Рыцарь Стальное Сердце

Было неожиданностью увидеть вас на пороге нашего замка после многих лет разлуки… Жаль, что при встрече не смогла сказать вам сколь вы похорошели и возмужали…» «…берегите себя: турниры очень опасны для жизни и здоровья. Страшно, если вас ранят, впрочем, помните наши детские игры? Я повзрослела и приобрела некоторые познания во врачевании и могу быть полезна, если вдруг придется вас лечить…» «…с нетерпением жду, когда вы вернетесь с войны… мой единственный рыцарь, я люблю вас и мечтаю о том дне, когда смогу наконец, стать вашею супругой по праву…»

«…Алисия, страшно произнести, но война что-то сделала со мной. Я теперь не такой, каким вы знали меня прежде, посему едва ли отважусь назвать себя вашим женихом. Мне внушали, что я должен быть ангелом-хранителем для всех несчастных, обездоленных, скованных по рукам и ногам. Мне внушали, что я должен устремляться к любому угнетенному и оскорбленному, едва заслышав его призыв. От меня, так учили, требуется быть сосредоточением сил добра, квинтэссенцией любви к простому народу, томящемуся в ожидании мстителя, угнетаемому деспотическими законами власть имущих, оклеветанному, поносимому публично, горько рыдающему от многочисленных наказаний и поборов. И что же: я убиваю одних, чтобы властвовали другие, я заставляю трепетать врагов по сути не сделавших мне ничего – мой сюзерен называет их врагами и заставляет идти на бой с ними. Вы не знаете, но я заядлый дуэлянт, потому как к дуэлям обязывает меня выдуманный мне подобными кодекс чести. Я бьюсь на турнирах только ради того, чтобы изувечить какого-нибудь менее удачливого рыцаря и чтобы глупая толпа отдала мне предпочтение и не менее глупая девушка водрузила на мое чело венок победителя. О, нет, я не достоин вас! Я не достоин называться рыцарем! Я совсем не «стальное сердце», напротив, сердце мое возмущено реками крови и бесчестия. Уильям Перси тысячу раз лучше меня, ведь он никого еще не ранил, тем более не убил. Щит, шлем, панцирь, копье, меч не для меня. Бердыш, кинжал, булаву пусть держат те, кому по душе насилие и жестокость, а я, кажется, обрёл религию, и, кажется, обрёл Бога. Это было внезапно, это было так, как будто я стоял на высокой горе и меня насквозь продувал сильный свежий ветер. Мой удел – странствия! Мой удел– нора отшельника! Не могу объяснить как из воина и дуэлянта я все более и более склоняюсь к монашескому чину. Только вы свидетель моего превращения. Только вы знаете мою душу и сердце лучше меня самого. Прощайте! Не скоро вы услышите обо мне! Простите, что обесчестил вас отказом вступить с вами в Богом благословенный союз. Скоро от меня останутся тень и ветер. Сии субстанции крайне не долговечны, значит, скоро, подобно им, я исчезну. И благодарю за то Господа Нашего Владыку земли и небес. Аминь».

Глава 3

Конечно – дуэль!..

Ах, какое красивое слово!

Коротаев Денис

Два дуэлянта вышли в поле,

Честь защищать на просторе.

 Хатен Борис

Итак, оглашены Условия дуэли,

И приговор судьбы Вершится без помех.

Неизвестный автор

– Всемилостивый государь, – так обратился к королю оруженосец Роберт Диксон, – я утверждаю по совести, что Генри Маршал предательски умертвил моего брата Чарльза Диксона. Ввиду этого я требую, чтобы за такое вероломство и злодеяние на него смотреть как на убийцу. Он не может отрекаться от своего преступления, а если он вздумает отрекаться, то я готов подтвердить свои слова поединком. Пусть он бьется со мной на поединке.

