Охота на Джека-потрошителя. Охота на князя Дракулу

Глава 7
Исследование тайн

Резиденция Уодсвортов, Белгрейв-сквер

10 сентября 1888 г.

Я гоняла картофель с приправой из трав по тарелке до тех пор, пока не выложила из него знак вопроса.

Прошло два дня с тех пор, как моего отца отправили за город и мы с Томасом открыли настоящую первую жертву нашего убийцы. С тех пор мы не слишком далеко продвинулись. Теперь ночные часы, когда меня раньше преследовали призраки, не поддающиеся моему контролю, заполняли вопросы, на которые я не могла ответить. Клянусь, я ела их на завтрак, обед и ужин. Когда я считала, что уже наелась, мне подавали на серебряной тарелке новое блюдо, в котором было полно новых вопросов.

Натаниэль наблюдал за мной поверх края своего бокала с вином, на его лице читались тревога и раздражение. Наша тетушка и кузина должны были приехать на этой неделе, поэтому мне нужно было к тому времени привести себя в порядок. Я не годилась на роль веселой хозяйки дома, а терпение брата быстро испарялось. Дядя взял с меня клятву хранить тайну; и даже если бы я хотела поделиться своими мыслями с Натаниэлем, я не могла этого сделать.

Не говоря уже о том, что интересующая меня тема едва ли подходит для обсуждения за обеденным столом. Обсуждать пропавшие яичники и одновременно просить передать соль – это у любого вызвало бы отвращение, а не только у девушки моего положения.

Я откусила маленький кусочек и изо всех сил постаралась его проглотить. Марта исключительно вкусно приготовила жареную индейку, тушеную морковку и картофель с розмарином, но ароматный запах и застывающая темно-коричневая подливка вызывали у меня тошноту. Оставив все попытки делать вид, что я ем овощи, я гоняла кусок индейки по белоснежной тарелке.

Натаниэль поставил свой бокал на стол с такой силой, что мой бокал задребезжал.

– С меня довольно! Ты за последние два дня и двух кусочков не проглотила. Я не позволю тебе продолжать помогать этому сумасшедшему, если причина в этом.

Я уставилась на него, держа вилку над своим недоеденным обедом. Мы оба знали, что это пустая угроза. Натаниэль первым отвел взгляд, потирая виски круговыми движениями. Сегодня вечером он надел чрезвычайно модный костюм, из импортного материала и идеально сидящий на его фигуре. Брат приказал слуге принести бутылку своего любимого вина, изготовленного в тот год, когда даже отец еще не родился.

По тому, как он слегка горбил плечи, будто на них навалилась непосильная тяжесть, я видела, что на брата давит плохое здоровье отца.

Он всегда был самым чувствительным и добрым из нас, отпускал на свободу всех жучков, которые пробирались в наш дом. Скармливал каждому бродячему животному, появлявшемуся у нашей двери, больше еды, чем необходимо, пока я пыталась представить себе, как будут выглядеть внутренности этого животного, если оно умрет. Он считал бабочку олицетворением красоты, которая заслужила право порхать по миру и вносить свой вклад в его многоцветие. Я же видела блестящую металлическую иглу, которую мне хотелось воткнуть в ее тельце, приколов ее к доске для дальнейшего научного изучения.

Он пошел в нашу маму.

– Не могу допустить, чтобы ты умерла с голоду, сестра, – Натаниэль оттолкнул от себя тарелку, налил еще вина из стоящего перед ним заново наполненного хрустального графина. Я смотрела, как зачарованная, на капельки красного вина, брызнувшие на белую скатерть, – они напоминали капельки крови на стенах рядом с головами жертв.

Я закрыла глаза. Куда бы я ни смотрела, я видела напоминание о чудовищных преступлениях, совершенных в Уайтчепеле.

Возможно, я слишком много думала о смерти. Я искренне сомневаюсь, что моя кузина Лиза стала бы думать о брызгах крови. Она бы, наверное, позвала служанку и велела ей поскорее ликвидировать пятно, пока оно не впиталось. Тетушка Амелия хорошо воспитала ее и, несомненно, надеялась, что я стану такой же – при должном воспитании.

