Волк равнин. Повелители стрел

– Я слышу тебя, – раздраженно буркнул Тэмучжин, стряхивая с себя остатки слабости.

Он схватил ведро, даже не пытаясь скрыть злобу. Ни Коке, ни других парней не было видно, но Тэмучжин поклялся себе, что эти издевательства им даром не пройдут. Он делал тяжелую работу и терпел презрение олхунутов, но избиение на глазах у всех – это уже слишком. Конечно, он понимал, что у него пока недостаточно сил, чтобы отомстить Коке. По-детски хотелось прямо сейчас пойти и избить этих парней. Но у него хватило выдержки воина, чтобы выждать время. А оно обязательно настанет!

Есугэй скакал по бескрайней зеленой равнине между гор, когда заметил вдали всадников. Что это были за всадники, он не знал. Это могли быть олхунуты, выславшие воинов, чтобы проводить его до родных юрт, а могли быть и люди чужого племени. Может быть, это всего лишь пастухи, но надежды его быстро угасли, когда он окинул взглядом пустые холмы. По соседству не было видно ни одной отбившейся овцы. Есугэй понимал, что в случае нападения ему придется туго, и помрачнел. Краем глаза он следил за продвижением чужаков и надеялся, что никто не заинтересуется одиноким всадником. Однако они развернулись и, подняв тучу пыли, поскакали к нему. До первых дозорных его Волков было еще два дня пути. Ему просто необходимо было оторваться от всадников. Есугэй пустил жеребца вскачь, радуясь, что тот силен и хорошо отдохнул. Может, у преследователей уставшие кони и они отстанут.

Ни разу не обернувшись на скаку, Есугэй и так знал, что за ним гонятся. На открытой местности он был как на ладони. Погоня будет долгой, и в конце концов всадники настигнут его, если он не найдет укрытия. Есугэй лихорадочно осматривал холмы, глядел на деревья, растущие на вершинах. Здесь не спрятаться, думал он. Нужна густо заросшая долина, где деревья тянутся к небу от самого подножия гор, засыпая землю сухой листвой и иглами. Таких мест много, но до них еще далеко. Ему было досадно, но он продолжал мчаться вперед. Когда же наконец решил обернуться, то увидел, что преследователи ближе, чем он предполагал. Их было пятеро. От долгой погони их кровь забурлит, заговорят охотничьи инстинкты. Они начнут улюлюкать и подбадривать друг друга криками. Есугэй знал это. Он улыбнулся, глотнул ветра, что бил в лицо. Знали бы они, за кем гонятся, не торопились бы так. Коснулся рукояти меча. Длинный клинок принадлежал еще отцу и был привязан кожаным ремнем, чтобы не потерялся во время скачки. Лук надежно приторочен к седлу, но Есугэй мог схватить и натянуть его в мгновение ока. Плечи под халатом приятно тяжелила захваченная в набеге кольчуга. Если всадники нападут на него, то будут убиты, сказал самому себе Есугэй, чувствуя, как закипает в крови давно знакомое возбуждение, предчувствие жаркой схватки. Он был ханом Волков и никого не боялся. Они дорого заплатят за его шкуру.

Глава 7

Тэмучжин поморщился: уже в сотый раз грубая шерсть резанула по побагровевшим пальцам. Он и раньше, у Волков, видел, как это делается, но такую работу обычно поручали мальчикам постарше и молодым женщинам. У олхунутов все было по-другому, и он понял, что валять шерсть его отправили не нарочно. Даже самые маленькие дети таскали ведра с водой, чтобы сбрызгивать каждый слой – шерсти нельзя было давать высыхать. Коке и его товарищи привязывали войлок к раме с натянутой кожей и в течение долгих часов били его длинными гладкими палками. По их спинам ручьями стекал пот. Тэмучжин тоже так делал, с трудом сопротивляясь соблазну обломать палку о рожу ухмыляющегося Коке.

