Тал Жайлау. Библио-роман

Здоровяк внезапно вскочил на ноги и угрожающе помахал невидимому врагу.

– А сейчас? – развел руками и жалостно вздохнул Браас. – Я действительно стал стариком. Оборванный, грязный, жалкий. Ты прав, я старик. И мы все, воины крестоносцы, стали стариками. Жалкие остатки некогда великого войска стали ныне рабами. Эх!

Брас нервно стал ходить по узкой каморке и со злости ударил кулаком в стену.

– А ведь до войны я работал гончаром. Меня знал весь наш город. Ко мне приезжали за кувшинами из других графств. Даже из самого Великого Рима. Все знали Брааса из Неймегана.

– Зачем ты пошел на войну?

– Я был глуп. Был юн. Мне казалось стыдно обжигать горшки, когда люди воюют за священное дело. Наши бароны кинули клич, и мы, тогда еще юноши, побежали на священный призыв. Я даже оставил жену и детей. Священный долг был важнее.

– Трудно, наверное, бросить семью и уйти на войну.

– Мне хотелось быть героем. Вчерашние голодранцы приезжали героями, облаченными в доспехи. А в их мешочках звенели золотые монеты. Они становились богачами и уважаемыми людьми. Перед ними преклонялись, их любили. А я все продолжал обжигать горшки. И мне захотелось поймать удачу за хвост. Тоже вернуться рыцарем с огромным мечом и с блестящими доспехами, чтобы я гордо ехал на своей лошади по своему городу, а люди при виде меня приветствовали бы и отдавали честь. Они бы восторженно кричали: – Да это же сам великий рыцарь Браас из рода Хоран. Славный воин, истребитель неверных. Спаситель Гроба Господнего.

Мне хотелось славы, Ар. Мне хотелось почета. И много денег.

– Все хотят этого.

– О, я знаю, что вы, тюрки, славные воины. И воинская слава для вас не пустой звук.

– Я никогда не был воином. Я даже меч не могу держать. И из лука плохо стреляю. Меня учили переписывать книги в библиотеке правителя Дженда. Мы – хранители книг. Для других все тюрки – воины. А мы тоже разные. И я вышел в путь, чтобы посетить славные города, где были большие хранилища книг. Я вышел за знаниями, а меня записали в солдаты.

– Печально, мой друг, – сочувственно сказал Браас. – Теперь ты не книгохранитель. Теперь ты воин. Мы гулямы¹⁷, и наша участь теперь воевать за наших хозяев.

– Но я не хочу быть воином, – запальчиво воскликнул Дала Ар. – Я не хочу убивать. Война несет зло, а мои руки хотят творить добро, но не зло.

– Теперь не мы хотим, а за нас хотят. Мы – всего лишь орудие, и наша воля больше не принадлежит нам, – вернулся на свое место Брасс. – Забавно, что книгочей и гончар стали гулямами. Но такова жизнь. В ней все случайно. Ты лучше не думай об этом, завтра ты ко всему привыкнешь. А теперь давай спать. Сон важнее всего. Он лечит душу и исцеляет тело. Спи, мой друг. Спи!

И что-то пробормотав на незнакомом языке, громко захрапел.

А юноша никак не мог заснуть. Он видел величественно несущий свои воды Сейхун, своего учителя – мудрейшего Окырмана, и бесчисленное количество книг в Доме Чтения, наполняющих его сердце вечным восторгом и ощущением нескончаемого праздника. Увидит ли он теперь их? Кто его знает? Прав чужеземец, все в этой жизни случайно. И лучше всего в данном случае – научиться быстрее засыпать.

А на улице в темноте громко ухала чужестранная сова.

Глава 3. Тай Казан

– Гууу! – загудело что-то тяжелое и с шумом остановилось, задрожав всей своей мощью. Алма проснулась от толчка и осоловело оглянулась вокруг. Прямо перед ней сияли голубые купола древнего здания. А вокруг было полно людей в пестрых халатах и в белых платках. Неужели она все еще в Газне? В Древней Газне, которая так часто и настойчиво приходит к ней во сне?

Но действительность стала постепенно вырисовываться перед ней сквозь стекло автобуса, в образах мужчин в джинсах и женщин в юбках, и хоть и старыми, но, все же, современными домами вокруг древнего здания.

