Закрытые двери

Мне было интересно все. Но первое, ради чего я напросилась в город вместе с братом и сестрой – разузнать про браслет, про то, что случилось с Помнящими и есть ли еще хоть какие-то отголоски прошлой цивилизации. Лежка и Арайа жили вдали от общества и смогли мне поведать историю Нового мира лишь какими-то обрывками, и их рассказы больше походили на сказки, чем на реальность. Но даже если отпустить мои сомнения, и это действительно случилось, то все равно связать события и их последствия воедино не вышло бы и за год.

Стоит поискать рассказчиков постарше. К тому же мне сказали, что здесь есть долгожители – потомки Помнящих. Может быть, им что-то рассказывали или они сами еще застали конец начала новой жизни.

– Может, тебя проводить? – предложила Арайа. – Мы ведь все равно тоже отправляемся на площадь.

– Нет, спасибо. Попробую сама со всем разобраться, – я огляделась и, наметив для себя первую остановку, отправилась прочь от постоялого двора.

Это был настоящий город, а не тот коттеджный поселок, который я видела в рекламных роликах в свое время. Была предусмотрена площадь, где собирались торговцы. Были домики для людей разного достатка. В каких-то жили даже несколькими семьями. Где-то ворота и оградки сняты и дома уже не казались такими обособленными, как в мое время. А если присмотреться, то можно заметить, что даже здания, которые прежде использовались под инструменты или рабочий персонал, теперь тоже стали жилыми. В них жили те, кто не мог себе позволить большие площади, но кому требовалась крыша над головой.

Как и в любом городе, люди встречались разные – и побогаче, и победнее. Пару раз наталкивалась даже на попрошаек, которые протягивали ко мне трясущиеся руки и что-то жалобно выскуливали. Обычное разделение на классы, на достаток, на статус. Все это не меняется, какой бы век не стоял на дворе.

Только сейчас ко мне стало приходить окончательное осознание того, что мир, в котором я родилась и выросла, в котором я стала тем, кем меня встретили Арайа и Олег, исчез бесследно. Я никогда не вернусь туда, и он никогда не станет прежним. Те времена не просто прошли. Жестокая действительность просто стерла с лица земли, из памяти людей все, что было мне известно и дорого.

И если до посещения города пустые улочки, переезд в дом-музей и отсутствие соседей воспринимались, как временный феномен, то именно сейчас становилось понятно, что все это не сон, не отпуск и не игра. Реальность и современная жизнь со своими технологиями высокими и не очень, со своими телефонами, электростанциями и водопроводом развернулась на сто восемьдесят градусов полтора века назад и отправилась обратно вглубь средневекового прогресса.

Только сейчас в голове начали зарождаться вопросы, почему Помнящие не остались в городах? Почему не научили работать на станциях, вышках, водокачках других? Почему не попробовали имеющимся числом поддержать обычный порядок вещей?

И почему вообще среди всего этого мгновенного забвения оказались те, кто не потерял память? Слишком много вопросов, и совершенно некому на них ответить.

Арайа говорила, что вся история былых времен в их время сконцентрирована у старейшин и распорядителей городскими записями. Но к ним попасть сложно – так просто на улице их не встретишь, а в здание городского совета не пускают проходимцев.

Бюрократия вечна. Хотя я в этом не сомневалась и до слов Арайи. Поэтому стоит искать стариков и рассказчиков где-то на площади или в питейных заведениях.

Денег, что мне дали должно хватить на поесть и угостить, если в этом будет необходимость.

Солнце поднималось к зениту, и улица наполнялась людьми. Разворачивалась торговля. Попрошайки перебирались в тенек. А дети куда-то спешили…

Дети – лучший индикатор интересностей. Проверено еще со времен, когда мне самой было шесть. Туда, куда спешит большинство детей, стоит прогуляться и взрослому. Ибо там происходит одно из двух – либо случится насилие, которое необходимо пресечь, либо что-то очень хорошее, в чем стоит поучаствовать.

Я последовала за шумной оравой, бежавшей не очень быстро, но растущей на каждом углу. В итоге, когда они добрались до пункта назначения, их насчитывалось не меньше двадцати. И мальчики, и девочки были облачены в какие-то простые штанишки и рубахи, кто-то обут, кто-то бос, у кого-то я приметила даже аккуратно убранный волос. Видимо детство и здесь не имеет разделений на классы и достаток семьи. Здесь свои критерии отбора.

