Дочери мертвой империи

Глава 3
Анна

Торговку звали Евгения Ивановна Кольцова. Крестьянка шестнадцати лет от роду, на год младше меня, но явно более зрелая, раз путешествовала одна, несмотря на войну. Четыре дня назад в Екатеринбурге мы с семьей слышали вдалеке грохот артиллерийского огня. Белая армия подступала все ближе. До самого конца родители были уверены, что нас спасут.

В доме Ипатьева, построенном из камня, было холодно даже летом. А еще темно, но не из-за архитектурных причуд, а потому, что большевики все окна закрасили белой краской и заколотили досками. В особняке было два этажа, но нас, одиннадцать человек, заселили в три комнаты. Нам не разрешали выходить, а за каждым шагом следили солдаты из красных.

«Пока мы вместе, швыбзик, – говорил отец, называя меня детским прозвищем, – мы справимся с любой бедой».

Никогда еще он так не ошибался. Теперь я осталась совсем одна, трясущаяся в телеге по тихой тропе рядом с девчонкой, которая пахла сеном, прогорклым потом и почти наверняка была коммунисткой.

– Ты далеко от поселка живешь? – спросила я.

Она едва удостоила меня взглядом, но нахмурилась, как делала каждый раз, когда я подавала голос.

– Это не поселок, – неохотно ответила она со своим деревенским говорком.

Мы оставили празднующих селян и костер позади, проехали мимо нескольких хижин и оказались в полях. Некоторые из них были уничтожены каким-то недавним бедствием, словно сожжены.

– Это едва ли деревней можно назвать. Я из Медного. Полдня на север от Исети, куда мы едем.

В ее голосе звучали нотки гордости, так что я не стала упоминать, что никогда раньше не слышала ни об Исети, ни о Медном. Пусть думает, что я жила в Екатеринбурге и была знакома с этой частью страны. На самом деле я ничего не знала. Ничего, кроме одного дома, двора и подвала.

– Твои родители разрешают тебе уезжать так далеко одной? – поинтересовалась я.

– Нам нужны деньги.

– Не боишься оказаться посреди боевых действий?

– А ты не боишься? – спросила она жестко.

Я подумала о красных солдатах, которые под покровом ночи вывезли тела моей семьи в лес. И которые уже наверняка поняли, что меня среди них нет. От которых я бежала днем и ночью в страхе, что меня поймают и убьют.

– Боюсь, – призналась я. – Твой отец не беспокоится за тебя?

Она поморщилась. Что бы я ни говорила, все мои слова она воспринимала с раздражением, словно упорно пыталась меня и дальше ненавидеть.

– Он умер. Спасибо помещику, прям как ты, который заставил нас работать на своей земле, забрал наш скот и оставил помирать от голода.

Я резко вдохнула. Именно такие люди, как она, убили моего отца. Злые жадные коммунисты, которые стреляли из ружей так же легко, как дышали. Они убили моих родителей, самых добрых людей во всей России.

Мне захотелось ее ударить, столкнуть с телеги, высказать ей все, что я думаю о ней и об остальных ленивых мятежниках, которые забирали чужое и убивали любого, кто встанет у них на пути. Но вместо этого я стиснула зубы, закрыла глаза и стала молить Бога о милости.

«Помоги мне, Боже, пережить эту поездку, – просила я. – Нужно лишь добраться до почтовой кареты, и мне не придется слушать ее злобный голос. Дай мне терпения». Я прижала ладонь к цепочке под блузкой, чтобы почувствовать иконку Маши. Постепенно мое дыхание выровнялось. Наконец я смогла открыть глаза и посмотреть в угрюмое лицо Евгении без желания ее ударить.

Она всего лишь сбитый с толку ребенок. Не стоило тратить силы на ненависть к ней.

– Сожалею о твоей потере, – сказала я. А затем, к своему удивлению, добавила: – Мой отец тоже умер.

От этих слов у меня мурашки пробежали по коже. Его действительно больше нет.

Их правда больше нет. Последние два дня были настоящим кошмаром. Еще пару суток назад у меня были родители, которые любили меня, брат, который хотел уехать из России, и сестры, которые мечтали выйти замуж, и путешествовать, и учиться, и веселиться, и делать добрые дела. Их мечты уничтожили. Не осталось ничего, только пустота и воспоминания.

