Настоящее сокровище Вандербильтов

Позже, проводив дочь, обняв ее на прощание, я вернулась в свою спальню и стала думать, как организовать свой переезд. Я перебирала вещи в ящиках комода, решая, какие из них взять с собой, какие выбросить, какие отдать на благотворительность, а сама воображала, что сказал бы мой муж, будь он сейчас рядом, как отреагировал бы на мое решение оставить дом, в котором мы с ним вместе прожили целую жизнь. Но его рядом не было. И, подобно моей внучке, я была обязана сделать то, что, в моем понимании, являлось самым правильным, – как бы к этому ни относилась Мередит.

Улыбаясь, я достала из верхнего ящика комода потертый студенческий значок, который холодной тяжестью осел в моей руке. Позолота почти стерлась, из-под нее тускло поблескивал темный металл. В каком-то смысле этот значок напоминал мне саму себя. Я тоже стала другой, изменилась, поблекла. Но этот значок хранил те волшебные чувства, что я испытала, когда получила его, за неделю до свадьбы, – правда, от человека, за которого я не вышла замуж. В нем по-прежнему таилась надежда, которая была скрыта от глаз, но запечатлелась в каждой клеточке моего существа. И этот значок заставил меня задуматься, задаться вопросом о том, а могло ли быть иначе. Впрочем, нет, не могло. Да и что теперь ломать голову? Поздно уже.

Этот студенческий значок был материальным свидетельством тяжелого урока. В жизни каждой женщины наступает такой момент, когда она должна поставить во главу угла свое счастье. Я усвоила этот урок позже, чем следовало бы, и пойду на все ради того, чтобы моя внучка избежала несчастливой судьбы.

Джулия. Не по графику

Бегство с собственной свадьбы – смелый шаг, и мне понравилось, что своим поступком я фактически сделала категорическое заявление (которое никогда не решилась бы произнести вслух: не хватило бы храбрости или самоуверенности): я не вернусь! Но, глядя в окно машины, я вспомнила, каким раздавленным был Хейз в тот вечер, когда я с ним познакомилась, в тот самый вечер, когда его бросила мать. Нельзя же просто сбежать безо всяких объяснений, правда?

– О нет, – простонала я.

– Только не говори, что передумала, – отозвалась бабушка.

– Джули! – укоризненно произнесла Сара.

– Я не передумала, – ответила я. – Я там сумочку забыла.

– Не беда, – сказала Сара. – Барбара, притормозите у церкви. Я незаметно зайду с бокового входа и заберу ее.

Но когда мы остановились, я заметила Хейза. Он стоял на краю газона и искал глазами… Меня, наверное. Я поняла, что должна с ним поговорить.

Лицо Хейза вспыхнуло от радости, когда он увидел, как я выбираюсь из машины.

– Слава богу! – воскликнул он. – А я уж испугался, что невеста сбежала.

Хейз пытался демонстрировать присущий ему оптимизм, но по его лицу было ясно: он понимает, что происходит.

Со слезами на глазах я покачала головой.

– Джули, – тихо начал он. – Все нормально. До начала церемонии еще пять минут. Будем считать, что ничего этого не было.

Меня захлестнуло чувство вины. Я же поклялась, что никогда его не покину.

– Хейз, я не могу выйти за тебя. Прости.

– Ну что ты, Джули. Мы ведь уже все обсудили.

– Я люблю тебя, – прошептала я. – Но не могу так жить.

– Но…

Я прервала его, подняв руку.

– Я не могу выйти замуж за человека, которому не доверяю.

– Мы с тобой много лет вместе, любим друг друга, а ты веришь старой видеозаписи больше, чем мне?

