Записки инженера-геофизика о работе бортоператора на аэрогеофизической съёмке

В Переволочан приехали почти ночью, в полной темноте. Утром, обнаружив нас, жители деревни с криками: «Геологоразведка приехала!» – загнали детей и скотину и перешли на осадное положение. Несколько дней никакого движения в деревне заметно не было. Но «геологоразведка», то есть мы, занималась своими делами и больше никак себя не проявляла, а жизнь брала своё, добровольное затворничество понемногу стало ослабевать, и постепенно жизнь вернулась в обычное русло.

Собрали аппаратуру генгруппы, поставили антенны опорного сигнала и УКВ радиостанции, всё включили. Вертолёт, как и в Писаревке, ставили около хаты, где размещалась генгруппа. Стали замечать, что утром вертолёт стоит не в том положении, в каком оставлен накануне. Несколько дней это явление оставалось загадкой, пока однажды утром не обнаружилось, что деревенский бык приходит чесаться о хвостовой костыль вертолёта, понемногу поворачивая вертолёт. Тут из мазанки с генгруппой выскакивает Игорь Неганов, «в красной рубашоночке, хорошенький такой», с веником в руках бросается к быку и хлещет его веником по морде. Бык с правилами корриды не знаком и не знает, что красный цвет должен привести его в ярость. На лице его недоумение, он силится понять, что же это такое деется? Игорь продолжат хлестать веником, и бык нехотя, неторопливо удаляется. Для охраны вертолёта пришлось нанять специального деда. Он был патриархального склада, будто явившийся из начала XIX века.

Как-то вечером Тарасов на минутку ушёл в хату с генгруппой и застрял там надолго. Пора было ужинать, и я пошёл за ним. Спорят Тарасов с Франтовым до предынсультого состояния. Послушал минуту-другую, ничего не понял. Спрашиваю Франтова: «Гриша, чего ты хочешь? И о чём вы спорите?» «Как о чём?» – выпучивает глаза Франтов и задумывается, о чём был спор. Похоже, они забыли первоначальный предмет спора. «Ладно, – говорю, – если есть претензии, завтра мне их в письменном виде. Я их рассмотрю и приму меры». Эта прекрасная бюрократическая тирада направлена точно в цель. Я прекрасно знаю, что витровцы никогда ничего не подписывают и никаких бумаг не пишут. А Г.С. Франтов настоящий, истинный витровец, сотрудник ВИТРа. «Витя, ужин стынет, пошли домой».

Вечерами частенько сиживали мы в помещении генгруппы: рассматривали ленты, обсуждали текущие дела, попивая чай. Нам нужен был свет и электрическая плитка, чтобы кипятить чай. Для этого должна была работать электростанция, против чего категорически выступал Франтов, оберегая её ресурс. Я мотивировал потребность в работе электростанции необходимостью поддерживать аппаратуру генгуппы в сухом состоянии. Сначала эта версия была просто предлогом, чтобы гонять электростанцию ради света и чая, но почти сразу я обратил внимание на всё усиливающуюся сырость в помещении генгруппы: из-за почти ежедневных дождей и непросыхающей грязи вокруг и стены, и пол хаты были пропитаны сыростью. Окна постоянно слезились, и опасность пробоя высоковольтных цепей усилителя и передатчика опорного сигнала была более чем реальной. Чтобы предотвратить пробои в усилителе в дни, когда не было полётов, мы нагружали его на обычную бытовую электроплитку, пренебрегая инструкцией к ней, вгоняли в неё до 1 кВт на одной из наших рабочих частот вместо предусмотренных 220 В, 50 Гц, 600 Вт). Спираль плитки сияла жёлтым светом как нить лампы накаливания, раскалённая керамика тоже светилась; у нас были запасные спирали, но доблестная плитка всё выдержала ради науки, практики и … чая. Прогрев аппаратуры мы вменили себе в непременную обязанность. Как оказалось, не зря. При такой постоянной сырости пробоев удалось избежать.