Натаниэль сделал большой глоток из своего бокала, потом осторожно поставил его. Его пальцы отстукивали медленный ритм по ножке бокала, пока он придумывал другие доводы, которые могли бы убедить меня бросить мои занятия. Такая преувеличенная демонстрация родительской заботы начинала мне надоедать.

Я подняла ладонь и помахала ею, как белым флагом, – я слишком устала, чтобы спорить с ним. Если я на несколько дней воздержусь от посещения лаборатории дяди и это успокоит брата, пусть будет так. Нет особой необходимости проводить исследования оттуда.

Но брату об этом знать не надо.

– Ты прав, дорогой брат. На время остаться в стороне от всех этих неприятных вещей – это именно то, что доктор прописал, – я одарила его самой искренней улыбкой, и мне было приятно видеть, как он улыбнулся в ответ. – Обещаю, что перекушу позже, перед сном, – я положила салфетку на стол и встала. – Если не возражаешь, я пойду немного отдохнуть. У меня совсем нет сил.

Натаниэль встал и склонил голову. По его мнению, если я буду есть и спать регулярно, я должна чувствовать себя отлично и сиять, как солнце в ясный день.

– Мне очень приятно, что ты в кои-то веки слушаешься своего старшего брата. Немного времени вдали от всех этих неприятных событий пойдет тебе на пользу, Одри Роуз.

– Уверена, что ты прав, – я одарила его еще одной улыбкой и вышла из комнаты. Слуги закрыли за мной деревянные двери и вместе с братом остались по другую сторону. Я несколько раз вздохнула, потом посмотрела вдоль темного коридора.

Мой поспешный уход из-за стола имел еще одну причину. Отец записывал имена всех наших слуг, и я надеялась отыскать что-нибудь полезное о мисс Мэри Энн Николс.

Я прокралась к кабинету отца, старательно обходя скрипящие половицы пола. Я не хотела, чтобы Натаниэль (или кто-то из слуг) узнал об этом. Остановившись у двери, я смотрела на затейливую ручку. Отец убил бы меня, если бы узнал, что я тайком ходила в его личный рабочий кабинет.

Хоть он никогда прямо этого не говорил, но всем было известно, что комнаты отца после смерти мамы стали запретной территорией. Я была незваной гостьей, тенью, прячущейся в углах собственного дома.

Со стороны черной лестницы доносился стук и звон – там, внизу, большинство слуг наводили порядок после ужина. Сейчас настал идеальный момент, чтобы проникнуть в кабинет незамеченной. Мои руки чесались от желания повернуть бронзовую ручку и проскользнуть внутрь, но я не могла собраться с духом и сделать это.

Что, если он сможет догадаться, что я там побывала? Я сомневалась, что он придумал нечто хитроумное, но, может быть, он устроил какую-нибудь ловушку из проволоки, которая подаст сигнал тревоги…

Я прислонилась к стенке и чуть не рассмеялась. Какая чепуха! Думать, что отец сделает нечто подобное, особенно учитывая то, что туда заходят служанки, чтобы убрать. Я веду себя как глупый ребенок, который боится чего-то неизвестного, прячущегося под кроватью.

Набрав в грудь побольше воздуха, я заставила сердце биться медленнее. Я и не ощущала, как быстро оно стучит в последние несколько мгновений. Конечно же, если я могла бродить ночью по улицам, где охотился убийца, я смогу прокрасться в кабинет собственного отца, пока его нет дома.

Доносящиеся из кухни голоса стали громче – должно быть, Натаниэлю несут десерт. Кровь стремительно неслась по моим жилам.

Сейчас или никогда. Голоса приближались; я бросилась через коридор, повернула ручку и скользнула внутрь, с легким щелчком закрыв за собой дверь. Этот звук прозвучал как пуля, посланная в патронник, и он успокоил меня.

Я постояла, плотно прижавшись спиной к деревянной двери, пока эхо шагов не исчезло в коридоре. В качестве дополнительной меры предосторожности я повернула ключ и заперлась внутри, оставив всех остальных снаружи. В комнате было совершенно темно.