В том-то и дело: неизвестно чьей видеозаписи я верила больше, чем человеку, за которого собиралась замуж. И все же я позволила ему обнять и поцеловать себя – в последний раз. Действительно, мы были вместе уже много лет, а я по-прежнему млела в его объятиях; именно потому, что мы были вместе много лет, мы идеально подходили друг другу. В объятиях Хейза я забывала дышать. Я уже хотела отказаться от своего намерения и остаться с ним, но вдруг вспомнила о Крисси Мэтьюз. Она тоже млела в его объятиях? С другими женщинами он был так же нежен, как со мной? Казалось, сердце мое снова разбилось вдребезги.

– Нет, Хейз, не могу. Прости.

Он молча покачал головой, глядя себе под ноги. Потом снова посмотрел мне в глаза.

– Езжай в свадебное путешествие.

– Что?

– Прямо сейчас. Поменяй билет на сайте «Дельты». Забери свои чемоданы из моей машины. Отдохни, проветрись. – Он потер мои плечи. – Ты все обдумаешь и вернешься ко мне. Я уверен.

И в этот момент я прониклась твердой убежденностью, что он мне изменял. Отвергнутый мужчина не станет дарить женщине бесплатное свадебное путешествие, если он не чувствует за собой никакой вины. Не станет и все.

Только я села в бабушкину машину, намереваясь, второй раз за день, уехать из церкви, и тут увидела, что к нам бежит Элис, с планшетом в руках.

– Где тебя носит? Мы выбились из графика!

– Элис, – Хейз приобнял ее за плечи, – думаю, график теперь можно выбросить. – Он казалось, забавлялся.

Три часа спустя я летела в маленьком самолете, выполняющем местный авиарейс.

– А вам что, милая? – вывел меня из раздумий звонкий голос. Я вздрогнула от неожиданности. Ко мне обращалась бортпроводница в синей униформе авиакомпании «Дельта». На лице – толстый слой макияжа, вид усталый. Наверное, то же самое она могла бы сказать обо мне.

– Алкоголь, – ответила я.

У нее поднялась бровь.

– Хм, мм. – Она ложечкой бросила кубики льда в пластмассовый стаканчик, налила мне водки. – Все так плохо, да?

Я кивнула в ответ. Она добавила в стаканчик лаймовой воды «Дасани».

– Лечу в свадебное путешествие.

Стюардесса огляделась вокруг и, вероятно, не увидев никого, кто мог бы сойти за моего новоиспеченного мужа, просто сказала:

– Это – за счет заведения.

Я глотнула водки. Горло будто огнем опалило. Стюардесса дала мне упаковку печенья и покатила тележку дальше.

Должно быть, несколько глотков водки сделали свое дело, потому как следующее, что я услышала, это объявление командира экипажа: «Бортпроводникам приготовиться к посадке».

Я заморгала, просыпаясь, и сразу все вспомнила. Сегодня должен был быть самый счастливый день моей жизни. Я должна была выйти замуж. Но всего несколько часов назад в туалете аэропорта я переоделась и отдала свое свадебное платье Саре; сама она оставалась в платье подружки невесты. Покидая главный зал аэропорта, Сара обернулась и сказала мне:

– Джулия, ты заслуживаешь настоящей любви. И еще встретишь мужчину, который будет присылать тебе цветы и любовные письма. – Я обняла подругу, слезами заливая ее плечо. Сара ушла, и я остро почувствовала, что осталась совсем одна. Даже в самолет не хотела садиться. Но в глубине души понимала, что должна улететь. В глазах щипало от слез.

Я, наверное, проспала бы до самого Сент-Томаса, если б в Шарлотте не нужно было делать пересадку. Шарлотт.

Крисси Мэтьюз. Мной опять овладела ярость. Как он мог?! Слезы мгновенно высохли, жалость к себе сменилась праведным негодованием.

Я вышла из самолета и встала у «рукава» в ожидании своего чемодана. Через окошко в двери я заметила, как мой багаж – обычный черный чемодан – выгружает работник аэропорта в оранжевой куртке. Едва мой чемодан коснулся пола, я схватила его и быстро зашагала прочь, на свежий воздух. К тому же оказалось, что я ужасно проголодалась.