Спросонья Алма продолжила свой сон в реальности, и мозг услужливо напомнил те детали, которые вплелись в пробуждающееся сознание. Ведь настолько живой и реальной была картина, которую она видела во сне. Этот сон она видела с самого детства. Она была там лишь невидимым зрителем, сидящим в темном зале, далеко от сцены. Иногда сон дополнялся, расширяясь во времени и пространстве. А порой, наоборот сжимался, концентрируясь лишь на одном фрагменте, который кочевал из сна в сон, он настолько был ярким, красочным и осязаемым, словно Алма сама была частью древней Газны. А реальность казалась настолько зыбкой, что проснувшись, она долго не могла отойти от ночных видений.

Она любила сны. Порой, сны завлекали настолько сильно, что она временами теряла связь с реальностью. И проснувшись, в полусонной дневной рутине с нетерпением дожидалась ночи, чтобы вновь окунуться в эти загадочные миры из книг. Порой, сны имели продолжение, прерываясь лишь утром, от звука будильника. И следующая серия ждала ее в очередную ночь. Алма научилась не только жить во сне, но и порой управлять ими, внося свои коррективы в сценарий. И сознательно растягивала сны на серии, пока ей не надоедал сюжет. Но те сны всегда были основаны на том, что она видела, или читала. Ее сны не появлялись ниоткуда, они все имели четкое происхождение. Процесс возвращения из сна был привычно долгим и даже механическим, и машинальным. И сейчас, полусонно рассматривая пассажиров автобуса, выходящих из салона, она усиленно возвращала себя в эту реальность, вспоминая события последних дней. Как купила билет на самолет в Шымкент, и, не задерживаясь в городе, выехала в сторону Туркестана на автобусе. Хотя ее путь лежал еще дальше, в сторону Кызылординской области, где находится загадочное поселение Тал Жайляу.

Наконец, все пассажиры покинули салон, и Алма вышла из автобуса последней, оказавшись на знойной, шумной площади перед мавзолеем. Туркестан, представлявшийся ей древним и таинственным, словно из какой-нибудь восточной сказки, всегда манил ее. Перед ней рисовались картины величественных куполов, шумных базаров с пестрыми, диковинными товарами и ароматными запахами. И люди там должны быть такими же древними, как сам город. Так, наверное, выглядела неведомая Газна в реальности, ведь во сне она была прекрасной.

Но ее встретил обычный и даже достаточно современный, но все же провинциальный городок, ничем не отличающийся от других. Здесь был тот же ровный, где-то облупленный, ряд стандартных домов, утыканный хаотичными магазинчиками и безобразными рекламными плакатами, слишком характерными для современной действительности. И только древний мавзолей своей архаичностью уравнивал историческое восприятие города.

Алма сначала растерялась от обилия людей на площади перед мавзолеем. Но увидев группу паломниц из автобуса, незаметно пристроилась к ним. Позади шла пожилая женщина в очках. Заметив Алму, она чуть замедлила шаг и поравнялась с ней.

– Ты паломница, доченька? – приветливо улыбнулась она. – Ты уже была у Арыстанбаб?

– Нетнет, я не паломница, – отрицательно покачала она головой. – Я туристка, никогда не была здесь.

– Так ты туристка, – разочарованно протянула она, неодобрительно оглядев тесные джинсы и облегающую кофту Алмы. Но снова улыбнувшись, деловито протянула руку: – В любом случае, ты пришла поклониться духу великого Яссауи, пусть даже как туристка. А значит одна из нас. Меня зовут Шолпан тате.

И критически посмотрев на непокрытую голову Алмы, укоризненно покачала головой:

– Здесь не принято ходить в таком виде. Это место святое, и мы не должны оскорблять своим видом духи предков.

– Разве они нас видят? – искренне удивилась Алма.

– Не просто видят, но и читают наши мысли, – испуганно прижав палец к губам, прошептала Шолпан тате. – Не нужно их гневить.

И вытащив из сумки белый платок, она заботливо накинула на голову Алмы.– Нельзя посещать святые места с непокрытой головой.

Алма лишь усмехнулась, но не стала перечить женщине.

– Вот теперь порядок, – удовлетворительно крякнула Шолпан тате. – Теперь можно идти.

….

Вблизи, мавзолей оказался по-старинному величественным, хоть и был покрыт строительными лесами, портившими его архаичность. Шумно было не только снаружи, но и изнутри, где в прохладных залах сновало много людей.

– Это все туристы или паломники?