Я моргала, пока не привыкла к черноте, покрывающей все, словно пролитые чернила. Отец наглухо задернул темно-зеленые шторы, отгородившись и от прохлады сентября, и от вечерних огней.

В результате комната выглядела гостеприимной как склеп.

Даже в стенах дядиной лаборатории с ее трупами было больше тепла. Я потерла предплечья, чтобы немного согреть их, медленно шагая к камину, при этом мои шелковые юбки предательски шуршали.

Запах сандалового дерева и сигар вызвал призрак отца, и я невольно все время оглядывалась через плечо, чтобы убедиться, что он не стоит позади меня, ожидая момента, чтобы наброситься. Я готова была поклясться, что чьи-то глаза следят за мной из теней.

Несколько тонких свечей в фонарях «молния» роняли холодные восковые слезы, а гигантский канделябр украшал каминную полку рядом с фотографией моей матери. У нас было очень мало ее портретов, и каждый был для меня дорогим сокровищем.

Я всматривалась в грациозный изгиб ее губ, в ее милую улыбку. Это было все равно что смотреть в зеркало, где отражалась я в будущем; у нас даже выражение лиц было одинаковым. В руках она сжимала медальон в форме сердца с крошечной застежкой, а на ее пальце было то самое кольцо, которое я никогда не снимала. Оторвав от нее взгляд, я вернулась к цели моего прихода.

Мне нужно было только зажечь один из фонарей, чтобы просмотреть записи отца; я надеялась, что никто не заметит слабое мерцание свечи под дверью.

Когда я подняла фонарь, какой-то предмет звякнул об пол. Все мышцы моего тела застыли. Я подождала несколько мгновений, уверенная, что меня кто-то обнаружил, но слышала только торжественную тишину. Заставив себя действовать, я зажгла фонарь. Шипение ожившего пламени заставило меня во второй раз задержать дыхание; любой слабый звук казался мне пушечным выстрелом, выдающим мое местонахождение. В конце концов я нагнулась и подняла маленький бронзовый ключик.

Как странно.

Не желая терять драгоценные секунды, гадая, что он отпирает, я быстро положила ключ на место и снова схватила фонарь.

Я подняла его вверх, мои глаза осматривали каждый предмет в комнате, будто видели их в первый и в последний раз. Я стремилась занести в свою память все, что стояло на полках, чтобы в любой момент вспомнить.

Большой портрет – предположительно – одного из наших предков висел на стене между полками от пола до потолка. Он выпятил грудь от сознания собственной значительности, а ногу поставил на тушу огромного медведя, убитого им. Странно, но его здесь не было в последний раз, когда я тут побывала, хотя это было довольно давно.

– Как очаровательно, – прошептала я себе самой. Море крови окружало мохнатый остров, на котором предок стоял одной ногой. Художник сумел передать безумный взгляд глаз нашего предка, от которого кровь застыла у меня в жилах.

Я снова обвела взглядом комнату. Все было темным: дерево, ковер, большая кушетка, несколько кусков обоев, видневшихся из-за предметов искусства, собранных несколькими поколениями. Даже мраморная облицовка камина была темно-зеленой с более темными прожилками. Не удивительно, что отец не мог избавиться от своего горя; темнота сопровождала его постоянно.

Я подошла к его письменному столу; это был гигантский предмет, занимающий большую часть комнаты, угрожающе огромных размеров. Я закатила глаза. Это похоже на меня – увидеть в обычном письменном столе образ злодея. Угрожающих размеров, подумать только.

Сев в кресло отца, обитое плюшем и кожей, я поставила фонарь, стараясь не сдвинуть с места ни одну из бумаг, разбросанных по столу. Я невольно заметила, что отец сделал довольно много набросков механических приспособлений. Поразительно, как он сумел изобразить все их детали при помощи всего лишь угля и бумаги. Клянусь, я почти слышала стук шестеренок и ощущала запах смазки на деталях.

Всю страницу заполняли красивые изображения средств разрушения.