Идя через терминал, я невольно восхищалась прекрасным освещением. Изящная стеклянная стена изгибами поднималась к потолку, неожиданно создавая атмосферу современного великолепия. Сколько же пассажиров каждый день в спешке проходят через этот атриум, не обращая внимания на окружающую их красоту! И не думая о том, сколько времени потрачено на коллективные обсуждения, планирование и строительные работы, чтобы возвести такое чудо. Людям свойственно не замечать то, что прямо у них перед глазами!

Перед прилавком «Чик-фил-е» выстроилась длинная очередь, больше напоминавшая толпу, но я умирала с голоду. Булочка с маслом, два соленых огурца, кусочек курицы с хрустящей подрумяненной шкуркой – только это меня спасет. Я встала в эту неупорядоченную очередь, решив, что закажу комплекс № 1 и несладкий чай с лимонадом. Несостоявшаяся свадьба – и гневные вопли мамы, вырвавшиеся из телефона бабушки, когда она известила дочь о том, что мы сбежали со свадьбы – все это было где-то далеко. Даже не далеко – а невозможно.

Когда передо мной оставалось три человека, я расстегнула верхний карман своего чемодана, сунула в него руку. Не найдя кошелька, стала шарить в нем, нащупала что-то похожее на сложенную футболку, а вытащила – на глазах у всей очереди – мужские трусы. Причем не той фирмы, что носит Хейз. А ведь я точно знала, что убрала кошелек в этот карман.

С гулко бьющимся сердцем, я приоткрыла основное отделение чемодана, заглянула вовнутрь. И ахнула. Свернутый мужской ремень, мокасины, косметический набор – явно не мои вещи. Фу! Я рылась в чужом нижнем белье!

Охваченная паникой, я поначалу хотела все же достоять очередь и купить еды, но потом вспомнила, что у меня нет денег, и бросилась к месту выдачи багажа. Чувствуя, как грохочет в груди сердце, я пыталась придумать план. Хорошо еще, что во внутреннем кармане куртки у меня лежали водительские права, так что в случае чего можно попросить моих рассерженных родителей прислать мне денежный перевод. Но как его получить? В моей обычной жизни денежные переводы никогда не фигурировали. Куда их присылают? В специальные конторы? Есть ли такая контора в аэропорту? Да и вообще, захотят ли родители прислать мне денег после того, как я сбежала с собственной свадьбы?

Я уже начала представлять масштабы разразившейся катастрофы, но тут меня осенило, что я пока долетела только до Шарлотта. И если мой чемодан действительно потерялся, Сара может приехать за мной часа через два.

Мчась по коридору, пробиваясь сквозь толпы пассажиров, я вспоминала, что лежит у меня в чемодане. Очки. Дорогущий новый купальник. Компьютер с чертежами моего выпускного проекта. Ладно, чертежи мне теперь абсолютно ни к чему. Потеряются, и бог с ними. Но все остальное желательно бы найти. Возможно – чем черт не шутит? – тот, кто взял мой чемодан, понял, что произошла ошибка.

Вид у меня был как у отчаявшейся влюбленной девушки из мелодрамы кинокомпании «Холлмарк»: вся запыхавшаяся, растрепанная, в груди – жжение. Подбегая к месту выдачи багажа, я осознала две важные вещи. Во-первых: если я так тяжело отдуваюсь, пробежав меньше полумили, значит, надо серьезно заняться приведением себя в хорошую физическую форму. Во-вторых… вон мой чемодан! Какой-то мужчина стоял у столика работника аэропорта, небрежно опершись на выдвинутую ручку чемодана. Или, во всяком случае, делал вид, что опирается на нее. Если б он действительно налегал на ручку, чемодан на колесиках, крутившихся как по маслу, непременно выскользнул бы из-под него. Мужчина улыбнулся мне. И в этот момент я про себя отметила то, чего давно уже не замечала в мужчинах (не считая Хейза): а парень-то симпатичный. Даже, пожалуй, очень симпатичный. Настоящий красавчик. Коротко остриженные темные волосы, рубашка навыпуск, джинсы по фигуре, но не в обтяжку.

