– Божечки, как же я скучал по тебе все эти тысячи лет и спрыгнул на землю. Лошадка одобрительно заржала и положила мне свою голову на плечо.
– Все, катание на сегодня закончено, – заявила рыжеволосая и по милому – курносая девица, хозяйка Звездочки.
– Почему? – Снова заныли дети.
– Мамка дома ждет, ругаться будет, что поздно…, – улыбнулась эта дивчина – породы лисовых.
На это, мои дети промолчали, они многие не знали такого понятия «мамка ждет…», но очень даже могли, хотели, желали всем сердцем, его ощутить когда – ни будь…
Новый директор – похожий на братца Локки больше никогда не появлялся в моей жизни, но его жизнь, я в течение пары месяцев мог лицезреть на ставшем тогда чрезвычайно популярном шоу «За стеклом». Не смотря на его хитрость и божественное провидение, Локки его проиграл.
Месть Вотана?
Нет, Старый бог не опустился бы до такой мелочевки как человеческие игры.
13. Мама… Письмо. Стакан взорвался. Электричка, это – маленький поезд. А что, потом…?
Почему – то я практически не помню как ко мне в «пионер» – лагерь «Ирень» приезжала мама вместе с сестрой…
Я знаю, что это – было, запомнился сам факт их приезда. А подробности, почти, нет. Возможно, в этом месте, я стукнулся головой об ледяную горку, с которой мы катались вместе с племянником, до искр из обоих глаз шесть зим назад… Или, это – удар кастетом в висок из одной нехорошей истории, сделал свое темное дело. Но я хорошо помню, воспоминая детей из нашего кизеловского отряда, оставшиеся у них от приезда моей мамы и сестры.
Какие мы все – таки глупые люди, конечно, каждый из этих ребят мечтал, чтобы их – забрали в семью. А я по своей личностной недоразвитости на тот момент, даже об этом ни разу не подумал. Помню лишь, как удивился, как они к ним бросились (к маме и сестре), окружили, закружили, защебетали, и долго не желали отпускать, до самого их отъезда. А где в это время был я сам, не помню… Но, могу вспомнить, что больше всех других, тогда старалась – полная Настя – коротко стриженная, жутко спокойная блондинка двенадцати лет. Она попала в интернат лишь год назад и поэтому в ней, не чувствовался этот лихой налет отчужденности, во всем сквозила домашность этого ребенка. Она еще не смирилась со своим положением и считала его временной константой, как будто, действительно, просто была в пионерском лагере и скоро вернется домой, когда закончится эта смена, и тогда, все будет по настоящему….. Первое письмо – полученное мной по приезду домой было от нее. Половина Настиного письма, самая теплая и душевная, со стихами собственного сочинения адресовалась моей маме. Возможно, в отличие от меня уже тогда, моя мама все это понимала и принимала с мудростью взрослого человека, но совершенно не была готова к какому либо решению об усыновлении, а я в свои двадцать сам еще оставался дитем.
Напарница Наташи, Маринка уехала неожиданно, сорвавшись под вечер, сказала, что повидаться, с также внезапно нагрянувшим братом в Пермь. Брат, по словам Марины, работал в Египте инженером и навещал родню раз в год, привозя целый мешок иноземных гостинцев.
Еще тогда, я решил, что это отсутствие подруги на ночь, организовала Наташа. Возможно, все так и было.
Начиная с вечера, Наташка начала ходить вокруг меня кругами словно кошка, невзначай прикасаясь особо выступающими частями своего тела, а я делал вид, что ничего не происходит. Наташка возмущенно фыркала и кидалась в меня то полотенцем, то лежащими на подоконнике яблоками, потом дефилировала у окна, в умопомрачительной кружевной ночнушке, да я до сих пор не знаю, как они правильно называются. А я из вредности и упорства никак не реагировал на распыленные в воздухе вожатской комнаты флюиды. Просто в один момент выключил свет и завалился спать под скрежет Наташкиных зубов и скрип ее пружинной кровати, она еще около часа ворочалась в своей койке, видимо не могла уснуть.
Проснулся я посреди ночи от взрыва и последующего:
Ой!!! Мама!!!!
В потемках я вскочил с кровати и почувствовал острую боль в правой ступне. Дотянулся до выключателя, а когда зажегся свет, увидел что весь пол усыпан мелкими осколками стекла, Наташка сидит на кровати, накрыв свою голову одеялом.
– Ты чего? Что это было?
– Наташа с большой неохотой приспустила одеяло:
– Не знаю…. Кажется, стакан взорвался. Он пустой на окне стоял.
– А может просто кто – то кинул в окно камнем и попал в этот дурацкий стакан, – спрашиваю я.
– Может…, Наташка свернулась в комочек, забившись в угол кровати, – только окошко закрыто было.
– Ну, я все равно схожу на улицу, проверю, посмотрю, что там у наших окон происходит.
– Не уходи…, – нервно шепчет Наташа.
А я иду, жутко вредный товарищ, тем более помню, что это «не уходи» уже, где – то слышал, нет так уж давно.
Я вышел в промозглую, хлюпающую предвестником больших осенних дождей августовскую ночь, захватив с собой здоровый такой охотничий нож – подарок близнят – татарчат.
Конечно, на улице ничего кроме непогоды не было, я еще немного поежился, вдыхая свежий воздух с реки, и отправился назад.
