Моя юдоль. Мой удел смерть, ибо жизнь – это лишь начало и конец, с невыносимой для меня серединой…

Любовнику моих мыслей

Здравствуй, мой дорогой К. Дорогой – как странно, ведь я тебя не знаю, а ты мне уже дорог… Дорог телом, а не душой; ибо душа, томящаяся во власти крови и мяса, окутанная слоем жира и кожи, не может любить… Нет, любовь конечно возможна, но не вся. Вся сила духа, тонущая в физических величинах, улетает прочь, стоит мне лишь упомянуть ей о тебе.

О любовь… Нет, не любовь! Телесное желание оказаться в твоих объятиях, мучает меня. За что природа наградила меня широкой душой и тонким телом? Будь моя воля, я бы разломал всё к чёрту. Все преграды, стоящие на нашем (точнее на моём пути), были бы стёрты. Хотя к чему их стирать, возможно они удерживают мою плотину.

Я не хочу погружаться в хаос, я хочу погрузиться в тёмное море и навсегда угаснуть. Но не подумай мой Аполлон, твоей вины в том нет. Вина целиком и полностью на мне. Зачем мне море, когда я сам – океан страстей. Но если бы пришлось выбирать, я бы с гордостью в глазах и смелостью в сердце, вынул из тела душу и выбросил её в реку. Да, мой выбор – река.

О, мой дорогой К! Я трогаю свои губы, в надежде на всплывающее из глубин моего океана страстей, ощущение твоего поцелуя. Не ругай меня за такие желания, ибо бог, если он всё же существует… Я уверен, он бы меня понял.

Я люблю тебя телом, но не душой. Но ведь тело и душа, как Ен и Омэль – два брата и врага, неразрывно связанные узами земли и воды. Тогда стало быть, я имею власть преодолеть засовы тела и распахнуть для тебя двери своей души. Но нет, пусть она останется закрытой. Я не могу утащить тебя в свой океан, он недоступен людям. А ты человек (как жаль), простой и холодный человек. И твоя холодность, ещё сильнее притягивает меня к тебе.

Твой равнодушный взгляд и отстранённость… И ранят и ласкают меня. Мои телесные желания, в купе с желаниями духа, сплетаются; и в этот самый момент, я боюсь. Боюсь взорваться и этим взрывом уничтожить себя. А если я погибну, то я не из желания близости, а из чистого эгоизма, заберу тебя с собой.

Вечерние посиделки с К.

Где-то на границах всех миров…

– Привет!

С хода, переключаюсь на бег, залетаю в белый зал, прохожу мимо шальной походкой и слышу в ответ:

– Привет.

Односложное привет, больше мне ждать от тебя нечего? В который раз убеждаюсь в своей непоследовательности, скромная манера говорить пугает. Я признаюсь тебе не в любви, а в желании того, чтобы ты обладал мной. Я был создан для обладания, ибо без него, я засыхаю и трескаюсь, как осенний лист в октябре. О, молю, молю тебя о спасении, о спасении и о влаге! Полей меня собой. Каждая бусинка твоего пота, нектар для меня.

– Хм.

Громкое дыхание. Ты не очень многословен, в этом и есть твоя уникальность. Я же строчу нелепый бред, целыми тоннами загружаю новые слова в предложения; складываю мозайку своего откровения.

Запах сигарет. Чёрная маска скрывает твоё милое лицо, покрытое множеством прыщиков, каждого из которых, я готов поцеловать. О, милые твои прыщички, как хорошо что они у тебя есть! Благодаря этим милым созданиям, я смогу губами прикоснуться к тебе.

Но губы мои останутся сухими, как и изнанка души. Ты ведь не ответишь на поцелуй. Не ответишь? Зачем тогда мучаешь меня?

О судьба, жестокий рог! Я всё таки пленник, каждый может меня пленить. Я узник и это моё проклятие. Попав в плен твоего очаровательного лица, тонких губ и носа с милой горбинкой, красивых рук с лёгким, светлым пушком… я навсегда потерял себя. Моя привычка впадать в крайности не только в поступках, но и в письме, закрепилась плотным, обвивающим шею кольцом.

– Чаю хочешь?