– Мой чемодан! – воскликнула я. От облегчения я чуть не растаяла, чуть не растеклась лужей на полу. Я подскочила к своему чемодану, расстегнула верхнее отделение, вытащила кошелек и прижала его к груди.

– Я подумал, что вы вернетесь за своей бомбой, – с усмешкой произнес мужчина.

Охнув, я прошептала:

– В аэропорту нельзя произносить слово «бомба».

– Вы правы, – тоже шепотом ответил он. – Хорошо, что вы вернулись, а то ведь в моем чемодане килограмм кокаина.

Я закатила глаза.

– А разве килограмм кокаина вместится в ручную кладь?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Не умею переводить фунты в килограммы с точностью до мелочей.

– Я тоже, – кивнула я.

Тут я сообразила, что мы встретились не для того, чтобы выпить и поболтать. У него мой чемодан, а мне надо успеть на самолет, чтобы лететь – о ужас! – в свадебное путешествие.

Мой товарищ по чемодану протяжно вздохнул.

– А я уже надеялся, что мой чемодан потерялся.

Хотя мне пора было бежать, я была заинтригована.

– А почему вы хотели, чтобы ваш чемодан потерялся?

– В нем чертежи моего никуда не годного проекта.

У меня в груди что-то ёкнуло.

– Вы что – архитектор? – нерешительно поинтересовалась я.

– Как вам сказать? Формально, да. В том смысле, что я окончил университет и все такое. Но заслуживаю ли я этого звания? Не знаю.

Это мне было понятно. Я тоже делала проект, а его забраковали.

– Что ж, еще раз благодарю. Мне пора в терминал «С».

Я подкатила к нему его чемодан, но он почему-то мне мой не отдал. Просто взял за ручки оба чемодана и повез за собой.

– Мне тоже в терминал «С», – бросил мой новый знакомый, в порядке объяснения.

– Вы опять перепутаете чемоданы, – с тревогой сказала я.

Он остановился и с насмешкой посмотрел на меня.

– Я перепутаю? То есть, по-вашему, это я виноват?

Я улыбнулась, вспомнив, как схватила чемодан еще до того, как его поставили на пол. Ну хорошо. Может, это и не целиком его вина.

Он возобновил шаг.

– А знаете что? Вы правы. Тогда я взял ваш чемодан случайно, но теперь вполне могу сделать это намеренно.

Я искоса посмотрела на него.

– Чтобы еще раз увидеться с вами, – медленно проговорил он, интонационно подчеркивая каждый слог.

Боже мой, неужели я совсем утратила форму? Да, утратила, это правда. Уже много лет я даже не думала о том, что могу представлять интерес для кого-то, кроме Хейза, вот и не поняла, что мой новый знакомый со мной заигрывает.

– Ну что ж, – сказал он, когда мы подошли к огромной вывеске «Терминал С», – здесь я вас покину.

– Окей, – улыбнулась я. – А я полечу в Сент-Томас.

– Так вы летите в Сент-Томас? – рассмеялся он. – И я лечу в Сент-Томас. Верней, не в Сент-Томас. А через Сент-Томас на Британские Виргинские Острова.

– Так и я тоже! – Внезапно жизнь стала налаживаться. Но потом я вспомнила про свои несчастья. – Я лечу в свадебное путешествие.

Он огляделся и, сообразив что к чему, присвистнул:

– О, нет…

Я кивнула.

– Нельзя же лететь в свадебное путешествие одной. – Он направился к стойке у нашего выхода, и я, сама не знаю почему, последовала за ним.