А впереди на старом деревянном ящике сидел пожилой мужчина и что-то рассказывал.

– И тогда они отправились в путь. Долгий и полный опасностей. Они собрали всех, кто остался в живых, рассказали им, что знали, и отправились на юг. Ведь каждый угол, каждая улица, каждый дом тут хранил опасность. И нужно было выбираться отсюда прежде, чем вернется Забытье и заберет тех, кто спасся.

Я постаралась подойти поближе, насколько позволяла детвора, и, подперев плечом стенку, продолжила внимательно слушать рассказчика.

Мужчина был в ударе. И дети, разинувшие рты от интереса и любопытства, смотрели на него во все глаза.

Для них это было сказкой, некогда случившейся, но невероятной. Просто сказкой, не реальностью, не историей.

– Еще стояло лето. Земля грела и дарила свои плоды. Дома, в которых останавливались люди, отправившиеся в далекий и опасный путь, защищали от ветров и дождей. И вот, через столько дней в пути они нашли Город! Тот, в котором их приняли и дали им кров. Их покормили и рассказали, как теперь жить. И они остались там вместе с другими.

Жизнь налаживалась. Теперь они всем городом выращивали себе пропитание, охотились в лесах и учились шить одежду. В преддверии зимы они готовили запасы и утепляли дома.

Время шло и жизнь вошла в новое русло. Текла своим порядком, устоявшимся и уже привычным.

Но одной темной, осенней ночью в городе появилась одинокая девушка. Она вошла в ворота с северной стороны и направилась дальше на юг.

Она шла по ночным улицам бесшумной походкой, заглядывая в дома, где еще не спали, и выискивая что-то. Ее приглашали переночевать и угощали, как и полагается гостеприимным хозяевам. Но она отказывалась, пытаясь собрать всех на площади.

Она принесла страшные вести о том, что на севере больше никого не осталось. Но она знает, как спасти их и хочет научить их этому.

Люди, уже забывшие о страшных бедах Забытья, уже начавшие новую жизнь, не поверили ей, но предложили остаться. Предложили ей кров и еду. Чтобы она завершила свой путь в покое и уюте.

Однако девушка не желала этого. Она взывала к памяти о том страшном дне, когда погибли и пропали сотни, а то и тысячи людей. К тем временам, когда их покинула память, и они приняли решение отправиться в путь на поиски новой жизни. Она хотела заставить их вспомнить то страшное, что случилось с ними и их отцами.

Люди отвернулись от нее. Им не хотелось вспоминать то, что приносило страх и боль где-то глубоко в душе.

А она несла в себе все то, что Помнящие желали забыть.

Никто не мог успокоить ее или заставить замолчать. Она все кричала и требовала помнить.

И тогда город выгнал ее за свои ворота, чтобы защитить ту жизнь, что они обрели, тот покой, к которому они так долго шли.

Вот только пока ворота закрывались перед девушкой, она сказала две вещи, которые навсегда изменили привычный ход вещей жителей Города.

А через несколько дней после ее ухода в городе началась болезнь. Гиб скот, а дети метались в страшной агонии, не способные прийти в себя. Люди в ужасе пытались спасти их, но становилось все хуже. Вскоре в городе остались лишь те, кто пережил Забытье. А рожденные после этого были похоронены в братских могилах. Вокруг города сутками горели костры, на которых сжигали скот, чтобы напасть не перешла на других.

За неделю город стал Призраком. Те, кто выжил, отправились на юг, чтобы предупредить о девушке, которая и принесла эту страшную болезнь. А дорога в этот город была навсегда забыта.

Но до сих пор, если глубокой ночью выйти в большое пшеничное поле, растущее на севере, внимательно вслушаться в вой ветра, то можно услышать детский плач детей, погибших в том городе. Это Город-Призрак зовет к себе, чтобы угомонить свое одиночество. Чтобы к нему вновь вернулись люди. Чтобы его земли вновь вспахали, а в домах вновь зажегся свет…

Повисла гробовая тишина. Дети еще переживали услышанное, а рассказчик ждал их реакции. Страшилка в его исполнении вышла очень хорошая… для детей. Но все ли в ней выдумка или есть и толика правды?

