Царь Борис

Он вспомнил это и на сей раз. И это воспоминание как бы подхлестнуло его, перевернуло внутри Елина невиданный пласт запасной энергии и, бросив занятие по открыванию своего номера, он с сияющей улыбкой, сделав широкий шаг, оказался рядом с Надей. Она в этот момент как раз вдела ключ в замочную скважину и, забыв повернуть его, носком своей чёрной лакированной туфельки пыталась толкнуть дверь. Понятно, что ей это не удавалось.

Ну-ка, давай-ка я попробую помочь тебе, Надюш! – очень ласково произнёс он.

И от этого доброго сильного голоса Надя, немного повеселевшая от коньяка, встала боком к двери, спиной, покачнувшись, слегка оперлась на косяк, а правой рукой удержалась за локоть Елина. Борис Иванович, радуясь в душе этому доверительному движению, повернул ключ, кулаком толкнул дверь вовнутрь и она, скрипя, открылась в тёмное пространство комнаты.

Пожалуйста, Надежда Владленовна, можете войти в свое жилище! – со всей широтой улыбки Елин демонстративно показал рукой, куда именно ей следует входить.

Спасибо, товарищ первый секретарь, – на мгновенье взглянув на него прищуренными глазами, Надя юркнула в номер.

Борис Иванович, постояв секунду, прямо с порога нащупал на внутренней стене включатель, щёлкнул им, – и мгновенно помещение ожило от рассыпанного вокруг, хотя и не слишком яркого, экономного света.

Елин не раздумывая вошел в комнату, грубо прихлопнув защёлкнувшуюся дверь. Надя стояла лицом к лицу и смотрела на него вопросительным взглядом. Борис Иванович, как в юношеские годы, восторженными глазами, но уже без румянца на загорелых скулах, смерил девушку с головы до ног и тут же, молча сделав полшага вперёд, подхватил её, словно букет гладиолусов, на свои по-медвежьи огромные ручища. И так же безмолвно, целуя её лицо, широко раскрытые изумлённые глаза с подкрашенными тушью ресницами, нос, губы и виски с завитками светлых волос, подвигался к кровати, стоявшей слева у окна. Он бережно уложил её на заправленную кровать и, не отрываясь губами от её лица и шеи, не останавливаясь в помыслах, стал расстёгивать блузку, нашел молнию на юбке…

Таким образом всё у них произошло в первый раз. Борис Иванович овладел ею стремительно, и в этом она, к своему собственному удивлению, ни малейшим движением не воспротивилась. И не сказать, чтобы она не понимала, что это может произойти, ведь уже продолжительное время знала, что означает это внимание, и к чему могут привести эти ухаживания. И ещё некоторое время назад, ясно видя, какую определённую цель ставит Елин, отвергала про себя возможность интимной близости. Но когда дело дошло до той самой критической точки, она всё же смолчала, приняла его ласки, мысленно махнув рукой на последствия своего поступка и на несоответствие его общественным правилам. В тот момент Надя и не думала, зачем она поддаётся и идёт на этот шаг. И цель была неясна, и любви, даже влюбленности в первого секретаря тоже не было. А что касается дальнейших их связей, которые могли бы перерасти в сильные и крепкие настоящие чувства, то здесь тоже, как говорят, «бабушка надвое сказала».

6

От Нины Фёдоровны, законной супруги Бориса Ивановича, не так-то просто уйти в сторону насовсем, без того, чтобы она выцарапала глаза обоим, чтобы она обоих не смешала с землёй. У неё князь превратится в грязь, но мужика своего Нина Фёдоровна чужим рукам не доверит, и уж троих дочерей без отца не оставит. «Акула, а не женщина», – говорили про нее женщины, если дело касалось интересов её семейного очага. Да честно говоря, Надя и не делала какие-нибудь далеко идущие ставки на Бориса Ивановича, хотя их отношения с каждым днем становились ближе и теснее. Она чувствовала себя в его широких и сильных объятиях словно в облаках, словно в раю, и это пока для неё было самое главное. Надя видела, что и он, Борис Иванович, в ее обществе чувствует себя комфортно, ищет её взглядом и, как маленький ребенок, которому купили дорогой подарок, сияет от счастья, даже случайно встретившись с ней.