Здесь, в степи, и без того бедной ориентирами, а сейчас покрытой морем пшеницы, можно считать что ориентиров нет вообще. Единственным навигационным средством в распоряжении штурмана и пилота был гирокомпас, который с неизвестной мне погрешностью позволял выдерживать направление, но никак не решал проблему привязки маршрутов к местности. Кто-то из экспедиции предложил использовать в качестве подвижного ориентира человека с вехой, увенчанной пучком соломы. Конечно, этот способ навигации не выдерживал никакой критики в смысле его точности, но обеспечивал хоть какую-то определённость в положении маршрута на местности. Как была организована эта необычайная навигация, чтобы быть хоть немного правдоподобной, не помню. Зато отлично помню человека, нанятого на роль подвижного ориентира. Это был Евгений Михайлович Рогачёв, пожилой человек, опрятно, по тем местам даже щеголевато одетый, довольно развитый, похоже, знавший лучшие времена. Ему можно было доверить любые деньги, и он представлял написанный мелким каллиграфическим почерком отчёт, в котором всегда присутствовала статья «на личные нужды 26 руб. 20 коп.» Кто не знает, столько стоила до девальвации 1961 года бутылка «Московской» водки. Как он умудрялся удовлетворять свои личные нужды в безлюдной степи – его тайна. Его сразу прозвали Махалычем, потому что он МАХАЛ своей вехой, чтобы она была заметнее среди пшеницы. Позже оказалось, что удовлетворение личной нужды Махалыча не безобидно для окружающих. Однажды к Тарасову приходит дед, охраняющий от быка вертолёт, и просит его уволить. «С чего бы это? Мы Вами довольны». «Да ведь грех-то какой, в тюрьме умереть!» «Какая тюрьма?!» «Да этот ваш начальник грозит посадить меня на двадцать пять лет, а я столько не проживу, грех-то какой в тюрьме умереть!» «Какая тюрьма, какой начальник?!» «Да этот ваш, в кителе». «Кто у нас в кителе? Рогачёв?» Оказалось, что после удовлетворения «личной нужды» Рогачёв проходит несколько стадий. Сначала он необыкновенно галантен, шаркает ножкой и делает ручкой, пардон, мерси… Потом делается по-военному подтянут, говорит отрывисто: так точно- с, никак нет-с, щёлкает каблуками, отдаёт честь. Дальше взгляд его становится тяжёлым, подозрительным: «Я тебя насквозь вижу… Я тебя посажу на пять лет», – дальше срок увеличивается: на пятнадцать лет, на двадцать пять… После этого срока Рогачёв отключается. Кем он был? Бухгалтером? А может, следователем?

Случилось несколько отказов генгруппы. Связь генгруппы с вертолётом, даже стоящим на земле, в этой равнинной местности была надёжной, и вертолёт сажали там, где застало его сообщение об отказе генгруппы. Бойко надеялся быстро устранить неисправность, и вертолёт оставался на месте посадки до сообщения Бойко о возобновлении работы, чтобы зря не жечь бензин и лётное время. В ожидании операторы и часть членов экипажа вертолёта коротали время, как кому хотелось. Кто-то искал грибы, кто-то катался на башкирских лошадях, кто-то спал на сухом бугорке. Два года спустя, в 1961 году, когда мы в Ленинграде ожидали вызова во Львов для наблюдения за изготовлением и поэтапной приёмки новой аппаратуры БДК для ЗГТ, этот эпизод дал мне повод послать начальнику 9-й экспедиции ЗГТ Глебу Всеволодовичу Ярошевичу в качестве квартального отчёта детскую книжечку под названием «Весёлый вертолёт». В книжечке не было ни единого слова, одни картинки. Герой книжечки, стилизованный человечек, ловил с вертолёта рыбу, собирал грибы, как и наши бортоператоры в окрестностях Переволочана, и, устав, спал в гамаке, привязанном одним концом к дереву, другим к вертолёту. В экспедиции злопыхатели судачили, что мы-де летаем на вертолёте за грибами. В сопроводительной записке в принятом бюрократическом стиле пишу: «При этом направляю отчёт о проделанной работе». Никому другому, кроме Ярошевича, я не послал бы такого «отчёта», а ему послал: Глеб Всеволодович наделён был могучим чувством юмора, и я был уверен, что он по достоинству оценит мой отчёт. Он коллекционировал разные курьёзные документы, анекдотические ситуации, которые в изобилии поставляла экспедиционная жизнь.