Сначала шерсть отбивали, пока она не становилась мягкой, а после женщины отмеряли раскинутыми руками один алд. Отметив нужную ширину, они раскладывали шерсть на ткани, разглаживая и расчесывая неровности, заправляя выбившиеся волокна до тех пор, пока шерсть не начинала напоминать ровную белую кошму. Очередное смачивание помогало складывать шерсть слоями, но настоящее искусство было в определении нужной толщины. Тэмучжин работал вместе с остальными, и к концу дня его руки покраснели и распухли. Коке все время насмехался над ним, а женщины подхихикивали ему, что еще сильнее раздражало Тэмучжина. Но он осознал: все это уже не имеет значения. Теперь, когда он принял решение отомстить, Тэмучжин почувствовал, что может выносить и оскорбления, и колкости. Было даже некое тайное удовольствие в ожидании того момента, когда никого вокруг не будет и Коке получит свое. Руки мальчика, исцарапанные до самых локтей, горели, но на душе от таких мыслей было хорошо.

Когда шесть была выглажена и равномерно выложена, привели олхунутских коней и скатали полотно в огромный белый сверток. Тэмучжин многое бы отдал за право протащить его несколько миль, только бы подальше от этих людей. Но дело поручили смешливому Коке. Тэмучжин понял, что парень пользуется в племени популярностью. Может, потому, что умеет рассмешить женщин своими дурацкими шуточками. И Тэмучжину ничего другого не оставалось, кроме как потупить голову и ждать очередной порции кобыльего молока да овощей с бараниной. Плечи и спина болели так, словно кто-то всадил ему нож и вращает его, но он терпел, стоя вместе с остальными и выкладывая очередную партию отбитой шерсти на ткань.

Не одному ему доставалось. Шолой вроде как присматривал за валянием, хотя Тэмучжин сомневался, что у старика есть хоть одна овца. Когда какой-то маленький мальчик пробежал слишком близко и пустил пыль на сырую шерсть, Шолой поймал его и немилосердно отколотил палкой, невзирая на визг и вопли. Шерсть должна оставаться чистой, иначе войлок будет непрочным, и Тэмучжин старался не совершить такой же ошибки. Он стоял на коленях у самого края кошмы и следил, чтобы ни один маленький камешек, ни одна пылинка не испортили его участок.

Некоторое время после полудня Бортэ работала напротив него, и Тэмучжин воспользовался возможностью присмотреться к девушке, которую выбрал ему в жены отец. Она была такой тощей, что казалась сущим скелетом, с клоками черных волос, свисающих на глаза, и засохшими соплями под носом. Ему трудно было представить, бывают ли девчонки еще противнее с виду. Когда Бортэ перехватила его злой взгляд, ей захотелось плюнуть ему в лицо. Однако девочка вовремя вспомнила о шерсти и проглотила слюну. Тэмучжин с изумлением покачал головой, не понимая, что такого нашел в ней отец. Может быть, гордость Есугэя заставила его принять, что дают, и таким образом унизить Энка и Шолоя. Тэмучжину придется смириться с тем, что девушка, которая будет жить с ним в одной юрте и рожать ему детей, – сущая дикая кошка. Это очень похоже на олхунутов, с сожалением подумал он. Они не щедры. Бортэ как раз из тех девок, которых желают сбыть с рук поскорее. Похоже, она у всего племени как заноза в заднице.

Шрия шлепнула по рукам Тэмучжина палкой для взбивания шерсти, и мальчик вскрикнул от боли. Конечно, другие женщины расхохотались, а кое-кто даже передразнил его, и он побагровел от злости.

– Кончай спать, Тэмучжин, – крикнула мать Бортэ в сотый раз.

Работа была тупой и однообразной, и женщины либо развлекались разговорами, либо работали как во сне. Но чужаку такой роскоши не давали. Малейшая невнимательность была наказуема. Жара, казалось, никогда не кончится. Вода, которую передавали по кругу, была теплой и солоноватой, так что Тэмучжин даже захлебнулся. Ему чудилось, что он уже целую вечность бьет палкой по вонючей шерсти, вытаскивает из нее гнид, скатывает ее и перетаскивает с места на место. Он не мог поверить, что это всего лишь первый день.