О будущих своих отношениях почти не говорили, разве что Борис Иванович в начальный период их знакомства порой обронял:

– Надо тебя, дорогая моя, поближе ко мне пристроить на работу. Я придумаю что-нибудь. Соображу, куда можно тебя перетащить.

В результате Надя однажды опомнилась в кресле секретаря ВЛКСМ района. Это было удобно в первую очередь Елину, он мог по желанию пригласить её к себе в любое время, как бы по служебным делам, а фактически для того, чтобы налюбоваться Надеждой Владленовной сколько душе угодно. Вот и сейчас, срочно уезжая в Москву, он не забыл, зашёл попрощаться, но, увидев ее загорелые ноги, длинную шею, не устоял.

Уходя от нее, приводя себя в порядок после внезапной и бурной встречи, глядя в зеркало, что стояло у двери в углу, Борис Иванович, видимо, для того, чтобы рассеять сомнения и тревоги о своей дальнейшей судьбе, возможно, появившиеся в голове девушки в связи с его переездом на новое место работы, растянуто произнес:

Скоро, Надя, сдаётся мне, переедем мы с тобой в другой город, возможно, большой, с широкими чистыми улицами, с театром, с концертными залами и прочими культурными центрами.

А куда, ты уже знаешь, Боря? – спросила Надя, прихорашивая губы с зеркальцем в одной руке и с помадой – в другой.

Ничего не знаю, тёмный мрак. Велели прибыть в Москву, к самому Брежневу – и всё, – серьёзно, с таинственным видом человека, уже одной ногой ступившего в сферы, малопонятные сознанию маленького человека, сидящего в невзрачном здании сельского райкома, сказал Борис Иванович и, сделав шаг в сторону Нади, поцеловал её в алые, только что подкрашенные губы.

Ну, бывай, Надюша. Почешу я, успеть надо к самолёту, – сказал Елин и, развернувшись, торопливо подошёл к двери. Нагнувшись, он приложился правым глазом к замочной скважине и, насколько ему позволяла видимость, обследовал коридор. Людей вблизи не было видно, на той стороне двери не слышалось голосов. Воровато оглядываясь по сторонам, он осторожно открыл дверь, немножко приоткрыл её, высунул голову. Неторопливо через щель двери осмотрел узкий коридорчик, иногда бывающий полон народом, и, убедившись, что всё в порядке, вышел из кабинета секретаря ВЛКСМ Надежды Бойко.

Куда, домой? – спросил водитель Елина, когда тот сел в машину.

Да, да, Коля, нажми на газ, надо переодеться, – с довольным видом скомандовал Елин, кивком головы показывая на дорогу. Чёрная «Волга», недавно переданная краевым начальством за хорошие результаты в уборке урожая, бесшумно напрягаясь и оставляя за собой из глушителя невидимый след, выехала со двора райкома и через несколько минут остановилась у пятиэтажного дома, в котором жил первый секретарь.

Пошли, Коля, поможешь мне собраться, – сказал Борис Иванович, выходя из машины и важно осматриваясь, а юркнув в подъезд, на радостях, как мальчишка, пробежался по бетонным сту пеням лестницы на четвёртый этаж, где находилась квартира.

7

Нины Фёдоровны дома не было, она в отпуске отдыхала в санатории, в Геленджике. Поэтому, когда Борис Иванович вошел в квартиру, а за ним и Коля Первухин, Елин сразу открыл дверь в ванную, а Коле велел захватить из платяного шкафа свежую белую рубашку и светлый костюм. Мол, вон он висит с краю за синим банным халатом, так и сказал Борис Иванович, потому что этот самый халат он надевать не любил, хотя жена то и дело за это пилила, стараясь приучить его к солидности, как обеспеченного человека, который по вечерам обязан облачаться в этот халат и уж потом заниматься своими делами. Однако Борис Иванович любил натягивать на себя, как в давние студенческие годы, тонкие спортивные трико, а сверху, если прохладно в комнате, рубашку-безрукавку. А в жару, в летнее время, бывало, что, занимаясь разными делами, хаживал и голым, будучи один в квартире или при жене.