– Между туристами и паломниками очень тонкая грань, – поправила очки Шолпан тате, разглядывая большой казан, стоявший в центре мавзолея.

Алма тоже присмотрелась к артефакту, пытаясь увидеть то, что так заинтересовало спутницу. На вид это была большая, даже огромная утварь, и не было ничего примечательного в нем.

– А чем отличается паломник от туриста?

– Намерением. Паломник вышел в путь, чтобы достигнуть духовного совершенствования. А турист путешествует, чтобы увидеть новое, развлечься. У туриста приземленное желание, в то время как у паломника – возвышенное. Турист развлекает себя, даже если путь трудный. А для паломника трудности, преодолеваемые в пути, считаются духовно очищающими и рассматриваются как акт преданности Богу

– А нет ли в этом гордыни? – ехидно спросила Алма. – Ранжировать людей по намерениям?

Шолпан строго посмотрела на нее поверх очков.

– Ранжировать – это ставить кого-то выше, а кого-то ниже. А я говорю о различии, – назидательно объяснила она Алме, словно несмышлёному ребенку.

– Простите, если я бестактна, – извинилась Алма. – Мне просто хотелось бы понять смысл паломничества. Ведь духовно очиститься можно и дома, не выезжая никуда?

– У каждого свое намерение, – терпеливо объясняла Шолпан тате. – Лично мне это нужно, чтобы набраться духа, обновиться. Прикоснуться к местам силы и получить от них поддержку, очиститься и зарядиться. Ведь эти места полны той энергии, которой не получишь, сидя дома. Паломничество – это духовное подвижничество, часть моей веры.

Слова паломницы не укладывались в голове Алмы. До этого она никогда не встречала паломников, разве что в книгах. Они ей виделись изможденными путниками в оборванных лохмотьях, бредущих по безводной пустыне. В книгах они были полны духа и внутренней веры. Но здесь, в этой сутолоке, трудно было ощутить ту чистоту, о которой говорит Шолпан тате. Но, возможно, Алма многого не понимает.

– Многое не объяснить словами. Это нужно прочувствовать, – словно услышав ее мысли, сказала паломница. – Раньше я тоже многое не понимала. Более того, я сама во многое не верила. И если бы мне, преподавательнице научного атеизма кто-нибудь сказал, что буду паломницей, то я бы рассмеялась в лицо. Но время все меняет, и никогда не знаешь, насколько ты изменишься в будущем. Порой я сама не понимаю, что делаю. Но понимание истины, которую обрела, позволяет мне жить более гармонично и счастливо. Я словно только сейчас ощутила саму жизнь, хотя тоже многого не понимаю. И самое главное, в дороге я учусь еще больше любить Бога и его творения.

Шолпан тате говорила, не переставая разглядывать казан. Что она могла там увидеть особенного? Алма начала терять терпение.

– Каждый раз я смотрю на этот казан, и постоянно нахожу в нем новые грани. Знаменитый Тай казан. Король всех казанов! – восхищенно разглядывая казан, воскликнула паломница. – Это чудо! Это самая большая по всему восточному мусульманскому миру чаша для воды.

– Сколько же нужно еды, чтобы его заполнить? – изумленно спросила Алма, обойдя казан.

– В нем не варили еду. В Тай казане была освященная вода, которую давали паломникам. А воду брали из кудыкханы, колодезной, которая находилась здесь же. Воду из этого колодца считали священной, и ею наполняли Тай казан и раздавали паломникам в дни мусульманских праздников. Кстати, в этой кудыкхане были установлены светильники, два из которых хранятся в Лувре и Эрмитаже. Также был потерян зеленый флаг, который украшал этот мавзолей. Многое разворовали из этого мавзолея. Да и самого колодца уже нет. Не умеем мы хранить свои ценности. Эх, – сокрушенно вздохнула Шолпан тате.

– А что написано? – пыталась разглядеть Алма орнаментальную вязь-надпись на тулове казана.

– В центре – «Будь благословен». А чуть дальше, написаны слова мастера: «Сделал бедный раб, нуждающийся в Аллахе Всевладеющем, мастер Абд ал-азиз, сын мастера Шараф ад-дина Тебризи». В нижней части 22 раза повторяется на арабском языке «Власть принадлежит Аллаху».

– Вы знаете арабский?

– Нет, я не знаю арабского, – покачала головой паломница. – Но я так научилась понимать вязь и вникать в суть слов. И они отдаются в моей душе. А этого достаточно.