Я оглядела всю детвору, которая смотрела на мужчину, разинув рты, и скрестила руки на груди. Им было не просто интересно, для них это страшная сказка. И сегодня многие отправятся посреди ночи, пока не поймали родители, в поле – слушать детский плач Города-Призрака.

Я ухмыльнулась, обратив тем самым на себя внимание рассказчика.

Он бросил на меня беглый взгляд, но вдруг, развернулся в полный оборот, испугано уставился на мою руку и потом поднял глаза на меня.

Я же в ответ вопросительно подняла брови, стараясь не нарушать ту атмосферу, что он создал своим рассказом.

Мужчина снова перевел взгляд на руку, его дыхание участилось, как, впрочем, и сердцебиение. Побелевшими костяшками он схватил плащ, на котором сидел и, резко вскочив, прошмыгнул в какую-то узкую улочку, выходившую сбоку от ящика.

И тут же тишина взорвалась детскими криками и смехом:

– И не страшно вовсе!

– Сказки все это!

– Вот трусишка! Еще же день!

– А пошли сегодня слушать ветер! – предложил кто-то из детей постарше, – Надо же проверить слова Бродяги.

И гомон прекратился так же резко, как и начался. Все задумались.

И не над тем, как это может быть опасно. А над тем, как прошмыгнуть мимо родителей этой ночью.

Здесь мне больше нечего получить. Лишь вспомнить, как все же интересно и бесстрашно детство. Но оно прошло, так и не начавшись.

Я развернулась и отправилась прочь, пытаясь сориентироваться на местности. В какой угол, и в каком направлении привела меня детвора?

И все же что напугало рассказчика в моем виде? Ведь не может быть такого, что он убежал лишь из-за того, что в детской аудитории встретил взрослого. Его история достаточно безобидна, хотя, возможно, в этих краях ее расценивали, как запрещенную или опасную. И он побоялся, что я на него донесу?

Но почему тогда, он так уставился на мою руку? Его испугала не я, а то, что он увидел. А это уже две совершенно разные вещи.

Я бросила беглый взгляд на руку и в очередной раз столкнулась с тем, что браслет – это уже не просто милая бижутерия, подаренная старичком в последний день, который я помню из прошлой жизни. Этот браслет – коробочка, переполненная загадками и тайнами, на которые никто не в силах пролить хоть какой-то свет.

– Я бы на твоем месте убрал его с руки, – послышалось где-то снизу, а перед самыми ногами рассыпалась горстка мелких косточек.

Я остановилась и внимательно огляделась в поисках источника голоса.

У стенки, в самой тени, сидел странный старик, смахивающий на сумасшедшего бродягу. Его пепельный волос, местами припорошенный белоснежной сединой, некогда был собран в пучок, но давно потерял ту форму и аккуратность, что ему придавали. Нос, когда-то вырисовывавший гордый греческий профиль, давно поменял свою форму и больше походил на вороний клюв, а глаза…. их, словно заволокло тонкой пеленой поверх голубого моря. И все же невозможно точно сказать, сколько же лет этому старику. И старик ли он? В этом времени с этими условиями жизни люди меняются быстрее, чем взрослеют.

Мужчина подался вперед и внимательно посмотрел на косточки, разбросанные перед моими ногами.

– Лучше никому не показывать его, – выбирая одни и оставляя другие, продолжил он некое подобие гадания. – Это может нехорошо кончиться. И не обязательно для тебя.

Закончив свои странные действия, мужчина повернул несколько косточек в мою сторону, и ткнул в них длинным пальцем, больше походящим на палочку бамбука с узелками на местах фаланг.

– Ты все помнишь, но так глубоко, что сейчас твоя голова кажется пустой, – он вернулся к стенке и сел, глядя на меня снизу вверх. – Но это не так. Вся твоя память, она на дне, осела, как ил. И если ты начнешь трясти головой, то этот ил начнет подниматься и мутить все вокруг. Сначала кусками, какими-то обрывками, а потом, когда поднимается самый старый осадок, все вокруг окрасится в его цвета.

– Я не понимаю, как это все связано?

Мужчина говорил даже не загадками, а какими-то бессвязными и совершенно непонятными мыслями. Какой ил? Зачем трясти головой?

– И что это за косточки? Ты гадаешь?