А где-то в южной стороне ехал домой отец. Тэмучжин представил, как встречают Есугэя собаки, прыгая вокруг него от радости. Он думал, как это здорово – учить орлят охотиться и сидеть на руке. Братья будут в этом участвовать, он знал точно. Им разрешат подносить птицам кусочки мяса, которые они будут держать дрожащими руками. Впрочем, Хачиун не вздрогнет, когда красная птица схватит корм, в этом-то он был уверен. Он завидовал братьям: им предстоит чудесное лето, которое они проведут вместе.

Шрия опять ударила размечтавшегося Тэмучжина. И тут он молниеносно вырвал палку из ее рук и аккуратно положил рядом с собой на землю. Женщина разинула от удивления рот и потянулась за палкой, но мальчик придавил свою добычу коленом и покачал головой. Голова у него кружилась, сердце отчаянно колотилось. Он заметил, что взгляд Шрии метнулся к Шолою, стоявшему поблизости, но тот наблюдал, как на земле раскладывают новый слой влажной шерсти, и не обратил на них внимания. Тэмучжин думал, что она закричит на него или призовет Шолоя на помощь, но, к его изумлению, женщина лишь пожала плечами и снова протянула руку. Мальчику стало как-то неловко, и он решил вернуть палку, готовый в любой момент уклониться от нового удара. Шрия в нерешительности подержала ее в руке, но вдруг отвернулась и пошла прочь. Тэмучжин несколько минут не сводил с нее взгляда, а пальцы сами собой продолжали выглаживать и дергать шерсть. Старухи больше не было видно, а через некоторое время он снова полностью погрузился в работу.

Энк, его дядя, принес котел кислого молока, и люди подкрепились. Когда солнце коснулось холмов на западе, все получили по большому черпаку прозрачной жидкости – похожего на воду черного арака, но он обжигал все внутренности. Арак был горячее чая с молоком, что давали в юртах. Тэмучжин поперхнулся и закашлялся. Он отер губы и ахнул от боли, когда жидкость попала на ссадину и обожгла ее, словно огонь. Коке ушел волочить войлок позади своего коня, однако Шолой углядел, что мальчик попробовал арака, и расхохотался. Тэмучжин подумал даже, что старика сейчас хватит кондрашка и он окочурится у него на глазах. Но старик не умер, а вытер слезы и стал протискиваться к котлу за новым черпаком арака. Обидно было смотреть, что человек, который почти ничего не делал, получает уже вторую пиалу, но никому, похоже, не было до этого дела. Свет медленно угасал, последняя шерстяная кошма была скатана и привязана за лошадью.

Никто ничего и сказать не успел, а Бортэ уже взлетела в седло, ошеломив Шолоя, державшего повод. Они молча посмотрели друг на друга, и беззубый рот старика задергался, словно ему попал кусок хряща, который он не может прожевать. Смешавшись на мгновение, Шолой шлепнул коня по крупу, и Бортэ ускакала, исчезла в сгущающемся сумраке, чтобы раскатать войлок в плотное ровное полотно. Войлок не пустит зимний холод в юрты, из него получатся тяжелые ковры и чепраки. Обрезки пойдут младенцам, которые еще слишком малы, чтобы испражняться в отхожую яму. Тэмучжин сел на корточки, выпрямил спину и закрыл воспаленные глаза. Правая рука онемела. Он стал тереть ее, чтобы разогнать кровь и почувствовать пальцы, но, когда кровь побежала по жилам, на глаза от боли навернулись слезы. Никогда он еще так не работал. И задумался: станет ли он от такой работы сильным?