Наконец, паломница, видимо насмотревшись на казан, засеменила дальше, шаркая калошами по мраморному полу.

– Кстати, этот мавзолей построен Железным Тимуром. И казан привез он. Тот самый Тимур, строитель и покровитель зодчих, когда-то разрушивший Сарайчик¹⁸. Разрушив одно, он, получается, построил другое, – задумчиво покачала головой Шолпан тате. – Впрочем, в этом мире ничего не бывает однозначным.

Они пошли по длинному коридору, полному посетителей.

– Скажи, а кем ты работаешь доченька?

– Я работаю библиотекарем.

– О, это благородная профессия. Хранитель мудрости, защитник письмен, – одобрительно покачала паломница головой. – Здесь ведь тоже была древняя библиотека. Она примыкала к главному залу с запада, возле так называемого малого дворца. И в книгохранилище были древние рукописные книги. Там работали переписчики, задачей которых было обновление старых, ветхих книг. А еще, там же была канцелярия казахских ханов.

Алма равнодушно оглядела стены, где ничего не напоминало о библиотеке, и последовала за спутницей в малый зал. Внутри был постелен зеленый ковер, на котором расположились паломники, молча слушающие читающего молитву священнослужителя. Алма и Шолпан тате тоже присели на ковер у входа и притихли, слушая мелодичную молитву.

Алма была равнодушна к религии. Иногда, излишняя религиозность ее даже пугала и раздражала. И она с неприязнью смотрела на женщин в хиджабах и бородатых мужчин, которых стало много в ее городе. Они держались обособленно и вели себя, словно чужаки, увеличивая к себе антипатию. Ей вообще претило любое проявление религиозности. И когда кто-то начинал говорить о религии, она всегда отстранялась, стараясь держать дистанцию от всего, что касается духовности. Но Шолпан тате, несмотря на то, что тоже была одета религиозно, вызывала у нее симпатию. В ней были притягательная мягкость и жизненная мудрость. И о своей любви к Богу она рассказывала от сердца, пронося слова через себя и свой жизненный опыт, не манипулируя лишь догматическими формулами.

Верила ли Алма в Бога?

Она нечасто об этом задумывалась, но сейчас под звуки молитвы она скорее сказала бы «да», нежели «нет».

Скорей да, ведь в душе она часто к нему обращалась. Но не к богу определенной религии, а к абстрактному, всеобщему и, как написано на том казане, Всевладеющему Богу.

Там, в Алматы, так мало места для религии, что она почти не пересекалась с ней. Но здесь, в этом зале, ее неожиданно заворожил речитатив имама, и она зачарованно слушала его голос, пытаясь уловить в незнакомых словах некое понимание. И даже невольно подалась вперед, чтобы лучше услышать непонятные слова. Может в этом месте действительно есть сила, которая приближает тебя к Богу?

– Как божественно он читает! – прошептала Шолпан тате. – Говорят, он учился в школе хафизов¹⁹.

Как только имам закончил читать молитву, в зале началось протяжное: «Амин»! И прихожане снова разбрелись по узким коридорам. Шолпан тате, поблагодарив священнослужителя за великолепное чтение, вышла с Алмой из зала, и они снова пошли по коридору, рассматривая гробницы, установленные внутри мавзолея.

– Ты чувствуешь эту силу? Эту особую энергию этих мест? – испытующе глядя на Алму, спросила паломница.

– По правде говоря, не очень, – лихорадочно продираясь сквозь огромные потоки людей, растерянно ответила Алма. – Но я никогда не искала святости.

– А ты веришь в Бога? – Шолпан тате взяла ее за руку и отвела вглубь коридора. – Ты мусульманка?

– О, мне на этот вопрос трудно ответить, – замешкалась она. – Мой отец был коммунистом и с детства учил не верить. А мама скрытно пекла шельпеки и тайком читала молитвы, шепотом наказывая и нам так делать. Моя вера так и росла тайком и шепотом. Конечно, в душе я верю в то, что что-то есть. Но это, наверное, недостаточно, чтобы назвать себя мусульманкой или тенгрианкой.

– Мы все такие, – понимающе усмехнулась Шолпан тате. – Немного мусульманки, чуть-чуть тенгрианки, на публике – пренебрежительные атеисты. А внутри все-таки у каждого есть Бог. Даже тот, кто смеется над мракобесием верующих, в душе держит Бога. Может быть не так громко и шумно, немного боясь и робея, но у каждого есть Бог. Ведь он вездесущ.