О боже, это что вопрос?! Повтори, прошу! Конечно же я хочу чаю. Но только из твоих рук, твоего присутствия. Что мне какой-то чай, мой нектар – ты. Ёжусь на стуле, кашляю, отворачиваюсь… Единственные пути спасения от себя таковы. И как ответить?

– Нет, спасибо.

Как нелепо, ты встаёшь и уходишь. Пьёшь чай на кухне один. А я как послушная жена и верный пёс, остаюсь охранять твой покой. Ты глотаешь чай, смачно жуешь будерброд. Так мило чавкаешь.

***

( – Быстро пошёл пить чай!

Это приказ или мне послышалось?

– Иду.

– Вкусно?

– Да.

– Я тебе нравлюсь?

– Да.

– Хочешь поцеловать меня?

– О боже, да! Тысячу раз да. Разреши мне поцеловать тебя.

– Разрешаю…)

***

Нет, послышалось. Опять придумываю всякие небылицы и глотаю их словно красное, сухое вино в дешёвом ресторане, в пятницу вечером. Ведь именно в этот самый день, приходит чудовищное осознание того, что проведёшь в одиночестве следующие два дня. Летаю в миражах и не сторожу, отвлекаюсь.

Ну прикажи же мне! Я послушаюсь тебя как собака. Не могу любить, но хочу принадлежать тебе; целиком и полностью, полностью и целиком. Никак иначе, на меньшее я не согласен. Ведь принадлежность, отчасти и есть любовь. Ты будешь свободен, я пленён. Я пленник. Да пойми же наконец. Я, я, я… Пленник своих ужасных и саморазрушительных страстей, которые неподвластны смертному вроде тебя.

***

И вот ты сидишь рядом, хаотично вертишь ботинком туда-сюда, туда-сюда. У тебя сползли носки, а под ними я вижу волоски на твоём оголённом участке кожи. О бог, моя дивная часть тебя пробуждается, но тут же угасает. Я смотрю на свет нашего с тобой бога, нашей собственности. О дьявол, о мир… Вот это подарок! Я взорвусь, ей богу взорвусь от страсти к тебе. Если не смогу насладиться красотой твоего обнажённого тела, то хотя бы буду любоваться этой крохотной частичкой, которой мне всегда и везде будет мало.

Я будто ношусь по кругу вокруг костра. Костра моих страстей, который сжигает меня изнутри. Я медленно сгораю от невозможности получить от тебя хотя бы прикосновение, которое могло бы ручьём стеч вниз и погасить этот негасимый костёр. О нецелованный, холодный принц, любовник моих мыслей… Ты реален и ты со мной сейчас, в этот самый убиваемый проклятыми часами момент. И это приятно, твоё временное присутвие щекочет мне сердце, ласкае душу и греет тело. Хотя я мечтаю в холодную январскую ночь, на окраине незнакомого города, быть согретым тобой. Это не сбыточные мечты. Я люблю не тебя, а свою принадлежность к тебе от которой безмерно завишу и страдаю, телесно-духовную привязанность. Стало быть ты настоящий и твой эфимерный образ, останется со мной до последнего вздоха.

– Чего не собираешься?

– Ааа… Ааа… Ага.

(Не знаю что дальше сказать, не могу говорить в твоём присутствии, все слова поростают холодным мхом твоей жестокой холодности ко мне.)

Двери закрывается, я в любимом пуховике бреду ночью домой, в компании со своим одиночеством и истерикой в душе, которая истосковалась по тебе и нашей с тобой разности, от которой и увеличивается с каждым днём, искра нашей односторонней близости. Но тела, а жаль что не души. Моё не важно больше, важно только твоё, только твоё невидимое присутствие для меня. Я всегда хотел быть подарком и искал кому бы себя подарить. Мой принц январских холодов, моя безответная любовь и поджигатель моих страстей. Молюсь о ночи нашей, которой некогда не будет. Реальность к нам жестока, но есть мой океан… который подарит нам её.

События происходили в конце ноября 2020 года, чтобы быть точным.

Любовь, время и смерть

– О мой Жан, любовь моя! – Цесерия сказав эти слова, подарила Жану радость.

«Люби, радуйся, живи» – говорило её сердце. Она прекрасна, моя судьба. Жан слышал биение сердца любимой, страсть овладевала им.