– Прошу вас, – обратился он к дежурной по посадке. – Мы с женой летим в свадебное путешествие. А забронировать два места рядом нам не удалось. – Он подмигнул мне. – Не могли бы вы нам помочь?

Дежурная взяла наши паспорта и принялась что-то печатать. Печатала невообразимо долго. Неужели так сложно изменить места?

– Ладно, голубки, – наконец объявила она, – я нашла два места рядом, с переводом в первый класс.

– Вот это да! Огромное вам спасибо. – Я прошла в «загончик» для ожидания и присела в темно-синее кресло, на котором, как мне показалось, было поменьше хлебных крошек.

– Кстати, меня зовут Джулия Бакстер, – представилась я своему «супругу», устроившемуся рядом со мной. – Пожалуй, надо знать фамилию вашей фиктивной жены, вдруг спросят.

– А меня – Коннер Говард. – Он наклонился ко мне. – Я пожал бы вам руку, но дежурной это может показаться странным.

Я замерла, разинув рот. Судорожно соображала, пытаясь слепить воедино все, что я знала об этом человеке.

– Вы Коннер Говард? Тот самый?

Человек, обругавший свои чертежи, слыл восходящей звездой архитектуры; специалисты пристально следили за его работой. Все виднейшие архитекторы расценивали его как угрозу своему авторитету и в то же время восторгались его проектами. В этом году он стал самым молодым архитектором, которого включили в справочник «Дайджест архитектуры». Примерно мой ровесник.

Я уже была на грани того, чтобы выразить ему свое восхищение, но тут по громкой связи объявили, что пассажиры первого класса могут пройти на посадку.

Коннер, с веселым удивлением на лице, поднялся и повел меня к началу очереди.

– Башни Гаррисона – мое любимое здание. Самое-самое любимое, честное слово, – выпалила я, переступая через металлический порожек и входя в самолет.

– Ладно, женушка, давай-ка на тон ниже. – Он уложил свой и мой чемоданы на багажную полку, а я от возбуждения едва обратила внимание на его любезность.

– Там такие линии, такая симметрия… А как интересно вы расположили полуэтажи… – тараторила я, захлебываясь словами.

Мы сели рядом, устроились поудобнее. И он положил ладонь на мою руку.

– Ты что, шутишь? – сказал он, кинув взгляд вокруг. – Тебя кто-то подговорил? Нужно быть чокнутым, чтобы иметь любимое здание, тем более из спроектированных мною. Таких людей просто не бывает.

– Да нет. Никто меня не подговаривал. Я как раз из тех чокнутых, правда-правда.

– Так ты, что, тоже архитектор?

Его вопрос прожег меня насквозь. Я нахмурилась, почувствовав, как между бровей пролегла отвратительная складка, из-за которой, по утверждению мамы, у меня рано появятся морщины. Ну да, формально я – архитектор. Или могла бы им стать. Но я не привыкла рассказывать о своих неудачах симпатичным попутчикам в самолетах. И я ответила:

– Скажем так: я увлекаюсь архитектурой. – Так и есть. С этим не поспоришь.

– Позвольте предложить вам напитки перед взлетом, мистер и миссис… – Голос стюардессы сошел на нет.

Коннер одарил ее обаятельной улыбкой, которую за последние несколько минут я стала воспринимать совсем иначе. Если сначала мой случайный знакомец вызывал у меня праздный интерес, хоть и немного раздражал, то сейчас я была под впечатлением от встречи со знаменитостью.

– Дорогая, ты уже решила, что возьмешь мою фамилию? – спросил он.

Несколько минут назад я ответила бы «нет», но теперь…

– М-м, да. – Я посмотрела на бортпроводницу. – Джулия Говард звучит неплохо, правда?

Коннер рассмеялся и стиснул мою руку.

– Мне индийский пейл-эйл, а Джулии… – Он повернулся ко мне.

– Милый, ты же знаешь, – игриво отвечала я, внезапно почувствовав, что у меня кружится голова, – перед взлетом я всегда пью розовое вино.