– Но если Бог везде, то какой смысл его искать по миру, если настоящий мир – наша душа?

– Ты права! Чтобы узнать Божественную любовь, необязательно выходить из дома. Ведь в первую очередь важен труд сердца, а не тела. Но для того, чтобы узнать себя, мы выходим из дома. Ведь любовь к Богу – это постоянное совершенствование, это работа над собой. Тот, кто знает себя, знает Бога. Это, в конце концов, маурифат – постижение тайн божественного мира. И конечная наша цель – это фана, исчезновение в Боге. Но сколько нужно пройти, чтобы прийти к фане. И мы идем по миру, чтобы встретить больше людей, через которых, словно через зеркала, узнаем себя, а значит Бога. Ведь каждый человек на нашем пути – дар Бога. Вот как ты, например. Ты для меня подарок Бога. Поэтому мы и собираемся в дорогу, чтобы растворяться в пути, узнавая себя и божественную любовь вокруг. Ведь тот, кто знает себя, знает Бога.

– Кто это мы?

– Мы – это тарикат. Мы это суфии.

– Разве женщины могут быть суфиями?

– В океане Божественного Единства не существует ни «я», ни «ты», ни женщины, ни мужчины, – снисходительно улыбнулась Шолпан тате. – А в истории было много женщин-суфиев. Ведь суфии проповедуют любовь и радость. А женщина и есть воплощение любви и радости. Как говорил великий мавляна²⁰ Руми: «Женщина – луч Бога. Она – не только земной возлюбленный; она является творческой силой». Ведь женщина полна творческого могущества, которая может родить другую жизнь, силу и суть.

Для нас, женщин-суфиев, много примеров, на кого можно ориентироваться. Например, для меня образцом идеальной женщины-суфия служит легендарная Рабийа²¹. Ее мистический опыт, как и опыт многих других женщин, показал, что на пути познания гендерная принадлежность не имеет значения. Суфием была великая Фатима, дочь императора Индии Джахана. Именно она написала знаменитую «Рисаля-Сахибиия», где описывает красочными рифмами свой суфийский опыт. Среди женщин-суфиев было много поэтов. Например, Хаяти Кермани, автор великолепных поэм, жившая в Средневековье в Дамаске. Женщины-суфии были ученые, тяготели к знаниям. Кстати, одна из ранних книг в Исламе называется «Первые женщины-суфии» в XI веке. В этой книге рассказывается о восьмидесяти женщинах-суфиях, живших в центральных исламских землях с VIII по XI века. И это были великие люди, своими знаниями, мудростью и благочестием являющиеся примером для подражания. Так что женщины еще как были суфиями.

В этот момент в коридоре образовалась столпотворение. Стало тесно, и весь коридор заполнился людьми.

– В это время начинается пик, – успела шепнуть Шолпан тате, и тут же людской поток, подхватив их, вынес из здания. Алма с удовольствием вдохнула свежий воздух, щурясь яркому южному солнцу. Как мало было солнца там, внутри, так много его здесь, снаружи. А может быть истинная любовь – это любовь ко всему живому, действующему, настоящему? Ведь сколько времени она посвятила служению вечным мудростям в полутемном зале своей библиотеки, не замечая, как прекрасно бывает на улице солнце. А солнце ведь мудрее всех книг, и иногда нужно просто быть рядом, чтобы понять непонятное.

Алма обернулась и еще раз оглядела величественное здание мавзолея, обрамленное строительными лесами, наполненное кучей суетящихся торговцев, туристов и бесстрастных охранников. И вздохнула. Слишком много суеты и земного быта вокруг святыни, которую она представляла малолюдной и созерцательной.

– А может это и к лучшему, – задумчиво произнесла Шолпан тате, проследив за ее взглядом. – Больше людей узнает о великом аскете, ушедшем в подземелье в 63 года. А значит, часть из них встанет на путь Истины.

– Он так и не вышел из подземелья?

– Нет. Он решил, что не имеет права жить на белом свете дольше, чем сам пророк. И никто не знает, сколько он провел в подземелье в аскезе, погруженный в молитвы. Великий стоик, отшельник, учитель и святой Хожа Ахмет Яссауи²².