Я снова прикоснулась к иконе.

Евгения притворилась, что не услышала меня.

– Исеть уже близко, – оповестила она чуть позже. – Мы почти приехали.

– Мы почти приехали, – раздался в ночи тихий голос большевика.

Я разлепила глаза и несколько раз моргнула, привыкая к темноте, а потом увидела вокруг себя трупы. Окоченевшая рука Ольги упала мне на лоб. Алексей камнем лежал на мне, придавливая грудь. Его кровь пропитала мою одежду. Чей-то холодный нос прижимался к шее. Я высвободила руку и зажала себе рот, чтобы сдержать крик. В этот миг мне хотелось взорваться, разбиться на тысячу кусочков, исчезнуть из кучи мертвых тел. Я знала, что нужно бежать, пока не поздно. Иначе большевики поймут, что я выжила, и убьют меня.

– Трупы горят небыстро. Мы тут на всю ночь, – сказал командир Юровский.

Он ехал на лошади впереди телеги, в которую сложили трупы. От его низкого и хриплого голоса у меня по коже пробежал мороз. Последний раз, когда я его слышала, он объявлял нашу казнь.

– Буяну нужно попить, – произнесла Евгения.

Ее невнятный деревенский говор вырвал меня из трясины страшных воспоминаний. Я обняла себя, пытаясь унять дрожь и напоминая себе, что я в безопасности, а комендант остался далеко позади.

Мы ехали уже несколько часов. Некоторое время наш путь пролегал вдоль полей, но в какой-то момент дорога снова нырнула в лес. Высокие ели изгибались у нас над головами, отбрасывая на землю пятнистые тени. День клонился к закату.

– Конечно, – согласилась я, и Евгения остановила телегу.

Я вытерла лоб рукавом, благодарная лесу за желанные тень и тишину.

Евгения достала из телеги ведро воды, а сама глотнула из фляги.

– Хочешь? – спросила она, протягивая флягу мне.

– О, – сказала я. – Да, спасибо большое.

– Не удивляйся ты так, – пробурчала она так тихо, что я едва услышала.

Я живо допила воду и не смогла удержаться от того, чтобы снова заговорить с Евгенией.

– Ты постоянно меня удивляешь, – призналась я.

– Правда?

– Да, – кивнула я, осторожно спустилась на землю и вернула ей флягу. – То ты добрая и великодушная, то как будто меня люто ненавидишь.

– Я тебя не ненавижу. Я тебя даже не знаю.

– Не знаешь, – согласилась я, довольная, что застала ее врасплох. – Теперь, если позволишь, мне нужно… облегчиться.

– Уборная вон там. – Она ткнула пальцем в сторону кустов.

Мне не хотелось оставлять ее с телегой и бриллиантом, но выбора у меня не было. К тому же она занималась своим конем. Так что я приподняла рваный подол юбки и пошла в глубь леса. Когда доберемся до Исети, нужно попросить Евгению купить не только билеты, но и новую одежду. Даже крестьянское платье будет лучше рваного тряпья и спасет меня от оскорблений местных жителей.

Я нашла невысокий пышный куст, спряталась за ним и приподняла нижнюю юбку и комбинацию. Не первый раз я справляла нужду на природе, но все равно до сих пор представляла, как отреагировали бы сестры на это зрелище. Маша похихикала бы, Татьяна строго отчитала бы, а Ольга закатила бы глаза и отметила, что иногда некоторого унижения избежать нельзя.

Я потерялась в своей фантазии и не услышала топот лошадей, пока под ногами не задрожала земля. Они остановились прямо у телеги.

Я замерла. Кажется, мое сердце выпрыгнуло от испуга и остановилось, потому что, когда оно забилось вновь, я почувствовала его где-то в районе горла, а не в груди. Почти наверняка это были солдаты. За деревьями мне не было видно ни Евгению, ни дорогу, ни происходящее на ней. Безопаснее всего затаиться здесь, пока я не разберусь, кто приехал: белые или красные.

А потом я услышала его голос.

– Подойди.

Он меня нашел.

Глава 4
Евгения

Мне не нравилось сталкиваться с солдатами. Едва заслышав стук копыт, я вытащила из-под облучка припрятанный нож.