Когда я вернулся, Наташка уже занырнула в мою постель. Я возмутился и хотел ее выгнать, но увидев, как она вся дрожит, только обнял, и присев рядом, долго гладил ее по голове. Периодически хлопая по рукам, которые она тянула совсем не туда, или может, как раз туда, куда было нужно. И так, пока она не заснула, уже свернувшись домашней кошкой на моей груди. Похоже, этой взрослой девочке в жизни просто не хватало немножечко тепла и ласки, горсточки заботы и щепотки понимания. Повзрослев, она не знала иного способа их получить, или забыла о нем.
*
Сегодня, последний день этой лагерной смены…. За нами должны были послать автобус – старенький «ЗИЛ», но что – то у них там поломалось в этом Кизиле, и в итоге, мы все отправились к станции, ждать электричку дальнего следования, идет семь часов, почти половину дня в пути.
Маринка и Наташа, конечно, ворчали и даже пытались вытребовать у Локки лагерный автобус, но новый директор лагеря нам его не дал. А ребята были довольны – еще одно приключение, в их не то чтобы очень увлекательной жизни, воспитанников интерната.
Только высокая Лена переживала, она никогда не ездила на электричках.
– На что она похожа, эта электричка? – спрашивала она у меня.
Ну, ты когда – ни – будь, видела поезд?
– В детстве, мне было года четыре, мы, кажется, встречали отца на вокзале, я и мама.
Так вот, – отвечаю я, проглотив свою улыбку, – электричка, это такой маленький поезд.
Высокая Лена только кивает.
Мы заняли целый вагон, со своим барахлом, через час пути уже готовили бутерброды и раздавали пакеты сока, один на четверых.
Долго смотрели в окна, за которыми убегали из своего неоткуда в никуда незнакомые деревеньки и небольшие города, леса, реки, скоро появятся горы.
А пока, на одной из остановок я вижу скалу с водопадом, еще один заплутавший в истории топоним – Пугачевский камень или скала Емельяна Пугачева. Сейчас в озерце под водопадом плещется мелюзга – лет семи – восьми, они хохочут, уворачиваясь от ледяных брызг, десять лет спустя беспечные туристы – родители потеряют здесь своего пятилетнего сынишку и уже никогда не найдут. Но я еще не знаю этой истории, поэтому жмурюсь на солнышко, и, улыбаясь, машу разбаловавшейся мелюзге. Мои орлы смотрят на сие безобразие завистливо, им бы тоже порезвиться на воле – в пампасах, но сейчас их пространство ограниченно этим самым вагоном.
Мы играем в крестики – нолики и корабли. В 5 -ты ранен, Г – 7 ты убит.
– А где тут туалет? – громким шепотом в правое ухо Наташи, спрашивает наша Настя.
– Блин, лучше молчи! – начинает ругаться Наташка. – Самой бы сходить хоть по маленькому. Нет здесь туалета! – И смотрит на сделавшиеся такими большими глаза Настюшки.
Третий час в дороге.
– Не фиг! – к нам подходит Маринка. – Нет туалета, будет…, Кирюха вставай! Ты стоишь с той стороны тамбура и никого не пускаешь, я с этой присматриваю за обормотами. Чур, я первая. Но тут взгляд Маринки падает на Надюшу… – Ну ладно… иди, – вздыхает она.
После Нади, Маринка, потом Наташа, вообщем через тамбур прошло пол отряда и лучше после этого в тот тамбур было никому не входить, хотя бы потому что кто то из мелких не удержался только по маленькому и сходил по большому…
У остальной половины, включая меня, видимо оказались крепкие мочевые пузыри, либо глупое чувство собственного достоинства.
Между тем, после того как ребята и девчата избавились от излишнего отягощения, все повеселели, мы вспоминали разные детские и взрослые песни, и в отсутствие какого либо аккомпанирования, пели их дурными голосами, под стук колес неслаженным хором.
До Кизела оставался еще целый час пути.
А что потом?
Ребята, Наташа и Маринка будут просить меня остаться, и позовут за собой, в даль – светлую…
– Может, поработаешь с нами? Мы к тебе так привыкли…, – это – Маринка.
– Просто останься…, – смущенно улыбается Наташа.
– Дааа, Кирилл Борисович, – шумно просят дети.
– Приезжай к нам следующим летом, или когда закончишь учиться, – предлагает Марина.
– Где бы, ты не был…, – шепчет Наташа.
– Я?
Конечно, обещаю, но это совсем другая история…
Однажды, два года спустя, я случайно встретил на улице хвостика Ксю. Она со своей бабушкой – чрезвычайно строгой на вид, и совсем еще не старой женщиной – слегка за сорок, стояли у пешеходного перехода в ожидании зеленого сигнала светофора. Ксю долго смотрела на меня через проезжую часть, словно не решаясь…, а потом, бросилась ко мне через дорогу, не обращая внимания на ругань возмущенных водителей и «Стой, Ксюша!» – брошенное ей в спину как копье. Она все также – молча, обняла меня, прильнув как родная. Так, что родная бабушка с трудом смогла ее от меня, затем отлепить. А когда все же это сделала, я потрепал хвостика Ксю по макушечке:
– Все будет хорошо, – прошептал в ее правое ушко. – Не будьте к ней так строги…, – это уже ее бабушке.
Ее бабушка схватила Ксю за левую руку:
– Мы спешим, моя девочка.
А я стоял посреди улицы и махал им в след. Пока Ксю не прекратила оглядываться…. назад…
Этой ночью, мне снилась белоснежная чайка, парящая над бездной вод, это – символ надежды в бушующем океане жизни…