Коля Первухин быстро нашёл костюм Елина, принёс и повесил его на вешалку в прихожей, напротив двери в ванную, так что Елину после душа, смывающего кубанский пот после нещадного солнечного пекла, оставалось высунуть руку через дверь ванной и забрать свежую одежду.

Чай поставить? – спросил предусмотрительный Первухин, зная, что Борис Иванович в самую жару любит выпить в день несколько стаканов чая, вместо того, чтобы, как все нормальные люди, ублажать себя прохладительными напитками, лимонадами, квасами и им подобными.

Да, да, давай, ставь чайник, Колюхй; – донёсся голос Елина, и на кухне послышался шум воды, заполняющей чайник. Через несколько минут Борис Иванович, с ног до головы в парадной форме, причесанный и с галстуком, болтающимся на шее, вошёл в кухню и сел на табуретку перед только что налитой чашкой чая. Сделав несколько глотков, Елин встал, освободил шею от слишком тесного галстука.

Что-то сегодня не идёт, – сказал он, вытирая свежим носовым платком выступившие от выпитого горячего чая бусинки пота на носу и на лбу. – Ладно, я спущусь вниз, а ты, как допьёшь, закрой дверь и проверь, захлопнулась ли.

Елин, торопливо схватив в прихожей портфель с вещами, направился к двери. Не успел он спуститься вниз, как с четвёртого этажа его уже достал хлопок закрывшейся двери, а затем по ступенькам быстрый топот ног водителя. Так что почти одновременно Борис Иванович и Первухин подошли к машине, стоявшей у подъезда.

Давай, Колька, жми на газ, – садясь в машину, повелел Елин своему водителю, – осталось три часа, мы должны успеть ещё на регистрацию.

Не беспокойтесь, успеем, – уверенно заявил Первухин и щелкнул ключом зажигания. Машина тихо, почти безмолвно заработала, – до аэропорта прокачу с ветерком, – улыбаясь, взглянул Коля на своего хозяина и включил передачу. Машина, словно встрепенувшись, ринулась в направлении главной дороги, а выехав на неё, повернула налево и стрелой помчалась в столицу края…

Глава 3
Иван Елин

1

Боря Елин родился во Владимирской области, в деревне Наумово, что примостилась у северной окраины небольшого городка Александрова. Отец его, Иван Петрович Елин был потомственным крестьянином, всю свою сознательную жизнь работал пастухом на ферме в колхозе. Мать нашего героя, Дарья Силантьевна, трудилась вместе с мужем тоже на ферме, дояркой.

Деревня Наумово в сороковые годы состояла из одной улицы. Дворов по двадцать пять на каждой стороне насчитывалось в то время, когда Иван и Дарья полюбили и решили соединить свои судьбы узами брака. До этого жили по соседству, их дома с террасами смотрели друг на друга, как солдаты при команде «равняйсь». Террасы у них были почти без окон, зашитых не досками строгаными, а картоном, обрезками досок, старыми ящичными рейками из-под мыла и так далее: что нашли, тем и прикрылись от прямого ветра, снега и дождя.

Дом у Вани Елина был небольшой, хотя и пятистенок, с огромной русской печью на первой половине бревенчатого жилища. Жил он в родной избе вместе с матерью. А отец его, когда ещё Ваньке было пять лет, однажды в зимний морозный день ушёл в лес за дровами и не вернулся. Неделю всей деревней искали и не нашли мужика, как в воду канул, словно испарился. Как будто вот растаял человек, растворился в лесных чащобах. Очень бедно жили вдвоём с матерью, спасибо отцу, пусть земля ему будет пухом, пятистенок успел поставить. А то как бы и где жили, неизвестно. Братьев у отца было четверо, а жили всем семейством в одной большой горнице, женатые иль неженатые, с детьми или без них; все устраивались на ночлег в этой комнате. Кто был пошустрее, тот в холодную пору поближе к печке пристраивался. Женатым отводили место аж в самом дальнем углу, им-то легче, вдвоём и холод нипочём, пообнимутся как следует, подышат друг на друга, руки-ноги переплетут, не поймёшь, чья и где нога или рука, вот и тепло.