Из-за поворота показались четыре всадника. Завидев мою телегу, они замедлились. А я надеялась, что проедут мимо. Солдаты слишком непредсказуемы. Я старалась держаться небольших, старых дорог, чтобы не попасться им под руку. А вот одинокие солдаты, шатающиеся по глуши далеко от своих батальонов, более предсказуемы. А еще почти всегда опасны.

Всадники рысцой подъехали к телеге и остановились чуть впереди. На всех четверых – буденовки с вышитыми красными звездами. По крайней мере, они из Красной армии. На мужчину впереди упал солнечный луч и озарил его, как святого со старой иконы. На нем была надета такая же темно-зеленая форма, как и на остальных, но я заметила два красных квадрата и красную звезду на рукаве. Значит, командир роты.

– Подойди. – Он указал на землю перед собой.

Я спрятала нож в карман и сделала, как велели. Это с белыми нужно быть осторожной. Они разоряли деревни и грабили крестьян, как в Павлове. Считали нас ленивыми и глупыми детьми, которым нужен хозяин. Пока мы молчали и работали, их не трогали наши страдания.

– Здравствуйте, товарищ, – сказала я.

Командир смотрел на меня холодным взглядом. Будто знал, что, если прикажет мне прыгнуть, или присесть, или бегать по кругу, как курица, я это сделаю.

А затем он слез с лошади, и я пожалела, что убрала нож.

Командир был высокий, с острым носом и суровыми глазами. Выглядел лет на сорок. Грудь его крест-накрест пересекали кожаные ремни, за спиной висела винтовка. Он стоял неподвижно, а рука расслабленно лежала на одном из ремней. Я прекрасно знала: если скажу что не так, винтовка нацелится мне в лицо быстрее, чем птица взмахнет крылом.

Словно трясущийся новобранец, я отдала ему честь.

– Вольно, товарищ, – сказал он с усмешкой. Подтрунивал, но мне от этого стало немного спокойнее: командир был в хорошем настроении. – Ты знаешь эти места?

– Да, я тут часто езжу.

– Мы ищем сбежавшего пленного, – сказал он. – Где поблизости можно спрятаться?

– Есть пара мест, – ответила я. – Я только что из Павлова. Это в ту сторону. Или можете развернуться и доехать до Исети. Я как раз туда еду. Самый большой поселок в округе.

– Отлично. – Он пошел было к лошади, но обернулся: – Ничего необычного не видела? Незнакомцев каких?

– В Павлове было несколько, – сказала я. – Там слышали, что царя казнили, и устроили праздник. Но никто не выглядел как пленник.

А жаль. Было бы здорово помочь в поимке контрреволюционера. Даша, моя лучшая подруга, умерла бы от зависти.

Командир улыбнулся.

– Царь давно должен был поплатиться за свои преступления, – сказал он. – Слишком многих мы потеряли на его войнах.

– Да, – согласилась я, вспомнив старшего брата. – Слишком многих.

– Так ты не встречала всяких подозрительных буржуев? Мужчин или женщин. Не хочется, чтобы они устраивали неприятности.

Дыхание застряло в горле. Я встретила Анну – она была буржуйкой. Но зачем красному командиру понадобилась молодая помещичья потеряшка? Ему пленных нужно ловить. Так ведь? Если расскажу ему про Анну, он потребует ее привести. Еще обыщет ее и заберет самоцветы. Может, обыщет и меня. И ничего я за хлопоты не получу.

– Нет, – сказала я напряженно.

Он прищурился:

– Уверена?

Я засомневалась. Узнай Костя, что я соврала большевистскому командиру, ему стало бы стыдно за меня.

Но лучше стыдиться и быть здоровым, чем гордиться и болеть.

– Уверена, товарищ, – кивнула я.

Командир окинул меня взглядом с ног до головы, словно запоминал. Словно читал как открытую книгу. Сердце колотилось как безумное, а ладони вспотели. Я сжала кулаки, чтобы не видно было, как дрожат руки.

Наконец он кивнул, вскочил на коня, и солдаты уехали.

Я облегченно выдохнула и тут же обняла Буяна, пытаясь успокоить всколыхнувшееся чувство вины. Я не любила врать. И тем более никогда раньше не врала самому командиру Красной армии.

Но это была безобидная ложь. И она того стоила. Я соврала ради семьи.

– Эй, Анна! – позвала я. – Выходи уже. Солдаты уехали.