По каким-то вертолётным делам к нам приехал из Мячкова авиационный инженер. За ним нужно было ехать в Орск, заодно там можно было получить бензин для автомобиля и электростанции. Погрузив в кузов несколько бочек, я поехал в Орск. Погода стояла сухая, по твёрдой дороге до Орска доехал быстро, без приключений. Встретил в договорённом месте инженера, заправил бочки и бак машины бензином, и мы поехали в Переволочан. Надо сказать, что выезд из Орска на дорогу, ведущую на Всесоюзную стройку Гай и дальше, был крайне запутан, он шёл через какие-то дворы, мимо помоек и развешенного для просушки белья, так похожие друг на друга, что изредка бывая в Орске, я всегда путался, выезжая из города. Едем. Тут инженер говорит, что это не та дорога. Не уверенный, что еду правильно, и сочтя инженера человеком бывалым и везде побывавшим, я сдуру его послушался и запутался окончательно. Попадая в какие-то тупики, проплутав среди помоек и развешенного белья довольно долго, мы наконец выбрались на нужную дорогу. И тут начал накрапывать дождь. Я хорошо знал, чем это грозит. Газ в пол, инженер витает в кабине в состоянии невесомости и орёт, что так нельзя. Я его успокаиваю, что ровно через двадцать минут лихая езда кончится, и мы будем ползти по непролазной грязи медленно и печально. В этом я не ошибся: одна за другой пониженные передачи, демультипликатор, снова все передачи и – первая. Пока не кончится грязь, а с чего бы ей кончиться? Даже если дождь прекратится сию минуту, грязь высохнет и превратится в гладкий «асфальт» при жаркой погоде только через несколько дней…Расход бензина при такой езде литр на километр, а вернее, и больше. Конечно, больше: вот уже бак опустел, в ход пошёл бензин из бочек. А чем кормить электростанцию?! Стали попадаться застрявшие в грязи машины. Просят вытащить. Я не отказываю, но прошу влить мне в бак ведро бензина. Вливают, не обижаясь, понимают. Так и едем от одной застрявшей машины до другой, на одном ведре бензина, на другом. Буксирный трос не убираю, так и волочится по грязи. Если вытаскивать и доить некого, в ход идёт бензин из бочек. Его остаётся всё меньше, так и ползём с остановками ради ведра бензина. Вот уже и Бурибай близко, но наезженная дорога как в стену упирается в высокую насыпь строящейся новой дороги. Перед ней множество машин, которым на эту насыпь не влезть. Нахожу более пологое место, мой ГАЗ-63 влезает на насыпь. Тут уже целая делегация, сами предлагают бензин. Только перетащи через насыпь. У меня бочки почти пустые, а электростанция должна работать. Делаю попытку затащить на насыпь грузовик. Не получается: пустой ГАЗ-63 буксует на новом полотне. Но – голь на выдумки хитра: сцепляем два троса, буксируемая машина становится вплотную к подъёму на насыпь с работающим двигателем: когда я буду тащить, она тоже должна стараться влезть на насыпь. Свою машину ставлю на спуск с другой стороны насыпи: пусть её вес помогает. Получилось! Тружусь почти до темноты. Замёрзший инженер молча сидит в кабине. А мне жарко. Наконец, бочки и бак полны. Сколько машин перетащено, не знаю, но их сильно убавилось с обеих сторон насыпи. Можно ехать домой, в Переволочан.