И Роберт бросил к ногам Генри перчатку. Генри преспокойно поднял её. Преспокойно, потому что ему было 18 лет, он прекрасно владел всеми видами оружия, прекрасно держался в седле и не боялся дуэлей. И еще он знал, что действительно виновен в смерти Чарльза Диксона. Они сцепились с ним во время очередной пирушки в таверне Старой Марты, и кинжал Маршала оказался быстрее короткого меча Диксона. Вот и всё. А подрались они не просто так: Чарльз усомнился в родовитости Генри, Генри в ответ назвал мать Чарльза кошкой. Пировавшие с ними друзья даже не пытались их примирить. Трое заняли позицию Маршала, четверо считали, что прав Диксон, поэтому бой состоялся и оказался для одного из драчунов и задир последним.

Король долго и запутанно отвечал. Вкратце он сказал следующее.

– Я дозволяю поединок. Оружие – копьё и меч, место – поле Святой Екатерины, день – 7 декабря. Рыцарь, вызвавший на поединок, должен явиться за час до полудня, принявший вызов – до девятого часа. Тот, кто не явится в назначенный час, будет считаться побежденным.

Бойцы склонили головы в знак согласия с королём и в знак полного ему подчинения.

 Теперь о поединке. Ристалище для него было восемьдесят шагов в длину и сорок в ширину. Палатку Роберта Диксона разбили по правую сторону от шатра короля, палатку противника по левую.

Герольд до прибытия бойцов громко провозгласил: – Слушайте, слушайте, слушайте! Сэры, рыцари, оруженосцы и все. Наш государь повелевает под страхом лишения жизни и имущества, чтобы все были без оружия, без меча и кинжала, без брони, какова бы она ни была, за исключением стражи и тех, кому король прикажет. Король запрещает всем под каким либо предлогом быть на коне, под опасением дворянину потерять коня, а служителю лишиться уха. Те же, которые ведут противников, должны оставить коней у ворот, а затем отослать их под страхом тех же наказаний. Далее наш государь запрещает кому бы то ни было говорить, подавать знаки, кашлять, кричать или делать что-либо подобное под опасением лишиться имущества и жизни.

Всё сказанное говорилось, чтобы противники не отвлекались на посторонние звуки и могли полностью сосредоточиться на своём деле.

По традиции первым в ристалище въехал вызвавший. Остановив коня, он обратился к маршалу с речью.

– Многоуважаемый сэр! По велению нашего государя я – Роберт Диксон явился к вам в таком вооружении, какое прилично дворянину, обязанному вступить в бой по причине убийства брата с дворянином Генри Маршалом – убийцей и злодеем, что при помощи Божией, Пресвятой Богородицы и святого Георгия Победоносца, я берусь доказать сегодня. А чтобы это исполнить, я являюсь к вам по своему долгу и требую, чтобы вы мне уделили поля, света и воздуха и всё, что необходимо и полезно в подобном случае. Когда вы это устроите, то и я исполню свой долг при помощи Бога, Богоматери и святого Георгия Победоносца.

Роберт Диксон замолчал и начал неистово креститься.

Совершив положенное количество крестных знамений, он передал маршалу бумагу, в которой было изложено всё сказанное, затем слез с коня

 и, не опуская забрала, встал на колени перед богато убранным столом, заменявшим аналой. На столе лежала подушка, на подушке – распятие и служебник.

Пришло время говорить священнику, стоявшему у стола-аналоя.

– Итак, оруженосец Роберт Диксон, – начал он, – здесь вы видите истинное воспоминание спасителя Нашего Бога истинного Иисуса Христа, за нас пострадавшего и ради спасения нашего умершего. Молите его о милости, молите Его, да благословит Он вас в сей день на ваше правое дело, ибо Он есть Верховный Судия. Вспомните, какую страшную клятву вы произносите, ибо в противном случае душа ваша, честь ваша и вы сами будете в великой опасности.

После слов священника маршал взял Диксона за обе руки, на которых были перчатки. Правую он возложил на распятие, а левую – на служебник. Это означало, что вызвавшему пришло время произнести клятву, и он её произнёс.