– Нет, я читаю твое прошлое и подглядываю в твое будущее, – старик отрицательно покачал головой, убрал все косточки обратно в мешочек и затянул его покрепче. – Но ты к себе не пускаешь. Даже щелочки не оставила. Зато задняя дверь за тобой не прикрыта, и там все отлично видно.

– И что же там видно?

– Слеповат я уже, – ухмыльнулся старик и подставил лицо слабому солнцу. – Мутно все.

Я пошарила в мешочке и вытащила пару монет.

– Это мне зрение не исправит, – он улыбнулся и отрицательно покачал головой. – Но вот, что я тебе скажу, убери браслет, он опасен для окружающих.

– Я тебя не понимаю.

– Если кто-то увидит его, – вздохнув, пояснил он. – Может случиться что угодно. И массовая паника – самая малая расплата за такое смелое украшение. Думаешь, он просто так резко сбежал?

Я оглянулась на проулок из которого вышла, пытаясь понять, как старик мог это увидеть отсюда. Выходило, что никак. Но говорил он настолько уверено, что не возникало ни малейшего сомнения – его слова не выдумка или смелое предположение.

– Это близко к твоей незакрытой двери, – пояснил он. – Это и без них видно, – мужчина встряхнул мешочек с костями и вновь бросил их мне под ноги.

Теперь мне удалось разглядеть среди них несколько маленьких птичьих косточек, и даже черепок. В этой горочке нашлись и скелетики совсем маленьких птичек, то ли воробьев, а может, и еще меньше. Но выяснять, как он добыл их, мне не хотелось.

Мужчина снова внимательно рассмотрел расположение косточек, и вновь начал подбирать их по одной обратно:

– Если не можешь снять, то спрячь его. Замотай или опусти рукав пониже. Не показывай его никому. Это к беде. Его носили и в те времена, когда я был мальчишкой. И когда мать ходила мной. И когда она сама была девчонкой. Их было мало, и все они несли страшные вести.

Так думают люди. Так думает тот, кто только что рассказывал историю, – он кивнул в сторону проулка и продолжил. – Но это не так. Беды шли за ними, если люди отказывались им верить. Тех, кто носит такой браслет зовут Предвестниками. Они приходят перед бедой. И если люди успеют их разглядеть в толпе, прислушаются к их словам, то не будет беды. Она не придет. Но этого никто не знает.

– А почему ты им не скажешь? – я присела над оставшимися косточками, и встретилась глазами со стариком.

Он залился таким ярким, таким чистым, таким звонким смехом, что невозможно было поверить, что он стар.

– Кто поверит бродяге, читающему историю на птичьих костях?

Я смущенно опустила глаза и перебралась к стене, у которой и сидел мужчина.

– Тогда почему я тебе поверю? Может, и ты рассказываешь сказки.

– А ты и пришла за сказками. Ведь в них кроется правды не меньше, чем в тех книгах, что спрятаны в подвалах Старого города. Но о той истории тебе все известно, а сказки тебе повествуют о новой, той, что началась, когда ты заснула. Сейчас тебе нужно запомнить две вещи – браслет никому не показывай и не рассказывай никому о себе и о том, что будешь вспоминать.

– Но я помню только то, что было до всего этого, – я пространно махнула рукой и откинулась на стену. – А кто поверит, что я это не выдумала, а застала?

– А вот этого вообще никогда не упоминай, – строго заметил он. – Уже то, что это знают те дети, плохо. А если они расскажут кому? Или ты? Начни жизнь заново. И живи так, как хочется тебе. Придет время, ил поднимется со дна и перемешается в твоей голове с новыми мыслями. Ты все вспомнишь и начнешь новую жизнь. А пока просто учись тому, что видишь. И убери браслет подальше от человеческих глаз – он дает тебе силы, а людям дарит страхи.

Старик пошарил рукой в мешочке и достал оттуда маленький черепок какой-то длинноклювой птички.

– Возьми, – он потянулся и вложил его мне в руку. – Он не убережет тебя, и не будет охранять. Но он будет напоминать тебе об иле, что в тебе есть. И когда придет время, он поможет его поднять.

Я растерянно сжала черепок в кулак и кивнула.

– Иди, – старик подтолкнул меня к улице, уже переполненной людьми и звуками. – Мне больше нечего тебе сказать. Мое зрение уже не то, что было прежде.