Едем с Витей Тарасовым в Сару́ (ударение на последней гласной) за бензином. Дождь, темно, грязь липкая, непролазная. После каждой поездки выгребаю из кузова с полтонны грязи. Как она туда попадает, не знаю. Да и какая разница: попадает – надо выгребать. Впервые залили бензин в подвесной бак машины. Он оторвался на первом хорошем ухабе, упал на дорогу, и мы его переехали. Дорога идёт под довольно крутой уклон, Витя за рулём, я через размазанную по стеклу грязь стараюсь что-нибудь разглядеть на дороге. И не зря: на низеньком, не выше метра кривом колу маленький дорожный знак «прочие опасности». Знак? На этой дороге?! Здесь зря знаки не ставят. «Витя, тише!!!» Первая передача, газ убран. Машина плавно, без всяких ощущений, становится поперёк дороги, качнувшись в колеях. Тарасов спрыгивает на дорогу посмотреть, в чём дело. Дорога настолько узка, что машину не обойти ни сзади, ни спереди. У нас с собой чудо-переноска – фара на длинном проводе. Витя светит под колёса и командует, я очень осторожно пытаюсь поставить машину в колеи вдоль дороги. Это кажется невыполнимым, ведь места для маневра совсем нет, да ещё колеи. Но происходит что-то, вроде от меня не зависящее, и машина становится вдоль дороги и в нужном направлении. Уважайте дорожные знаки! Не пренебрегайте ими! Они могут спасти вам жизнь! В этом мы убедились, возвращаясь из Сары́ при свете дня. Остановились у места нашего вчерашнего происшествия. Дорога проходила по древнему мосту, сложенному из плитняка. Внизу, метрах в двадцати, бежал ручей или небольшая речка. И там носом вниз, почти вертикально, стояла огромная Татра из тех, что возят медную руду из Бурибая в Медногорск. Высыпавшаяся из кузова руда прочно удерживала Татру в таком положении. Если бы не маленький наивный дорожный знак, который кто-то позаботился поставить, если бы мы не заметили его сквозь залепленное грязью лобовое стекло, если бы не придали значения опасности, о которой он предупреждал, если бы, если… Если бы не всё это, мы свалились бы на уже свалившуюся Татру.

Возвращаемся из Сары́ с бочками, щедро наполненными остывшим за ночь бензином. Витя хочет курить, я не даю, всё-таки везём бензин, тем более что в кабине у нас нет стёкол, ни боковых в дверях, ни заднего. Напомню, у нашей машины нет тормозов, тормозим только двигателем. Однако что-то сильно воняет бензином. Виктор за рулём, а я на каком-то косогоре на спуске иду рядом с едущей потихоньку машиной и смотрю на неё. Увиденное ошеломило: в кузове полно бензина, и на спуске он вытекал через щели … прямо на огненный факел, вырывающийся при торможении двигателем из обломанной выхлопной трубы, и на наше счастье почему-то не загорается. Я крикнул Виктору, чтобы он заглушил двигатель. Всё было понятно, и что делать тоже. Осенний день выдался солнечным и жарким. Холодный бензин, налитый в бочки под завязку, расширился и теперь вытекал через неплотно завёрнутые пробки и, возможно, через дыры в бочках: на герметичность бочки не проверяют, принимают пустые, выдают наполненные. Перелили лишний бензин из бочек в бак машины с помощью шланга и ведра, завернули поплотнее пробки специальным ключом. Поставили пробками вниз бочки, у которых оказались дыры у дна, убедившись, что не течёт из-под пробок, некоторые бочки пришлось положить набок. Подождали, пока подсохнет бензин в кузове и поехали дальше. Я сказал Виктору, что может курить, если хочет. Он ответил, что хочет, но лучше не будет. «Как мы будем тушить всё это, если загорится? – вдруг спросил он. Вопрос был чисто риторический: у нас не было даже никакого огнетушителя. Я ответил, что при первых признаках возгорания надо покинуть машину как можно быстрее и как можно дальше. Если успеем… По дороге стояло грозное напоминание, что с бензином шутки плохи. Там лежал остов сгоревшего бензовоза, рядом стоял огромный многометровый крест, сваренный из буровых обсадных труб. Рассказывали, что водители этого бензовоза переночевали в деревне, утром умылись, позавтракали и отправились в путь. Что случилось, почему они не успели покинуть машину и погибли, никто никогда не узнает… Нам же везло, пока везло. Сказочно…