Она не ответила. Я пошла в лес на поиски.

И едва на нее не наступила. Она сидела под деревом на корточках, подняв юбки, но не писала. Тряслась как осиновый лист. По щекам текли слезы. Трусливый заяц, которому собирались перерезать глотку.

– Да что с тобой? – спросила я, боясь к ней притронуться.

Она широко распахнула глаза и уставилась на меня, как сумасшедшая.

– Он уехал? – прошептала она.

Ее белое кружевное белье потемнело от влаги. Она вся обмочилась. Неужели так боялась солдат? Я неловко откашлялась.

– Да, уехал. Что не так?

– Е… его зовут Юровский, – ответила она, все так же шепотом. – Он – зло, – ее голос дрогнул.

Я вспомнила, как командир меня оглядывал. Будь я суеверной, я бы забеспокоилась.

– Хватит ныть, – раздраженно сказала я. – Откуда ты его знаешь?

Анна лишь покачала головой, и я в отчаянии развела руками. Ладно, можно догадаться. Наверное, это Юровский погнал ее из дома. Может, и отца ее убил. Она осталась одна и боялась.

Это ее он искал?

– Сможешь одеться? – спросила я.

Она не ответила.

– Черт! – ругнулась я.

Вытерла ее мокрые ноги листьями, попыталась поправить ее белье, но не поняла, как работает эта пустая трата ткани. В конце концов просто опустила ее юбки и помогла встать.

Поездка оказалась сложнее, чем я думала. Деньги никогда не приходят легко. Правда, часть меня сочувствовала девчонке. Скопидомы получают по заслугам, но жаль, что их дети становятся сиротами. Анна уже не ребенок, но самостоятельности ей определенно не хватало. Она никому не была способна навредить.

По крайней мере, мои действия ее успокоили. Я подвела ее к ручью неподалеку и немного отмыла, потом слегка пригладила ее волосы, чтобы сильно не топорщились.

Но только слегка.

Глава 5
Анна

Я сидела на облучке рядом с Евгенией, закрыв глаза, – пускай думает, что я заснула. На самом деле я потерялась в тяжких думах. Мама, папа… Воспоминания о них подлетали ближе и разбивались – слишком пугающие, чтобы существовать, – о скалы безжалостной реальности, оставляя после себя лишь беспроглядную темноту. В голове еще звучал голос командира Юровского. Он преследовал меня в мыслях так же, как и его обладатель в жизни. Охотился за мной.

Папино тело содрогнулось. В тот же момент острая боль пронзила мое сердце.

Когда я очнулась, доски подо мной дрожали. Нас увозили прочь из дома Ипатьева. Я лежала в телеге и смотрела поверх Ольгиной руки на мелькающие верхушки елей. Они вонзались в черное небо, словно кинжалы в чернильную плоть.

Когда солдаты открыли по нам огонь, я потеряла сознание, и они решили, что я умерла. Закинули мое тело в телегу, как и тела моих родных. Очнись я чуть раньше, меня бы обнаружили. Очнись я чуть позже, меня бы сожгли. Меня защитил Господь. Но почему именно меня, а не их? Мама с Ольгой ходили в церковь каждый день. Таскали нас с собой, если мы не бывали там долго, раз в несколько дней. Папа тоже был очень набожным. Так почему Господь наградил их веру жестокой смертью?

Из всей моей семьи я самая недостойная. Самая неблагочестивая, самая недобрая, самая нерадивая. Самая незначительная. Почему Господь пощадил мою жизнь, но не пощадил мою семью?

– Исеть.

Мы свернули в поселок. Даже издали Исеть определенно выглядела больше, чем та деревушка, где я повстречала Евгению. Дорога тянулась вдоль домов, стройными рядами выстроившихся по обе ее стороны, немощеная и пыльная, но по крайней мере она вела к людям. Я видела их вдалеке, молодых и старых. Чуть дальше из-за холма выглядывал бледно-красный купол: садилось солнце.

После встречи с командиром Юровским я чувствовала дрожь слабости и поминутно оглядывалась по сторонам, словно он мог вновь появиться в любой момент. Как он, должно быть, гневался, когда обнаружил мою пропажу. Я никогда не видела его в ярости, но казалось, что он всегда был на грани. И я знала, как предан он был большевистским идеям.