Тэмучжин поднялся на ноги, и тут к нему подошел Шолой. Мальчик еле заметно подобрался, увидев старика. Он ненавидел свой страх, но получил слишком много неожиданных ударов и старался быть начеку. Шолой крепко взял его двумя пальцами – знакомая уже хватка – и рыгнул. Из его желудка пахнуло кислым молоком. Старик указал на юрту кривым пальцем:

– Иди ешь и ложись спать. Завтра будешь рубить дрова на зиму.

Тэмучжин слишком устал, чтобы пререкаться, а потому побрел за стариком, еле волоча тяжелые ноги и с тяжелым сердцем.

Есугэй нашел достаточно безопасное место для стоянки. Долина, где он увидел всадников, кончилась, и он понесся к холмам, надеясь найти хоть какое-нибудь укрытие и тем самым сбить погоню со следа. Он понимал, что на пыльной почве его легко отыскать, но скакать всю ночь не мог, так как лошадь могла попасть в нору сурка и сломать ногу. Поэтому Есугэй направил отважного коня по крутому склону вверх, к пестрым зарослям деревьев. Он спешился и вел коня в поводу, постоянно его подбадривая. Это был трудный и опасный подъем. Глаза лошади побелели от страха, когда копыто скользнуло на камнях. Есугэй быстро обмотал поводья вокруг дерева и стал отчаянно тянуть, пока его верный товарищ не нашел опору. Так они добрались до вершины. Плечи и широкая грудь Есугэя ныли от напряжения. Вдруг конь его заржал, оглашая своим призывом окрестности. Эти звуки можно было услышать за несколько полетов стрелы. Есугэй не думал, что преследователи рискнут в такой темноте пойти за ним в заросли. Он пока затаится, а те пусть себе ищут следы в прошлогодних листьях да сухих иглах. Он весело усмехнулся бы от этой мысли, если б мог видеть своих преследователей. Но затылком он чувствовал чужой взгляд. Значит, всадники все еще поблизости, высматривают и прислушиваются, выискивая хоть какой-нибудь признак, что он скрылся где-то рядом. Есугэй опасался, что конь откликнется на ржание их лошадей и выдаст укрытие, но тот после подъема на холм и долгой скачки слишком устал. Если повезет и если ночью не разводить огня, чужаки оставят поиски и утром отправятся своей дорогой. Ничего страшного не случится, если он вернется к Волкам на день позже.

На вершине холма Есугэй нашел пару низкорослых кустиков и привязал к ним поводья. Конь опустился на колени, но не смог лечь – поводья натянулись слишком туго. Хан Волков не стал его расседлывать на тот случай, если придется быстро уходить, только ослабил подбрюшный ремень. Мерин фыркнул, словно поблагодарив за заботу, и улегся поудобнее. Через мгновение он закрыл глаза и задремал. Мягкие губы раскрылись, обнажив крепкие желтые зубы.

Есугэй прислушался, стараясь понять, отстали преследователи или подбираются ближе. Впрочем, по такой неровной местности подойти незаметно к его укрытию трудно. Он развязал ремешок, удерживающий меч в ножнах, обнажил его одним точным движением, осмотрел клинок. Добрая сталь, хорошая добыча. Разбойники могут на него охотиться из-за одного только меча. Если бы здесь был верный Илак, хан, не раздумывая, встретил бы их на равнине. Но пятеро на одного – многовато. Разве что они окажутся мальчишками, еще не пробовавшими крови. Таких можно напугать только криком да несколькими короткими взмахами клинка. Отцовский клинок был острым, как и прежде. И это хорошо, так как Есугэй не мог рисковать точить его ночью о камень: его не должны слышать. Он сделал пару глотков из кожаного бурдюка и поморщился: слишком он был легким. Утром конь захочет пить. Если ручей поблизости пересох, то день будет трудным независимо от того, заметили его преследователи или нет. Он пожал плечами. И не такое приходилось переживать.