– О Жан, ты мой, а я твоя!

– Наша любовь, сильнее смерти Цесерия!

В предвкушении чудесной ночи, на заре, в шуме реки; они любили друг друга. Два в одном, одно в двух.

– Война пришла в наш дом, о Жан, любовь моя!

Жан отправляется на фронт. Столько убитых, столько раненых. Как можно отправлять кого-то в этот ад? Счастье, как и всё в мире, не бывает вечным. Их любовь разделило время.

– Цесерия, любовь моя, ты будешь меня ждать?!

– О Жан, любовь моя, мой свет. Когда последние звёзды упадут с небес, ты вернёшься ко мне. А я всё буду ждать, в жизни или в смерти!

– Цесерия, душа моя, я вернусь к тебе, переплыв все моря и океаны, исходив все леса и пустыни!

***

Жан на фронте, а Цесерия томится в ожидании. Время враг, с которым борьба всегда приводит к поражению. Лето, осень, зима, весна и снова лето…

– О Жан, любовь моя, где же ты? Моё сердце страдает от разлуки. Столько лет прошло, а тебя всё нет. Я буду ждать, я буду бороться.

***

Цесерия несёт крест ожидания, а Жан несёт крест войны. Оба в вечной битве.

– О Жан, любовь моя, я больна! Где же ты? Ты переплыл все моря и океаны, исходил все леса и пустыни? Я жду, я всё ещё жду, но я больна.

***

– О Жан, любовь моя, времени так мало. Господь скоро заберёт меня к себе и я усну на веки вечные. Найдёшь ли ты меня там, если мы не свидимся на этом свете?!

***

Через три дня её не стало, похороны были скромные. Белая тень Цесерии лежала в гробу и ждала своего любимого. Но не дождалась, её погребли вместе с последней надеждой на встречу, пусть и с покойником. Жан пришёл ровно через год. Цвели сады, текли реки и та роща, в которой они обвенчали свои души; была такой же, как в день прощания. Ему предстояло принять удар, который приготовила для него жизнь. Он стоял у могилы Цесерии, словно труп. Душу вырвали у него из тела, по земле осталась бродить лишь оболочка. Пару лет она скиталась по городам и странам, а потом и вовсе исчезла.

Ужин семьи Марговец

Введение

Посвящается моей любимой писательнице и духовной сестре Вирджинии Вулф, а также Недолеченной Даме – человеку с чистым сердцем и огромной, как океан душой. Спасибо тебе за понимание и интерес к по-настоящему важным вещам, а также за великую преданность правильным идеалам. Твоей усидчивости, терпению, смелости, стойкости и силе, можно только позавидовать, благодарю за то, что поделилась ими со мной. Оставайся такой же удивительной как сейчас и иди по тесной, тёмной и опасной дороге жизни, с улыбкой.

«Эта история не одного человека и многих дней, а многих людей и одного дня. Ведь что есть день, если не вся жизнь»?

1

Часы пробили одиннадцать утра, хотя утро ли сейчас, может полдень или глубокая ночь? Одна из тех туманных ночей, в которых не видно не единой звёздочки, даже самой крохотной. Комната, освещаемая искусственным светом электрической лампы, была наполнена тишиной. Лишь редкое, случайное кряхтение нарушало её. Лист перевернулся; ещё одна страница, которую пробегал глазами Джон, была скрыта от его уже не любопытных, потухших глаз. Свеча, именно со свечой их можно было сравнить. Жизнь свечи напоминает жизнь глаз. Яркое пламя, постепенно переходящее в тусклый огонёк; и вот-вот он погаснет. Но нет, глаза Джона Марговеца и думать не могли о том, чтобы погаснуть прямо сейчас.

– Вы читали эту книгу? – с поддельным интересом спросил он, но ответ был очевиден.

Как я могу читать такие книги, подумала про себя Минни, сидя напротив на маленьком, хромающем и издающем неприятные звуки стульчике. Она наполнена, да нет… Она просто кишит расизмом! Её предки афроамериканцы были бы в ярости, от одной лишь мысли о прочтении этой книги. Но тем не менее да, да она читала эту книгу. Простое да, вырвалось из её уст и предало её, обман был раскрыт.