Летательные аппараты с пушками, прикрепленными к их бортам, и другие миниатюрные военные игрушки занимали каждый дюйм бумаги. Жаль, что он перестал делать детали часовых механизмов: судя по тем картинкам, которые я видела, он не утратил своего таланта.

Я прекратила размышлять и стала открывать один за другим все ящики стола в поисках папок, которые он заводил на всех наших слуг – и нынешних, и бывших. Хотя наш дворецкий обыкновенно вел свои записи, отец настаивал, чтобы у него были свои собственные. Когда я добралась до нижнего ящика, я обнаружила, что он заперт. Я нагнулась ниже. Похоже, отец сам создал для него запорный механизм.

– Где бы я спрятала что-то важное? – я постучала пальцами по подлокотнику кресла. Потом вспомнила тот ключ, который упал из-под фонаря. Подбежав к камину, я схватила его и быстро вернулась назад.

Время пролетело быстро, и десерт подходил к концу, скоро слуги начнут ходить туда-сюда по коридору.

Маловероятно, что ключ подойдет, но я должна попробовать.

Я придвинула фонарь ближе. Дрожащими руками вставила ключ в замок. Повернула его влево, уверенная, что он бы уже открылся, если бы подошел, и тут раздался тихий щелчок, и ящик приоткрылся. Слава богу.

Выдвинув ящик до конца, я провела пальцами по папкам, плотно набитым в ящик. Их было так много, что я испугалась – ушел бы весь вечер на то, чтобы найти необходимую мне запись. Я даже не могла вспомнить, сколько горничных служило у нас за последние пять лет. К счастью, отец разместил бумаги в ящике лучше, чем на крышке письменного стола.

Маленькие закладки с именами выглядывали из папок, как острова из океана чернил и бумаги. Я один раз перебрала их, потом второй и нашла папку мисс Мэри Энн Николс.

Оглянувшись через плечо и проверив, заперта ли дверь, я вытащила папку и быстро прочла то, что там лежало. Всего лишь записи о зарплате. Больше ни слова.

Ни сведений о прежней работе. Ни рекомендательного письма.

Ни одного упоминания о ее жизни до работы у нас. Я поверить не могла, что дядя так легко узнал ее. Если верить записям отца, он работала у нас всего две недели. Я откинулась на спинку кресла, качая головой.

Потом вытащила наугад еще одну папку, хмуря брови. Она была посвящена нашей кухарке. Марта, самая давняя из наших служанок, так как она не часто общалась с нами и отец любил ее черный пудинг.

В ней лежало рекомендательное письмо от предыдущих хозяев, письмо из Скотленд-Ярда, свидетельствующее, что она никогда не была под следствием, ее ежемесячная зарплата, премии и расходы на проживание и ее снимок в типичном наряде кухарки.

Я просмотрела еще несколько папок – все они были такими же, как папка кухарки.

Я наугад порылась в ящике и нашла еще одну служанку, которую уволили только за то, что она уезжала к своей семье больше чем на месяц. Ее жизнь выглядела точно такой же, как жизнь мисс Николс, и это подтвердило мои подозрения, что отец выбрасывает большую часть сведений о тех, кто уже не служит у нас.

Я закрыла папки и не без труда положила все назад – точно так же, как они лежали раньше.

Ругая отца за то, что он ведет бессмысленные записи, я жалела, что не могу сжечь всю эту массу бумаг.

Когда я клала на место последнюю папку, мое внимание привлекло знакомое имя. Я мгновение поколебалась, потом достала папку и открыла ее. В ней лежала одна вырезка из газеты. Меня охватил леденящий холод.

Зачем отец хранит заметку об убийстве мисс Эммы Элизабет Смит?

Глава 8
Покажите вашего почти покойника

Отель «Грейт вестерн ройял», вокзал Паддингтон

11 сентября 1888 г.

В чайном зале отеля «Грейт вестерн ройял» было невыносимо жарко.

Или, возможно, во всем виновата огненная ярость, бушующая во мне. Я сидела, сложив руки на коленях, как требуют приличия, и молила Бога дать мне силы, чтобы удержаться, не протянуть руки через стол и не схватить шею собеседника вместо сэндвичей с огурцом и пирожных.