К нам в Переволочан по дороге заехали соседние геологи познакомиться с нами и результатами нашей съёмки. Часть их поехала дальше, а оставшихся у нас мы обещали потом подбросить на своей машине, о чём заранее предупредили своего шофёра Киселёва. Однако, когда нужно было ехать, он был пьян до невменяемости. Кричал, что сам никуда не поедет и нам машину не даст. В подтверждение он удивительно проворно сдёрнул с распределителя зажигания крышку с высоковольтными проводами и бросил её в глубокую лужу. Это было уже слишком. Мы с Тарасовым применили к нему меры физического воздействия, отлупив этого мерзавца, и пинками загнали его в лужу искать утопленную крышку с проводами и не выпускали, пока не нашёл и не отдал нам. В помещении генгруппы я протёр и просушил крышку и провода, но мы не знали порядка зажигания нашего двигателя. Не знал его и проклятый Киселёв. Искать порядок методом тыка было долго, да и хватило ли бы аккумулятора на эти эксперименты. На наше счастье приплыл по грязи ЗИС-5, пожилой водитель которого не только твёрдо знал порядок зажигания своего шестицилиндрового двигателя, но и был уверен, что у нас такой же. Для верности он сам поставил на место крышку и подключил провода к свечам. Двигатель сразу заработал нормально. Полные благодарности к этому доброму человеку, так вовремя нас выручившему, мы повезли наших гостей, куда им было нужно.

О Киселёве и ему подобных. Киселёв был мерзкий человечишко, безответственный абсолютно и во всём. Почему его не выгнали, а продолжали работать за него, сейчас, обретя некоторый жизненный опыт, я, пожалуй, смогу ответить более или менее внятно. В ЗГТ был странный на первый взгляд, обычай нанимать в полевые партии (или отряды) шофёров, которых в Ленинграде вполне заслуженно уже отовсюду выгнали. Они разбивали машины, по их вине гибли люди, но для чиновника это был расходный материал, «естественная убыль», как принято считать у военных. Опытные, умелые, добросовестные водители работают на постоянных местах, круглогодично. За редчайшим исключением им нет ни надобности, ни желания покидать место постоянной работы ради трёх, реже четырёх месяцев работы в полевой партии. Другое дело водительское отребье, оно всегда свободно, всегда под рукой. Перед чиновником как бы разграфлённый лист. Вот в нём клетка: в такую-то партию нужно послать шофёра. Киселёв? Пусть Киселёв. Это не человек, а галочка в соответствующей графе. Как он там будет работать, и будет ли работать, чиновника не касается: галочка в нужной графе поставлена – его работа выполнена. Что фактическим исполнителям работ придётся работать за бездельника – это их личное дело. Не нравится – можете жаловаться, можете жаловаться, можете, можете… Но они отвечают за реальное выполнение работ, и они вынуждены и по моральным соображениям, и из-за возложенной на них ответственности обеспечивать выполнение работ ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ, проще говоря, ценой собственных сил и времени. Альтернатива – борьба с бюрократической машиной, которая потребует опять же сил и времени, поставит под угрозу выполнение работ и всё равно будет проиграна: галочка-то стоит в нужной графе.

Ещё один штрих к портрету НАШЕГО Киселёва. Однажды в деревенском кино к нам подходят местные трактористы и спрашивают, знаем ли мы, где наша машина. Мы полагали, что машина стоит на своём месте, ведь Киселёв вот он, в кино. Трактористы возразили, что хоть Киселёв и в кино, но машина стоит в болотце по самый кузов в нескольких километрах от деревни. После кино они повезли нас на своей «Белоруси» выручать машину. Она прочно сидела в небольшом, чуть больше машины, болотце. Трактором вытащить машину не удалось, лёгкий трактор буксовал, машина же даже не шелохнулась. Я влез в кабину, запустил двигатель, включил демультипликатор, заднюю передачу, и тогда с помощью трактора удалось вытащить её из ловушки. Трактористы говорили, что другого болота в обширных окрестностях нет, и случайно попасть в это болотце машина не могла.