Наконец Есугэй растянулся на земле и зевнул. Достал из седельной сумы полоску вяленого мяса и улыбнулся, глядя на спящего коня. Сунул мясо в рот, заурчал от удовольствия, наслаждаясь острым вкусом. Ему недоставало Оэлун и сыновей. Что-то они сейчас делают?

Улегшись на землю и засунув руки в рукава, чтобы не мерзнуть, он думал о Тэмучжине. Хан надеялся, что сыну хватит духу перенести испытания в племени Оэлун. Когда парень в таком возрасте, трудно понять, есть ли в нем настоящая сила. Есугэй бы не удивился, если бы Тэмучжин сбежал, но надеялся, что тот выдержит. Такие случаи – большой позор для семьи, слухи быстро разойдутся по племенам, и заставить забыть о побеге будет очень трудно. Есугэй произнес про себя молитву, чтобы сыну была дарована помощь свыше. Он знал, Бектеру туго пришлось. Когда Оэлун не было поблизости, старший сын говорил об олхунутах без особой почтительности. Да любить их и не за что, по правде говоря. Есугэй улыбнулся и возблагодарил Отца-небо за принесенный ему богатый урожай сыновей. Он так и уснул с улыбкой. Сыновья, а теперь еще и дочь. У него сильное семя и хорошая жена. Другие женщины часто теряют по одному комку жалкой красной плоти на каждого явившегося в мир, но все дети Оэлун выжили и были крепкими. Да еще и жирок нагуляли, если говорить о Тэмуге. Совершенно ненужный жирок, так что надо решать, что делать с младшим. Наконец сон овладел Есугэем, дыхание стало медленным и ровным.

Когда он резко открыл глаза, на востоке уже появились первые проблески рассвета, по вершинам дальних холмов протянулась золотая полоса. Есугэй любил эту землю. Он начал тихонько шептать молитву, благодарный за то, что ему пожалован еще один прекрасный день, но вдруг услышал, что поблизости кто-то движется. Человек. Есугэй замер. Он приподнялся с холодной земли. Обнаженный меч всю ночь лежал у него под боком, и теперь пальцы нащупали рукоять и сжали ее. Он знал, что надо подняться и найти такое место, где удобно будет защищаться, причем подняться молниеносно, а ведь кровь еще не разогрелась после сна. И еще не ясно, знает ли неведомый враг, где прячется Есугэй. Он посмотрел влево, вправо и прислушался, пытаясь понять, откуда идет звук. Все еще теплилась надежда, что это пастух ищет козу, отбившуюся от стада. Однако Есугэй понимал, что такое вряд ли возможно. Где-то совсем близко фыркнула лошадь, и тут его конь проснулся и заржал. Вот чего он так боялся. Один из преследователей ехал на кобыле, и она ответила на призыв жеребца. Оказалось, что до нее не больше пятидесяти шагов. Есугэй взметнулся, как дым, не обращая внимания на хруст в коленях и спине. В одно мгновение сорвал лук с седла, выхватил стрелу из колчана, наложил на тетиву. Только Илак мог пустить стрелу дальше Есугэя, так что в верности своего глаза он не сомневался. Если это враги, то он завалит одного или двух раньше, чем они подберутся на длину клинка. Хорошо бы понять, кто у них главный, и первым убить его, тогда слабых, устрашив мечом, можно оставить в живых.

Теперь они знали, где спрятался Есугэй, и затаились. Он спокойно ждал, когда появятся его преследователи. За спиной у него вставало солнце. После краткого размышления Есугэй снял халат и вывернул его наизнанку. У него душа ушла в пятки, когда пришлось положить на землю лук и меч, но темная подкладка халата будет не так заметна на фоне кустов, и Есугэй станет не такой заметной целью. Он подобрал оружие и застыл, подобно деревьям и кустам вокруг. И вдруг поймал себя на том, что напевает про себя, и замолчал. Сон пропал совсем, кровь быстро бежала по жилам. Он радовался опасности, несмотря на то что она грозила смертью.

– О, стоянка! – послышался голос слева от него.