– Я, – голос Роберта дрожал, потому что он знал с каким опасным противником ему предстоит встретиться, – оруженосец Роберт Диксон клянусь воспоминанием нашего Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, святым Евангелием, верою истинного христианина, святым крещением, полученным мною от бога, что я, бросая перчатку имею доброе, правое, святое дело; я имею право вызвать Генри Маршала, как убийцу и злодея, который убил моего брата, который защищает неправое и дурное дело. Это я докажу сегодня ему в бою, грудь с грудью, при помощи Бога, Богоматери и святого Георгия Победоносца.

К концу клятвы Диксон страшно побледнел, что некоторые из наблюдавших за сим действом зрители, посчитали проявлением страха, а другие посчитали следствием снисхождения святого Духа, который, как известно, белее самого белого света.

 После произнесения клятвы Роберт Диксон со своими приверженцами и со стражей вернулся в свою ставку, а к аналою подошел вызванный, и с такими же церемониями произнёс такую же клятву, как и его противник.

После клятв, сказанных противниками порознь, их заставили произнести клятву вместе. Оба они в сопровождении стражи вышли из своих ставок, подошли к аналою, преклонили перед распятием колена: маршал снял перчатки с правой руки каждого и положил их по разные стороны от распятия. Священник долго увещевал противников, рассказывая им, какие муки в этой и следующей жизни ожидают клятвопреступников.

По окончании поучения священника маршал обратился к Роберту Диксону.

– Хотите ли вы присягнуть, как вызывающий?

Диксон присягнул и поклялся раем, душой, жизнью, честью, что его дело святое и правое. Тоже сделал Генри Маршал. Затем противники встали с колен, приложились к распятию и разошлись по своим ставкам. Вслед за ними удалился священник. Герольд произнес свою прокламацию в последний раз. Наступила мёртвая тишина, все боялись пошевельнуться и сдерживали дыхание, точно были в ожидании чего-то страшного, ужасного, как будто их тоже призовут к отчету, и они должны будут нести ответственность за свои поступки и перемещения.

И вот посреди мёртвой, зловещей тишины на середине ристалища верхом на коне показался герольд, который трижды воскликнул: – Исполняйте ваши обязанности!

В то же мгновение противники выехали друг против друга вместе со своими приверженцами, а их ставки служители вынесли за пределы ристалища.

На помост, устроенный среди поля битвы, с перчаткой в руке поднялся маршал и тоже три раза воскликнул: – Начинайте, начинайте, начинайте!

Затем он бросил перчатку. На мгновение воцарилась тишина. Затем трубы подали сигнал. Отзвуки труб еще витали в воздуха, а противники уже ринулись на середину арены и сшиблись с огромной силой. Их копья разлетелись на обломки по самые рукоятки. Кони под седоками взвились на дыбы. Удила и шпоры заставили коней успокоиться. Дуэлянты разъехались каждый в свою сторону и у ворот получили новые копья из рук верных оруженосцев. Трубачи подали следующий сигнал к бою. Всадники немного изменили тактику. Роберт Диксон направил копьё в грудь противника, Генри Маршал целился в его шлем. Щит Генри успел прикрыть грудь и выдержал удар. Шлем Маршала оказался слабее и острие вошло в переносье Диксона, только по счастливой случайности не настолько глубоко, чтобы убить его, но достаточно, чтобы хлынула кровь и победа была отдана Маршалу. Не слезая с коня, победитель потребовал кубок вина и, отстегнув нижнюю часть забрала, прокричал, что пьёт за здоровье всех истинных англичан. Публика осталась недовольна боем, ведь он быстро закончился, а его участники остались живыми и мало изувеченными.