Конечно она читала эту книгу, как она могла её не читать, яростная феминистка и пацифистка. Куда же ей ещё было направить свою ярость? Их глаза будто убегали друг от друга, избегали встречи друг с другом, как несчастные влюблённые, которых разводит по разным углам жизни судьба.

Минуты тем временем не щадя никого текли; неумолимое время приближало их к истине. Сквозь погружение в невидимый вакуум, они видели самих себя, как если бы стояли рядом со своими телами и смотрели на неприкрытую ничем душу, напрочь оголённую и лишённую защиты. Какая же я никчёмная, доносилось откуда-то глубоко, словно невидимый человек, говорил голосом который нельзя услышать. То что я ему говорю, правильно ли это? Правильно ли было общаться с человеком, столь возвышенным, начитанным и далёким. Да, она далека от меня, да и я так далёк от неё, думалось Джону. Да и как они поймут друг друга, это невозможно представить, словно день говорит с ночью.

Ночь таит темноту и покой, а день ясность и просвещение. И вот он, тот заветный миг. Перемещение и смесь; да верно, всё смешано и ни в коем случае не однообразно. В однообразии они бы никогда не поняли друг друга, но смесь дня и ночи, дала им свой ответ. Они сплели свою сеть и контакт их душ был установлен. Минни посмотрела на него взглядом говорящим, да, я знаю, я всё знаю. И вот, казалось она почти поняла его, как их внутренний диалог, надёжно скрытый от людских глаз и ушей разговором, обычным разговором двух людей. Такие разговоры происходят каждый день.

Да, как не прискорбно, но что зарождалось, то исчезло, мгновенно испарилось, словно пар выходящий из воды. Прямиком в спокойствие вторгалась какая-то фигура; издалека, сверху раздовались шорохи и крики, которые звучали так непонятно, что ни один не смог определить, о чём на верху так яростно говорили?

Тем не менее в уже нарушенной, но всё же тишине, они сидели и молча смотрели на полки с книгами, в окно, на цветы в старом горшке. На что угодно устремлялся их взгляд, но только не друг на друга. Эта хитрая и заранее проигранная игра почему-то продолжалась, события и обстоятельства в которые так жестоко толкнула их жизнь, вынуждали одевать эти тёмные очки, которые, как им обоим казалось, спасут их друг от друга. Словно невидимая стена, разделяющая два мира, два сада. Каждый сидит в своём саркофаге и не подпускает чужаков даже к порогу внутреннего дома; а уж пригласить кого-то внутрь, это полнейшее безумие.

2

Её глаза едва открывались, комнату окутывал полумрак, чудесные ароматы любимых духов витали в воздухе, щекоча тайные желания женщины, одно из которых, вернуться назад, отмотать часы. Сейчас ничто не помешает предаться тоске по былым временам. Но Эллен Марговец знала что время течёт словно горная река, и остановить его невозможно. И вот она почти переплыв всю эту горную реку, лежит на огромной кровати и не знает что делать дальше. Плыть или тонуть? Вот он, извечный вопрос жизни. Когда нужно остановиться? Когда нужно перестать грести руками по воде, лишь бы проплыть ещё метр, лишь бы прожить ещё день?

Мрачная обстановка угнетала её, а разговоры доносящиеся снизу раздражали. Наверное опять Джон треплется о литературе с новой гувернанткой. Мысль пронеслась, словно автобус, идущий по понедельникам в восемь тридцать утра. Однако место его конечной остановки неизвестно. И вот он, костёр горящий в ночном тумане; комната непонятна и на первый взгляд проста, как жизнь.

От раздумий её отвлёк будильник, который мерзким голосом заревел:

– Пора вставать!

3

В полном отчаянии Эллен сказала себе, что она узница. Но комната не поверила ей, предметы никогда ничему не верят, они просто есть и всё. И не важно насколько глубоко ты к ним привязан, им на тебя плевать, лишь изредка они могут подарить своему хозяину удовольствие. С них нужно стирать пыль, а она опять садится назад, на своё законное место. Ох уж эти вещи, никогда к ним нельзя привязываться, вечно только и делают, что просят переставить их куда-нибудь, то куда им захочется, то куда захочется тебе. А не переставишь, жди беды; мозг сам прикажет сделать это, да ещё в такой извращённой манере, аж волосы дыбом встанут.