Поняв, что его окружили, Есугэй выругался про себя. Не раздумывая, он оставил коня, забрался поглубже в заросли и пошел на голос. Кто бы они ни были, хан Волков легко им не дастся, поклялся он. Мелькнула мысль, что, может, они не хотят ему зла. Ведь лишь глупцы могут так рисковать жизнью, конем и отцовским мечом ради призрачной надежды. А преследователи сейчас на самом деле сильно рискуют. В степи даже самый сильный выживает лишь благодаря осторожности. А еще Есугэй знал, что для разбойников он хорошая добыча. Ведают ли они, кто им попался, или нет. Он ждал. Струйка пота текла по лбу.

– Я его не вижу, – послышался голос в нескольких шагах от Есугэя.

Он присел, натянув лук.

– Тут его лошадь, – сказал кто-то более низким, чем у остальных, голосом.

Все голоса казались Есугэю юношескими, хотя их умение выслеживать врага и бесшумно передвигаться удивляло его. Даже стоя так близко, он не слышал, как они ступают.

Пытаясь оглядеться, Есугэй медленно повернул голову. Сквозь густые кусты он увидел человека, который пытался отвязать его коня, и гневно нахмурился. Он не мог позволить им угнать своего мерина.

Хан Волков глубоко вздохнул и поднялся во весь рост, напугав чужака, стоявшего рядом с конем. Рука мужчины метнулась было к кинжалу, но тут он увидел натянутый лук, направленный в грудь, и замер.

– Мы не ищем схватки, старик, – громко сказал чужак.

Есугэй понимал, что так он предупреждает своих товарищей, и шорох справа заставил его сердце забиться быстрее.

– Тогда выходите, чтобы я мог видеть вас, и кончайте подкрадываться сзади, – ответил Есугэй.

Голос его эхом прокатился над поляной. Шорох затих, и молодой человек, который так спокойно стоял под его стрелой, кивнул:

– Делайте, как он говорит. Не хочу перед самым завтраком получить стрелу в брюхо.

– Отзовитесь сначала, потом идите, – потребовал Есугэй, – или пристрелю его.

Воцарилось долгое молчание, и молодой человек вздохнул.

– Выходите, все! – резко приказал он.

Его невозмутимость дала трещину, когда он увидел стрелу, нацеленную ему в сердце. Есугэй, прищурившись, наблюдал, как остальные четверо выходят из кустов. У двоих были наготове луки. Все вооружены и в толстых стеганых халатах, способных остановить стрелу и не дать ей глубоко войти. Есугэй понял, кто его преследователи, по их одежде и подумал, что они, наверное, признали и его. Как бы беспечно ни вел себя тот, что стоял рядом с его конем, это был разбойничий отряд татар, а Есугэй определял закаленных воинов с первого взгляда, кем бы они ни прикидывались.

Когда все пятеро собрались на поляне, молодой человек, в которого целился Есугэй, сказал:

– Я всех созвал, старик. Окажешь ли ты нам честь, присоединишься ли к нашей трапезе?

А были бы они столь же вежливы, если бы лук не угрожал им, думал Есугэй. Но ведь у двоих тоже были луки. Он кивнул и стал целиться в ноги предводителя. Татары расслабились, молодой человек вздохнул с облегчением.

– Мое имя Улаган, я из татар, – представился он. – Ты из Волков, если только не похитил этот халат и меч.

– Я Волк, – откликнулся Есугэй и, следуя обычаю, добавил: – Вы мои гости, ешьте и пейте со мной.

– Как твое имя? – спросил Улаган, поднимая брови.

– Илак, – не задумываясь, ответил Есугэй. – Разведете костер – угощу черным араком, он согреет вашу кровь.