В ночь после дуэли Генри долго не мог заснуть. Его мучил звук копья, пробивающего решётку забрала и ощущение, когда оружие проникает в плоть. Неоткуда возникла мысль: «Я же мог лишить жизни человека. Мысль быстро избавилась от лишних слов, оставив только «человека». «Что есть человек, – начал думать Генри, – откуда он берется, куда исчезает, когда умирает и разве такое возможно, чтобы смерть происходила не по Божьей воле, а от руки такого же смертного? И ладно, если убиваешь напавшего на замок, на деревню, на тебя, но совсем другое дело, когда убиваешь из-за слова. Что есть слово? Просто звук, значение которому придаёт ум. Почему ум разным словам придаёт разное значение? И действительно ли у слова есть значение, данное ему Богом? Например, действительно ли слово «птица»означает птицу? Неужели сам Бог говорит «птица» и подразумевает под этим нечто с крыльями и клювом? Брат Диксона произнес: «Генри, сдается мне, что твой род не столь древний, каким ты всем представляешь его». Потом был звук меча, доставаемого из ножен, звук кинжала, пробивающего грудь, несколько стонов, хрипов и все. И все – от человека, существа развитого, достойного осталась только безжизненная оболочка. Глаза перестали видеть, уши перестали слышать, мать, отец, брат больше не смогут с ним поговорить, они закопают его и будут учиться жить без него. И он, Генри Маршал, убийца их родного человека. И он, убив одного, чуть не убил другого. Что же это такое, как не ад уже здесь, на земле? Ад, потому что жить с мыслью, что ты по сути убийца целой семьи, невыносимо. А если бы убили меня? –размышлял далее Генри. – Вот я лежу на кровати, думаю, а так бы лежал под землей и не думал, и не осознавал бы себя, и ничего вообще не осознавал, и не увидел бы новый восход, и не прочитал бы письмо Алисии, и не почувствовал бы радость от еды и вина».

Мыслей было много, ум искал выход из них и нашёл его в сочинении баллады: «Послушайте повесть как юный солдат Убил человека по имени брат, Убил и другого, что был с ним в родстве Две жизни, два сердца, души тоже две.

Послушайте дальше. Убийца страдал, В руке его снова кровавый кинжал, Но целит в себя, чтобы чувства унять, Он жил бы еще, но не хочет страдать.

Впивается сталь в обнаженную грудь, И больно кричать, даже больно вздохнуть; Вот так наказанье настигло того, Кто был здесь под властью меча своего».

Цитоль сопровождала печальными аккордами каждое слово поэта. Когда прозвучала последняя нота, стало легче. Чувства, высказанные вслух, потеряли свою силу. Генри начал дремать. «В конце-концов, – решил он, -есть Божий Суд. Роберта покарал Бог, а не я. Мы одинаково рисковали и ему крупно повезло, что он только ранен. Его брату повезло меньше: мой кинжал оказался проворнее его меча. К тому же мы были пьяны – какой спрос с пьяного человека?» «Генри, – совесть взяла слово последний раз, – винные пары – не оправдание. Ты убил не в поединке, а зарезал в драке». Совесть подчеркнула слово «зарезал». Генри смело отразил атаку: «Он тоже мог меня заколоть, он мог меня зарубить, и он тоже был пьян – все честно, все справедливо». Совесть затихла. Генри уснул. Повернувшись во сне, он уронил цитоль. Корпус при ударе об пол издал глухой звук, струны тихо прогудели.

За последующие годы Генри Маршал не раз участвовал в дуэлях. Он никому не прощал даже намёка на обиду. Его вспыльчивость стала легендарной. Молодые пажи говорили друг другу: «Ты вспыльчив, как Маршал». Молодые оруженосцы хвалились: «Я, как Генри, обид не прощаю», – так звучала похвальба.

И вот перчатку бросил Уильям Перси – человек, с которым они дружили много лет, с кем они делили тяготы пажеской службы и службы оруженосцами. Неожиданно для самого себя Генри опять начал испытывать муки совести. Он понимал, что Уильям больше преуспел при дворе государя нежели в упражнениях с оружием; понимал, что будет вынужден либо убить товарища, либо тяжело ранить его, может быть, изуродовать, как он изуродовал когда-то Роберта Диксона. Он понимал, что от дуэли отказаться нельзя, ведь в таком случае его разжалуют из рыцарей, как труса и человека, нарушающего собственные обеты. «Клянусь, – сказал Генри однажды при многих свидетелях, – никому не прощать обид! Клянусь сражаться с каждым, кто усомнится в моём благородном происхождении! Клянусь убивать врагов Отечества сколько бы их не встречалось на моём пути! Клянусь, до последней капли крови отстаивать честь моей дамы! Клянусь, клянусь, клянусь!» И вот пришло время, когда клятву следовало нарушить или действительно стать убийцей. Конечно, Уильям раздражал своей удачливостью, светскостью, изящными манерами, тонким умом. Безусловно, нельзя было путаться с Джоаной-Дианой, гори она в аду. Не поднять перчатку тоже было нельзя, но разве кто-нибудь запрещает потом обратиться к королю с просьбой запретить эту дуэль и примирить противников? Наверняка, и король был бы не прочь сохранить жизнь своему верному подданному. Почему он, Генри, так не сделал? Почему он заупрямился?