2

Четыре года было Ваньке Елину, а помнил многие картины той совместной жизни в большой и дружной семье деда. Там было весело. Ваньку на руках носили все, кому не лень, всё-таки первый мужчина появился в доме, а так у двоих дядей родились по двое дочерей. Помнил Иван Петрович, как отец его на лошади таскал из лесу вырубленные брёвна и с любовью очищал их от коры, готовил брёвна для будущего дома. За зиму всё и заготовил. А весной, как выглянуло солнце, почернели поля, почки на деревьях стали набухать, поставил и дом, переехал к концу лета. А вот жить в новой просторной избе на троих долго не пришлось, взял Бог душу.

Отец был хорошим трудолюбивым человеком, тихим, скромным, независтливым. Лишний раз на чужой двор глаз не направит, чтобы не подумали о нём чего плохого. А как только кликнут его на помощь, как позовут, так сиял от радости, бегом бежал подставлять плечо. Надо сено разгружать из телеги – зовут отца, надо помочь соседу избу ставить – позовут отца, даже по мелочам соседи звали батю подсоблять: поднять вдвоём мешок с зерном и сыпануть в амбар, постричь овец, что отец умел делать лучше всех в деревне. Не отказывал он никому, потому люди и уважали его и обращались к нему.

Может быть, поэтому, когда и отец ставил свою избу, соседи без приглашения приходили и помогали ему. От отца, по рассказам матери, Ваня унаследовал многое, – его трудолюбие, его умение делать многие вещи своими руками и, самое главное, как говаривала мать, – перенял он от отца любовь к земле. Мать рассказывала, что его, как хорошего, умного строителя, хотели забрать в город, сказали – мол, и пожить где дадим и зарплату хорошую назначим, лишь бы Петро перешёл к ним работать, хотя бы лет этак на пять, коли насовсем желания нет. Отец сказал: «Да что вы! Даже никакими меня хоромами не соблазнишь и никакими калачами и кренделями к чужому стойлу не приманишь. Уж где родился – там и пригодился. Мне ведь надо корову по холке погладить, на заре на пастбище её выгнать, по росе на лугах косой размахнуться и коня за морду потрепать, – всё лучше, чем в городе в подвалах среди тараканов жить».

– Не поменял твой батя свою деревеньку на богатые городские условия жизни, и, может, зря, – вытирая краешком платка чуть заметные слезинки, вспоминала мать. – Пошел бы, – может, и жил бы до сих пор. Вот только – знать, чёрная душа была у этого гостя из города. Много раз ходил к отцу и упрашивал уважить его просьбу и согласиться ехать с ним в город, аж в самую Москву, мать городов Российских. А когда отец наотрез отказался, видать, проклял его, потому и отец недолго прожил. Есть такие люди, сынок, как колдуны, черными магами называются…

Иван тоже, как и отец, всей душой любил деревню, даже в школу в ближний городок Александров напрочь отказывался ходить. Вернее, случилось по-другому. Когда ему исполнилось десять лет, знакомый священник приехал на бричке, захватил его с собой и отвез в школу, посадив за парту вместе с остальными учениками. Но уже со следующего урока Иван сбежал из класса и бегом, напрямик через дворы и огороды, добежал До дома и сказал матери, что больше в школу не пойдёт. Однако этот священник как-то ещё раз приезжал за ним, но увидев его ещё издали, Ваня дал дёру в направлении леса через луг. Потом ещё как-то рано утром, когда мальчик ещё не проснулся, священник вошёл в хату:

– Ну, Пелагея, буди сына, надо, чтобы мальчик хоть закон Божий выучил, а то как же ему жить без грамоты?