– Вы выглядите так, будто не спали, мистер Кресуэлл.

– А кто сказал, что я спал, мисс Уодсворт?

Я приподняла брови.

– Занимались подрывной деятельностью в неподходящее время, не так ли?

– А если бы и так, это вас бы оскорбило? – Томас улыбнулся официанту, наклонился и шепнул что-то ему на ухо. Официант кивнул и ушел.

Когда мы остались одни, он уставился на меня, одновременно подсчитывая тысячу разных вещей. Я поднесла фарфоровую чашку к губам и с усилием сделала глоток чая.

Я согласилась встретиться с ним здесь только для того, чтобы обсудить детали нашего дела, а он сейчас привел меня в ярость тем, что неизменно догадывается о моих тайных планах, и теперь мне придется его убить. На глазах у всех этих свидетелей, не меньше. Какая жалость.

– Сэр, – официант снова подошел к столу и подал Томасу три предмета: серебряную пепельницу, где лежали сигареты, спички, которые он достал из своих черных брюк, и орхидею. Томас вручил мне цветок, затем взял сигарету и позволил официанту поднести ему спичку.

Серый дым поднялся в воздух между нами. Я нарочно закашлялась и замахала рукой, прогоняя дым обратно на его сторону стола.

– Не могу поверить, что вы купили мне этот красивый цветок только для того, чтобы погубить его курением, – сказала я, нахмурившись. – Как это грубо.

Курение в присутствии девушки без ее разрешения – это нарушение приличий, но Томасу, казалось, было совершенно наплевать на это. Я положила орхидею и посмотрела на него сквозь ресницы, прищурив глаза, но он лишь еще раз затянулся и медленно выдохнул ядовитый дым, а потом отпустил официанта.

Он напомнил мне гусеницу из «Алисы в Стране чудес», лениво сидящую на гигантском грибе и полную безразличия ко всему миру. Если бы он только был таким же маленьким, чтобы я могла раздавить его своей туфелькой.

– Это отвратительная привычка.

– Как и вскрывать покойников до завтрака. Но я не порицаю вас за эту дурную привычку. Фактически, – он наклонился ко мне ближе, понизив голос до конспиративного шепота, – довольно мило видеть вас каждое утро, зарывшейся по локти в кишки. И еще я рад подарить вам этот цветок. Прошу вас, поставьте его на столик у кровати и думайте обо мне, когда будете раздеваться перед сном.

Я уронила свой сэндвич на тарелку и оттолкнула ее от себя прочь со всей яростью, на какую была способна. Томас еще раз набрал полные легкие сигаретного дыма и с вызовом посмотрел мне в глаза. В его взгляде было еще нечто, чего я не совсем поняла.

– Ну ладно. Я понимаю, говорить больше не о чем. Хорошего дня, мистер Кресуэлл. – Не успела я встать, как рука Томаса рванулась вперед, и он мягко схватил меня за запястье. Я ахнула и вырвала руку, оглянувшись по сторонам. К счастью, никто не заметил его неприличного жеста. Я уклонилась от его второй попытки задержать меня, хоть и не слишком возражала против его прикосновения. – Я вижу, ваше пристрастие повредило ваш мозг.

– Напротив, дорогая Уодсворт, – произнес он между затяжками, – я считаю, что никотин придает моим мыслям дополнительную ясность. Вам следовало бы самой попробовать.

Он повернул эту ужасную штуку другим концом и протянул мне, но я установила для себя пределы дозволенного при ведении любительского сыска. Курение было одним из пределов. Он пожал плечами и вернулся к поглощению никотина.

– Как вам угодно, – сказал он. – Ну, я иду с вами.

Я посмотрела прямо ему в глаза. Томас уже не обдавал меня ледяным равнодушием, он был теплым, как августовский вечер, и улыбался уголками губ.

Огонь пробежал по моему телу, когда я осознала, что рассматриваю форму его губ, отмечаю, что нижняя губа слегка полнее и слишком соблазнительна, – девушка без сопровождения компаньонки не должна обращать внимания на подобные вещи.