Все занялись приготовлением еды, но двигались с опаской, чтобы не всполошить Волка резким движением. А потому потратили времени больше обычного, собирая дрова и раздувая пламя. Взошло солнце, и воины плотно позавтракали вяленым мясом из седельной сумы Есугэя и медом, большой редкостью в этих местах. Улаган достал его из мешочка под халатом. Сладость меда была весьма приятна Есугэю, который не пробовал ничего подобного уже года три, с тех пор как люди его племени нашли гнездо диких пчел. Он облизал пальцы, чтобы до последней капли собрать золотую жидкость, полную комочков воска, но меч его все время находился под рукой, и стрелы лежали на земле наготове. Было что-то неприятное во взгляде Улагана, наблюдавшего за тем, как Есугэй ест, но каждый раз, когда Волк перехватывал его взгляд, татарин приветливо улыбался. Ни одного слова не было сказано, пока они пировали, и взаимное недоверие ни на мгновение не ослабевало.

– Вы насытились? – наконец спросил Улаган.

Есугэй услышал в его голосе какую-то злобу. Один татарин отошел в сторону, спустил штаны, присел облегчиться. Он даже не пытался отвернуться, и все увидели его болтающееся мужское достоинство.

– Волки не мешают еду с дерьмом, – буркнул Есугэй.

Улаган пожал плечами и встал. Есугэй тоже поднялся, чтобы не оказаться в невыгодном положении. К его изумлению, татарин подошел к дымящейся кучке и обнажил меч.

Клинок Есугэя словно бы сам прыгнул ему в руку. Однако сейчас никто не собирался нападать на него. Вместо этого Улаган стал водить клинком по вонючей куче, пока тот не покрылся дерьмом по самую рукоять.

Улаган поморщился и обратился к тому, чьими стараниями возникла эта кучка:

– Говорил же я тебе, Насан, у тебя зараза в брюхе.

– Говорил, – без всякой усмешки ответил тот и тоже погрузил свой меч в дерьмо.

В это мгновение Есугэй понял, что его встреча с татарами не была случайной.

– Когда вы узнали меня? – тихо спросил он.

Улаган улыбнулся, но взгляд его оставался холодным.

– Олхунуты передали нам, что ты привез сына. Мы хорошо заплатили их хану, чтобы он послал вестника на нашу стоянку. Его нетрудно было уговорить, – усмехнулся Улаган. – Тебя не слишком-то любят. Порой нам казалось, что ты так и не появишься, но старик Сансар держит слово.

При этих словах сердце Есугэя заныло: он подумал о Тэмучжине. Прикидывая, как ему справиться одному против пятерых, Есугэй решил заставить татарина болтать и дальше, так как уже понял, что Улаган глупец. Незачем вести разговоры с тем, кого собираешься убить, но молодой воин наслаждался своей властью.

– Неужто моя жизнь настолько ценна, что вас послали за мной? – спросил Есугэй.

– Ты загрыз не того воина, Волк, – осклабился Улаган. – Ты убил ханского сына, которому хватило дури угнать твой скот. Его отец не прощает обиды.

Есугэй кивнул, словно внимательно слушал Улагана. Увидев, что и остальные трое намерены сунуть клинки в вонючее дерьмо, он неожиданно прыгнул и вонзил меч Насану в шею. Татарин упал с предсмертным воплем. Улаган яростно взревел, бросился на Есугэя, нацелившись клинком прямо в сердце. Татарин был проворен, но клинок лишь скользнул по кольчуге, разрезав халат.

Яростно бился Есугэй. Стремительность и напор – лишь в этом было его преимущество. Он покажет, что значит сражаться с ханом Волков. Есугэй сделал обманный выпад, резко отступил, тремя скачками выбрался из круга. Татары не успели опять вокруг него сомкнуться. Один из нападающих высоко занес клинок, и Есугэй пронзил его грудь. Он вырвал отцовский клинок, когда татарин начал падать. Но тут Есугэй ощутил острую боль в спине, однако сделал шаг вперед и быстрым косым ударом снес половину лица другому воину. Улаган наступал, лицо его перекосилось от гнева при виде гибели товарищей по оружию.