Однажды в доме Ипатьева Юровский присоединился к нам за чаем, и они с папой поспорили о войне. Папа перечислял ужасные поступки большевиков: предательство политических союзников, насильственный захват власти. И задал вопрос: разве эти преступления не раскрывают гниль в самом сердце коммунистической партии?

Командир Юровский внимательно выслушал папу и только потом ответил.

– Наша цель, – сказал он, – это полное равноправие. Свобода от бедности, конец верховенству алчности. Если другие страны последуют нашему примеру, то придет и конец войнам. Я положу свою жизнь ради достижения этой цели, Николай Александрович. Не только свою, но и жизни своих детей, как бы я их ни любил. Лидеры нашей партии со мной солидарны. Вот наша истинная природа.

Холодок пробежал у меня по спине, когда я услышала его слова о детях. Если верить слугам, командир был любящим мужем и отцом троих детей. И он был готов пожертвовать семьей ради своего фанатизма. Если он начал охоту за мной, то уже ничто его не остановит. И не будет мне покоя, пока я не окажусь под защитой лидеров Белой армии, которые знают важность моей роли. Например, генерал Леонов. Он оградит меня от командира Юровского.

Исеть казалась спокойной, но задерживаться здесь было опасно. Спасибо Евгении: по крайней мере, ее слова отправили командира в противоположном направлении.

Эта мысль пробудила во мне любопытство.

– Евгения, что ты сказала командиру Юровскому?

– О, ты снова заговорила.

– Пожалуйста, ответь на вопрос, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал мягко: крестьянская девчонка раздражалась по любому пустяку.

– Ничего я не сказала. Он искал какого-то пленника и спросил, где ближайший поселок. Я рассказала про Исеть, но он, видимо, здесь уже побывал.

– Ты направила его куда-то еще?

– Нет, я же сказала. Он, наверное, поехал в Павлово.

Я отодвинулась от нее, удивляясь такой глупости. Едва командир окажется в Павлове, местные расскажут ему, что мы с Евгенией уехали вместе. Он развернется и догонит нас. Солдаты на своих резвых лошадях прискачут в Исеть до наступления темноты и прочешут весь поселок. Мне негде будет спрятаться.

Мне хотелось накричать на бестолковую Евгению за то, что она не отправила командира в другое место. А потом я осознала: она не поняла, что пленник, которого искал Юровский, – это я.

– Понятно, – произнесла я.

– Слушай, ты не можешь разгуливать по Исети в таком виде, – она кивнула на мою сгоревшую юбку. – У меня есть лишний сарафан, можешь надеть его. Заплатишь, когда продадим твой самоцвет.

– Время уже позднее, – сказала я. – Нам нельзя задерживаться. Нужно…

– Исеть «красная», как кровь. Поверь, если поймут, что ты дочь помещика, с тобой не захотят иметь дело.

Она остановила коня и, повернувшись назад, стала рыться в ящиках, где лежали различные товары. Я снова взглянула на пустую дорогу. Быстрее будет согласиться, чем спорить, да мне и правда нужна одежда. Так что я послушно взяла дешевое грубое платье, которое вручила мне Евгения, и, спрятавшись за телегой, сняла юбку.

Оказалось, что моя комбинация была расстегнута. Я замерла, удивленная, и тут же почувствовала, как от стыда краска заливает спину и шею. Я совсем забыла, что ранее обмочилась. Евгения не только отправила командира Юровского прочь, она помогла мне привести себя в порядок и осторожно проводила к телеге, успокаивая меня тихим голосом. Она не ругалась и не кричала, а отнеслась ко мне с терпением и добротой.

Евгения спасла меня от парализующего ужаса, который нагнал звук его голоса. Беспомощность окутала меня непроницаемым туманом, и я не могла пошевелиться. Что бы я снова делала, если бы он меня поймал?

Нет, мне нужна Евгения. Мне был нужен кто-то, кто меня защитит.

Я поправила комбинацию и натянула крестьянский сарафан на блузку. Он был просто скроенным, красного цвета, с незатейливым узором из белых цветов и скрывал под собой почти все пятна на оставшейся одежде. Конечно, шелковая блузка странно смотрелась в сочетании с грубым льняным сарафаном, но этот наряд привлекал меньше внимания, чем обгоревшая юбка. Я подобрала ставшую ненужной одежду, скомкала и выбросила в поле. Уж там-то, за высокой пшеницей, никто не заметит юбку. Вот так, вещь за вещью, я сбрасывала остатки своей прошлой жизни.