Коннер снова посмотрел на бортпроводницу.

– А знаете что? У нас сегодня особый день. Принесите-ка нам шампанского.

У меня в голове теснилась масса вопросов к одному из выдающихся архитекторов США, который к тому же оказался не лишенным чувства юмора и весьма доброжелательным человеком. Пусть сегодняшний день пошел не так, как я планировала, но все равно завершится он шампанским, которое я буду пить с симпатичным мужчиной. Самолет оторвался от земли, в воздухе нам предстояло провести четыре часа. Казалось, мои проблемы остались где-то далеко-далеко, и впервые за долгое время у меня возникло ощущение, что все возможно.

Корнелия. В последним путь. 6 марта 1914 года

Тринадцатилетняя Корнелия Вандербильт всегда предпочитала жить в Эшвилле, а не в Вашингтоне, и все же особняк на Кей-стрит был для нее родным домом. Но теперь, ощущая в груди бешеный стук сердца, она осознала, что отныне никогда не будет чувствовать себя здесь как дома.

– Папа! Папа! – в отчаянии вопила Корнелия, тормоша отца за плечо.

– Джордж! – пронзительно вскрикнула Эдит, прижимая ладонь к лицу мужа. Увы, тот не реагировал.

Корнелия с Эдит только что поднялись на второй этаж. Они принесли Джорджу стакан воды с газетами и увидели, что он лежит в постели в неестественной позе, без признаков жизни.

– Эмма! – крикнула Эдит камеристку. – Доктора Митчелла сюда! Немедленно!

– Папа, доктор Финни сказал, что ты поправляешься! – голосила Корнелия. – Очнись! – Ее вопли перешли в рыдания.

Эдит встретилась глазами с дочерью над бездыханным телом Джорджа. Дикая паника, охватившая Корнелию в первые минуты, сменилась глубоким безмолвным ужасом. Глядя на мать, она заметила, что та дышит тяжело, прерывисто. Обе осознали, что Джорджа больше нет.

А ведь еще накануне вечером Корнелии казалось, что папа почти выздоровел. Он шутил, говоря, что не подпустит к дочери вашингтонских юношей. Корнелия училась в школе для девочек, но все равно у нее была масса возможностей общаться с приличными молодыми людьми. Джорджу всего лишь удалили аппендикс. Операцию провел один из лучших хирургов США. Он должен был поправиться. По-другому просто быть не могло.

Казалось, время остановилось. Эдит, задыхаясь от слез, обняла Корнелию. Несколько минут спустя приехал доктор Митчелл, семейный врач. Он лишь подтвердил то, что они уже знали: Джордж скончался.

Корнелия буквально физически ощущала, что какая-то часть ее самой тоже умирает. Кто теперь будет читать ей книги? Беседовать с ней об изобразительном искусстве, о музыке, изучать глобус, рассуждать, в какие страны они поедут в следующий раз? А когда она повзрослеет и встретит своего суженого, кто поведет ее к алтарю? Корнелии стало дурно, и, если бы не сильные руки обнимавшей ее матери, она наверняка в бесчувствии рухнула бы на пол.

Несколько дней спустя, когда Эдит и Корнелия ехали поездом в Нью-Йорк, чтобы похоронить Джорджа, Корнелия вдруг спросила:

– Мама, а если ты тоже меня покинешь, что будет со мной?

Эдит ласково взяла дочь за руку.

– Милая, я никуда не денусь. Теперь мы с тобой вместе против целого мира.

– Мама, а вдруг? – Корнелия почувствовала, как от волнения у нее начинает гореть лицо. Есть ли у мамы какой-нибудь план на этот случай?

– Девочка моя, у тебя есть тетя Полина, тетя Натали, тетя Сьюзан. Они о тебе позаботятся. Но со мной ничего не случится, обещаю.