Услышали, что в соседней деревне в нескольких километрах от Переволочана в магазине появился мускат. У местных он спросом не пользовался, они считали это вино просто подслащённой и подкрашенной марганцовкой водичкой. Целое лето мы с Тарасовым ничего спиртного в рот не брали, и из-за занятости даже не вспоминали насчёт выпить. Иное дело сейчас, когда работы были практически завершены. Водки не хотелось совсем, а мускат следовало попробовать. Поехали туда, с нами поехал и Гриша Франтов. Купили для пробы две бутылки. Мускат оказался великолепным, мягким, с нежным вкусом и тонким ароматом. Мы тут же погрузили в кузов целый ящик. Дегустация не прошла совсем бесследно. Выяснилось, что Гриша вообще никогда не водил машину. В порыве великодушия решили немедленно восполнить этот пробел и посадили его за руль, снабдив первыми самыми необходимыми указаниями. Риск был минимален. Канав, куда можно заехать, тут не было, а бездорожье мало отличалось от того, что принято было считать дорогой, разве там было посуше. Временами под водительством Франтова мы довольно далеко отъезжали от дороги и снова как ни в чём не бывало возвращались на неё. Первый урок сочли успешным. При подъезде к нашей деревне я сменил Гришу, выгрузили ящик, я поставил машину на место, и мы воздали должное мускату. Воздавал с нами и Володя Змудиков, посланец львовского Института машиноведения и автоматики (ИМА). Он не обладал мощным здоровьем, зато у него были удивительные математические способности. В самых неподходящих условиях, например, в летящем вертолёте, он не только моментально выстраивал в уме схему обсчёта возникшего вопроса, но выполнял, тоже в уме, эти расчёты. Во время нашего застолья мы увидели, что Володе уже достаточно и, чтобы ему не навредить, больше ему не наливали. Но он вдруг обиделся, что это дискриминация, и подставил «под разлив» вазочку изрядного объёма. Мы её безропотно наполнили – зачем обижать человека, если душа его просит. Но хоть душа просила, другие органы оказались против. Володя подержал вазочку в руках, посмотрел на неё и её содержимое, поставил на стол, позеленел и исчез. Мы втроём ещё немного посидели и решили пойти на танцы в деревенский клуб, совершенно неожиданно и вопреки склонности каждого из нас троих. Сказано – сделано. По непролазной грязи через всю деревню отправились в клуб. Гриша нёс с собой свой шарообразный портфель, в котором вынашивалась кандидатская диссертация и с которым он никогда не расставался. Перед входом в клуб в луже как сумели отмыли от грязи обувь и вошли внутрь. Появление наше вызвало некоторое замешательство, впрочем, недолгое, и скоро мы отплясывали вместе со всеми. На другой день в деревне только и было разговоров о нашем посещении танцев. «Вот что значит интеллигенция! Такие пьяные были, а никого не зарезали, не избили, даже не обидели».