Эллен воспряла духом. С болью и потом, она наконец поднялась с кровати. Прекрытый старой, бежевой занавеской тусклый свет, исходящий из окна, успокаивал и наводил тоску. Я узница, я узница, я узница, продолжал бормотать внутренний голос и медленно но верно, терпение уходило прочь, она снова начинала верить ему. Когда-нибудь она сорвётся и исчезнет, спонтанно, без следа. Но не сейчас, пока ещё не пришло её время.

И вот, стоя посреди полумрака, в котором невидимое существо глядело на неё, в нём она видела саму себя. Моё отражение чужое, это не я. Она уже и не помнила, когда в последний раз смотрелась в зеркало. А может и помнила, но не осознавала этого. Ведь кому будет приятно взглянуть на себя в одиночестве и увидеть печальную и простую правду. Зеркало покажет все шрамы, они будут видны как бы она не старалась скрыть их, себя ей обмануть не удастся.

От этой суровости которая царапала душу, словно дикая кошка, её спасли друзья. С неё маленькими струями бежала кровь; так медленно текла воображаемая, алая струя по её душе. Это зрелище наводило ужас. Что ещё остаётся делать одинокой и уничтоженной женщине?

Она решила как и прежде посыпать всё солью и продолжить страдать. Но свои страдания она непременно разделит с мужем, детьми, подругами, знакомыми, даже с собакой. Бак, так кажется его звали, она помнила этого пса. Отец подарил ей его на день рождения. Такой маленький, крохотный, пушистый комочек. Его застрелили, да застрелили, определённо его убила пуля, крошечная пуля; глупо и печально. Один маленький, ничтожный кусок металла способен убить всё, абсолютно всё.

Но стоп! Почему она вспомнила о Баке? Ведь его уже нет на свете лет пятьдесят, если не больше. Да и к тому же, это всего лишь собака, а Эллен не любила прочных, дружных связей, считая их ненадёжными. Они словно нитки рвутся, стоит только дёрнуть, вот любовь другое дело. Но от этих мыслей она почувствовала себя виноватой, выходит она всё таки любила его. Иначе камень вины не прелетел бы в неё. Но кто его бросил, неужели она сама? Её внутреннее, второе я, возразило этим высказываниям и таким образом решило показать своё недовольство. Жестого, но справедливо. Да с этим она согласна, она была не права.

Мысли обстреливали голову, словно из автомата, не успевала подойти первая пуля, как за ней следовала вторая. От такого напряжения, голова скоро лопнет, как переспевший помидор. Мой помидор уже давно переспел, ничто не спасёт его от гибели. Что там внутри, горькая мякоть? Найти спасение в определённые моменты невозможно, единственный способ пригласить к себе в гости друзей.

Эллен хромающей, слегка пьяной походкой, подошла к огромному шкафу, буро-малинового цвета. Шкаф стоял у двери, ещё два шага, один и вот она наконец у цели. Таблетка Барбитала упала ей на руку, а затем попала в рот и была проглочена. Прошла минута, две… Легче ей не становилось, её терзали и били мысли одна за другой. Чем ещё их атаковать? Ах да, мой любимый Ксанакс должен мне помочь. Уж он то справится со всеми этими проблемами, такими страшными и в тоже время не важными, туманными.

Но где его искать среди десятков других интересных для неё препаратов? Горы малышей лежат в стеклянных бутылочках и все как один просятся к ней в рот, жаждущие быть проглоченными. Поиски этого чего-то, о чём она уже забыла, заняли около минуты. И вот она, долгожданная таблетка, которая должна была ей помочь. Но что это за таблетка? Явно не Ксанакс. Да и важно ли это?

Важно что она примет сейчас, или нет? И вот опять ответ уходит, даже не попрощавшись. А напряжение становилось всё сильнее и сильнее; цепи ужаса сковывали её, а ядовитый страх впрыснул свой яд и парализовал. Ну сколько это будет продолжаться, сколько, сколько, сколько? Это доносилось откуда-то издалека, но звучало так отчётливо, будто было совсем рядом, внутри. Ну пощадите же меня, говорила она своим демонам. Бесполезна эта мольба, демоны беспощадны, на то они и демоны.