– Если вышел на хана, так надо было побольше народу с собой прихватить, – поддразнивал его Есугэй. – Всего пятеро! Не уважаешь!

Внезапно он упал на колено, уходя из-под удара Улагана, и резким выпадом рассек икру молодого воина. Рана не была смертельной, но кровь хлынула на сапог, и татарин зашатался.

Вскочив на ноги, Есугэй заплясал, прыгая то вправо, то влево, сбивая противника с толку. Он каждый день упражнялся с Илаком и своими воинами и знал, что в бою, когда противники сражаются мечами, все решает способность двигаться ловко и стремительно. Махать мечом может любой, но именно работа ногами отличает мастера от простого бойца. Есугэй ухмыльнулся, увидев, что татарин, хромая, идет к нему, и насмешливо поманил его рукой. Воин кивнул оставшемуся в живых товарищу, и тот встал с ним рядом. Улаган хорошо рассчитал момент, и Есугэй не успел увернуться. Он пронзил мечом грудь безымянного воина, но оружие застряло в ребрах, и Улаган ударил со всей силой, пронзил кольчугу Есугэя и вогнал острие меча в подвздошье. Хан Волков выпустил меч. Он вспомнил вдруг о своих сыновьях. Боль за них, оставляемых сиротами, была сильнее любой телесной боли. Правой рукой Есугэй схватил Улагана, а левой вытащил нож.

Увидев это движение, Улаган попытался вырваться, но хватка у Есугэя была железная. Он посмотрел на молодого татарина и плюнул ему в лицо:

– Твой народ сотрут с лица земли за все это, татарин. Твои юрты сгорят, скот разбежится.

Коротким ударом он перерезал глотку молодому воину. Татарский меч вывалился из раны, и Есугэй зарычал от боли, упав на колени. Он чувствовал, как бежит кровь по телу. Кинжалом он отрезал длинную полосу от своего халата, дергаясь и ругаясь от боли. Глаза его были закрыты, потому как смотреть уже было не на кого. Конь отчаянно дергал поводья и ржал. Запах крови напугал его, и Есугэй заставил себя говорить с ним спокойно. Если лошадь вырвется и убежит, он может и вовсе не вернуться к своему народу.

– Все хорошо, друг. Они не убили меня. Помнишь, как Илак свалился на ствол сломанного дерева и тот пронзил ему спину? Он выжил, потому что рану хорошенько промыли кипящим араком.

Вспомнив, как обычно молчаливый Илак орал тогда будто малое дитя, Есугэй поморщился. Однако конь тем временем вроде успокоился от звука голоса и перестал дергаться, к великому облегчению Есугэя.

– Вот и хорошо, дружок. Отвезешь меня домой.

Кружилась голова, но он крепко затянул ткань на талии и завязал узлы. Поднял руки, принюхался, скривившись от запаха дерьма, оставленного клинком Улагана. Злое дело, подумал он. За одно это их следовало убить.

Есугэю хотелось постоять на коленях, перевести дух. Отцовский меч лежал под рукой, и прикосновение к холодному металлу успокаивало. Он чувствовал, что может пробыть здесь долго-долго и смотреть на восход солнца. Но внутренний голос говорил: здесь нельзя оставаться, если хочешь, чтобы Тэмучжин остался жить. Есугэй понимал, что должен добраться до Волков и отправить воинов за мальчиком. Ему непременно надо вернуться. Тело казалось тяжелым и беспомощным, но он собрался с силами.

С криком боли он поднялся на ноги, шатаясь, побрел к коню. Прислонился лбом к его теплому боку, сунул меч в притороченные к седлу ножны, тяжело и резко дыша. Руки плохо слушались, когда он распутывал поводья. Однако Есугэй умудрился взобраться в седло. Он знал, что по крутому склону спуститься не сможет, но другой склон холма был более пологим, и Есугэй ударил коня пятками, устремив взгляд на горизонт: ведь где-то там были его дом и семья.