Я привела в порядок свои мысли, словно образцы, которые потом предстоит препарировать. Меня явно поразило некое дегенеративное заболевание, если меня посещают столь неприличные мысли об этом негоднике. Вероятно, он хотел спровоцировать меня на поцелуй.

– Я иду… домой. И совершенно точно не приглашаю вас с собой, – я осмелилась встретиться с ним взглядом, несмотря на временную утрату способности судить здраво. – Натаниэль не одобрит меня, если обнаружит у нас в доме мужчину, какой бы невинной ни была наша работа.

– Идете домой, да? – он покачал головой и пощелкал языком. – Давайте дадим друг другу одно обещание, – он перегнулся через стол и потянулся к моим рукам, но я быстро убрала их под стол, – всегда говорить друг другу правду, какой бы неприятной она ни была. Так поступают напарники, Уодсворт. Они не утруждают себя нелепой ложью.

– Прошу прощения, – прошептала я хрипло, мне не нравилось то, как он небрежно все время обращается ко мне по фамилии, хоть я ему это и разрешила, – это не ложь… – Томас поднял ладонь, качая головой. – Почему вы так уверены, что мне нужен напарник? Я вполне способна все делать самостоятельно.

– Возможно, наше партнерство принесет пользу не вам, – тихо произнес он.

Его ответ был таким неожиданным, что я прикрыла рот тыльной стороной руки в перчатке. Одна мысль о том, что ему может быть кто-то нужен и он выбрал из всех жителей Лондона меня, наполнила мою голову вихрем нелепых мыслей, прежде чем я успела их прогнать прочь.

Мне не должен нравиться Томас Кресуэлл. Не должен.

У меня вырвался глубокий вздох, пока я смотрела, как он гасит окурок сигареты.

– Тогда вам следует купить билет. Мы уезжаем в…

Достав сложенный билет из куртки, он лукаво улыбнулся. Моя челюсть чуть не ударилась об стол, и я указала на его посадочный талон.

– Как вы узнали, куда мы поедем, скажите на милость?

Томас сложил билет и убрал его в надежное место; у него был самодовольный вид дворняги, стащившей рождественского гуся.

– Это очень простой вопрос, Уодсворт. Вы надели кожаные ботинки на шнуровке.

– Действительно. Так просто, – я закатила глаза. – Если я не прикончу вас сегодня же, то это будет просто даром божьим, и я даю клятву снова посещать церковные службы, – сказала я, прижимая руку к сердцу.

– Я знал, что в конце концов верну вас церкви, – он отряхнул свой сюртук. – Поражен тем, как быстро вы смягчились. Да, передо мной трудно устоять.

Он выпрямился, будто павлин, демонстрирующий свое пышное оперение. Я представила себе, как он чистит свои перья, словно у него сзади вырос пестрый переливающийся хвост.

Я махнула ему рукой, чтобы он продолжал.

– Вы говорили…

– В обычный день вы носите шелковые туфельки. Кожа больше подходит для дождливой погоды, – небрежно объяснил он. – Поскольку в Лондоне пока нет дождя, а газеты писали, что в Рединге все утро льет дождь, легко было сделать вывод, что вы направляетесь туда.

Мне так хотелось произнести что-нибудь язвительное, но Томас еще не закончил свои попытки произвести на меня впечатление.

– Когда вы в первый раз спешили через вестибюль, ваш взгляд упал на часы на стене; вы не видели, что я стою рядом и жду вас. И поэтому я понял, что вы торопитесь, – он сделал глоток чаю. – Быстро просмотрев расписание отправляющихся поездов, я увидел, что следующий поезд на Рединг отправляется в полдень. Легко было догадаться, так как это единственный поезд, отправляющийся в это время.

Он откинулся на спинку стула, и его лицо расплылось в самодовольной ухмылке.

– Я заплатил официанту, чтобы он принес мне билет, побежал к нашему столу, заказал нам чай, – и все это еще до того, как вы сдали в гардероб свой плащ.