Гордость – страшная штука, особенно когда она натыкается на совесть.«И все рыцарство, – мысль, которая изменила впоследствии жизнь Генри Маршала, – всё рыцарство построено на гордости». Генри вспомнил как уже в детстве он знал о понятиях чести и именно такие понятия заставили убить петуха, который клюнул его, после того, как он долго и упорно дразнил птицу. Позже из лука была застрелена маленькая собачка – она кусалась, правда, кусалась после того, как её оттаскали за хвост. Вспомнил Генри повара, отказавшему ему в сладостях. Генри сказал, что видел повара пьяным, и отец приказал отодрать хлыстом провинившегося. А сколько раз Генри жаловался на всю остальную дворню, на учителей, на ручного медведя Пита. Мстительность – вот его основная черта характера. Мстительность и злопамятность, злопамятность и гордыня, гордыня и эгоизм, эгоизм и жестокость, жестокость и алчность, алчность и похоть. Генри не стал дальше разматывать. Он уже принял решение. Он уже не мог жить по-старому. Что-то с ним произошло, что-то проникло в него, и это проникшее было невероятно сильным, сильнее всех недостатков. За одну ночь Генри переродился. Новое в душе требовало новых действий, требовало властно, строго, неумолимо.

Глава 4

Турнир, о рыцарский турнир! К.Шулятьев

Украшают рыцаря доспехи,

Меч тяжелый слева на боку,

Украшают рыцаря успехи

В схватках славных на его веку.

Рыцари стремятся в бой отважно,

Видя в этом сущность бытия.

Almaa

У рыцаря Хаоса нынче турнир,

А после турнира – торжественный пир!

Неизвестный поэт

Старый рыцарь Джон Таллис был так стар, что, наверняка, застал еще короля Артура и первых рыцарей Круглого стола. Ходил он всегда в кафтане тёмно-зеленого цвета. Кафтан редко когда был застёгнут, и под ним виднелась одна и таже куртка из красного сукна. Штаны из того же материала, что и куртка, едва доходили до колен, оставляя старческие тощие голени обнаженными. Его обувь была похожа по форме на обувь крестьян, но была сделана из лучшей кожи и застёгивалась золотыми пряжками. Правую руку Джона Таллиса украшал тяжелый золотой браслет, талию украшал широкий пояс с драгоценными камнями. К поясу был прикреплен короткий двусторонний меч с сильно заостренным концом. Старый рыцарь и зимой, и летом носил шапку с нарядной вышивкой и длинный плащ из красного сукна, отороченный мехом. Во время уроков он сидел на кресле из резного дуба и частенько засыпал, не досказав историю, а то и посередине её или в конце фразы. Говорил он медленно, долго и много.

– Славные юноши, – так старик обращался ко всем ученикам – и едва достигшим пажеского возраста и к тем, кто уже отметил своё двадцатилетие,– сейчас я вам расскажу кому дозволяется участвовать в турнирах, а кого следует исключить. Итак, первое. На турниры не допускается тот дворянин, который сказал или сделал что-либо противное католической вере. Если такой человек все же будет домогаться участвовать в турнире, несмотря на запрещение, то да будет он побит и изгнан дворянами.

На слове «побит» хлипкий старческий кулачок стукнул по ручке кресла.