В моём повествовании заметное место отведено упоминаниям о нашей машине. Это не случайно, она играла существенную роль в обеспечении наших работ. Это был ГАЗ-63, один из удачнейших автомобилей Горьковского автомобильного завода. Машина простая, безотказная, обладающая невероятной проходимостью, по крайней мере, по грязи. Мне ни разу не довелось завязнуть в грязи так, чтобы не удалось выбраться без посторонней помощи. А ездить приходилось по совершенно чудовищной грязи, правда, и расход бензина был чудовищный. ГАЗ-63 был полноприводным вариантом распространённого тогда грузовика ГАЗ-51, тоже очень достойной машины. Рядный шестицилиндровый двигатель с рабочим объёмом 3,5 литра развивал мощность 90 (?) л.с., по нынешним меркам небольшую, но зато был надёжен и живуч. Недостатка мощности я никогда не замечал, видимо, благодаря удачно подобранным передаточным числам трансмиссии. Демультипликатор, оба ведущие моста, одинаковые задние и передние колёса с мощными грунтозацепами на покрышках, «ёлочкой», как у трактора, обеспечивали высокую проходимость на мягком грунте и значительное тяговое усилие, в чём я убедился, вытаскивая из грязи машины. В отличие от всех прочих автомобилей наш не был оснащён какими-либо тормозами. Сейчас, если бы пришлось, я перегонял бы машину без тормозов из одного угла двора в другой с величайшей осторожностью, но мы с Виктором Тарасовым наездили на этой машине многие сотни, если не тысячи километров, и это на Урале, хоть и на Южном. Вместо того чтобы отказаться от машины без тормозов или заставить их отремонтировать, мы научились виртуозно включать любую передачу на любой скорости и тормозить двигателем. Я даже ездил на этой машине в Орск, и всё сходило благополучно. Несколько лет спустя ЗГТ направил меня в автошколу для получения профессиональных водительских прав, до того я ездил с любительскими. Там я продемонстрировал инструктору своё умение включать без треска шестерён любую передачу. Он сказал, что ему учить меня нечему и подарил мне несколько месяцев оплачиваемого отпуска, пообещав только перед экзаменами вывезти меня, чтобы познакомить с излюбленными экзаменаторами маршрутами.

Однажды я оказался с машиной на базе нашей 9-й экспедиции. Во дворе стояла новая, но уже разбитая машина ГАЗ-51. Я попросил разрешения переставить с неё тормозную систему на нашу машину, но получил отказ. Тогда я поставил нашу машину рядом с разбитой и не привлекая внимания перенёс на нашу отсутствующие на ней тормозные трубки и шланги, разжился тормозной жидкостью, прокачал тормоза, и на следующий день у нас впервые была машина с тормозами. Какое было облегчение, какое блаженство!!! Но радость была недолгой, жидкость вытекла через заскорузлые манжеты, и мы снова ездили без тормозов до конца полевого сезона. Используя машину без тормозов, мы, конечно, понимали, что покрываем безделье, безответственность и мелкое казнокрадство ответственного за транспорт в экспедиции. Ведь стоимость ремонта наших тормозов, да и стоимость новой машины были исчезающе малы по сравнению со стоимостью нашей авиационной съёмки. Но от последней ничего нельзя было урвать себе, а на ремонте можно сэкономить хоть на бутылку-другую водки. Зачем мы с этим мирились? Просто в ту пору мы считали, что проще самим выкручиваться из всяких затруднительных ситуаций, чем ввязываться во всякого рода тяжбы. Вот мы и выкручивались… Сейчас это доблестное наше самопожертвование представляется мне вредным по большому счёту не только в хозяйственном, но и в политическом отношении. Вероятно, подобной нашей позиции придерживались миллионы фактических исполнителей работ, что влекло за собой разъедание исполнительской дисциплины управленческого звена снизу доверху (а может, наоборот?), что, в свою очередь, повлекло за собой и развал страны. Впрочем, если я и прав, то только отчасти: если бы эти миллионы не выполняли свою работу несмотря ни на что, жизнь остановилась бы.

Надо отдать справедливость, что кроме отсутствия тормозов за всё время работы на Южном Урале наша машина ни в чём нас больше не подводила. А ведь осенью, когда начались регулярные дожди, тамошние дороги превратились в такое месиво грязи, по которому могли передвигаться только две существовавшие тогда машины: ГАЗ -63 и, сколь ни странно, старый добрый ЗИС-5 со снятыми наружными скатами задних колёс. Был ещё советский аналог американского Студебеккера ЗИС-151 с тремя ведущими мостами, но в грязи он был совершенно беспомощен: большой вес, небольшие узкие колёса, сдвоенные на задних мостах, неудачный рисунок протектора не позволили ЗИС-151 стать автомобилем высокой проходимости, по крайней мере, по грязи.