Да, так их называл её отец, недуги это демоны, преследующие человека всю жизнь, они растут и плодятся день за днём. Болезни, страхи, боль, разочарования… Всё это демоны, они приходят к нам лет в десять, может больше. Так видел жизнь её отец, он был пастором в церкви, в городе который был домом её детства. Ничего он не хотел признавать, видел только демонов, а не лучше ли было принять за данность факт, что существует дух, всеобъемлющий дух и физическое тело. Проблемы у этих двух братьев хоть и связанны между собой узами родства от рождения, но всё же они совершенно разные. Но нет, демоны, демоны, демоны, это всё демоны и ничего кроме них. Непробиваемый был сухарь.

Демоны это были или нет, в сущности и не важно, по крайней мере теперь, когда отца рядом нет. Демоны или что-то в этом роде, нечто не поддающееся разумному объяснению, уничтожило его много лет назад. Ах папа, мой любимый папа, он всегда всё понимает… Понимал. Теперь же, понять её не кому. Неужели болезнь души, сделает с ней тоже самое, что и с её отцом.

Я не знаю худшей напасти чем безумие, говорила она сама себе. Оно убивает человека и делает это так медленно и мучительно, лишая его всякого достоинства и самоуважения, это нечто подавляет его уверенность в собственных силах и отнимает желание жить дальше. Эта тварь постоянно нашёптывает на ушко: «Убей себя, убей, ну убей же»! И так каждый божий день. Убить человека – её главная цель. Болезнь или что бы это ни было, желает ей смерти и она не успокоится, пока её не станет.

Мне страшно за детей, взвыла она, словно голодная медведица. Откуда взялся этот страх непонятно, наверняка пришёл из темноты, как и все страхи. Но ей было страшно за детей, особенно за Уильяма, он был её любимцем и отрадой, да и сейчас остаётся таковым, это годы изменить не смогли и она радовалась, ибо время всё же не такое всесильное и над Уильямом оно не властно.

Замечательно когда время меняет тело, но не душу. Как он там, мой малыш, мой хрустальный мальчик, такой робкий и хрупкий. Толкнёшь одним пальцем и он сразу упадёт в пропасть, не устоит на краю обрыва. И вот очередной поток слёз побежал с казалось уже сухих, как пустыня глаз. Но откуда там взяться слезам? Хватит Эллен, не мучай себя, пощади себя, говорило ей её внутреннее я, но она не слушала, печаль была сильнее. Да и она над ней не властна, вот пришла печаль, велит грустить и ты будешь грустить.

Не в силах больше сдерживать весь этот поток лавы, льющийся из вулкана её искалеченной души, который сжигал и убивал; она хватала каждую баночку, брала из неё одну, две таблетки и бросала в рот. Таблетки залетали туда, как к себе домой. Боялась ли она смерти в тот момент? Страх смерти отсутствовал напрочь, но уйти в небытие она не желала, поэтому была осторожной.

Бедная, я бедная, я несчастная, приговаривала она идя по коридору, чёрному как тоннель под землёй. Слепой бредёт во тьме, надеясь обрести спасение. В конце концов кто пожалеет её кроме неё самой, от других жалости не дождёшься, они слишком заняты, они тоже сами себя жалеют, откуда у них будет время на неё. Да и жалости на двоих не хватит, только на себя, а занимать у других жалость, гнусный, подлый и непростительный поступок. Только в конце коридора, до которого она всё никак не могла дойти, светил яркий свет, свет в конце тоннеля. Но правдивый ли это свет, спасет ли он её?

Она делала шаг за шагом, кости ужасно ныли. От невыносимой боли, тело было словно ватное. Она остановилась, ощупала стену, нашла знакомую трещину и дёрнула за верёвочку, которую могла найти всегда, словно слепой всегда знал где лежит его любимая книга. Маленькая, настенная лампа зажглась. Но стоит убрать книгу в другое место или перевесить верёвочку и они станут беспомощными, словно новорождённые котята.

На маленьком столике лежала пачка её любимых сигарет Pall Mall.