– Далее, – продолжал старик, – в число участников в турнире не допускается недворянин, не допускается всякий дворянин, изобличенный в вероломстве, не допускается тот, кто скажет что-либо противное чести своего государя, или задумает изменить своему государю, или покинет его в битве, возбуждая смятение в войске.

Кулачок опять побил кресло.

– Всякий, кто употребит в дело насилие или оскорбит честь дамы или девицы, тот да будет побит как последний негодяй и изгнан из турнира. Всякий пьяница и сварливый человек прогоняется из общества, присутствующего на турнире. Всякий, кто ведет недостойную чести дворянина жизнь, существуя ленными доходами и милостями от щедрот своего государя, а между тем промышляет также и товарами, как простолюдин, или вредит соседям и этим порочит звание дворянина, того следует высечь, – старичок помахал рукой, как будто в ней был кнут, – и выгнать с позором и посрамлением.

Сии правила устанавливаются не только для удовольствия присутствующих, но и имеют благородную цель поддерживать нравственность и честность в людях, – старичок сладко зевнул, -принадлежащих к дворянскому сословию.

– Слушайте далее, – Джон Таллис немного возвысил голос, возможно потому, что завел речь о дамах. – На турнире дамы избирают почётного рыцаря; последний должен наблюдать за тем, чтобы во время состязаний соперники не увечили бы друг друга и не бились бы слишком жестоко. Все должны повиноваться приказаниям почётного рыцаря, никто не смеет его ослушаться, так как за это виновный подвергнется строгому наказанию и будет исключен из турнира.

Новики, оруженосцы и пажи, домогающиеся рыцарского звания во избежание опасности сражаются деревянными мечами и пихтовыми копьями, – старик-рыцарь изобразил на лице одними только губами некое подобие улыбки, видно вспомнил свою молодость, либо его рассмешило собственное выражение про деревянное оружие.

– Теперь вы, Генри Маршал, расскажите о чем герольд извещает в приглашении к турниру.

Генри Маршал, наморщив лоб, начал рассказ.

– Слушайте, слушайте, слушайте! Владетели, рыцари, оруженосцы! Все те, которые желают попытать счастья и которые уповают на крепость своего оружия; во имя милосердия Бога и Пресвятой Богородицы, извещаю вас о великом турнире… Старичок при ответах учеников начинал дремать и последние, не смея нарушить его покой, говорили тихо, почти шёпотом.

– В первый день, – Генри знал о турнирах не понаслышке, а потому что сам в них участвовал, – будет три боя на коне копьём и двенадцать мечом, но только тупым оружием. Лучший боец, одержавший победу по приговору судей, получит в награду прекрасные дорогие перья и золотой браслет с эмалью.

На второй день будет бой спешившихся всадников копьём и бердышом, и победитель получит в награду рубин и серебряного лебедя. На третий день назначена свалка; в этот день рыцари будут сражаться половина на половину. По окончании боя победители должны взять своих пленников и отвести их к дамам. Награда будет состоять из полного вооружения и коня с золотым черпаком. Все, желающие отличиться, приезжайте за четыре дня до турнира, чтобы иметь достаточно времени для размещения гербов на дворцах, аббатствах и других строениях по соседству с ристалищем. Так гласит королевский приказ.

– Что есть вызов, что он заключает в себе?

На следующий вопрос отвечал Уильям Перси.

– Вызов, – тихо говорил он, – заключает в себе оповещение, что такой-то король или владетельный князь желает состязаться с таким-то королем или владетельным князем и для этого устраивает турнир в честь его высокогоимени, доблести, мужества, для славы и чести рыцарства и для удовольствия дам.

– В каком порядке должны въезжать судьи в город?

Старичок любил задавать вопросы, ведь под ответы на них так сладко дремалось ему. Какой-нибудь ученик начинал перечисление.