Экспедиция № 9, в состав которой входил наш лётный отряд во время работ на Южном Урале, базировалась в селе Новопокровка, бывшем районном центре. Поэтому всё там было бывшим: начальник экспедиции Глеб Всеволодович Ярошевич со своим штатом располагался в бывшем райотделе милиции, камералка – в бывшем районном отделении Госбанка, общежитие – вы уже догадались?! – в бывшем районном морге. Не помню, где я останавливался во время коротких посещений экспедиции, но уж точно не в морге. И только чайная сохранила своё первоначальное назначение. Скорее это была столовая со свойственным столовой набором блюд, но пусть будет чайная, раз она так называлась. Была она неплоха, и кормили там вполне пристойно, но… Ходили мы туда небольшой гурьбой и заказывали на всех сразу целый поднос стаканов чая. Такие, знаете, восьмигранные стаканы. Недавно по радио услышал, что автором этих стаканов была Вера Игнатьевна Мухина, создатель знаменитой скульптуры «Рабочий и колхозница» на ВДНХ. Стаканы эти были постоянным источником неприятностей, небольших для нас и более чувствительных для чайной: каждый раз примерно половина стаканов на подносе воняла одеколоном. Каждый раз мы обнюхивали каждый стакан и пахнущие одеколоном возвращали. Их безропотно заменяли, новые снова обнюхивали, заменяли и т. д. Сколько бы мы ни просили закрепить за нами поднос со стаканами без запаха одеколона, этого почему-то так и не сделали, доставляя неудобство и нам, и себе. Как-то увидели мужика, наливающего в стакан одеколон, и пристали к нему, зачем? Ведь водка в магазине есть, и не дороже одеколона. Он долго соображал, потом изрёк: «А лучше!». «Чем же?» Опять долго и мучительно думал, наконец сказал: «Блевать скорей тянет!» Воистину, о вкусах не спорят…

В бывшем «деловом центре» Новопокровки встречались даже деревянные тротуары, но в большей части была всё та же вязкая грязь, и покидать тротуары без надобности не хотелось. Однажды в каком-то бывшем «присутствии» я обнаружил только что открытую парикмахерскую. А надо сказать, что у экспедиционных мужиков почему-то были проблемы с бритьём, и у меня тоже. Все ходили с неопрятной щетиной. Я, конечно, зашёл туда. В кресле сидел дед с толстой медной щетиной, израненный вдоль и поперёк, и рядом молоденькая парикмахерша вся в слезах и соплях, сквозь всхлипывания причитавшая, что у неё в училище по бритью была тройка. Дед с матюгами отобрал у неё бритву, опасную, заметьте. «Давай бритву, сам доброюсь!» Добрился, раны его кое-как были залечены, и он с проклятьями удалился. Я занял его место. «Вас постричь?» – с надеждой спросила юная дева. «И постричь, и побрить», – храбро ответил я. Она, всё ещё всхлипывая, безнадёжно напомнила, что по бритью у неё была тройка. «Но ведь не двойка?!» – великодушно утешал я, готовый принести себя в жертву развитию парикмахерского искусства. Она наивно призналась, что двойку было нельзя: тогда её нужно было отчислить, пожалели, да и показатели училища… «Ладно, – ответил я. – Всё будет хорошо. Умойся и успокойся». Она умылась над тазиком из рукомойника, вымыла окровавленную после деда бритву, положила её в ванночку со слабым раствором марганцовки и достала из шкафчика новое смертоносное орудие. «Ты не торопись. Если не очень чисто выбреешь, не беда, в следующий раз добреешь. Постарайся только не очень меня резать». Она постригла меня довольно прилично и приступила к бритью. Процедура оказалась не так ужасна, как с дедом, видно щетина моя была помягче и кожа поглаже. Без крови, конечно, не обошлось, но я терпел, да ещё утешал бедную девушку. Бритьё завершилось без смертельных ран, потеря крови не угрожала моему здоровью. Порезы залечили, спрыснули одеколоном, припудрили, и я предстал перед экспедицией чисто выбритый и благоухающий, чем вызвал живейший интерес. На вопросы, что и как, я уверенно отвечал: «Отлично!» Обширная клиентура моей троечнице была обеспечена.