Она трясущимися руками вытащила одну и засунула в свой узеньких рот. Тонкая линия на лице свернулась в калачик, маленький огонёк лежащей рядом зажигалки, поджёг сигарету. И вот она закурила, впервые за день. Моя любовь к сигаретам сильна и будь я трижды проклята за эту любовь. Но она хотя бы взаимная, она выкуривает их, этого они хотят, быть выкуренными, а не лежать на этом пыльном столике и не мазолить людям глаза. Они же в ответ дарят ей покой и облегчение, они медленно убивают её. Любовь это или взаимовыгодное сотрудничество, непонятно. Но здесь всё взаимно, не то что у них с Джоном. Их с Джоном брак, это что угодно, но не любовь.

Она смотрела в пустоту желая разглядеть в ней нечто прекрасное, но пустота не таит в себе ничего, кроме всё той же пустоты. Её знакомая, любимая трещина, Джон много раз хотел её замазать, но она не разрешала, стояла горой защищая свою трещину. Любовь и дружба с трещиной в стене, что может быть безумнее. Привет дорогой папочка, вот твои демоны, которыми ты пугал меня в детстве, вместо сказок о Золушке или о Спящей красавице. Я каждый вечер просила чтобы ты хотя бы один раз Алису в стране чудес прочитал. Но нет, всё демоны, демоны и демоны. Они добрались до меня.

Рядом с трещиной висела старая, потёртая, чёрно-белая фотография. Едва можно было на ней что-то разглядеть, но она знала её как свои пять пальцев. Посередине стоит отец, худой, величавый, отлично скрывающий за натянутой улыбкой своё несчастье. Он обнимает маму, чья стервозная красота и суровое выражение лица, пугали Эллен в детстве. Она была похожа на злую королеву из детских сказок, превращала жизнь своих детей в ад. Но злых королев побеждают только в сказках, в жизни они продолжают царствовать и сеять зло на земле, заражая им других. Впереди них стоят трое детей; Бенджамин, её старший брат.

Нет, только не он, не хочу вспоминать, слишком больно, говорила она себе. И вправду боль была сильна как никогда, тут даже сигареты не помогут. Её сестра Карин, непохожая не на кого из них, напоминает добрую фею или любящую мамочку, Кэрри очень похожа на неё. А вот и она сама, младшая из этой несовместимой как вода и масло троице. Она пристально, не отводя глаз смотрела на них. Такие счастливые, они стоят и останутся стоять там навсегда, запечатлённые на этой фотографии, будут жить в этом изображении ещё многие века.

Наконец-то таблетки сделали своё дело, они спасли свою хозяйку и отогнали демонов. Тело окутала приятная прохлада, всё ушло, всё осталось позади. А боль, что вообще такое боль? Ничего не существует, всё ложь, жизнь ложь, она ложь, важно только настоящее, хотя нет, сейчас, именно сейчас, в этот момент ничего не важно и это счастье. Казалось она достигла его, забралась на эту лестницу, где царил чистый свет и покой. Никогда ей не было и не будет так хорошо как сейчас.

И вдруг в чёрной пустоте её сознания, из ниоткуда как по волшебству, появился серо-чёрный, кашеобразный киноэкран. Воспроизвела сама себя старая видеокассета давно минувших лет. Киносеанс начался. Она же словно в кинотеатре уселась и принялась с настольгией, болью и горячими слезами на глазах, которые попадали ей на высохшие, бледные и обветренные губы, похожие на тоненькую линию, разглядеть которую можно было разве что через лупу. Они попадали на губы и создавали гадкий, солоноватый привкус во рту. Ей казалось будто она попробовала все свои печали и невзгоды на вкус, и он конечно же оказался ужасным.

Она выглядела как хмурая, маленькая девочка, которую заставляют пить рыбий жир. Так что же появилось на экране, после этого жуткого шипения как в фильме ужасов. Начался фильм у которого не было режиссёра, сценариста, продюсера и актёров. Видео прерывалось, рябило, изображение было нечётким, расплывчатым, словно смотришь на мир сквозь прозрачную воду. Она сидела на чём-то похожем на стул. Было крайне неудобно, но сейчас, именно сейчас ей наплевать на мелкие неудобства. С застывшим от боли, словно камень лицом, она принялась смотреть фрагменты своей жизни. Они менялись, перескакивали с одного на другое, создавая тем самым нечто удивительное и прекрасное.