– Впереди должны идти играющие трубачи и каждый из них должен нести знамя одного из судей. Далее следуют четыре помощника герольда, каждый из них несёт мантию одного из судей. Далее положено идти герольдмейстеру в мантии, на которую непременно нашит кусок зеленой парчи, бархата или атласа, а над этим куском материи красуется гербовый пергамент. Вслед за герольдмейстером едут в ногу два рыцаря: это и есть судьи. Они должны быть на красивых парадных конях, покрытых гербами, а сами судьи одеты не в полукафтаны, а в длинные нарядные платья, ровно также как и их оруженосцы. При каждом из судей должен находиться некий служитель, который одной рукой ведет ратного коня, а в другой держит белый прут длиной во весь рост; прут служителя должны нести и конные, и пешие во все время торжества.

– Теперь же, – старик спрашивал строго, – произносим все вместе присягу.

И все присутствующие хором повторяли: – Верховные принцы, сеньоры, бароны, рыцари и оруженосцы, не угодно ли будет вам всем поднять правую руку к небу и присягнуть, и обещать верой и правдой, жизнью и смертью, что никто из вас на предстоящем турнире не ударит своего противника острием меча ниже пояса. Не ударит противника, если у кого-нибудь из участников турнира упадет с головы шлем и тот не застегнет его как следует. Ослушник будет изгнан из турнира и лишен своего вооружения и коня. Во всём и всегда исполняйте приказ, в чем вы присягаете верой и правдой, жизнью и честью.

После клятвы урок на некоторое время прерывался, так как учителю и ученикам следовало немного отдохнуть.

– А теперь, – старый Джон Таллис после часового перерыва заметно приободрился, – позвольте вам прочитать лучшие из всех когда-либо созданных описаний турнира. Юноша, – рыцарь обратился к Маршалу, -подайте мне вон тот пергамент.

Генри Маршал передал учителю пергамент, который лежал на одном из дальних столов в комнате.

– Слушайте, слушайте, слушайте, – так начиналось долгое чтение, -само облачение рыцарей, при отправлении на состязание обставлено большой торжественностью. С самого раннего утра того дня, в который назначен турнир, оруженосцы входят в покой рыцаря, чтобы одеть и вооружить его. Рыцарь надевает сначала гобиссон и полукафтанье, а затем выходит в уборную. Там на мраморных столах заранее приготовлены доспехи: мантия, горностаевый мех, пояса, перья, шишаки, отрядные знаки, бурлеты, наметы и множество других рыцарских принадлежностей и украшений.

Но вот раздается сигнальный рожок, звонят церковные колокола и колокола ратуш. Со всех сторон стекаются геральды и кричат: «Надевайте шлемы! Надевайте шлемы! Рыцари, вооружайтесь, – здесь Таллис взял паузу, чтобы ученики услышали и представили то, о чем он читал.

– Народ, – голос после паузы зазвучал громче, – в праздничных одеждах валит по улицам, усыпанным цветами и венками.

Обширная ограда, окружающая ристалище, обставлена высокими скамейками, амфитеатрами, пирамидами, которые поддерживают галереи и балюстрады. Тут устанавливаются также палатки или ложи из легких брусьев, а перила этих палаток и лож украшаются богатыми разноцветными драпировками и гербами. Четыре копья под каждой ложей придерживают красное сукно, обшитое золотой бахромой.

На некотором расстоянии от ристалища развешены ковры с гербами, девизами и надписями, которые гласят: «Честь – сынам храбрым!», «Слава и награда тому, кто победит».

 Учитель перевёл дух, хлебнул вина из кубка и продолжил.

– Рыцари стекаются со всех сторон. Одни в великолепном одеянии и с многочисленной свитой, другие с черным оружием, без всякой свиты. Рыцари в черном величественно восседают на своих конях и кажутся мрачными и угрюмыми. Щиты этих чёрных, мрачных рыцарей покрыты чехлами. Зрители увидят их гербы только тогда, когда чехлы будут пробиты копьями и мечами.

Дружины, сопровождающие храбрых воинов, одеты в древние костюмы. Они являются под именами Кира, Александра Македонского, Цезаря, а также под именами рыцарей Феникса, Саламандры, Храма Славы, Палаты Благоденствия. Многие витязи приняли имена героев короля Артура, Ланселота, Тристана, Роланда.