Убрав черепок в мешочек с деньгами, я вновь достала пару монет и протянула их старику.

– Это не милостыня, – насильно вкладывая их ему в ладонь, пояснила я. – Это плата за рассказ.

И пока он не нашелся, что ответить, пошла прочь.

Чувства вновь стали смешанными. В мыслях вихрилось недоумение, негодование, удивление и непонимание. Снова разум отказывался принимать тот факт, что прошло полтора века и люди не просто живут новой жизнью, а даже и не знают другой. Они пользуются привычными для меня вещами совершенно не по назначению. Они меняют реальность под себя, стараясь выжить.

И если, живя у себя там, в Старом городе, в доме с каменной печью, со свечами и остатками газа в баллонах, я воспринимала это, как эксперимент, как что-то простое. То теперь, выйдя в город, встретив странного старика с птичьими косточками, меня снова окунуло в чужой, чуждый мне быт. В мир, где никто не знает о телефонах, о электричестве и вакцинации.

Удивительное средневековье, выстроенное на руинах моего мира. И я – последний свидетель прежней жизни. Той, что текла до Забытья, которое лежит где-то в моей памяти, как ил, и со временем обязательно поднимется на поверхность.

«Только нужно тряхнуть головой, – я улыбнулась такому простому объяснению. – И он поднимается со дна.»

Все так просто звучало из его уст, но так сложно и запутано было на самом деле. Возможно, он имел в виду, что нужен толчок, какое-то событие, которое все вновь поставит на свои места. Говорят, что при амнезии, так и бывает, чтобы вспомнить, нужен стресс. Может, у меня то же самое?

Но это все равно не объясняет тот факт, что меня выкинуло из моего времени на целых сто пятьдесят лет. И если к памяти мне оставили ключи под ковриком, только не сказали, где этот самый коврик лежит, то о билете на обратный маршрут в родное время не озаботились.

За этими мыслями я даже и не заметила, как оказалась на площади, залитой волшебной трелью. Над людьми в разные концы улицы, будто лучики, расходилась музыка, создаваемая какой-то примитивной дудочкой. Звук был чистый, но такой простой, будто кто-то дул в тростник с несколькими просверленными в нем дырочками. Но этот звук казался таким родным, что я вернулась к реальности и отправилась туда, где люди уже образовали круг.

Они обошли мальчишку, сидевшего на перевернутом ящике и совсем маленькую девочку, кружившуюся под музыку, лившуюся от него. Она совершенно не умела танцевать, а скорее просто скакала вокруг него, наслаждаясь мелодией и тем, что она несла в себе. Но это и было то самое самобытное культурное открытие, которого я не видела с самого момента пробуждения.

И только сейчас ко мне пришло осознание, что прежде нигде не играла музыка, не пели люди, и даже не встречались клетки с певчими птичками. Никто не декламировал стихи, а на площади не было балагана с актерами. Никто не играл на примитивных инструментах самые простые мотивы, и никто не танцевал.

Даже сейчас люди с интересом смотрели на детей, не понимая, что они видят и слышат. Никто даже не притопывал в такт музыке….

Только я…

Когда мое тело поддалось музыке, мне не известно. Но толпа внезапно образовала новый круг, больший по диаметру. Она расступилась, не просто давая мне воздуха и места для танца, а испуганно отходя от того, что им никогда раньше не встречалось.

В какой-то момент круги объединились и маленькая девочка, скакавшая вокруг музыканта, остановилась, глядя на меня. Даже она не понимала, что означают движения, шедшие от меня с такой естественной плавностью.

Я просто текла, я следовала за музыкой, я наслаждалась ею и тем, что могла забыть обо всем. Не было сейчас ни полуторавекового сна, ни миллионов погибших людей, ни Забытья, ни новых городов. Были только музыка и я, мелодия и танец.

Мальчик чувствовал это не хуже меня, а может, даже и лучше. Темп увеличивался, музыка становилась быстрее. Я следовала за ней, за ним, за своим собственным телом.

Разум перестал властвовать надо мной, меня приподняло и швырнуло обратно в те первобытные времена, когда для общения не требовались слова. Когда тело говорило красноречивее, а движения объясняли больше.