Я закрыла глаза. Он действительно испытывал мое терпение, но мог оказаться полезным для выполнения моей следующей задачи. Если кто-то сможет разобраться в ситуации, так это Томас Кресуэлл. Мне нужны ответы на вопросы о мисс Эмме Элизабет Смит и ее связи с нашей семьей, и мне пришел в голову только один человек, который мог что-то знать о ней. Я встала, и Томас быстро присоединился ко мне, полный нетерпения отправиться в наше следующее приключение.

– Тогда поспешим, – сказала я, хватая орхидею и закладывая ее на хранение в свой журнал. – Я хочу сидеть у окна.

– Гм.

– Что еще? – спросила я, теряя терпение.

– Я сам обычно сижу у окна. Может быть, вам придется сесть мне на колени.

Через десять минут мы стояли под гигантскими коваными арками, которые подобно железным ребрам поддерживали стеклянный потолок вокзала Паддингтон, образец рукотворного совершенства. Было нечто, вызывающее восторг, в цилиндрической форме вокзала, полного людей и огромных паровозов, изрыгающих пар.

Наш поезд уже ждал у платформы, и мы поднялись в вагон и заняли места для путешествия. Вскоре поезд тронулся. Я смотрела, как мимо проплывает серый туманный мир, и, пока мы с пыхтением выезжали из Лондона и ехали по сельской Англии, мои мысли были поглощены миллионом вопросов.

Первый из них: не зря ли я теряю время? Что, если Торнли ничего не знает? Возможно, нам следовало остаться в Лондоне и разбираться с записями дяди? Однако было уже слишком поздно поворачивать обратно.

Томас, очнувшись от неспокойного сна, заерзал на своем сиденье и привлек мое внимание. Он был похож на ребенка, который объелся конфет и не может сидеть спокойно.

– Что вы делаете, ради бога? – прошептала я, посматривая на пассажиров вокруг нас и бросая сердитые взгляды на Томаса. – Почему вы не можете хотя бы час вести себя прилично?

Тут он закинул одну длинную ногу на другую, потом опустил ее, потом скрестил руки и опустил их. Я уже подумала, что он меня не слышит, но он наконец ответил:

– Вы собираетесь просветить меня насчет того, куда именно мы едем? Или таинственность – это часть сюрприза?

– А вы не можете применить свой метод дедукции, Кресуэлл?

– Я не волшебник, Уодсворт, – ответил он. – Я могу заниматься дедукцией, когда мне представляют факты, а не когда их намеренно скрывают.

Я прищурилась. Несмотря на то что мне следовало волноваться о тысяче других вещей, я не смогла удержаться от вопроса:

– Вы плохо себя чувствуете? – Он взглянул на меня, потом опять повернулся к окну. – Вы страдаете клаустрофобией или агорафобией?

– Я считаю поездки туда-сюда очень скучными, – он вздохнул. – Еще одна секунда тех бессмысленных разговоров, который ведут пассажиры у нас за спиной, или этого чертового пыхтения паровоза, и я могу совсем лишиться разума.

Томас опять замолчал, давая мне возможность осознать его правоту насчет раздражающей беседы и оглушительного шума паровоза.

– Может, это и есть мотив преступлений нашего убийцы, – пробормотал он.

Я положила голову на спинку кресла и стала подслушивать. По мнению общества, именно этими так раздражающими Томаса беседами положено заниматься молодой женщине. Туфли, шелка, вечеринки или кто самый красивый герцог или лорд в королевстве. Как получить приглашение на важный бал или к чаю. Кто в милости у королевы, а кто нет. За какого мужчину, будь он даже старый и дурно пахнущий, стоит выйти замуж.

Мои повседневные заботы были очень далеки от этих, и я опасалась, что меня будут всегда сторониться люди моего круга. Хоть мне и нравились красивые вещи и я пыталась представить себя болтающей о рисунке для вышивки на салфетке, мои мысли постоянно возвращались к трупам покойников, и меня рассмешила моя попытка даже вообразить себя так называемой нормальной молодой леди.

Я твердо решила быть одновременно хорошенькой и суровой, какой, говорят, была мама. Только потому, что я девушка, интересующаяся мужской работой, не означает, что мне нужно перестать быть похожей на девушку. И кто дает определение этим ролям?