Мать захлопотала, Ваню разбудила, а сама побежала в сени за крынкой, чтобы батюшку молоком угостить. Поздоровался Ваня, протирая глаза, вышел на улицу, как бы по нужде, а как захлопнулась за ним дверь, дал стрекача, быстрее зайца пустился в направлении лесочка. Увидела мать, подняла шум, соседей на помощь кликнула, но всё было бесполезно: его и след простыл, вернулся затемно, когда спать ложились.

На этом ученье Ивана Елина закончилось, и начались трудовые будни. Он помогал матери по хозяйству, дядям в работе. Земля была общая. Хотя и отделился Петр, но после его гибели братья не оставляли его семью без куска хлеба, его долю всегда отдавали как положено, несмотря на то, что серьезных работников с его стороны и не было. Но через год пришла на русскую землю революция, большевики захватили власть в Питере. Началась гражданская война, хотя ещё не закончилась первая мировая, в которой завязла Россия.

3

Конечно, размеренную жизнь деревни Наумово война 1914 года нарушила, многих мужиков взяли на войну. Однако большевистская революция и гражданская война перевернула всю крестьянскую жизнь вверх дном. Отобрали большевики земли у крестьян и весь скот, что имелся у них, обобществили, создали коммунистические артели, колхозы, совхозы и прочие коллективные организации.

Была прежде жизнь у крестьянина тяжёлой, несладкой, а стала ещё трудней и невыносимей. Новая власть обирала крестьянина, как липку. Чтобы удержать власть в своих руках, большевики нуждались в деньгах – на вооружение, на обмундирование и на довольствие своей армии. Однако казна была пуста, помещики, капиталисты и купцы защищали свою собственность с оружием в руках, поэтому оставалось отбирать у самого тихого и трудолюбивого народа, у незащищённого крестьянина. До последнего зерна опустошала новая власть амбары селянина. А когда амбары опустели, новая власть стала натравливать селян друг на друга, придумывала новые ярлыки разным категориям селян, из века живущим по-разному: одни чуть лучше, другие победнее. Хорошо работающих, трудолюбивых, побогаче крестьян назвали кулаками, живущих чуть победнее – зажиточными, а самых ленивых и нетрезвых, которые с печки, как Емеля из сказки, не слезали, назвали бедняками и самыми сознательными слоями сельского народа. Им, этим беднякам, большевики поручили организовать на селе новую жизнь, новые порядки. И они это делали, как могли и как умели. А уметь – они не умели ничего, кроме как знали, у кого в селе могли быть лишнее ведро картошки, мешок зерна или муки, банка мёда да моток шерсти. Вот с их-то помощью новая власть подбирала на селе последние крохи.

В своей сознательной жизни Ваня Елин был свидетелем и участником этих перемен в деревне, на себе испытал невзгоды в пору установления новых порядков. Десять лет ему было, когда в родной деревне начали создаваться товарищества, прообразы будущих колхозов и совхозов. Пока шла гражданская война, бедняки, не ушедшие на фронт, сообща обрабатывали свои – небольшие наделы. Потом организовали комбеды, коммуны. А уж когда началась коллективизация всей страны, тут же бедняцкие коммуны объединились в колхозы и совхозы.