Новые, ранее не выдававшиеся па смешивались с классическими и давно устоявшимися. Тело существовало отдельно от меня. Оно было свободно, оно летело. Оно просто жило.

И остановилось оно также резко, как закончилась музыка. Мы чувствовали друг друга, словно на пару минут превратились в единое целое. И смогли видеть каждый следующий поворот, каждое желание. Мы понимали все и читали друг друга, как раскрытую книгу.

А мир застыл. Люди затаили дыхание в ожидании нового поворота, что будет дальше? И что было прежде? На их лицах читались интерес, восторг, непонимание. Они видели и слышали все впервые.

И они просто не понимали, что теперь нужно делать? Как поступить, когда представление закончилось.

Я улыбнулась и поклонилась любопытной публике. За спиной послышался скрежет – мальчик тоже встал и последовал моему примеру. А девочка, уже пришедшая в себя от удивления, подхватила фартук, повязанный поверх длинной, уже несвежей юбки, и побежала вдоль первого ряда зрителей, что-то тихо щебеча.

Кто-то тут же отворачивался и, пробираясь через плотную толпу, уходил прочь. Кто-то шарил в карманах, находил монетку, и бросал девочке в фартук. Людей становилось все меньше, фартук очень медленно, но тяжелел.

Когда же вокруг нас осталось не больше пяти человек, я увидела удивленную Арайю – она внимательно и восхищенно смотрела на меня, на мальчика, на девочку с приподнятым фартуком. И просто молчала, пытаясь понять, что она видела еще несколько минут назад.

Я улыбнулась ей и, погладив девочку, радостно побежавшую с заработанными деньгами к музыканту, отправилась прочь.

– Постой, – мальчик подбежал ко мне, осторожно ухватившись за сарафан.

Я обернулась и внимательно посмотрела на него. Ему было от силы двенадцать лет. Сухопарый, белесый, с веснушками на щечках и с глубокими васильковыми глазами. Как же сильно заворожила и вернула к жизни дудочка, что прежде мне не удалось его рассмотреть получше. Теперь же, когда музыка прекратилась, и мир вновь погрузился в тишину, переполненную лишь возгласами, бытовыми шумами и передвигающимися телегами, мальчик показался таким простым, невзрачным, что без дудочки и ее волшебной мелодии, я бы его не приметила ни в толпе, ни как одинокого путника.

– Что это было?

– То же, что и у нее, – я кивнула на девочку и улыбнулась. – Просто танец.

– Никогда такого не видел, – он продолжил удивленно смотреть, на меня лишь мельком глянув на девочку, осторожно пересчитывавшую монеты из фартука. – Но все равно спасибо. Теперь нам не страшна зима.

– Разучи еще пару мелодий, и ты никогда не будешь голоден, – я погладила мальчика по его белесой голове и пошла навстречу к Арайе.

Как иронично это звучало. Ведь история идет по спирали. Сначала новое, что прежде никто не видел и не слышал, заставляет тянуться к этому. Люди готовы последние портки отдать, чтобы прикоснуться к неизведанному. Но время идет и это новое приедается. Становится старым и уже неинтересным. И те, кто еще минуту назад собирал вокруг себя сотни, а то и тысячи зрителей, остается ни с чем.

Эти дети были первыми, кто открыл для людей мир музыки и танца. Но насколько хватит интереса публики? Когда закончится эта возможность зарабатывать искусством, невиданным прежде?

Я прошла все стадии. От любви к танцу, до роли вечного статиста в толпе таких же средних танцоров. Были и взлеты, и падения, ушибы, растяжения, триумфы. Были полные залы и три зрителя в последнем ряду. Были овации и сжимающая сердце хула. Все это пройдено.

А здесь все только начинается…

– Что это было? – повторила вопрос мальчика Арайа, когда я сровнялась с ней.

– Танец, – немного печально от своих мыслей ответила я. – Разве у вас тут не принято танцевать?

– Я не знаю, – девушка пожала плечами и внимательно посмотрела на детей. – Я такого прежде не слышала и не видела.

– Вернемся домой, я тебе и не такое покажу, – я похлопала ее по плечу и огляделась. – А где твой брат?

– Он еще не со всеми делами разобрался. А мне сказал отправляться на постоялый двор, нужно заказать еды и припасов, чтобы отправиться обратно засветло.

Я кивнула. Мне тоже нечего здесь больше получить…