– Правда, Томас, – сказала я, сдерживая смех. – Не обязательно обсуждать риторику, чтобы быть интересным. Разве вам ничего не нравится за пределами лаборатории?

Томасу мой вопрос не показался забавным.

– Вас сегодня нельзя назвать королевой интеллектуально вдохновляющей беседы.

– Вы чувствуете себя обойденным, не так ли?

– Вероятно, так и есть.

– Мы собираемся навестить бывшего камердинера моего отца, невыносимый вы человек, – сказала я. – У меня есть причины полагать, что ему кое-что известно об одной из наших жертв. Удовлетворены?

Нога Томаса перестала подскакивать, он резко обернулся ко мне. Мне совершенно не нравилось, когда он так откровенно рассматривал меня, словно я была сложным математическим уравнением, которое он должен решить. Он рассеянно постукивал пальцами по своей ноге, из чего я сделала вывод, что его мозг усиленно работает.

Свисток паровоза выпустил струю пара, предупреждая о том, что приближается станция Рединг, и одновременно в наши окна забарабанили струи дождя, словно по сигналу.

Он улыбнулся.

– Похоже, этот день только что стал немного более интригующим.

Лошадиные копыта застучали по мокрым камням Броуд-стрит, когда наемный экипаж поднимался вверх по холму к жилищу Олдеса Торнли.

Мой желудок подскакивал от каждого толчка кареты. Я опасалась, что еще до конца поездки съеденный мною ланч окажется на залитых дождем булыжниках мостовой. Я раздвинула темно-синие шторы и сосредоточилась на окружающей местности, спасаясь от нарастающей тошноты.

В городке было полно людей, торгующих всевозможными товарами, несмотря на плохую погоду. Навесы защищали продавцов от непогоды. Я наблюдала, как одна женщина торговалась с мужчиной за корзинку семечек, которую она продавала.

Томас указал на большое здание справа от нас, нарочно наклонившись над моим плечом и обдавая дыханием мой высокий кружевной воротник, закрывающий шею.

– Рединг. Знаменит производством трех продуктов на «п» – пива, посуды и печенья. Вон там фабрика Хантли и Палмерса.

– Их печенье – мое любимое к чаю, – сказала я. Однако пропустила мимо ушей большую часть из того, что рассказывал Томас об истории этой компании. Я нервно сжимала руки, пока не оторвала пуговку на перчатках, потом прекратила.

Если он это заметил – а вероятнее всего, он заметил, – то не прокомментировал мое проявление нервозности. Я была ему благодарна, что он не просил меня больше ничего объяснять насчет нашей поездки, и еще больше была благодарна за попытку отвлечь меня, указав на фабрику, мимо которой мы проезжали.

Еще одно гигантское здание выбрасывало клубы дыма в дождливое небо, словно человек, выдыхающий сигарный дым в атмосферу.

Сегодня утром я была уверена, что поездка сюда будет лучшим предприятием, а теперь во мне зародились сомнения. Каждая капля воды, падающая на крышу экипажа, громким эхом отдавалась в моих ушах, и мои нервы были на пределе.

– Может быть, мисс Эмма Элизабет действительно работала в нашем доме до того, как совсем обнищала, – произнесла я. – Может быть, только в этом и заключается ее связь с моим отцом.

– Вероятно, – согласился Томас, внимательно глядя на меня. – Но лучше знать наверняка.

Я прикусила губу, ненавидя себя за то, что так беспокоюсь. Что меня беспокоит больше – то, что я ошибаюсь, или то, что я буду так неправа в глазах Томаса? Второе меня тревожило. С каких это пор его мнение о моем уме стало настолько важным? Я его едва выношу. И то, что он обо мне думает, не должно иметь совершенно никакого значения.

Но это имело значение. Большее, чем мне хотелось признать.

И потом был еще более темный вопрос, который мне совсем не хотелось признавать. Что связывало моего отца с этими убитыми женщинами? Меня невольно мучил страх, ведь все больше фактов указывало на то, что это не просто случайное совпадение. Но как это все друг с другом связано, оставалось загадкой.