Но больше всего поражает зрителей разнообразие нашлемников! Тут драконы, химеры, выбрасывающие из пасти пламя, головы кабанов, львов, львиц, буйволов, сфинксов, орлов, лебедей, кентавров, амуров. Большую часть нашлемников украшают султаны, золотые снопы, розы и короны.

– Далее, юноши, – вещал учитель, – нам предстоит узнать состав рыцарей. Среди них знаменитые рыцари, чьи подвиги воспевали трубадуры и миннезингеры; рыцари, которые родились с таинственными знаками на теле, означающими, что новорожденный появился на свет под счастливой звездой и в жизни будет знать только счастье. Тут есть молодые люди, которых спасли их слуги, когда горел замок их предков. Есть такие, коих спасли слуги от ненависти злой мачехи и они были вскормлены волчицей или ланью, и в соответствии с этим имели характер свирепый или кроткий. Есть рыцари только что окончившие разные опасные предприятия и вышедшие победителями из возможных опасностей. На турнире можно найти братьев по оружию, которые из одной чаши пили смешанную кровь и дали клятву вечно любить и защищать друг друга. На турнире встречаются бедные рыцари, без роду и племени. Щиты у них совершенно белые и только победа над противником может доставить им герб. Девиз этих рыцарей таков: «Честь превыше всего». Наконец, здесь можно увидеть рыцарей, поклонников любви и красоты. Они украшены цепями и лентами и носят особые значки, которые никогда не снимают.

Джон Таллис остановился, чтобы прокашляться, – все же годы давали знать о себе. Более минуты звучал его кашель под сводами замка. Летучие мыши, заслышав странный звук, срывались со своих мест и перелетали на другие. Ученики ж благоговейно молчали и ждали продолжения чтения.

– Юноши, следуйте умом за мной, – призывал Таллис аудиторию, -представляйте и запоминайте. Далее вы услышите как проходят шествия к месту турнира. Шествие открывают герольды. Они идут попарно и несут жезл или ветвь мира; повязка или дубовый венок украшает их лоб. Они одеты в полукафтанье, обшитое золотым галуном, а на груди у них эмалированная бляха с гербом родины. За герольдами следует герольдмейстер. Его сопровождают маршалы, оруженосцы и пажи. На герольдмейстере бархатное полукафтанье фиолетового цвета, вышитое на левой стороне цветными шелками и жемчугом. Поверх полукафтанья накинута мантия, отороченная широкой вышивкой, жемчугом и блестками.

Далее, за герольдмейстером следуют гайдуки в чёрной одежде, вышитой жемчугом. Затем едет запряженная шестью белыми конями колесница, которая изображает Фаэтона и Солнце, колесницу окружают Времена года и Аврора. Далее следуют сто гайдуков в такой же чёрной одежде, вышитой жемчугом. Далее волы везут колесницу, покрытую скалами и деревьями, а впереди идет трубадур, изображающий Орфея с лирой.

За этим кортежем едут на конях тридцать знаменных рыцарей, за каждым знаменным рыцарем следует пятьдесят стрелков.

Далее едут судьи в длинных одеждах. В руках они держат белые жезлы как знак беспристрастного суда; лошадей этих судей ведут под уздцы пажи в роскошных костюмах. Между рядами идут королевские барабанщики, флейтисты и трубачи в ярких костюмах из белой и алой ткани.

За судьями следуют оруженосцы принцев в полукафтаньях из белой тафты, вышитых серебром, с голубыми рукавами обшитыми золотым галуном. На головах у них изящные шапочки с белыми и голубыми перьями.

За оруженосцами следуют пажи, одетые в изящные, шитые золотом ливреи своих синьоров… Пока старый рыцарь заунывно читал, большинство юношей дремали, благо учитель видел не ахти, тем более в полумраке замковых помещений. Генри Маршал то дремал, то думал, как всё, о чём он слышал, мало соответствует действительности. Может, в каких-то краях действительно такие богатые шествия, но у них все проще, быстрее и не так ярко.