– Так-то лучше, – оглядела меня Евгения, когда я забралась на облучок, и одобрительно кивнула.

Телега тронулась с места.

– Куда именно мы направляемся? – спросила я. – Есть ли в поселке надзиратель или глава, к которому можно обратиться?

Она презрительно усмехнулась:

– Нет. Трус сбежал в прошлом году. В Исети теперь Совет. Мне как раз нужно передать председателю письмо, так что начнем с его дома. Потом можем зайти к Виталию Стравскому. Он тоже член Совета, но охотно прикупит что-нибудь из-под полы.

Значит, как и Екатеринбургом, Исетью управляли коммунисты. Я снова окажусь в опасности, даже если командир Юровский не вернется.

– Почему ты везешь письмо?

– Я состою в большевистской группе в Медном, – гордо ответила она. – Мы пытаемся учредить там свой Совет. У меня есть телега и Буян, поэтому я играю роль посыльной.

Во рту пересохло, я нервно сглотнула.

– То есть ты большевичка.

– Есть возражения?

– Конечно нет, – тут же открестилась я. Надежда, которую я лелеяла последние несколько часов, заметно ослабла. – Наоборот, – через силу выдавила я, – это отлично. Если ты знакома с председателем местного Совета, мы можем продать бриллиант напрямую ему. Без сомнения, самый важный человек поселка – лучший покупатель.

Евгения нахмурилась:

– Товарищ Морозов не захочет иметь с нами дело. Торговлей в городе всегда занимался Стравский. Когда-то он заработал много денег на продаже пшена. Он клянется, что теперь он примерный коммунист, однако мой брат говорит, что в душе он все еще капиталист. Виталий легко перепродаст твой самоцвет, да еще и прибыль получит, попомни мои слова.

– Тогда мы должны не мешкая идти к нему. Мы же не знаем, когда приедет почтовая карета. Нам нельзя ее пропустить!

– Успокойся, Анна. В поселке всего две дороги. Карету мы не пропустим.

– Но…

– Дом Морозовых по дороге к Стравскому. Смотри, вон, впереди, – она указала на дом пальцем. – Я мигом.

К тому времени мы уже въехали в Исеть. Поселок состоял из жавшихся друг к другу маленьких одноэтажных избушек, разделенных простыми деревянными заборами. Туда-сюда ходили старушки и носились маленькие дети. Некоторые даже здоровались с Евгенией, когда мы проезжали мимо. Женщины занимались своими делами: стирали одежду, копали грядки, а дети постарше таскали тряпье и ведра или загоняли кур обратно во двор. И все они, особенно ребятня, были покрыты слоем грязи. На фоне этого мои испачканная блузка и неподходящий сарафан уже не казались такими уж неуместными.

Евгения остановила телегу у одной из избушек, велела мне ждать и пошла к калитке. Я осталась сидеть у всех на виду и с каждым вздохом начинала нервничать все сильнее и сильнее. Юровский был не так далеко.

Группка детей подошла на меня поглазеть. Они задавали вопросы, а я молчала и улыбалась. Женщины проходили мимо, кидая подозрительные взгляды.

– Ты потерялась? – спросила одна из них, узколицая, с корзиной капусты в руках.

Я не ответила.

Женщина поставила корзину на землю и недовольно скрестила руки на груди:

– Не разговариваешь, что ли?

– Я не потерялась, спасибо. Просто жду подругу, она в доме.

– Какую подругу? Я никого не вижу. Ты откуда? В гости приехала?

Крестьянка подошла поближе и стала с интересом разглядывать мою одежду. Дети продолжали крутиться рядом, подслушивая.

Слишком много внимания, и все из-за Евгении: она задержалась дольше обещанного. Я начала сильно нервничать. Несмотря на то что женщина выглядела довольно дружелюбно, все же стоило поостеречься: чем меньше людей меня увидят, тем лучше.

– Да, моя подруга должна вернуться с минуты на минуту, – сказала я.

– Говоришь как городская, – продолжала настойчиво расспрашивать она. – Откуда ты?