Шолпан тате смахнула накатившую слезу и удрученно вздохнула:

– Не каждому дано пройти путь Учителя. Ведь его путь был суров. Он говорил, что не познавшие семидесяти наук и не прошедшие семидесяти духовных макамов (стоянок), стоят не больше идола. Но для совершенства нет предела. И мы не должны сворачивать со своего пути.

Из мавзолея вышла группа паломниц, с которыми изначально была Шолпан тате и, увидев ее, призывно замахала.

– А поехали с нами? —предложила Шолпан тате.

– Куда?

– Туда, где ты найдешь новые ответы на свои вопросы. Поехали по пути, который давно ведет нас. Он начался давно и продолжается всю жизнь.

– Но я не готова.

– Никто никогда не бывает готовым. К большому пути идут с боковых тропинок. Мы поедем через весь Казахстан. Мы едем из древней мечети Арыстанбаб. Предания называют его учителем и Ходжи Ахмеда Ясави, который, умирая, передал аманат²³, заключавшийся в косточке хурмы, своему ученику. Дальше наш зиярат²⁴ лежит на запад, через могилу Коркыт ата, мы поедем к мечети Бекет ата²⁵ и Шопан ата²⁶. А по пути еще много мест сил, которые мы должны посетить. Много макамов-стоянок, и не только духовных, но и физических.

– Я не могу. Я не могу, потому что еще не готова к такому духовному подвигу. Ведь я так мало знаю и совсем не готова.

– Знания ты можешь обрести в пути. Ведь ты ученый, знаток книг, и наше учение легко войдет в твою душу. Но самое главное, это даже не знание ума, а знание души. Ведь ум всего лишь подспорье и слуга, а настоящий владыка – душа. И наш путь покажет тебе твою душу.

Эх, как заманчиво! Алме внезапно захотелось сорваться, поехать в неведомые места сил, и забыть о своем пути, семинаре и непонятном Тал Жайау. Поменять одну неизвестность на другую. Сердце азартно призывно забилось. И она с удивлением отмечала в себе авантюризм, который не был ей присущ. Но она вовремя остановила себя, и холодный ум пресек робкий трепет души. В конце концов, она уже выбрала уже дорогу. И сворачивать с нее – значит, оскорбить изначальный путь.

– У вас очень светлый и высокий путь, но я не готова к нему. Все-таки я не паломница, а всего лишь туристка. И меня интересует дорога, как есть, а не духовный путь. Спасибо за приглашение, но я вынуждена отказаться.

– Жаль, моя милая подруга. Жаль, – расстроенно вздохнула она. И внезапно порывисто обняла Алму. – Ты хороший человек – это я чувствую. И в тебе я обрела сестру по духу, и не хотела бы расставаться. Но иногда пути расходятся. Пусть твой путь будет светлым и полным радости. И желаю, чтобы ты обрела понимание, что истинный путь – это увидеть то, что скрыто в нашей душе. Увидеть отражения любви Всевышнего. И как только ты это осознаешь, рассеются тучи в твоей душе. А их, моя сестра, пока у тебя много. Прощай, сестра. Я так и не спросила, как тебя зовут, но для меня ты уже Жол Жандос²⁷.

– Меня зовут Алма.

– Алма, – повторила паломница, словно пробуя имя на вкус. – Яблоко. Ты действительно прекрасна, словно яблоко. Прощай, Алма! Прощай, моя сестра!

И поцеловав ее в лоб, поспешила к своим соратницам.

– Прощайте! – вздохнула Алма. Паломница уже давно скрылась, а она все не уходила с площади, задумчиво глядя вслед Шолпан тате. Ей вдруг стало грустно и одиноко. Вокруг сновали люди, а грусть и тоска все больше охватывали ее душу. Внезапно захотелось домой, в отчий дом, и обнять маму.

Внезапно зазвучал азан, и Алма, словно очнувшись, наконец, сдвинулась с места и присела на скамейку. Верующие поспешили к мечети на призыв к молитве. Пространство словно стало вибрировать от звуков азана, и она устало закрыла глаза. И перед ее глазами возникла картина подземного лаза, полутемный хильвет²⁸ и одинокий мужчина, читающий молитву вслух. Но он читал не пронзительным звонким голосом, каким читал муэдзин, а глухим и старческим. И он был один, совершенно один. Совершенно один в этом темном подземелье, и только Всевышний и ангелы слышали его молитвы. Как скромен его быт, наполненный величием тихого созерцания. И как много поверхностной суеты сегодня здесь. Как много шумной тщеты, порой, в памяти.