Вот так двенадцати лет Ваня Елин стал участником исторического события в жизни своей деревни и страны. В доме дяди Михаила, самого младшего брата, который остался жить в доме дедушки, в той самой избе, где он родился, собрались крестьяне. На стол принесли, кто что мог, – простой крестьянской закуски и чистого самогону. На пустом уголке стола сын соседа Филимона – гимназист, нагнувшись над чистым листом бумаги, под перебивчивые советы и подсказки мужиков писал благодарственное письмо вождю Ленину – за то, что он осознал необходимость полного изменения политики по отношению к крестьянству и заменил продразвёрстку продналогом. День этот в апреле 1921 года крепко запал в память, потому что потом в газетах и по радио подробно рассказывали об этом дне. Даже однажды, в шестидесятых годах, Ивана Петровича Елина пригласили в школу и попросили подробно рассказать школьникам, с каким энтузиазмом крестьяне-земляки поддерживали политику большевиков. И Иван Петрович, конечно, в целях воспитания подрастающего поколения, рассказывал. И конечно же, само это вполне обыденное событие пришлось приукрасить, изобразить восторг при отправке письма самому вождю Ленину, словно был не случайным свидетелем затеи взрослых, а непосредственным участником штурма Зимнего в Петрограде. Сами же крестьяне в тот день знали, что посылают благодарственное письмо властям не по своему замыслу, а по просьбе коммуниста деревни, участника гражданской войны красноармейца Алексея Бутурина, который пришёл с войны без ноги, зато живой. Уважили просьбу земляка, который, несмотря на потерю ноги, метил в начальство. Видел, куда ветер дует и какая ему может быть польза от этого ветра. Ну а на столе светилась бутыль очищенного самогона, возвышаясь с приличной для текущего момента закуской.

С другой стороны, Ваня сам почувствовал результат новой экономической политики, когда у него с матерью в амбаре проявилось зерно. На рынках и ярмарках, в лавках и в торговых рядах стало больше и разнообразнее товару. Мать даже подумывала завести вторую корову. А излишки молока можно было бы продавать на базаре в Александрове. Ведь надо было обзавестись обновками, посудой, крупой разной впрок. А самое главное, мечтали они с матерью купить новый железный плуг, – до того имелась у них деревянная соха, – да борону, их стали вовсю продавать на ярмарках приезжие люди из Мурома, из Кольчугина. Ваня помнил, как радовалась мать, ходила счастливой по деревне и приводила подружек показывать свою новую покупку, обыкновенный топор. Топора не было в доме с тех пор, как отец взял его с собой в лес. Так и исчез топор вместе с отцом. Да ещё два ведра железных она привезла из города. Так она их долго жалела, не использовала и несколько раз в день смотрела, на месте ли они в проёме за печью, где зимой обычно держали маленьких ягнят и телят.

Но из всего того, что планировала молодая вдова с маленьким сыном, исполнилось очень мало. Топор да два ведра она успела закупить для своего хозяйства. Да одёжную кое-какую обновку себе да сыну. Кое-какую одёжку под его рост и комплекцию, поскольку он, четырнадцатилетний подросток, уже выглядел крепким парнем. Вообще-то Елины в деревне заметно выделялись. Они все были рослые, широкогрудые, светловолосые. Только дядя Михаил среди всех братьев отца Вани был вроде как чужим, непохожим на остальных. Даже две сестры Михаила по росту и цвету лица, волос повторяли породу Елиных. Девки из их породы выгодно отличались полновесными круглыми грудями, длинными полными ногами. Рослые, болыпезадые, девки елинского рода в деревне были у женихов нарасхват и быстро выскакивали замуж, становясь, ничего не скажешь, добропорядочными жёнами и матерями.

Исключение в роду представлял дядя Михаил, он получился – не поймёшь в кого, походил больше на цыгана, чем на русского русоволосого парня. Ну как же: глаза маленькие, как у китайца, чёрные волосы, яйцевидная голова, нос, правда, русский, как у всех Елиных, а так вообще чужой и ростом выше и худее, словно его в семье морили голодом. Вот неказистый высокий цыган – и точка.