Раздался спасительный скрип закрывшейся калитки: Евгения наконец-то вернулась. Она тут же узнала любопытную женщину и обменялась с ней любезностями. Все было хорошо, пока она вдруг прямо не заявила, что я всего лишь путница, которую она подобрала по дороге.

Я аккуратно пнула ее по ноге. Ладно, может, не слишком аккуратно.

Евгения развернулась.

– Осторожнее! – с возмущением рявкнула она.

– Нам нужно ехать, – напомнила я полушепотом.

Евгения скривилась, словно съела лимон, попрощалась с женщиной и, забравшись на облучок, вновь взяла поводья.

– Ты на целую вечность пропала, – добавила я со сквозившим в голосе обвинением, – а говорила, что мигом.

– Не так долго меня не было.

– Эта женщина задавала столько вопросов…

– А почему ей их не задавать? Ты что-то скрываешь? – воинственно спросила она. Я не ответила, и Евгения наградила меня долгим взглядом, полным подозрения. – Откуда у тебя эти самоцветы? Они вообще твои?

Я уже привыкла, что Евгения порочит мое имя, но это было что-то новенькое.

– Что-то случилось у председателя?

– Ничего не случилось, – буркнула она. – Я просто опомнилась. Мы с тобой теперь должны быть на равных, но ты прячешь драгоценности. А я тебе помогаю. – Она покачала головой.

– Эти драгоценности, – процедила я сквозь зубы, – все, что осталось у меня от моей семьи. И продаю я их только потому, что это единственный способ добраться до моих друзей в Челябинске. Если бросишь меня сейчас, все твои усилия до этого момента окажутся напрасными. Ты этого хочешь?

Евгения, как обычно, недовольно нахмурилась, но поумерила пыл. Выдвинулись мы в тишине. Ближе к центру поселка, у церкви, дома стояли на расстоянии друг от друга. Избушки были в лучшем состоянии, чем на окраине. Они выглядели прочнее, с деревянными, а не соломенными крышами. Вместо полей рядом раскинулись сады.

Дом Виталия Стравского меня удивил. Двухэтажный, белый, со стеклами в окнах. Да, немного обветшалый: кое-где отвалилась черепица, а сад зарос сорняками. Но по сравнению с другими домами, которые встречались мне на пути из Екатеринбурга, этот выглядел неплохо. Промелькнула мысль, что, возможно, купец способен помочь мне больше, чем я думала.

Одно из окон дома было открыто. Когда Евгения остановила телегу и скрип колес затих, стала слышна музыка, которая доносилась из него. Сюита для скрипки, часть композиции, которую я не узнала. Вот Татьяна определила бы сразу. Мелодия была медленная, меланхоличная. Я улыбнулась. Если Стравский увлекался современной музыкой, он никак не мог быть бессердечным коммунистом. Подозрения Евгении в том, что Стравский не полностью исправился, должно быть, верны. Тем лучше для меня.

Я слезла с телеги и только тогда заметила, что моя спутница не сдвинулась с места. С открытым ртом она смотрела на дом, ошеломленная звуками музыки.

– Евгения?

Она помотала головой и тихо засмеялась.

– У него фонограф, – с удивлением произнесла она. – Это записанная музыка!

Я не знала, что сказать.

– Да, – согласилась я.

– О… – Кажется, Евгения поняла, что я не впечатлилась. – Ну, очевидно, он дома, – сказала она. – Дай я отведу Буяна в сторонку, чтобы никто его не донимал, и пойдем внутрь.

Она отогнала телегу к стоящему рядом амбару и вернулась ко мне.

– Слушай, когда войдем, не произноси ни слова. Ты странно разговариваешь.

Я моргнула. Это она разговаривала, как деревенская бабушка. Но та любопытная женщина тоже решила, что я городская, так что, видимо, моя манера речи меня выдавала.

– Я могу изменить то, как говорю.

– Не глупи. Откуда ты вообще? Я знаю, что не из Екатеринбурга.

– Нам сейчас не до этого, – сказала я, раздраженно отмахнувшись. Вытащила второй бриллиант из кармана и вложила ей в руку, как и договаривались. – Пойдем же внутрь. Буду вести себя как глухонемая, если тебе так спокойнее.

– Отлично, – сказала она и засмеялась, увидев, как я скривилась. – Так мы гораздо лучше поладим.

Она постучала в дверь до того, как я успела ответить.