с галстуком, принес будущей теще цветы… Но ничего этого Женя, естественно, не услышала. Иначе она сейчас заорала бы истерическим голосом: так я и знала, что ты приведешь мне в пример свою Инку! Всем известно, что она у тебя самая любимая, а на меня тебе наплевать!
Глупенькая, она всю жизнь, с самого раннего детства и до сих пор, страшно ревнует к Инусе. И не только к Инусе, но и к Лене. Вот и сейчас, судя по обиженно надутым щечкам, Женя злилась не столько на Леню, сколько на «мамулю», которая должна была сразу же занять ее сторону, кинуться вдогонку, а она, предательница, осталась с папой!.. А раз Женечка по-прежнему ревнует, значит, и любит по-прежнему. Конечно, любит. Просто когда эти девчонки влюбляются, они становятся полоумными. И это надо пережить.
– Ладно, Жек, скажи-ка мне лучше, когда у нас намечается прибавление в семействе?
– В конце марта… Мамуль, смени пластинку. У девушки и так настроение фиговое.
– Ну, хорошо… А кто у Бориса родители? Вероятно, нам с папой следует познакомиться с ними?
– Очень вам нужно с ними знакомиться! Большая радость!.. К счастью, у Борьки одна мамашка. Зато, мамуль, такой потрясный экземплярчик! – Невозможная дурочка, Женя свела глаза к носу, отклячила нижнюю губу и, скорчив идиотскую физиономию, фыркнула от смеха. – Помнишь черепаху Тортилу? Копия эта Роза Соломонна! Только та сидела в болоте, а Роза – в районной поликлинике. С большим, мамуль, гражданским приветом тетка!