Корнелия немного успокоилась при мысли, что у нее действительно полно родственников, которые не бросят ее погибать на улице, если случится самое страшное.

– А почему папу не хоронят в Билтморе? – спросила она. – Ведь ему там так нравилось. Да и мы будем жить там.

Эдит грустно улыбнулась дочери.

– Потому что всех Вандербильтов хоронят в фамильном мавзолее у подножья холма Тодт-Хилл.

– Это там, где вырос Командор, – неуверенно произнесла Корнелия. Она слышала множество историй о легендарном прадеде – железнодорожном магнате, создавшем состояние Вандербильтов. Он был совсем не такой, как ее добрый, заботливый папа. – Мама, но ведь мы же не сможем навещать его могилу.

– Знаю, Нелли. Но папа вложил много времени, денег и сил в проектирование этого мавзолея, и я уверена, что он хотел бы обрести последний приют именно там. В той усыпальнице покоятся его родственники, и он тоже должен быть похоронен там.

– Мама, но ведь это мы его семья.

И то правда.

– Когда ты вернешься в школу… – начала Эдит.

– Нет! – перебила ее Корнелия. – Нет, мама, умоляю, не заставляй меня возвращаться туда. Я хочу поехать в Билтмор. Там я буду чувствовать, что папа рядом. – В полном отчаянии девочка промолвила: – Лучше бы мы все погибли на «Титанике».

– Корнелия, – упрекнула ее Эдит. – Нельзя так говорить. Папа никогда не пожелал бы таких ужасов. Он был бы рад, что мы живы.

Меньше двух лет назад, в 1912 году, вся семья забронировала билеты на «непотопляемый» корабль, отправлявшийся в свое первое плаванье. Но в последний момент Эдит вдруг почувствовала непреодолимую потребность отказаться от путешествия на самом шикарном и потрясающем судне в мире. Она уговорила Джорджа вернуться на родину на борту корабля «Олимпик», на котором собирались плыть и его племянница с мужем. Они гораздо интереснее проведут время, убеждала Эдит, вечерами ужиная все вместе за большим столом; это будет грандиозно. Джордж долго дулся из-за того, что они отказались от престижного плавания на «Титанике», о котором только и было разговоров, – пока не пришла трагическая весть о его судьбе.

– Твоя мама нас спасла, – сказал Джордж Корнелии. – Ты всегда должна ее слушаться, потому что она плохого не посоветует.

Корнелия откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, вспоминая, как она пела и смеялась вместе с отцом, как читала книжки, сидя рядом с ним в крытой галерее, как бродила в его огромной библиотеке, а он наставлял ее в выборе книг. Именно Билтмор был ей родным домом, а не особняк на Кей-стрит или Нью-Йорк; Билтмор был воплощением ее отца. Мысль о возвращении в школу, хотя там у нее были подруги, наполняла Корнелию тоской. В Билтморе она могла кататься на мулах со своей подружкой Роуз, выгуливать в Билтмор-Виллидж Седрика и Сноу, огромных сенбернаров, которые вели себя смирно, как ягнята. Там реже устраивали светские приемы и политические мероприятия, кампании по сбору денежных средств и чаепития. И мама почти все время проводила с ней. Слезы сочились из-под закрытых век Корнелии, струясь по щекам. Может, ее слезы разжалобили маму, может, что-то еще, но Эдит наконец уступила.

– Ладно, – сказала она, – если это так важно для тебя, мы вернемся в Билтмор, как только проводим папу в последний путь.

В последний путь. В последний путь. Эти слова звучали в голове у Корнелии на протяжении всей поездки – в поезде, потом на пароме, который, обогнув южную часть Нью-Йорка, доставил их к Тодт-Хиллу. И все же она никак не могла взять в толк, почему папу нужно было хоронить в Нью-Йорке, за сотни миль от его чудесного творения, где он упокоился бы с миром, среди волшебного леса, созданного им самим.