Ваня Елин не подвёл семейную породу, тем более что у всех братьев отца рождались одни девки. Так что только он один среди нового поколения рос мужиком, а значит истинным наследником рода. Девки, что вышли замуж, поменяли фамилии и баста. Давай умножать род своих мужей, а Ваня, родившись, всю жизнь Елиным должен называться, до самой смерти. Может быть, это обстоятельство и помогло матери и сыну выжить в самые тяжёлые и голодные годы после революции в гражданскую войну. Дяди помогали всем, чем могли, почти не отделяя семью погибшего брата от своих семей, чтобы Ванька продолжал род Елиных. Потому, хотя и без главного кормильца, всегда на столе были хлеб и молоко. Особенно хорошо помогла родня в первое время после гибели отца, когда жив был дед. Через год и дед ушёл в лучший мир, но семья оставалась дружной и спаянной. Особенно помогал дядя Алексей, самый красивый и самый умный среди живых родных. Само собой сложилось, что он стал непререкаемым главой елинского рода. Скажет, к примеру, дядя Алексей, что пора засевать поля, те небольшие площади, которыми располагали Елины, – так значит и надо сеять, остальные семьи молча, кивнув головами, шли выполнять его наказ. Скажет, кому помогать, ходить по двору, за скотиной, так беспрекословно и без возражений и идут. Но он был и самым добрым среди родных Ваньки из старшего поколения, часто приходил в избу поговорить и выпить чаю, допоздна засиживаясь в беседах с матерью. Приносил сахарку к чаю, баловал иногда племянника и конфетами.

5

Однажды дядя Алексей вдруг срочно, не попрощавшись с племянником и его матерью, внезапно уехал из деревни. Отчего, почему – как ни спрашивал Ваня об этом мать, она молчала, пожимала плечами и уходила от ответа, переводя разговор на другую тему. Только став повзрослев. он узнал от своих сверстников, почему дядя Алексей устроился на завод в соседнем городке Кольчугино и остался там жить. В деревне секреты долго не держатся и оценку дают всему ясную и жёсткую: сказали вот, что дядя Алексей спутался с Пелагеей, матерью Вани, что соседи застали их двоих в самый неподходящий момент в новом доме, строящемся для одного из братьев. От раскрытой тайны, от срама перед родственниками хороший человек дядя Алексей ушёл из деревни и больше не появлялся.

Его уход послужил причиной россыпи елинского рода. Елины обособились друг от друга. Дяде Михаилу достался главный старый дом с одной большой горницей да пристроенной позже утеплённой террасой, служившей и кухней, и кладовой.

После раздела жизнь Ивана Елина и его матери утяжелилась, хотя пока и не безнадёжно. Братья жили теперь не так дружно, общались через силу, нехотя, словно носили за душой какие-то обиды. Иногда дядя Михаил наведывался и спрашивал о делах, но помощи толком не оказывал. Он был добр на словесные похвалы, но скуп на скорую поддержку. Приходя в избу, сразу начинал жаловаться на тяжёлые времена, на нехватку в доме того, другого, третьего. Словно оправдывался сам перед собой за своё скупердяйство. «Или боится, что мы чего-нибудь попросим?» – думал про себя после его ухода Иван. Он к тому времени сам умел исполнять все работы по хозяйству: и косить, и сеять, и скотину вести, – всё, чтобы с матерью не остаться голодными.

6

А к тому времени, когда Иван становился единственным и настоящим мужчиной в доме, в стране и в деревне Наумово жизнь понемногу крепла. В домах крестьян появилась невиданная доселе электрическая лампочка Ильича. Удивительное дело – щёлкнул выключателем – и в избе светло, как днём, веселее становилось на душе. А ведь ещё по вечерам, в тёмное время суток появились новые заботы – надо было учиться грамоте, у кого её нет. Вначале всех неграмотных, – а их в Наумове было большинство, – собирали в доме коммуниста Алексея Бутурина. А потом посредине деревни, около старинного развесистого дуба построили небольшую, крытую дранкой, избу, покрашенную по брёвнам в красный цвет, половину её отвели под сельсовет, а вторую под школу. Теперь неграмотные собирались в школе. Учителей в основном привозили на лошадях из Александрова. Учили крестьян арифметике и русской грамматике. Вот теперь можно было пожалеть, что в своё время Иван не захотел учиться. Вначале мать хотела его и сейчас в общую школу определить, но куда там – он отказался наотрез, заявил, что убежит из дома, но не сядет за парту с маленькими. Мать поговорила с учителями и решила: пусть со взрослыми учится грамоте, да и сама вместе с ним стала учиться, поскольку самой грамоты не хватало. Так что лозунг партии и правительства: «Долой неграмотность!» – и мать и сын таким образом поддержали.